Текст книги "Час цветения папоротников"

Автор книги: Виктор Гавура

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 19 страниц)

Виктор Гавура
ЧАС ЦВЕТЕНИЯ ПАПОРОТНИКОВ

Дик был и странен по рождестве Христовом год 2006.

И наступил тот год после нашумевшей на весь мир Оранжевой революции. Быть может, это только совпало с той памятной революцией, но на пороге третьего тысячелетия Украину охватила эпидемия неизвестной болезни. Она исподволь проникала в головы людей и раковыми метастазами разъедала их души, и люди превращались в разумных скотов. Рухнули все прежние основы жизни, и проявления самых низменных животных инстинктов стало привычной повседневностью. Жестокость и бездушие никого не удивляли; подлость, низость и обман стали нормой жизни. Все ко всему притерпелись и жили себе, как ни в чем ни бывало. Так все и тянулось, заунывным собачим воем, и не было тому ни конца, ни просвета.

А время не стояло на месте, земля, как и прежде, вращалась. Как и в былые времена, в полночь под Иванов день над зарытыми кладами огненным цветом расцветали папоротники. Распустился один из них и в древнебылинном Киеве. И не было в том ничего необыкновенного, много там кладов закопано, кроме того, что расцвел он не в потребную ночь, а тогда, когда пришла пора, ‒ и было то знаменьем времени, в котором очутилась Украина.

Глава 1

Так все и случилось!

Жена всегда говорила, чтобы я смотрел под ноги, но я никогда ее не слушал и опять вступил в собачье дерьмо. Говорят, что дерьмо это к деньгам. Если это так, сплясать на нем, что ли? Искал что-то полезное в случившемся Сергей. Он несколько раз на ходу протянул ботинком по асфальту, но мерзко смердящее скольжение не уменьшалось. Тогда он остановился и с возрастающим усердием принялся тереть подошвой об асфальт, предав анафеме всех собак и псарей, заполонивших столичные тротуары. Это продолжалось до тех пор, пока на него сзади не наткнулась Мирра Самойловна.

Всезнающая Мирра Самойловна как всегда была чрезвычайно осмотрительна, особенно на «темных дорогах жизни». Не изменяя своему обыкновению, она и в этот раз насторожено прокрадывалась в темноте. Собственно говоря, не все было так беспросветно, как на первый взгляд могло показаться, и не следует все так огульно очернять. Вдоль дороги серели бетонные столбы с фонарями, просто сегодня (как вчера и позавчера), их забыли включить.

Сосредоточенно вглядываясь под ноги, Мирра Самойловна высоко поднимала пухлые колени, с величайшей осторожностью ступая на носки, и не заметила, остановившегося перед ней врача. Натолкнувшись на Сергея Федоровича, сорокалетняя фельдшерица наехала на него своими, лежащими во все стороны грудями. От неожиданности она уронила сумку-укладку с медикаментами и громко взвизгнула. На подстанции все знали, что Мирра Самойловна трепетная натура. Ей хотелось завизжать еще раз, но она мужественно сдержалась, унимая волнами колышущийся живот. Не перевелись еще среди медработников героические люди.

Сергей и сам от этого «наезда» едва не завопил в ответ. Вот был бы дуэт, Одарка с Карасем отдыхают. Но, увидев перед собой визжащую Мирру Самойловну, взял себя в руки. Нервы в последнее время стали ни к черту, с облегчением вздохнул он. Слишком напряжен, вздрагиваю от малейшего шума, ночи напролет лежу без сна или до свету проснувшись, не могу заснуть. На потолке скоро появятся две дыры от уставленных туда глаз. Результат ночных дежурств, сильно выбивают из ритма. А может, это возраст? На подходе тридцать три, возраст зрелости для мужчины.

Впрочем, смотря для кого. Для одних, это возраст Христа, для других, климакса. Что ж, климакса, так климакса, ничего неожиданного в этом нет. Соответствующий норме естественный процесс. Ибо всякой вещи свое время под солнцем. Теряют запах и высыхают на дне флакона духи; часы останавливаются, когда в них кончается завод; человек стареет и умирает. Все закономерно, у всего есть свое начало и свой конец, на смену дню приходит ночь и свет сменяет тьма. Жизнь, дорога в один конец, а смерть, – закономерное проявление жизни в ее финале, и незачем мозги червиветь. Разумеется, и в правилах бывают исключения и порой человек умирает раньше времени. В этом тоже нет ничего трагического, если ему не интересно дальше жить.

С взвинченной оживленностью пересмеиваясь, выездной врач одной из шестнадцати киевских подстанций скорой помощи и сопровождающая его фельдшерица дальше пошли рядом. При малейшем движении чудовищных размеров груди Мирры Самойловны под тесным халатом переливались, словно наполненные водой. Они направлялись к подъезду вздымающегося в темноте двадцатиэтажного элитного дома, учитывая нынешнюю популярность этого термина. Подъехать к нему на машине скорой помощи не было возможности, весь двор был заставлен припаркованными на ночь импортными автомобилями. Посреди двора на маленькой круглой клумбе стоял громадный «Джип». Его колеса по оси влезли в мягкий чернозем.

Шли на вызов к беременной женщине. В карте вызова, помимо адреса, было написано: «Сопильняк Маша, 17 лет. Диагноз: Восьмой месяц беременности. Маточное кровотечение?» Восьмой месяц, это какая ж неделя? Вычислял на ходу Сергей, размышляя о тактике купирования маточного кровотечения на догоспитальном этапе, и возможных осложнениях для матери и плода. Было время подумать, благо лифт не работал, и на восемнадцатый этаж пришлось подниматься своим ходом. Обычная разновидность местного «элитного» сервиса.

Дверь отворила плечистая дама лет шестидесяти, с широкими бровями и черными лоснящимися усами. Ее окрашенные в ржавый цвет волосы были поставлены на лак во вздыбленную прическу и просвечивали на свету языками адского пламени. Хорошо хоть она не беременна, взглянув на ее хищный профиль, подумал Сергей. С такими безжалостно круглыми глазами приходилось уже сталкиваться. Да и диспетчер, Антонина Филипповна, прозрачно намекнула, чтобы готовился к встрече с духовым оркестром. Пройдя через длинный тамбур с двумя бронированными дверьми, они вошли в просторный холл. Здесь, вышагивающая впереди них бровеносная дама остановилась и, приняв царственную позу, командорским голосом уведомила:

– Это квартира моего сына, он здесь живет со своей женой. Я здесь бываю редко, все время провожу в своей загородной вилле. Мой сын, в отличие от некоторых, со своей молодой женой живет в полном согласии, – с каким-то недосказанным смыслом подчеркнула она.

– Его сейчас нет. У него нервное переутомление, уехал отдыхать на Канары. Я вместо него, все вопросы ко мне, – при невысоком росте, ее подбородок был неестественно задран вверх, и без видимых границ переходил в толстую шею на широких плечах.

Надо полагать, свою жену на сносях он оставил под наблюдение свекрови. Это тот еще цербер, из породы немецких овчарок. Поставил предварительный диагноз Сергей, молча слушая, не скажет ли еще что-нибудь владелица «загородной виллы».

– Мой покойный муж был генерал-лейтенант…

С высокомерием оглядев худого и высокого Сергея Федоровича, одетого в короткий не по росту белый халат, совсем не по теме добавила дама-свекровь. В ее манере держаться сквозило барственное высокомерие.

– Простите. Так, кем он у вас был на самом деле, генерал или лейтенант?.. – прикидываясь глупой, с невинным видом спросила Мирра Самойловна.

Но подобные шутки с генеральшей не проходили. Окинув Мирру Самойловну пренебрежительным взглядом, будто она была не более чем говорящая этажерка, безутешная вдова отвернулась и, глядя сквозь Сергея Федоровича, изрекла:

– Мой сын в настоящее время отдыхает на Канарских островах. Он, как сейчас принято говорить, олигарх… – выдержав паузу, веско приплюсовала она, наблюдая немигающими глазами за тем, какое действие возымело на них ее уведомление.

Сергея умиляло это новое название «олигарх», которое придумало для себя обычное ворье. В этом благозвучном наименовании было что-то смешное. Видимо от того, что буква «х» на конце этого вполне пристойного слова каким-то образом двурушничала.

– Если все обойдется, он вас не забудет… – многозначительно посулила мать олигарха. – Но, не дай бог, что-то будет не так, он вашего министра наизнанку вывернет, а что с вами сделает, даже не представляю. Следовательно, действуйте быстро, и всем своим передайте то, что я сказала.

Такие заявления Мирра Самойловна никогда не оставляла без ответа, но сегодня она почему-то сдержалась, лишь обронила в сторону:

– И как он один уместился на этих островах? Там же их несколько…

Дама-свекровь сделала вид, что не услышала и с выражением собственного превосходства продолжила.

– Одиннадцать УЗИ показали, что у меня будет внук и развивается он нормально, – с гордостью за своего внука объявила она. – Я бы и сама могла отвезти ее в роддом, но мой шофер на звонки не отвечает. Отключил телефон, сукин сын. Завтра же его уволю! И в приемном покое у вас, как всегда бардак, начнется волокита: то врача не могут найти, то писать не на чем. Я требую немедленно отвезти ее в роддом и положить на сохранение! – асфальтовым катком наезжала олигархша.

– Возьмите. Пятьдесят долларов, вам на двоих, – она надменно протянула Сергею зеленую бумажку.

– Н-н-нет. Это лишнее, – твердо отказался Сергей.

Он покраснел и, как это бывало с ним в минуты волнения, стал заикаться.

– Расскажите, пожалуйста, что случилось?

– Как хотите, – собрав вокруг рта обвисшую кожу в презрительную гримасу, дама к всеобщему облегчению кратко доложила.

– Моя невестка (она ни разу не назвала ее по имени) вздумала принять ванну, заперлась в ней и не выходит. Я ее позвала, она мне отвечает: «Уже выхожу», но дверь не отпирает. Когда я снова подошла ее звать, услышала стон. Тогда я потребовала, чтобы она немедленно открыла мне дверь. Через несколько минут она ее открыла и я заметила, что из ванны вытекает красная от крови вода. Я у нее спрашиваю: «Что случилось?» Она отвечает: «Не знаю. Появилась кровь, я растерялась… А так, все хорошо». Я сразу же закрыла сток ванны, чтобы предъявить воду с кровью врачу, а затем вызвала скорую помощь, – подобная предусмотрительность впечатляла.

Закончив свой рапорт, свекровь торжественно повела их через обширную гостиную, заставленную антикварной мебелью, ее разношерстность создавала впечатление, будто она украдена из разных музеев. Посредине стоял, выставленный как на продажу, концертный рояль «Steinway & Sons», похожий на гроб на ножках. Их процессия продвигалась дальше через анфиладу таких же загроможденных комнат. Всюду была невероятная мешанина из разнородных предметов антиквариата, отчего комнаты имели нежилой вид и напоминали склад подержанных вещей.

Впереди вышагивала свекровь, сердито зыркая по сторонам, за ней шел Сергей, замыкала процессию Мирра Самойловна, семеня в арьергарде. Вскоре Сергей понял, что эта квартира не просто большая, а огромная, интерьер ее решен на манер железнодорожного вагона: комнаты следовали одна за другой так, что попасть в следующую можно было, только пройдя все предыдущие. Оказалось все квартиры, которые были когда-то на этом этаже, объединены в одну, и занимает она весь этаж. Наконец, они вошли в спальню. Заметно было, что ее пытались обставить с нарочитой роскошью. Но, ни шикарный белый гарнитур, ни позолоченные лепные украшения потолка с укрепленными на нем зеркалами, ‒ не впечатляли, а угнетали своей бессмысленностью.

Невестка Маша с красивым, но до времени увядшим лицом, лежала на огромной кровати. Увидела Сергея, она вздрогнула и посмотрела на него безмерно печальными глазами беззащитной лани. Зеркала над кроватью повторили ее движения. Ее восковые руки с непропорционально крупными, раздавленными тяжким физическим трудом кистями, безжизненно покоились поверх одеяла.

Руки характеризуют человека не менее, чем лицо, не преминул заметить Сергей. Ее кисти желтели на черном атласе одеяла, как две клешни. Порой с ним такое случалось, на него как будто накатывало, он чувствовал, как предельно обостряется его восприятие, и он с каким-то необычайно пристальным вниманием отмечал и регистрировал в памяти малейшие детали и изменения в статусе пациента.

Пояснения и дополнения свекрови к своему анамнезу[1]1
  Анамнез (от греч. anamnesis ‒ воспоминание), сведения о развитии заболевания.


[Закрыть] Маша слушала безучастно, на вопросы отвечала усталым бесцветным голосом.

– Чувствую себя хорошо. Была небольшая слабость, теперь все прошло. Эльвира Всеволодовна напрасно вызвала скорую. Такое со мной уже было… Это сейчас пройдет, – затаенный трепет и необыкновенно жалобные ноты звучали в ее голосе.

При поверхностном осмотре ничего угрожающего Сергей не нашел. Пульс ритмичный, возможно, несколько слабого наполнения; артериальное давление, в пределах нормы. От осмотра живота Маша наотрез отказалась.

– Я никому не дам себя трогать! Вы не гинеколог и не имеете права меня осматривать… – с каким-то надрывом и даже с отчаянием в голосе, неожиданно воспротивилась она. Этот решительный протест не соответствовал ее кроткому облику, с трогательными, яркой бирюзы глазами.

Левая бровь Сергея от удивления выгнулась дугой, но он не стал настаивать. Ему вспомнились студенческие годы и руководитель их практики по терапии по фамилии Гостищев. Своими практикантами Гостищев руководил довольно своеобразно. Зазывая каждого по одному в свой кабинет, он предлагал ему занять себе десять рублей, намекая, что после этого на вызовы можно будет не ходить. Сергей «одолжил» Гостищеву десятку, но на вызовы ходить пришлось.

Напортачил сам Гостищев. На вызове по поводу простудного заболевания он убедил молодую женщину в том, что ей необходимо провести вагинальное исследование. Неожиданно явился муж. Гостищев с перепугу выхватил два пальца из влагалища своей доверчивой пациентки и спрятал их за спину. Муж сначала ничего не понял, но взглянув на Гостищева, заподозрил его в чем-то непотребном. Он силой вытащил руку Гостищева из-за спины и разобравшись в чем дело, набил ему морду. После этого Гостищев выписал себе больничный лист и отсиживался дома, залечивая синяк под глазом, а Сергею пришлось вести его участок.

Срок беременности большой, а живот увеличен не на восемь месяцев, раздумывал Сергей. Хотя, без осмотра трудно судить, так ли это. Да, но врач скорой помощи должен оценивать не только объективное состояние больного, а все в целом. Ну вот, началось! Полезли в голову прописные истины. Когда нет убедительной рабочей версии, на них только и выезжаешь, но завозят они всегда не в ту степь. Стоп! Что ее так испугало, когда я хотел еще раз осмотреть оставшуюся в ванной воду?

– Маша, вам надо лечь в больницу. Сейчас мы вас туда отвезем. Возьмите все необходимое, – приняв решение, мягко сказал Сергей.

Что-то изменилось в глазах будущей матери. То ли мимолетная тень так легла на лицо, то ли по нему пробежала отталкивающая гримаса. Или это только показалось? В принципе, все ясно. Ее надо госпитализировать, пусть ею занимаются акушеры. Но почему она так категорически отказывается ехать в роддом? Может, это оставшаяся с детства боязнь уколов и белых халатов? Нет, в ее поведении определенно есть что-то необычное. Все-таки надо еще раз зайти в ванную и хотя бы ориентировочно оценить кровопотерю. Как-то медлительно, словно заторможено, что было ему не свойственно, рассуждал Сергей.

Маш вскочила с кровати, и не обращая внимания на окрики свекрови, бросилась следом. Наверное, стесняется. Нет, бирюзовые глаза сверкают яростью, а красивое лицо, сделалось напряженным, злым. Сергей наклонился над ванной с кроваво-красной водой, она вся подалась вперед. Взглянул под ванну. Ничего особенного, до пола выложена итальянской плиткой. Таким же кафелем облицевал ванну в своей новой квартире его друг Алексей.

В углу стоит пластмассовый контейнер, должно быть с грязным бельем. Сергей стоял, и невидящим взглядом смотрел на захватанную около позолоченной ручки дверь ванны. Как-то непроизвольно он открыл, плавно отъехавшую вниз крышку контейнера и, не отдавая себе отчета в том, что ищет, начал доставать из него: розовое махровое полотенце и еще одно, белое, со следами запекшейся крови, черный треугольник трусиков и такой же, весь в черной паутине кружев бюстгальтер. С отчаянным воплем Маша впилась ему в плечо.

– Не смейте! Как вам не стыдно… – захлебнулась слезами она.

Белая тенниска на дне контейнера шевелилась. Под ней лежал, завязанный узлом полиэтиленовый пакет. В нем перебирал кукольными ручками новорожденный ребенок. Мальчик. Сквозь полупрозрачную пленку полиэтилена виднелось его страдальчески сморщенное личико с крошечным носом и зажмуренными глазами. Он беззвучно открывал рот, пытаясь вдохнуть, но лицо его облепила намокшая сукровицей пленка.

Маша согласилась ехать в роддом только после того, как Сергей твердо пообещал ей, что ее свекровь с ними не поедет. Но когда Мирра Самойловна следом за ней внесла в салон машины завернутого в пеленки из акушерского пакета ребенка, у нее началась истерика.

– Уберите его от меня! Или я задушу его своими руками! – с ненавистью пожирая глазами сына, билась в руках у Сергея мать новорожденного Маша.

Общими усилиями, удалось ее успокоить. Мирра Самойловна с ребенком на руках села в кабину водителя, Сергей и Маша остались в салоне. Поехали.

* * *

Сергей по рации связался с диспетчером.

– Пятая бригада свободна, – повторил он несколько раз в микрофон. Сквозь шум помех Сергей услышал далекий и усталый голос Антонины Филипповны:

– Пятая, вызовов нет. Возвращайтесь на базу.

Их экипаж, состоящий из врача, фельдшера и водителя Володи направился на подстанцию. Есть возможность выпить чая и передохнуть. Сегодня удачное дежурство, с начала смены они четвертый раз возвращаются на базу. Но раз на раз не приходится, бывают напряженные дежурства, когда бригады работают всю ночь, ни разу не заехав на подстанцию.

У Сергея сердце ныло, как близко он был от ошибки. В то же время он испытывал некоторое облегчение, заключавшееся в сознании, что вовремя был удержан обстоятельствами от поступка, способного навсегда лечь упреком на его совесть. Интересно, почему он сразу не повез ее в роддом? В подобных случаях так и надлежит делать, чем скорее, тем лучше. Но что-то ему мешало, держало, как стальной трос. Он пытаться уяснить себе, что ему препятствовало, но это было за гранью его понимания, что-то его удерживало, вот и все. Пока бы доехали до роддома, да там разобрались, ребенок наверняка бы задохнулся. Какие-то маловразумительные странности в поведении матери насторожили и помешали этому.

Когда нет ничего конкретного, приходится полагаться на интуицию. Сейчас все компьютеризировано, но, ни один искусственный интеллект не справится с подобными задачами. Да и кто по-настоящему использует их возможности? Сегодня компьютеры во множестве стоят в клинических отделениях, выполняя функции писаря, притом на редкость бестолкового, лишенного элементарных аналитических функций. И так будет еще ни один десяток лет. Компьютеры не виноваты, что их используют, как подставки для цветов или чашек кофе. Вокруг, и в медицине, в частности, повальная безграмотность, все вязнет в тине невежества. Все, как всегда: благие намерения остаются намерениями, а прогрессивные идеи воплощаются лишь в слова.

Петр Чаадаев с горячностью утверждал, что Россия (куда в то время входила и Украина), это некий пробел разумения: страна никчемная и пропащая. И с той же горячей верой доказывал, что она же, – страна великого будущего и залог спасения для всего мира. Понять логику его суждений дело гиблое, Чаадаев предельно непоследователен, у него никогда концы не сходились с концами. Должно быть, не так уж ошибался Николай I, высочайшим повелением которого Чаадаев был объявлен сумасшедшим. А может, он так отзывался о России, потому что безмерно ее любил? Беззаветно, мучительно, гораздо сильнее тех, кто ее восхвалял. Просто видел все ее недостатки, и не мог ей их простить. Какая все-таки дикость! Хотя, нечему удивляться, все закономерно.

Сергею отчего-то вспомнилась его бывшая жена. Она была красива и физически желанна, но было в ее характере нечто, отличающее ее от остальных женщин. И причину этого, на первый взгляд, не очень заметного несоответствия вначале он не мог понять. У Сергея был веселый нрав, он понимал толк в шутках. На первых порах их знакомства ему нравилось ее насмешливое остроумие, решительность и постоянная готовность к отпору.

С ней он чувствовал себя с веселящим холодком, как на скользком льду в гололед, только держись! Лучше ее узнав, он с содроганием стал догадываться о происхождении тех, настораживающих его черт ее характера, да было поздно. Все, как у Гумилева, мечтавшего найти в легендарном граде «веселую птицу певунью», а вместо того, встретившего женщину, полную тайн и загадок. «Из логова Змиева, из города Киева я взял не жену, а колдунью…»

Он встречался с Ириной около месяца, и как-то под настроение обмолвился, что неплохо бы почаще видеться. Она поймала его на слове, повесилась на шею и попросту женила его на себе. Когда она смотрела на него робким взглядом беззащитного создания, он ни в чем не мог ей отказать. Но скоро выяснилось, что Ирина крайне своекорыстна и зла, а ее красота – страшная красота молнии.

Прошло немного времени, и она поняла, что Сергей ее ошибка, а заработок и престиж врача, – фикция. Как известно, женщины любят ушами, а уши любят бриллианты. О бриллиантах и речи не могло быть, ни в настоящем, ни в обозримом будущем. Серые будни и постоянное безденежье быстро развеяли ее далеко идущие планы. Они оба чувствовали себя обворованными. Эгоизм несчастливых измучил их обоих. Но почему он снова и снова вспоминает об этом? Сердечные раны затягиваются, но не исчезают, постоянно давая о себе знать.

Ирина не переносила одиночества, она обожала веселые компании. Сергей же чувствовал себя в них чужим и тяготился многолюдьем непрерывно устраиваемых ею вечеринок. Ему с головой хватало ее одной, его раздражала бесконечная череда шумных незнакомых гостей. Средь нескончаемо громкой кутерьмы и включенного на полную мощность музыкального центра, нельзя было спокойно посидеть и почитать. С ней он потерял покой и нашел бессонные, полные горьких раздумий ночи. Их развод был неизбежен, не прожив вместе и года, они разошлись. Ирина вернулась к родителям, а Сергей, остался в снимаемой им однокомнатной хрущебе, на оплату которой уходила почти вся его зарплата. Нищета не выпускала его из своих цепких лап.

С уходом Ирины к нему постепенно стало возвращаться самоуважение. В графе бланка заявления в ЗАГС о причинах развода Сергей написал: «неразрешимый антагонизм воззрений», хотя хотелось написать: «не могу жить с женой-стервой!» Видно, не все браки свершаются на небесах. Теперь-то Сергей хорошо уяснил, что сама по себе женитьба особого значения не имеет, гораздо важнее то, на ком ты женишься…

Сколько бы ни было неудач и потерь, главное – не потерять себя, подумал Сергей. Это была бы самая невосполнимая из потерь. Но, несмотря на горечь и разочарование, Сергей был благодарен Ирине за то, что она промелькнула в его жизни. Она приоткрыла ему кулисы на многоцветную палитру жизни, где радости и горести, и ужасы, о которых не говорят, слились и сплавились в единое целое, то, что зовут жизнью.

Вместе с ней он испытал ошеломляющие потрясения подлинной страсти, и было время, когда ему казалось, что он с нею счастлив. Это было недолго, мгновенья счастья мимолетны, но многим людям за всю жизнь не дано изведать подобное. Они просто неспособны сродниться с другим человеком, как впрочем, и он сам, и от этого их жизнь столь убога.

* * *

Приближалось утро, с ним и конец дежурства.

Все притихло в призрачном покое. За окнами, куда ни глянь, в серой предрассветной тоске чернеют одинаковые коробки блочных девятиэтажек. В некоторых квартирах уже горит свет. Два врача, Мирра Самойловна и дежурившая сегодня старшая медсестра подстанции Таня сидели за столом, накрытым истертой клеенкой в комнате для приема пищи персонала и пили чай с баранками. Эту конуру с выкрашенными до половины грязно-синей краской стенами, газовой плитой, раковиной и черным пятном розетки на их подстанции называли ресторан «Три корочки хлеба».

Местами краска на стенах отвалилась, обнажив внутреннюю суть «ресторана». Все устали, даже Мирре Самойловне не хотелось разговаривать, раздавался только хруст разгрызаемых баранок. Сергей от чая отказался, знал, что, если выпьет чай утром, не сможет потом заснуть ни днем, ни ночью. И будет после бродить, как медведь-шатун по зимнему лесу, биться головой о березы, спрашивая: «Ну, зачем я пил этот чай?» Он вышел в холл, подальше от искушения. Там, в сумерках, у мигающего экрана телевизора сидело несколько водителей и трое в белых халатах. Сергей не разглядел, кто именно. Остальной медперсонал спал. Утренний сон самый сладкий.

По телевизору показывали новости дня. В Душанбинском зоопарке девочка хотела покормить медведя, а он откусил ей руку. Скорая помощь не приехала, и девочка сама дошла до больницы, потому что отец устал ее нести. Мать девочки затем вернулась в зоопарк за откушенной рукой, хирурги собирались ее пришить, но потом передумали и выбросили. Мать девочки хотела руку похоронить, но ее где-то потеряли и не нашли. Этот медведь уже покусал четырех детей, а неделю назад отгрыз десятилетнему мальчику ногу. Показывали и медведя-людоеда, он был немного больше обычной собаки, но сразу было видно, что он очень худой и голодный.

Директор зоопарка некий Мухаммедджон с упитанной, лоснящейся физиономией огорчался, что так случилось, но не преминул упрекнуть посетителей в том, что те приносят в зоопарк для кормления животных недостаточно экологически чистые продукты. Этот короткий репортаж многократно прерывался рекламой женских гигиенических прокладок «Always» и средств от геморроя с подробным описанием способов их применения.

Когда казалось, что до конца смены уже ничего не произойдет, подошла очередь бригаде Сергея выезжать на поступивший вызов. Это был одинокий старик, давно и тяжело страдающий гипертонической болезнью. Сергею он был знаком, год назад Сергей госпитализировал его с инфарктом. В тот раз пришлось за него повоевать, в приемном покое стационара не хотели брать одинокого старика. Да к тому же инфаркт не подтвердился, выяснилось, что у него было предынфарктное состояние. Электрокардиограф не работал, поэтому и ошибся с диагнозом.

Сегодня старик выглядит так же плохо. Будто за год ничего не изменилось. Сидит в той же постели, в той же позе, все так же, полусидя. Надо же, зажился на свете до того, что не может лежать. Лежа, у него усиливаются боли в области сердце и появляются приступы удушья. Поэтому он и вынужден все время сидеть. Вот он и сидит неделями и месяцами, день, и ночь, опираясь спиной на подушку, прислоненную к железной спинке. Эта казарменная койка в черных ссадинах облупленной краски, неприглядна, как его существование.

На расстоянии слышно невидимую гармошку, которая играет у него в груди. Та же изжелта-бледная кожа лица, вздувшиеся вены на висках и синюшные губы, и те же светлые, пронзительные глаза. У человека с такими глазами всегда есть выбор. Пора бы ему выбрать: жить или умереть. Хотя, не так-то это легко, как кажется, проще сказать, чем сделать. Подумал Сергей, невольно удивившись, каким образом этот старик до сих пор сохранил ясный ум и волю, а главное, желание жить. Артериальное давление повышено, но это его «рабочее» давление, снижать его не следует. На кардиограмме обычные возрастные изменения, данных за инфаркт нет. Да и боль в груди удалось быстро купировать. Диагноз ясен: «старость», от нее нет лекарств.

– Не волнуйтесь, все у вас обойдется, – убежденно сказал Сергей, подумав, что смотреть человеку в глаза, заведомо зная, что ты его обманываешь, не просто.

– Со мной ничего уже не случится, – грустно улыбнулся старик, и взглянул на Сергея не по-старчески ясным взглядом, будто смотрел куда-то глубже его глаз.

– Лишь бы у вас все обошлось… – проговорил он, вздохнув, тяжело с хрипом, как мехами вбирая в себя воздух.

Сегодня он выглядит хуже, чем год назад. И белый пух на голове не торчит хохлом, подувял.

– Я сегодня умру. Не надо меня успокаивать, – старик решительно взмахнул иссохшей рукой, пресекая попытку Сергея что-либо возразить.

На застланной газетой табуретке у его изголовья поблескивала золотом и серебром горка полупустых блистеров из-под таблеток, позади которой выстроился почетный караул флаконов коричневого стекла. Драматизирует старый, подумал Сергей. Не настолько все плохо. Хотя, куда уж хуже? Впрочем, в прошлый раз он не паниковал и держался молодцом. Но чем я могу ему помочь? Показаний к госпитализации нет, да и ни одна больница не примет такого долгожителя. Чем же ему помочь? Есть же социальные работники, которые помогают одиноким людям.

– Вас кто-нибудь навещает? – боясь услышать отрицательный ответ, запинаясь, спросил Сергей.

– Это не важно! – оборвал его старик. – Не будем терять время, его почти не осталось, – несколько смягчился он. – Мне надо вам кое-что сказать. Оставьте нас, – строго сказал он Мирре Самойловне, взглянув на нее с откровенной неприязнью.

Скроив презрительную гримасу, Мирра Самойловна с подчеркнутым достоинством вышла, неплотно прикрыв за собой дверь. Громко ступая, она прошла на кухню, с шумом отодвинула табурет и в сердцах поставила на него сумку с лекарствами. Затем тихо, на цыпочках подкралась к двери и стала подслушивать.

– Глоток воды, пожалуйста, – осипшим голосом попросил старик и жадно выпил чашку до дна.

На тощей до безобразия шее, вверх вниз перемещался кадык, похожий на деталь какого-то механизма. Истонченная, почти прозрачная кожа рук в синих ручьях вен и коричневые старческие пятна красноречиво свидетельствовали о его возрасте: «переходном возрасте», с этого света на тот. Старик благодарно кивнул, с облегчением откинулся на подушку и посмотрел Сергею в глаза долгим испытующим взглядом. Странен и ярок был взгляд его хрустальных глаз.

– Я должен передать вам одну вещь, поскольку не вправе умереть, сделав вид, что о ней забыл. Для некоторых людей она была слишком дорога. Мой отец до революции имел в Киеве два ювелирных магазина. Когда началось большевистское нашествие, его арестовали и расстреляли в Че-Ка. Квартиру у нас реквизировали, но над матерью смилостивились и разрешили остаться жить в чулане без окон, где прислуга хранила кухонную утварь. Как у Зощенко: «окон, хотя и нету, но зато дверь имеется». Учли, что на руках у нее было четверо детей. Некоторым из них не откажешь в гуманизме…

Блеск его глаз угас, он в изнеможении прикрыл их высохшими, в мелких складках веками. Сергею они напомнили черепашьи. Казалось, он впал в свойственный старикам старческий ступор. Но это длилось не более нескольких секунд, справившись с навалившейся слабостью, он открыл глаза и, глядя куда-то сквозь стены, задумчиво проговорил: