Текст книги "Час цветения папоротников"

Автор книги: Виктор Гавура

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 19 страниц)

– Нашу квартиру превратили в коммуналку, где ютилось девять семей. Ванную комнату занимала отдельная семья, они хорошо жили, там было окно, а в коридоре сушили белье и хранили все, что жалко было выбросить. Кто только у нас не жил! ‒ и молодецки сверкнув очами, неожиданно продекламировал строфу из Пастернака:

 
В квартиру нашу были, как в компотник,
Набуханы продукты разных сфер:
Швея, студент, ответственный работник,
Певица и смирившийся эсер.
 

Не рассчитав дыхания, он с трудом досказал и натужно закашлялся, рискуя вот-вот захлебнуться собственной мокротой. Откашлявшись, несколько минут порывисто и тяжело дышал и, собравшись с силами, продолжил.

– Незадолго до начала войны в дверь нашей коммуналки постучал какой-то человек. Он разыскивал мою мать, но она и сестры умерли в голодовку в тридцать третьем. Его привели ко мне. С виду он не отличался от скелета, кожа да кости. Был он очень немногословен, сказал, что недавно освободился из «СЛОНа». Я не понял, что это такое, и он растолковал мне эту аббревиатуру, так назывался Соловецкий лагерь особого назначения. Он сказал, что после революции вместе с моим отцом сидел в одной камере в Киевской ЧК. Он принес мне его последнее послание. Вот оно.

Старик достал из нагрудного кармана рубахи с обтерханным воротником, скатанную в рулон белую ткань толщиной с карандаш, и развернул ее. Сергей увидел длинный узкий лоскут шелковой ткани, исписанный отдельными буквами и непонятными знаками.

– Тот, кто мне это передал, сказал, что здесь написано что-то для нас очень важное. Так говорил ему мой отец. Как он смог вынести это из ЧК, а потом многие годы хранил, несмотря на бесконечные обыски в лагерях, я не знаю. Видно, слово, данное тогда, было крепким. У меня никого не осталось, ни родных, ни близких. Были небольшие сбережения на черный день, после распада Союза все украла любимая власть. Я умираю нищим. Это самое дорогое, что у меня есть, последнее письмо моего безвинно замученного отца. Я так и не смог его прочесть. Я отдаю его вам. Прошу вас, дайте слово, что не выбросите это послание.

Сергей хотел возразить, но старик не дал ему и слова сказать.

– Нехорошо отказывать в последней просьбе умирающему. Прошу вас, ради самого Христа, распятого за нас, сберегите это! – с чувством, тронувшим Сергея, сказал старик, дрожащей рукой протянув ему лоскут.

– Будь, по-вашему. Я сделаю так, как вы хотите. Успокойтесь, пожалуйста, – устало сказал Сергей, сворачивая шелковую ткань.

– Может, вам удастся прочесть то, что написал перед смертью мой несчастный отец и все усилия его друга будут не напрасны. С мыслью об этом мне легче будет умереть. Ведь я не спросил даже, как его зовут, – старик вздохнул так глухо, словно с этим вздохом из его груди уходили последние силы и замер, страдальчески смежив веки.

– Не надо волноваться. Я даю вам слово, – твердо сказал Сергей, прощаясь.

На блюдечке осталось с десяток пустых ампул для участкового врача, которого Сергей пообещал вызвать утром. Тот должен знать, что они вводили накануне.

Новых вызовов не было, и они ехали по ночному Киеву в сторону подстанции. Сергей смотрел на разворачивающуюся в свете фар серую ленту дороги и не переставал удивляться непостижимости славянской души. Кажется, ей надо совершенно исчерпать себя, быть униженной, растоптанной, уничтоженной, пройти через кошмар испытаний, как это было в 1917, 1941, 1991, чтобы найти в себе силы жить и продолжать любить жизнь.

На ветровом стекле Сергей видел полупрозрачное отражение своего лица. В его черных волосах над высоким лбом появилась седая прядь, как серебро отделанное чернью. Несколько асимметричные круто надломленные брови придавали его лицу особую привлекательность. Большие светло-карие глаза смотрели открыто и смело. Нельзя было не отметить их выразительности. В последнее время они все чаще туманились печалью, вяло тлели, словно потухающие угли, и не вспомнить уже, когда они блестели радостью веселья или сверкали искрами гнева. Через эти глаза глядела на мир его прямая честная душа.

Когда их машина подъезжала к подстанции, от диспетчера поступило экстренное указание возвращаться по тому же адресу: звонил больной, ему стало хуже. Включив сирену, они помчались обратно. Когда они приехали, дверь квартиры была открыта, на пороге лежал старик. Он не дышал.

* * *

Давно закончилась смена, а Сергей не уходил домой.

С большими черными кругами под глазами после бессонной ночи, он сидел за столом и никак не мог заполнить карту последнего вызова. Ничего не хотелось делать. В такие минуты начинаешь жалеть, что родился. Ничего себе дежурство, началось с дерьма, а кончилось, трупом. Хотя, покойники, это к деньгам, придумал он, утешая себя. А может и не придумал, а где-то об этом слышал. И дерьмо, тоже, кажется к деньгам? Да, по всем вероятностям, собачьи фекалии крепко прилипли к ботинку. К нему подошла переодетая в цивильное Мирра Самойловна.

– Сергей Федорович, а вы знаете, что тот дед, который приказал вам долго жить, известная в Киеве личность? – посматривая на Сергея с каким-то пытливо-въедливым видом, спросила она.

– Нет, не знаю. Чем же он замечателен? – без малейшего интереса спросил Сергей.

– Это сын известного киевского ювелира Полежаева. До революции его отец конкурировал с самим Иосифом Маршаком, которого называли украинским Фаберже. У него было шесть ювелирных магазинов, – со значением сказала Мирра Самойловна, внимательно наблюдая, какое впечатление произвело на Сергея сказанное.

– Их было два, – равнодушно поправил ее Сергей.

– Что́, два?! – не поняв, с нескрываемым раздражением, всколыхнулась Мирра Самойловна.

– Магазинов было два, – безразлично пояснил Сергей.

– Может, и два, – до странности легко согласилась Мирра Самойловна, – Но вы, и представить себе не можете, какие это были магазины, и какой там был товар! А какая у них была мелкая пластика из драгоценных металлов и камней. Если Маршак был украинским Фаберже, то Полежаев, киевским Картье. У них все делалось по индивидуальному заказу, в единственном экземпляре. Они создавали ювелирные украшения для самых знатных персон, их клеймо на драгоценностях было признаком изящества и высокого вкуса, а стоимость некоторых изделий достигала цены целых поместий! – чуть ли ни выкрикивая, клокотала Мирра Самойловна. – Я даже представить себе не могу, сколько бы стоили эти украшения сейчас…

Сергей не понимал, чего ее так типает? Сегодня она даже на работе задержалась, это уже вовсе на нее не похоже. Чудеса, да и только. Как это она не умчалась по своим неотложным делам? Не занимаясь ничем, она вмешивалась во все. Особенно Мирра Самойловна любила общественную деятельность. Она принимала активнейшее участие в избирательных комиссиях всех уровней. И хотя ее неоднократно подозревали в фальсификациях, ее ни разу не удалось изобличить. Зато все партии боролись, чтобы именно она представляла их интересы в избиркомах.

– После революции эти магазины, конечно же экспроприировали, но золота так и не нашли… – с каким-то недосказанным смыслом, то ли с намеком, произнесла Мирра Самойловна, испытующе поглядывая на Сергея донельзя выпуклыми глазами.

– И, что из этого следует? – недоуменно спросил Сергей, холодно взглянув на Мирру Самойловну, решив прекратить этот неприятный разговор.

– Ничего не следует… – на миг опешила Мирра Самойловна. – Просто, к сведению. Мой дедушка Йаша нашиму папе много про них рассказывал, он работал на Евбазе и имел дела с приказчиком с их магазина. Дедушка и вся наша семья жили тогда возле конторы Шпигановича на Крещатике в доме 42. Отец этого Полежаева владел не только ювелирными магазинами, но был знаменит еще и тем, что исследовал киевские катакомбы, – с уверенностью, что Сергею не известен этот весьма важный факт, торжествуя, присовокупила Мирра Самойловна. Как всегда, последнее слово осталось за ней.

Сергей мучительно припоминал, что это за знакомое слово «Евбаза»? Наконец, вспомнил. Во времена советской моды на аббревиатуры Евбазом называли Еврейский базар: невероятное нагромождение почерневших от времени дощатых хибарок на месте нынешней площади Победы. В этих, лепившихся один к другому сараях, навесах, будках и балаганчиках копошились, бродили и толкались, ели, пили и скандалили разношерстные представители городского и приезжего в Киев люда.

По включенному в кабинете у диспетчера репродуктору прозвучали сигналы точного времени. Сергей взглянул на часы, было десять. Он переоделся и пошел домой. Его встретило хмурое утро, сегодня оно было безобразнее, чем обычно. Свинцовая толща неба довлела над головой. Только что прошел дождь. Пахло сыростью, в лужах на асфальте плавали окурки. Вот так всегда, у погоды нет ни жалости, ни смысла, умер кто-то или родился, ей все равно. Где-то неподалеку остервенело залаяла собака, пронзительно завизжала, получив по ребрам, и затихла. Так-то! Спустившись по ступеням на мокрый тротуар, Сергей не сделал и десятка шагов, как его окликнула санитарка Захаровна. В руках она держала его халат.

– Сергей Федорович! Я халаты в прачечную сдаю, а вы в кармане опять что-то забыли, – и она протянула ему, скатанный в рулон шелковый лоскут.

«Хорошо же ты держишь слово, нечего сказать…» ‒ с возрастающим чувством недовольства собой, подумал Сергей, сунув рулон в карман.

– В прошлый раз вы ручку шарикову забыли, весь халат мне испоганили! Теперь опять что-то подсунули! Где я вам стоко халатов напасусь?! Работай тут, блин, за копейки, а они еще в карманах все оставляют! – входя в раж, надрывалась ему вдогон Захаровна.

Сергей удвоил шаг, пронзительность воплей Захаровны отдаляясь, стала затухать. Судя по вполне цензурным выражениям, сегодня у нее было хорошее настроение. Этой фурии все прощалось, если Захаровна рассчитается, убирать на подстанции будет некому. Недавно, пойдя навстречу настоятельным требованиям эпидемиологов районной санэпидемстанции об обязательной маркировке емкостей для дезинфекционных растворов, на своем ведре для мытья полов она написала белой краской: «Ведро».

Глава 2

За всем этим из-за угла наблюдала Мирра Самойловна.

Она хотела и дальше идти следом за Сергеем, и уж было пошла, как толстая девочка за играющим на дудочке Крысоловом, но, то ли одумалась, то ли передумала. Мирра Самойловна остановилась на площадке у припаркованных возле подстанции машин и начала говорить по мобильному телефону, прикрывая для лучшей слышимости свободное ухо. Однако предмет разговора до такой степени ее возбудил, что говорить спокойно она не могла и уже не прикрывала «свободное ухо» рукой, а размахивала ею, как ветряная мельница. Срываясь на крик, она стонала, завывала и в исступлении топала неправдоподобно кривыми ногами.

– Нет! Та, нет же! Я ж тебе сказала, нет! Ни, боже мой!.. Та ты ш-о-о́? Никто ничего не узнает, я те ручаюсь! Та, я тебе клянусь! Моня, я своими ушами слышала, как он перед смертью говорил… Да-да, касательно ювелирных магазинов своего отца! А после, отдал нашиму Рябоштану записку и на коленях умолял ее сберечь. Она похожа на белую ленту, но прочесть на ней ничего нельзя, думаю, там шифровка. Да! Ну, да! Да, конечно же, да! Тот самый Полежаев! Та я тебе отвечаю… Нет, Рябоштан ничего не понял, сунул ее в карман, и забыл про нее. Ты шо́, совсем ку-ку?! Кому б я про это разболтала? Шо ж я не понимаю! Так так бы и дала по дурной башке! Я шмулем к тебе приеду и все расскажу. Та я тебе гарантирую, там точно золото…

Слово «золото» Мирра Самойловна выговорила с таким придыханием, что никто бы не усомнился в том, что «там точно золото». Мирра Самойловна разговаривала со своим братом по фамилии Вернер. Ее девичья фамилия тоже была Вернер. Когда общими усилиями ее многочисленных родственников год назад Мирру Самойловну выдали замуж, она перешла на фамилию мужа – Зейгермахер, так было больше шансов для получения наследства.

Мужа ей сосватали весьма состоятельного. К сожалению, он был на двадцать лет старше ее, да к тому же горбатый. К слову сказать: годы хоть какую красоту исказят. Но не в красоте дело, гораздо хуже было то, что он оказался скупердяем, и близко не подпускал Мирру Самойловну к своим деньгам. Брата Мирры Самойловны звали Михаил, но Мирра Самойловна называла его Моней, а когда рядом никого не было, то Мойшей.

Услышав слово «золото», Бунимович сделал стойку. Все так же лежа на сидении в кабине машины скорой помощи, он неслышно приспустил дверное стекло и напряженно прислушался к разговору, стоящей в метре от него Мирры Самойловны. У собак «стойка», это вытянутый вперед нос и поднятая передняя лапа, у Бунимовича – это растопыренные уши и изготовленные к хватанию две «передние» руки.

Насколько все это было серьезно, представить себе сей же час трудно, но сразу надо отметить, что страсть Бунимовича к золоту была всепоглощающей. Больше всего на свете Бунимович любил деньги, а еще больше – золото. Он, лучше, чем кто-либо, разбирался в том, что собой представляет желтый металл. Он знал, какую власть дает золото его владельцу, исполняя любые его желания, покупая тела, мозги, а то и души людей.

Бунимович слышал, что на вызове у Рябоштана умер старик и безошибочно реконструировал ситуацию. Не обязательно обладать исчерпывающе полной информацией, кое-кому (кто на том понимает), достаточно и косвенной, надо только знать, как ее оценить. А такой умелец, как Бунимович не мог не попытаться извлечь выгоду из полученной информации. Он не стал дожидаться своего опаздывающего, застрявшего в пробке сменщика. Соврав диспетчеру, что тот звонил и через пять минут будет, Бунимович без труда получил у него номер мобильного телефона Мирры Самойловны. На собственных «Жигулях» Бунимович примчался к себе домой.

Непростительно много времени (каких-то десять секунд!) потерял, пока отпирал расположенные один над другим три очень дорогих замка: торопясь, не сразу отыскал в связке на кольце нужные ключи. Оставшись один, Бунимович держался и двигался несколько иначе, чем когда был на людях. Он становился более поспешным и менее собранным, и в каждом его движении чувствовалась угроза. Странная гримаса непроизвольно искажала его губы, зубы обнажались в оскале, то ли в пугающей кривой ухмылке, а глаза из-под сурово сведенных бровей, смотрели так, словно он готов был наброситься на всех и каждого.

Свою квартиру Бунимович называл «опорный пункт», она и вправду была подготовлена к основательной осаде. Он запер на и массивный стальной засов бронированную дверь, и поспешно активировал сложное электронное приспособление по мощности не уступающее серверу крупного офиса. Ворча кулерами и мигая индикаторами, компьютер начал разгоняться. Бунимович знал о новинках электронной техники, позволяющих устанавливать местонахождение владельца мобильного телефона, даже когда он им не пользуется. Мобильный телефон транслирует на ближайшую приемопередающую станцию постоянный сигнал, который дает возможность его запеленговать и, соответственно, определить, где находится его владелец. Спецслужбы широко пользуются подобным оборудованием, надзирая за своими гражданами.

Но сейчас ему нужно было не это. Запустив несколько шпионских программ, через Интернет и векторную линию ретрансляторов он отдаленно включил микрофон мобильного телефона Мирры Самойловны. Теперь он мог слушать все, что Мирра Самойловна говорила даже при отключенном телефоне. Ее мобильный телефон после этих инсталляций стал работать, как передатчик и, чтобы он перестал транслировать все, о чем она говорит, Мирре Самойловне пришлось бы вынуть из него аккумулятор. Но она бы вряд ли до этого додумалась.

Нынешние рыночные отношения диктуют свои правила игры. Информация всегда была одним из самых ценных товаров, а в последнее время, особенно. Кто владеет информацией, тот владеет миром. Положим, миром владеть сложно, но можно и так сказать: владение информацией приравнивается к владению ситуацией. Поэтому способы получения информации совершенствуются каждый день. Одним из эффективных способов ее получения является подслушивание, и не только телефонных разговоров. Однако нельзя заполнять пробелы в информации по собственному усмотрению. Это все равно, что пользоваться методом тыка, ‒ легко проиграть. Бунимович все это понимал, и шел в ногу со временем, даже более того. Он был настоящим асом в своем двоично-оцифрованном кругу очень скромных, ни при каких обстоятельствах, не афиширующих себя лиц.

Слышимость была слабая, вероятно, телефон находился у Мирры Самойловны в сумке. Но Бунимовичу удалось подслушать и записать весь ее разговор с братом, с которым она через некоторое время встретилась. Несколько раз прослушав состоявшийся разговор, Бунимовичу стало ясно, что умерший старик был единственным сыном известного киевского ювелира Полежаева. За несколько минут до смерти старик отдал Рябоштану зашифрованную записку, написанную перед расстрелом его отцом. В ней «бетонно», есть информация о том, где отец Полежаев спрятал золото, которое после революции не нашли чекисты. «Рябоштан об этом ничего не знает, не тяни лямку и все у нас будет чики-пики…» ‒ на таком мажоре закончился разговор. Бунимович принял его, как руководство к действию.

* * *

Чего только не бывает.

В жизни случается одно обстоятельство накладывается на другое и происходит, что называется, стечение обстоятельств. В результате судьба нас сводит со странными людьми. Настолько странными, что смотришь на такого и невольно задумываешься, человек ли это, или пришелец из потустороннего мира? Таковым, по мнению Сергея, был водитель шестой бригады скорой помощи Иван Семенович Бунимович. Выражаясь упрощенно, трудно понимаемый тип.

Причудливой тенью промелькнул перед ним Бунимович при первой их встрече на одном из дежурств. Закрепленный за их бригадой водитель Володя простудился и заболел, вместо него на подмену назначили Бунимовича. Вначале, Сергей подумал о нем, что это обычный хапуга. Он категорически пресек попытки Бунимовича подбирать и подвозить по дороге на вызовы пассажиров. Отклонил он и одно за другим ряд выгодных рационализаторских предложений Бунимовича по перевозке в салоне скорой помощи холодильника, телевизора и стиральной машины. Но когда Бунимович с такой беспредельно лютой злобой прорычал вслед обогнавшей их иномарке: «Ах, ты ж, отр-р-рава!», Сергей несколько пересмотрел свое первоначальное мнение о нем. Его заинтересовало, из каких бездонных пучин житейского мрака вынырнул этот экземпляр.

Взглянув на руки Бунимовича, осатанело вертевшие руль, Сергей обратил внимание на неестественное соотношение длинны его пальцев. У Бунимовича были широкие, как лопаты ладони с непропорционально короткими указательными пальцами. Известно, чем короче указательный палец у мужчины, тем больше у него агрессивной злобы.

Сергей невольно посмотрел на свои руки с красивым сухим запястьем и удлиненными, почти женскими, слегка узловатыми в суставах, пальцами. Мужчины с такими пальцами имеют тонкую душевную организацию и склонны к депрессии, подумал Сергей. «Не холоден и не горяч ты, а тёпл, – равнодушно прошептал он. ‒ И в жилах твоих сочится слизистая кровь умного раба». Раба? Да, раба. Потому как заниматься нелюбимым делом ради пропитания, есть одна из форм добровольного рабства.

При каждой их новой встрече Сергей задавал себе вопрос: живой ли это человек или странный миазм, волею проведения сгустившийся в некое человеческое подобие, источающее черную энергию? Немногим из истинных любителей чаепития случалось видеть, как медленно вращающиеся чаинки в стакане, оседая, вдруг образуют мимолетный причудливый узор, который тут же распадается на хаотические обрывки целого. Так и Бунимович, лишь изредка и на мгновение демонстрировал свое темное нутро.

Бунимович был среднего роста, с невероятно широкими плечами, выпуклой грудью и могучими руками. Вся его фигура выражала неукротимо грозную мощь. Он обладал феноменальной физической силой и не раз демонстрировал ее шоферам, скручивая, как он говорил «дулю»: легко сминая между трех пальцев пять копеек. Грубые черты лица Бунимовича были непроницаемы до бесчувственности. Казалось, его лицо застыло, храня какое-то безжизненное выражение.

У него были жесткие, как медная проволока, волнистые коричневые волосы и такого же цвета щетинообразные брови, сломанный нос и пепельно-сизые, сжатые в нитку губы. В разных местах его бледных щек пятнами проступал румянец. От этого его лицо имело цветущий и даже пышущий здоровьем вид, и в то же время, в нем было что-то нездоровое. Его настороженные глаза были похожи на две свинцовые пломбы, почти всегда они были неподвижны, но видели и замечали, то невидимое, что скрывается за видимостью.

Не надо быть физиономистом, чтобы взглянув на него, не понять, что все доброе, человечное умерло в его холодном сердце. Выглядел он, как человек неопределенной национальности. Отец его был белорус из Гомеля, а мать украинка из Чернигова. Но характерные черты, присущие этим нациям, в нем совершенно отсутствовали. По непомерной жадности к золоту он больше походил на одержимого идеей фикс маньяка, а по нечеловеческой жестокости и бездушию напоминал оживший труп.

Лишь время от времени этот мертвец оживал. Впервые со дня их знакомства Сергей увидел на грубом, всегда бесстрастном лице Бунимовича признаки оживления, когда речь зашла об их преступно мизерной зарплате. В глазах Бунимовича вспыхнул и загорелся злой огонь, искаженное гримасой лицо, стало похожим на лицо нелюдимого, свихнувшегося на ловле птиц птицелова из далекого детства Сергея, когда его сетка накрыла целую стаю снегирей, и он разразился чудовищным матом.

За годы практики Сергей научился разбираться в людях, он не сомневался, что Бунимович человек с сомнительным прошлым и опасным настоящим. Но время от времени сталкиваясь с Бунимовичем и глядя на него, Сергей не раз ловил себя на мысли, что перед ним не человек, а одна из форм негативной энергии, принявшая человеческий облик. Однажды Сергей был свидетелем того, как Бунимович шутит. В начале смены диспетчер по селектору объявил: «Пятая бригада, на выезд!» Сергей взял выездную карту и вышел на площадку стоянки машин, возле которых стояло несколько шоферов. Среди них был и Бунимович, он небрежно бросил, скривив похожий на тонкий шрам рот:

– Ша, смотрите, Вован шлепает. С кем из вас он первым поздоровается – тот лох.

Подошел Володя, водитель их бригады и сказал:

– Всем привет!

Бунимович второй год шоферил на их подстанции. Где он работал до этого, он не говорил, и ни у кого не возникало желания его об этом спрашивать. Иногда он исчезал и не появлялся неделями, щедро оплачивая работу водителям, которые его замещали, из собственного кармана. О Бунимовиче говорили, что он вообще чуть ли не кудесник. Если он когда-то и умрет, так его придется закапывать на метр глубже, а то выскочит. Были даже и такие, которые считали, что у Бунимовича есть глаза на затылке и что он может читать мысли.

Он и в самом деле обладал некоторыми тайными знаниями и многими секретными навыками, а также особого рода связями. Иван Семенович Бунимович в своей жизни всякого повидал, знал и разбирался во многом и был он на все руки мастер, хотя в графе анкеты о смежных специальностях всегда писал: «ученик грузчика». Но главное, не в этом. Иван Семенович постиг смысл жизни, поскольку ключевая тайна безбедной жизни была ему доподлинно известна. На шее он постоянно носил небольшой кожаный мешочек с крупным бриллиантом.

Сергей не понимал, зачем Бунимович работал на скорой помощи, как тот говорил, «спину гнул задаром». Он не знал, что после третьей судимости Бунимович считал себя разоренным, хотя то, что он имел, любому другому хватило бы на всю жизнь. Но ему нравилось думать о своем разорении, разливавшаяся при этом желчь доставляла ему некое подобие удовольствия. Стяжатели несчастны своею ненасытностью.

Выйдя на свободу, Бунимович сменил несколько мест жительства, перестраховываясь от возможного негласного надзора, уехал в Россию, провернул там крупную махинацию с фальшивыми долларами, затем вернулся на Украину и обосновался в Киеве. Работа на скорой помощи была прикрытием, это была отличная маскировка для реализации его темных замыслов. С годами алчность его возрастала, равно как и дьявольская изощренность, то были две половинки клещей, которыми он добывал свои капиталы.

В последнее время он разрабатывал одно «масштабное» и крайне рискованное дело, которое, как всегда, планировал провести в одиночку. Так надежнее и в случае прокола, некого винить, кроме самого себя. К чему может привести утечка информации, Бунимович испытал на себе, и теперь всегда поступал, как советовал Макиавелли: «Тайна – душа дела». Хотя и не был с ним лично знаком, да и души не имел, но действовал он теперь весьма осмотрительно и даже малейшие его секреты были засекречены.

Хоронясь ото всех, Бунимович не имел ни близких, ни друзей. Жизнь его напоминала потаенные ходы крота. И жил он по принципу: «Подумал – не говори, сказал – не пиши, написал – не подписывай. Ну, а если подписал, то кто ж тебе, дураку, виноват?» Это был весьма опасный одиночка, чрезвычайно изобретательный и неутомимый в своих алчных устремлениях. Переходить на нелегальное положение пока было рано, и он выжидал.

Как и многие, родившиеся под знаком Тельца, Бунимович всю свою жизнь подчинил накопительству и обогащению, скопидомничал и греб под себя, скрытно и неустанно. Да, он любил золото, как единственный не поддающийся девальвации эквивалент. Но, в действительности, он любил золото куда больше, чем все, что, в конечном счете, можно купить за деньги. Всего неодолимей его увлекал процесс добычи и приумножения своего капитала.

Он в подробностях помнил свое первое задержание и первую судимость в 1979. Как на тихой безлюдной улице Тополина в Запорожье неподалеку от железнодорожного вокзала он сидел в кабине машины скорой помощи. Вооружившись карандашом и бумагой, он сосредоточенно приводил математическое доказательство правильности своих постулатов. Рядом сидящий пассажир, постоянно заглядывая в бумажку и не вдаваясь в правильность его расчетов, упорно оспаривал конечный результат, тревожно озираясь по сторонам.

– Готовьте пять тысяч семьсот, – сбросив для ровного счета пятьдесят рублей, сказал взопревший Бунимович.

Но непоседливый пассажир вместо того, чтобы начать отсчитывать хрустящие ассигнации, вдруг поспешно открыл дверцу кабины и пустился наутек. Всполошили его трое сотрудников милиции, что приближались к машине. Шофер отделения Скорой медицинской помощи городской больницы № 5 имени XXIV съезда КПСС города Запорожья Иван Бунимович уехать не успел. Поведение его пассажира, листки бумаги с расчетами и другие предметы, находившиеся в кабине автомобиля, заинтересовали работников милиции.

В Запорожье Бунимович обосновался три года назад. Жил он с достатком: купил дом, обстановку, сберегал на книжке две тысячи рублей. Можно, казалось бы, жить да поживать, но не тут-то было. Полного удовлетворения от жизни Бунимович не испытывал. В сравнении с тем, что он хотел иметь, все, что он имел, было меньше, чем ничего. Бунимовичу не давало покоя золото. Дело в том, что до этого он полтора года работал в артели «Восток» в Магаданской области. Хотя термин «работал», здесь не совсем уместен. Иван Семенович питал отвращение к всякого рода труду, но только не к добыче золота.

Как и все старатели, Бунимович был письменно предупрежден, что добытое им золото является государственной собственностью, и присвоение его наказывается по закону. Однако этому предупреждению Бунимович не внял. Он считал, что законы для того и придуманы, чтобы их нарушать и писаны они для дураков, вернее, для бедных, что одно и то же. При разработке золотоносных полигонов он систематически утаивал небольшие самородки. Потом Бунимович отпросился из артели на неделю «по семейным обстоятельствам», улетел в Запорожье и вскоре прислал заявление с просьбой провести с ним расчет. Таким образом ему удалось увезти все и за один раз.

Чуть более трехсот пятидесяти граммов промышленного золота вывез тайком бывший старатель, оно-то и не давало ему покоя. Бунимович никак не мог смирится с тем, что золото лежит себе ничего не делая, не принося ему никаких доходов. Все должно было быть наоборот: золото обязано было работать на Бунимовича, а он должен был отдыхать. Таков был его окончательный приговор и обжалованию он не подлежал. Поэтому золото надо было срочно обменять на рубли, а рубли дать взаймы под хорошие проценты.

На беспокойном поприще ростовщичества Бунимович уже в полном смысле слова набил себе руку и имел в запасе нескольких надежных клиентов. Если быть точным, относительно надежных, поскольку у трех из пяти заемщиков одолженные деньги и кабальные проценты бедному кредитору пришлось буквально из них выбивать. Но прибыль покрывала все издержки этого старого как мир, доходного и всеми презираемого бизнеса.

Долго и осторожно Бунимович подыскивал покупателя, пока не познакомился с приезжим стоматологом из Никополя, который согласился приобрести золото по шестнадцать рублей за грамм. Операцию купли-продажи решили провести в кабине машины скорой помощи. Покупатель, как и продавец, знал, что операции по продаже золота частным лицам запрещены. Поэтому, завидев приближающихся сотрудников милиции, он поспешил скрыться. В кабине машины, кроме блокнота с расчетами, обнаружили триста пятьдесят шесть граммов приискового золота, точные весы с набором гирек и два флакона с азотной кислотой, которую ювелиры используют для экспертизы. Эта глупая случайность на самом деле была хитро спланированной подставой, где главную роль сыграл завербованный стоматолог.

Судебная коллегия по уголовным делам Запорожского областного суда под председательством заслуженного юриста Украинской ССР Сазонова приговорила Бунимовича к лишению свободы сроком на пять лет с конфискацией имущества и незаконно утаенного золота. Отчуждение имущества и «честно» добытого золота гнетущим бременем легло на сердце Бунимовича. Его сердце никогда не было мягким, после этого оно стало каменным, а затем его и вовсе не стало, и вместо сердца ненасытная прорва открылась у него внутри.