Текст книги "Час цветения папоротников"

Автор книги: Виктор Гавура

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 19 страниц)

Глава 12

Сергей и Алексей решили осмотреть вход в пещеры.

На станции метро «Днепр» они вышла на открытую платформу моста Метро. Глядя с моста, вокруг, во всю ширь, простерлась река. Было затишье, ни одного дуновения ветерка, в недвижимом зеркале водной глади отражалась бездонная синева неба и белые облака.

Вверху, на высоком правом берегу, поднимались террасы киевских гор в густых зарослях деревьев, а над ними в благословенном величии над необъятным простором возвышалась белая с золотом Великая лаврская колокольня, ‒ твердыня Православной веры. Чуть поодаль, за нею застыл железный идол с занесенным ножом в руке. Этот истукан, прозванный киевлянами «кованой бабой», в воспаленном мозгу выдумавшего его, должен был представлять собой родину-мать.

Они спустились с моста, и пошли вдоль Набережного шоссе в сторону Выдубицкого монастыря. Слева через реку был виден луговой и отлогий берег пляжа «Гидропарк», за ним темнели далекие черниговские дали. Справа, высокими приднепровскими кручами вздымался гористый киевский берег.

Алексей привел Сергея к тому месту, где должен был быть вход. Но как они, ни старались его найти, ничего у них не получилось. Единственная примета – злополучная ветка, которую Алексей воткнул прямо в засыпанный вход, бесследно исчезла. Все это было довольно странно, они оба высказывали разные предположения наподобие того, что Алексей забыл, где (и куда…) воткнул ту ветку или, что здесь не обошлось без происков Гены Сифилитика.

Безрезультатно пробродив по крутым склонам около часа, они собрались уходить, чтобы прийти сюда в следующий раз вместе с Геной. Алексей уже смирился с тем, что ему придется еще раз платить. Но тут он вспомнил о белой царапине на бордюре. Отыскав ее, они, как от исходной точки начали подниматься вверх по склону, вдруг под ногой у Сергея просела земля. Это был тщательно замаскированный лаз. Они расчистили его от листьев, вперемешку с ветками и землей, и оказались перед входом в подземелье.

– Вот он, наш портал! – обрадовано сказал Алексей, – Через него будем забрасываться.

Сергей промолчал в ответ. Он не разделял восторгов Алексея, даже слегка обиделся. Найденный «залаз» не произвел на него впечатления, он представлял его совсем другим, гораздо бо́льшим и удобным, что-то наподобие эдакой аккуратной дверцы в каморке у папы Карло. А этот, с позволения сказать «портал», был настоящий ракоход, как через него можно будет забраться под землю, оставалось загадкой.

Но сегодня лезть в пещеры они не собирались. Надо было подготовиться, взять фонари (хотя бы два) и, конечно же, лопаты. Алексей помнил слова Гены, что при спуске под землю надо иметь при себе не менее двух источников света. Ведь именно из-за того, что Гена сэкономил, и не купил новые батарейки, он оказался без света под землей и заблудился.

Алексей решил не торопиться, и обдумать намеченный поход в катакомбы во всех подробностях, чтобы ничего не забыть. Он понимал, что в их поисках, как и во всяком деле, чтобы оно удалось, надо соблюдать простые, проверенные практикой правила. Одно из них первостепенной важности, оно гласит: «Прежде чем куда-либо проникнуть, надо подумать, как оттуда выбраться».

Его все больше захватывала предстоящая экспедиция. В тот раз, во время их совместной выпивки, Гена много рассказывал о диггерах – людях, которые в свободное время занимаются исследованием подземелий. Вообще-то, «digger» переводится с английского, как «копатель», но они ничего не копают, а только лазят по подземельям. Алексей и сам о них когда-то читал, но думал, что в Киеве им негде лазить, кроме как по канализационным стокам. Теперь он понимал, что ошибался.

С ростом любого большого города закладывается его отражение, как бы проекция внутрь, – не упорядоченный и вечно растущий, не подчиняющийся никаким общепринятым нормам, гигантский клубок подземных лабиринтов. Что же касается диггеров, то они народ неординарный. Некоторые из них считают диггерство экстремальным видом спорта или чем-то наподобие этого. Но Алексей не думал, что спортсмены-экстремалы смогли бы понять диггера. Да и не каждый, кто бегает по темным подземельям и называет себя диггером, в действительности, таковым является. В одном популярном журнале он прочел, что диггерство, это не хобби и не способ времяпрепровождения, диггер – это состояние души.

Алексей с этим был согласен, но с небольшой поправкой, что это несколько болезненное состояние… А как, если не душевно больным, можно назвать человека, который всегда внимательно осматривает ливнестоки на улице, канализационные люки и прочие дыры в земле, через которые можно забраться в скрытые под землей подземные пустоты. Эти самые, подземные, малосодержательные вакуума и вызывают нездоровый интерес у диггеров.

При каждой удобной возможности диггер вскрывает ломиком ближайший люк и, вооружившись фонарем, а также кучей разных, совершенно необходимых под землей предметов, мгновенно пропадает во тьме Нижнего мира. Иногда навсегда… Ведь там, внизу, его подстерегают много опасностей. Но обычно он все-таки появляется на свет божий, возвращается передохнуть, чтобы опять уйти туда, куда уже не может не уходить, снова и снова.

Алексей не боялся подвергать свою жизнь риску, всплески адреналина его бодрили. Он понимал, что под землей ему предстоит постоянно находиться в состоянии контролируемой тревоги, быть собранным и бдительным, готовым к любым камуфлетам. Нижний мир беспощаднее Верхнего, расплатой за ошибку может быть смерть.

Ежеминутная угроза обвалов и каменных дождей; бездонные подземные пропасти и убийственный газ, способный незаметно задушить или вызвать взрыв; сужающиеся щели «шкуродёры», в которые можно вклиниться намертво, застрять, как в горлышке бутылки и остаться там заживо погребенным, без права шевеления… И множество других неожиданностей, подстерегающих во мраке пещер, все это требует хорошей подготовки и придает спуску под землю тот особый, ни с чем не сравнимый азарт.

Его уже манила, влекла к себе Бездна. Ему хотелось побывать в неподвластном человеку таинственном подземном царстве. Он хотел своими глазами увидеть неземные красоты бурных подземных рек и шумных водопадов, и почти незримую, неколебимо хрустальную влагу пещерных озер в обрамлении перламутрового сияния известняковых натеков на темных каменных стенах. Ему хотелось войти в величественные гроты, искрящиеся мириадами сверкающих кристаллов; услышать, как изумрудные капли воды падают с полупрозрачных музыкальных сталактитов, мелодично звенящих от легчайшего прикосновения. И в абсолютно полной тишине послушать капающие беседы пещерных сталактитов со сталагмитами. Кап, кап: «Как там у вас на работе?» ‒ Кап, кап: «Густой отстой!» Да, красота пещер неописуема.

Подземные пейзажи, открывающиеся человеческому взору, тем и потрясают, что им нет подобных на земле. Они прекрасны в своей неповторимости. Надо хотя бы раз самому испытать ощущение, возникающее при открытии новой пещеры, чтобы понять ту несказанную радость, которая переполняет подземного путешественника, рядом с которой все испытания и перенесенные трудности кажутся пустяками.

Романтика странствий и открытий, интересное, загадочное, трудное, – все это увлекало Алексея. Спокойный и рассудительный на вид, он был совсем не таким, каким казался. В крови у него кипела отвага, его переполняла решимость измерить предел своих сил настоящим, опасным делом. Как и всякий настоящий спортсмен, чтобы не терять форму, он продолжал тренировки. Но особых нагрузок не давал и тренировался без интереса, будто выполнял унылую поденщину. Он стал ленив ленью усталости. Благополучие и достаток его не радовали, успешная карьера и широкие перспективы, не окрыляли. «Taedium vitae»[16]16
  «Отвращение к жизни» (лат.), неудовлетворенность жизнью, телесная и душевная усталость, овладевшая человеком, несмотря на его материальное благополучие.


[Закрыть], такой бы диагноз поставил ему Сергей, если б узнал о его недуге.

С каждым днем Алексей все чаще замечал, что его сердце заплывает жиром. Тот жир нельзя было согнать ни сбалансированным питанием, ни упражнениями на дорогих тренажерах, ‒ то был раковый жир бесцельной жизни. Что будет, когда он доверху переполнится этим жиром, Алексей догадывался. Куда и подевалась его уверенность в правильности когда-то сделанного выбора. Теперь он понимал, что работа в банке перестала его интересовать, ему не нравились его сослуживцы, а еще больше, бездушное банковское начальство. Но он знал, что не оставит хорошо оплачиваемую работу, и будет терпеть и тех и других. Деньги и достаток засасывают быстрее трясины болота. Опять, все замыкалось на деньги.

Сергей же к поиску клада отнесся с холодком. Вместе с тем, он полагал, что если жизнь дает тебе шанс, глупо им не воспользоваться, и не выкопать кучу золота. Тем более что все так удачно складывалось. «Ищите и обрящете», ‒ чем не наставление к действию? Что он будет делать с золотом, если удастся его найти, он не знал. И не хотел строить относительно этого никаких проектов, чтобы не застревать на них, и не огорчаться, если ничего не получится. А получится, тогда будет видно. По любому, лучше быть богатым, чем бедным, хотя бы в финансовом отношении…

О том, что пропала шелковка с планом, Сергей решил пока Алексею не говорить. Не хотелось выглядеть перед другом бестолочью. Глядишь, она сама и отыщется. Куда ж ей, собаке, деться?.. Точно скопированный план был при нем, да он и помнил его наизусть.

* * *

За ними следил Бунимович.

Он вел Сергея от подъезда его дома. Когда Сергей у «пушки» возле метро «Арсенальная» встретился с Алексеем, Бунимович сделал вывод, что сегодня будет удачный день. Выйдя вместе с ними из метро на станции «Днепр», он издалека наблюдал за их поисками в бинокль. С наступлением сумерек, он подкрался поближе. Когда они ушли, Бунимович по заранее намеченным ориентирам быстро нашел и расчистил, замаскированный ими лаз.

Он стоял над ним, раздумывая об удаче. Это не просто случай и не слепое везение, нет, здесь что-то другое, мистического свойства, возможно милость каких-то высших сил, преподнесших ему нечто вещественное. Но, если «оно» окажется слишком большим, то это может кончится гробовой доской, ‒ слишком оно велико. В любом случае, к этому следует относиться с уважением, лучше не называя прямо и не давая объяснений, чтобы не спугнуть.

Торжествуя, Бунимович смотрел вниз, где по шоссе в свете фар неслись машины. Вот и он так же, всю жизнь, день и ночь носился в одной из них, зарабатывая не более чем на кусок хлеба, чтобы не сдохнуть с голоду, а кодло ворья при власти жирело на его крови. Теперь с этим будет покончено. Пришел его час. Вообще-то, такому «трудолюбцу», как Бунимович, вряд ли когда грозило бы пострадать от голода… Но в одном он был прав: бандитами, захватившими власть на Украине, люди были обречены на существование в нищете.

Наскоро замаскировав вход, Бунимович на метро вернулся обратно к дому Сергея, где были припаркованы его «Жигули». Он заехал в гараж, где взял все необходимое и снова возвратился на набережную Днепра. Бунимович захватил с собой лопату и большой аккумуляторный фонарь. В карман куртки он не забыл сунуть, сложенную до размеров конверта, прочную и вместительную капроновую сумку. В нее мог бы поместиться сундук, Бунимович называл ее поэтически: «Мечта оккупанта». Шел уже десятый час вечера, когда он опять стоял перед расчищенным, чернеющим перед ним в свете фонаря входом в подземелье. Внизу по автостраде в мелькании фар с шумом неслась бесконечная череда машин. Вокруг было темно и ни души, небо заволокло тучами.

Подходящее время для спуска, решил Бунимович. Выставив перед собой штык лопаты, он полез в кромешную тьму. На четвереньках преодолев узкий лаз, он оказался в полной темноте и неподвижно застыл, не включая фонарь. Упираясь затылком в низкий потолок, он несколько минут стоял в темноте, адаптируясь к новой обстановке, давая глазам привыкнуть к темноте. Казалось, они никогда к ней не привыкнут, потому что темнота впереди была непроглядно темна. Не услышав никаких подозрительных звуков, он включил фонарь и быстро пошел по тоннелю.

В луч фонаря под ногами попало какое-то быстро перемещающееся серое существо и исчезло во тьме. Не отвлекаясь на встречавшиеся по сторонам боковые ниши и ответвления, Бунимович быстро шагал подземным ходом, который он мысленно назвал штреком, к конечной цели своего пути. Он уверенно продвигался в нужном направлении, отлично помня схему маршрута этого участка катакомб, не опасаясь заблудиться в путанице подземных ходов с бесчисленными коридорами, тупиками и переходами, лишенными какой бы то ни было логической стройности или симметрии.

Никто бы не сказал, наверное, боялся ли он темноты и одиночества? Его глаза ничего не выражали, кроме угрюмой подозрительности. С настороженным вниманием он зорко смотрел вперед, двигаясь, как сильный, опасный хищник, вот и все. О чем он думал? Никто об этом не узнает. Никогда. Темнота была средой его обитания, а кроме одиночества, он ничего не знал. Клейменный неуемной ненавистью к людям и всему живому на земле, он денно и нощно варился в наплыве своих свирепых мыслей. Теперь же, его цель была близка, и он шел к ней с одержимостью фанатика.

Войдя в просторную квадратную пещеру с несколькими, отходящими от нее ходами, он остановился, как на распутье, воткнул в землю лопату и стал сравнивать свой путь с копированной схемой. Сосредоточено рассматривая ее, Бунимович не заметил, как из темноты безмолвно показались дети и окружили его со всех сторон. Они стояли, молча, не шевелясь, как привидения, в ожидании эффекта от своего появления. Увидев их, Бунимович вздрогнул, но тут же взял себя в руки.

Это были беспризорники от восьми до двенадцати лет, их было около десяти. Они первыми увидели свет его фонаря и выключили свои. Что они здесь делали, искали что-нибудь на пропитание или спустились, чтобы переночевать, было не понятно. Сбежавшие от жестоких родителей, из интернатов и детских домов, вечно голодные, они сбиваются в злобные стаи, которые рыщут всюду в поисках добычи. Как одичавшие собаки, они сворой набрасываются на женщин и стариков, пьяных и бомжей, на всех, кто слабее. Видя вокруг одну лишь несправедливость, они ненавидят всех и сеют вокруг только зло. Безжалостно мстя за себя обществу, они готовы бить и убивать всех подряд, за что попало и просто так. Выносливые и дерзкие, привычные к голоду и лишениям, они никого не боятся, своей звериной кровожадностью превосходя даже отпетых головорезов.

Не желая хоть в чем-то быть похожими на отринувшее их общество, они в то же время старательно подражают друг другу. Подчиняясь новой трущобной моде, они носят полуспущенные штаны, волочащиеся по земле с мотней по колено. Этот стиль возник в детских домах и исправительных колониях, где вся одежда воспитанникам приобретается на вырост и всегда бо́льшего, чем нужно, размера. Они были разного возраста и роста, и одеты по-разному, но было в них что-то одинаковое. Это были круглые, стриженые «под ноль» головы, последняя молодежная мода, пришедшая из тюрем и лагерей. Особенно отвратны были несколько из них, в куртках с надвинутыми на глаза капюшонами.

Бунимович ненавидел всё и вся, даже неодушевленные предметы. Некоторые животные, насекомые и вид вязкой глины вызывали у него приступы бешенства. Список особо ненавидимых им возглавляли люди, собаки и осы (с учетом ранговых мест). Этот список был бесконечен, но детей в нем не было. Он просто о них забыл… Глядя на молча окруживших его детей, хладнокровного Бунимовича бросило в пот. Хоть он и не подал виду, что испугался, испарина на лбу его выдала. Дети, которые в его понимании были никчемными зверьками, сразу заметили его страх.

– Ты чё тут шаришься, козел? – спросил самый старший и высокий бродяжка, который ростом был Бунимовичу на уровне груди.

Он громко шмыгнул и утер рукавом нос, откуда вылезли две грязные сопли. На безымянном пальце у него был вытатуирован перстень в виде четырех шахматных клеток. В двух не затушеванных клетках были наколоты буквы «С» и «Ш», обозначавшие, что владелец перстня, свой первый срок отбывал в спецшколе.

– Что за парад клопов? – в ответ спросил Бунимович. Его голос прозвучал замогильно глухо, будто шел откуда-то из живота.

– Доставай все из карманов, козлина!

Пискляво выкрикнул, стоящий сбоку ребенок лет восьми, чья стриженая макушка была чуть выше пояса Бунимовича. Его маленький слюнявый рот с большими безобразными заедами по углам злобно выплевывал слова.

– Ах, ты ж, пигмоид, тля жидконогая! – презрительно скривившись, процедил сквозь зубы Бунимович. Его лицо в свете фонаря потемнело, наливаясь синей венозной кровью.

– Отдавай все, что есть, или кровью сейчас умоешься! – не испугавшись, а выпятив воробьиную грудь и твердо глядя Бунимовичу в глаза маленькими острыми глазками, пропищал грязный заморыш.

Бунимович никогда не терял самообладания, он привык действовать быстро и решительно в любых обстоятельствах, всеми средствами.

– А ну, кыш отсюда, шантрапа! – зарычал он, ища глазами воткнутую в землю лопату и не находя ее, – А то!..

Бунимович не успел досказать, что он сделает в случае «а то», как ему в глаза попала неизвестно кем пущенная струя слезоточивого газа из баллончика и кто-то пырнул его ножом, сбоку под ребра. Ослепнув, он с яростным рычанием бросался из стороны в сторону, спотыкаясь о какие-то бревна, ловя треклятых детей, но его руки, которыми он мог разорвать каждого из них, как цыпленка, задевали лишь края их одежд, сам же он, получал удары ножами со всех сторон. Почувствовав, что истекает кровью и слабеет, ничего не видя перед собой, он рванулся бежать, но сослепу, натыкался на стены, получая удары ножами в спину.

Его рычание переросло в страшный, пронзительный рев до смерти напуганного, попавшего в капкан зверя, который после мучительных попыток освободиться, чувствует, что наступает последний час его жизни. Но крик его терялся в темноте и затихал, как в вате и не было на него, ни ответа, ни гулкого пещерного эха.

Ему, наконец, повезло нащупать руками спасительный выход, и он метнулся по нему в надежде убежать. Но кто-то сзади вонзил ему в шею финку. Он на бегу почувствовал, как горячая кровь из раны, пульсируя, бьет ключом. Он зажал ее рукой, но ноги его уже не держали. Сделав по инерции еще несколько шагов, он упал на колени. И вся визжащая детскими голосами стая набросилась на него.

Глава 13

Смык решил прощупать Сергея.

Прежде, чем добыть карту, где зарыт клад, ему надо было получить о Рябоштане побольше исходной информации. Карту у него можно было бы просто отнять, никто бы и пальцем не пошевелил, чтобы прейти ему на помощь. Но если бы ее у него не было или Рябоштан оказался бы крепким орешком, заупрямился бы и не сказал, где она спрятана, тогда все могло бы сорваться.

Смык не хотел рисковать, слишком много он поставил на карту. На кону стояла его жизнь. В последнее время он стал просчитывать все, что могло и даже не могло случиться. По-другому было нельзя. Для начала, он поручил своему давнему знакомому Паше по кличке Директор поговорить с заведующим подстанцией скорой помощи, где работал Сергей. А варианты с обыском, захватом и раскалыванием клиента, оставались в запасе.

Паша Директор всю жизнь занимался разного рода мошенничеством, в последнее время он специализировался на квартирных аферах. Учитывая повсеместный дефицит жилья, Паша вносил свою посильную лепту в решение квартирного вопроса в Киеве, продавая одну и ту же квартиру нескольким желающим.

Мир тесен, оказалось, тетка Паши раньше работала медсестрой на подстанции Сергея, и знала его заведующего, как облупленного. Фамилия его была Маленко. Раньше это был заурядный врач, выходец из комсомольских активистов. Правда, он был хитрее остальных, умел услужливо подольститься к начальству и всюду пролазил без мыла. Когда путем долгих и упорных интриг, его назначили заведующим, он потребовал, чтобы подчиненные его фамилию произносили не Маленко́, как раньше, а Ма́ленко, по его представлению, так она звучит аристократически.

Врачи, как и все остальные люди, бывают разные. Хотя, по идее, плохих среди них быть не должно. Но, что в наше время «быть или не быть?..», если все каноны отечественной медицины попраны и всем заправляют невежественные временщики. Маленко был лакейски угодлив с начальством и по-скотски груб с подчиненными, подл, увертлив и льстив. В общем, прохиндей, какие редко встречаются во врачебной среде. Был он низкого роста, поперек себя толще, казалось, весь рост у него ушел в живот. С подчиненными он говорил пронзительно писклявым голосом, и находились те, кто ему сочувствовал, утверждая, что у него такой голос из-за того, что горло у него заплыло жиром.

Передвигался Маленко на коротких толстых ногах. Голова, шея и живот срослись у него в один конгломерат, где самым замечательным был живот, куда была ввинчена голова с подбородками без малейших признаков шеи. Между двух полушарий щек, которые у Сергея всегда ассоциировались с ягодицами, торчал острый треугольный нос. Глаза у него тоже имелись ‒ и только. Относительно странной, похожей на седалище физиономии Маленко высказывались оригинальные суждения. Один из шоферов подстанции утверждал, что Маленко смахивает на отпрыска Никиты Хрущева и рожа у него наследственно родительская.

Издали махнув красным удостоверением перед секретаршей, Паша Директор прошмыгнул в кабинет Маленко. В кабинете, Паша величаво оттопырил зад, покрутил фальшивым удостоверением сотрудника СБУ[17]17
  Служба безопасности Украины.


[Закрыть] перед носом у Маленко, и коротко представился:

‒ Майор СБУ Воропаев.

В ответ на это, Маленко вскочил и в недоумении развел руки в стороны, всем своим видом изображая угнетенную невинность. Как цирковой исполнитель пантомимы, он продемонстрировал, что решительно не понимает, в чем его обвиняют. При этом он дальновидно не произнес ни слова, чтобы в последующем его нельзя было ни в чем уличить.

Паша Директор был представительный мужчина сорока пяти лет, с густой черной шевелюрой лихо зачесанной назад и седеющими висками, которые он крупным гребнем фатовато укладывал за уши в виде серебряных крыльев по бокам. На первый взгляд, Паша был воплощением респектабельности, вся его наружность говорила о том, что он знает себе цену не ниже настоящей. Но в его физиономии присутствовала какая-то избыточная значительность, которая нередко его подводила. Да и прочие мелкие проявления тщеславия указывали на его стремление казаться величиной, которой, как знал сам Паша, ему никогда не стать.

Он уделял большое внимание своему внешнему виду, был всегда богато и щегольски одет, никогда не забывая, что встречают по одежке. А, провожают?.. Провожать Пашу не надо было, он всегда давал деру в нужный момент. Отец у Паши был украинец, мать – татарка, а сосед и ближайший друг семьи Лев Наумович Пельцер был еврей. О себе Паша говорил, что он наполовину украинец, наполовину татарин и наполовину – еврей. В зависимости от обстоятельств, он выдавал каждую из этих половин за целое, с неизменной выгодой для себя. В целом, это был редкий тип, состоящий из трех половин.

– Нам необходима информация о некоторых ваших сотрудниках, – развалившись на стуле, как следователь, который не раз его допрашивал, сказал Паша, с пренебрежением разглядывая Маленко. – У вас работает врач Рябоштан, какое ваше мнение о нем? – сразу перейдя к делу, спросил он, внимательно наблюдая за Маленко.

Пятидесятилетний Маленко неожиданно подбежал к мнимому майору с резвостью юного пионера и, склонившись к его уху, сугубо доверительно сообщил:

– Неблагонадежен…

– В чем это выражается? И подробно об этом, ‒ сурово задал вопрос майор Паша.

Маленко подозрительно оглянулся на дверь, как бы желая удостовериться, что его никто не подслушивает и приняв вид человека, который собирается сообщить нечто чрезвычайно важное, совершенно конфиденциально доложил:

– Он плохой украинец. Хоть фамилия у него и Рябоштан, а как бы ни выяснилось, что по-национальности он из тех, кто бога на кресте распинал…

До скорой помощи Маленко работал в Черниговском медицинском училище и там прослыл воинствующим атеистом. Увидев у одной из будущих фельдшериц на шее крестик, он потребовал ее отчисления и добился этого. После провозглашения самостийности Маленко флюгерно учуял, куда ветер дует и стал не менее ревностным поборником христианской веры. Демонстрируя свою набожность, в один из бесчисленных церковных праздников он пригласил на подстанцию священника, чтобы тот побрызгал по углам святой водой. Присутствуя на этой важной церемонии, столь необходимой для отечественной медицины, Маленко имел торжественный и более обыкновенного глупый вид. При этом он истово крестился правой и левой рукой, не понимая, почему над ним смеются.

– В чем вы его подозреваете? Конкретно, – с некоторой заинтересованностью задал уточняющий вопрос майор Воропаев.

– Мову державную не любит, – шепотом проинформировал Маленко, заглядывая в глаза майору и стараясь предугадать его реакцию.

Когда он сам пытался что-то сказать по-украински, у него получался чудовищный суржик. Тем не мене, при каждом удобном случае Маленко подчеркивал свое знание «мовы», не упуская возможности похвастаться, что в Чернигове профессора филологи из пединститута обращались к нему за советом, когда не знали в каком месте поставить апостроф.

– Приведите факты, – холодно, «аки премудрый змий», потребовал майор Паша. Да какой там змий, ‒ форменный аспид!

– Я ему говорю на державний мове: «Доброго дня», а он мне отвечает: «Здрасьте»… – с величайшим значением сообщил изобличающий факт Маленко.

На это заявление, которое смахивало на донос, майор никак не отреагировал и погрузился в молчание, которое не торопился прерывать. У мошенников свои степени дворянства, Паша Директор находился на верхних ступенях их иерархии. Любое свое дело, даже чепуховое, как это, Паша организовывал с должным профессионализмом. Поэтому всего однажды сидел в тюрьме и то по малолетке, когда он с друзьями забил ногами насмерть случайного прохожего. Сам виноват, зачем ночью выходить на улицу.

Прежде, чем явится к Маленко, Паша навестил свою тетку и подробно расспросил ее о нем. Его тетка, еще не старая бабенция, имела острый глаз и не менее острый язык. При общении с ней, у Паши не оставалось и тени его царственной значительности, с нею он был натурален. Тетка причислила Маленко к распространенным на Украине особям, которые ради своих шкурных интересов норовят утопить своего ближнего. «Этот полуподлец всегда готов на пакости и доносы лишь бы выслужиться, ‒ охарактеризовала она Маленко. ‒ Одним словом, файдасыз»[18]18
  Человек, полезный только для самого себя (татарск.).


[Закрыть].

– А мы планировали выдвинуть его кандидатуру на звание «Заслуженный врач Украины», – сухо произнес майор-директор, взглянув на Маленко требовательно и строго.

– Вот и я говорю, он хороший врач, – скосив глаза к длинному носу, тут же нашелся Маленко. – И мову державную понимает. «Здрасьте», оно и есть «доброго дня». Вполне достоин звания «Заслуженный врач». Мой лучший работник, – поддакивая, затряс головогрудью Маленко.

– Как бы вы с ним не ошиблись. Что-то с ним все-таки не так… – с сомнением в голосе покачал головой майор Воропаев, в упор разглядывая Маленко.

– Вот именно. Я и говорю, к нему надо хорошенько присмотреться, – следуя своему инстинкту доносчика, тотчас согласился Маленко, предано поедая глазами майора.

– Мы в ваших советах не нуждаемся, – резко оборвал его Паша, который только теперь по-настоящему начал входить в роль сотрудника «компетентных органов».

– В другой, более высокой инстанции, – и майор Воропаев значительно показал глазами на потолок, – Решается вопрос о присвоении ему звания Герой Украины, – в этом месте майор взял свою дежурную паузу, презрительно поджал губы и окинул Маленко высокомерным взглядом.

– Мы сейчас же подготовим на него соответствующее ходатайство! – воспылав рвением, незамедлительно протарахтел Маленко. Далеко прогнувшись над столом, он глядел на майора так, будто хотел посмотреть, нет ли у него в горле дифтерийных налетов.

– Подготовьте-подготовьте, но не сейчас, а позже. Сейчас у нас с вами есть более важные дела… – со значением сказал майор Воропаев и снова принялся уедать Маленко ястребиным взглядом, ‒ воплощенный ястреб из ястребов.

Паша выдержал паузу, чтобы убедиться, что скрытая угроза, содержащаяся в его словах, проняла Маленко до самого его ливера, и неспешно продолжил.

– Вы так диаметрально меняете свое мнение о Рябоштане, что у нас возникает подозрение, что вы с ним в сговоре.

– КТО?.. Я?! – возопил Маленко, прижав руки к животу, там, где по его представлению, у него должно было располагаться сердце.

Выразительность этого вопля, вырвавшегося из глубин утробы Маленко, просто требует передачи его прописными буквами.

‒ Все только и ждут, чтобы у меня случился какой-нибудь разрыв сердца…

Плаксиво скривив губы, пожаловался Маленко и воровато оглянулся на стену за спиной, где висел портрет президента Ющенко, будто ища у того защиты, всем своим видом показывая, что президент бы уж точно за него вступился, если бы только мог заговорить. На самом деле он острым глазом прошелся по лицу гаранта, усеянному многоточиями оппозиционно настроенных мух. Сколько раз собирался дать распоряжение вымыть ему физиономию, горько посетовал Маленко, а теперь, ничего не стоит обвинить меня в грязных инсинуациях. При этой мысли кишки у Маленко свело спазмой и он громко икнул. Паша, не ожидавший от него такой дерзкой выходки, аж подпрыгнул на стуле.

– Да, вы! – взъярился майор, выговаривая себе за излишнюю нервозность.

– Я?..

Маленко не смог больше ничего сказать и только беззвучно ловил ртом воздух. Его, напоминающее ягодицы лицо, позеленело, и весь он вспотел липким цыганским потом.

– Я, нет! Я-то его знаю, но поручиться за него не могу! ‒ потревоженным холодцом заколыхался телесами Маленко. ‒ Мало ли что он там замышляет. Просто я в нем сомневаюсь. Вы же не можете запретить мне сомневаться? – попытался ощетиниться Маленко.

– Мы дышать вам запретим, если будет нужно, – внушительно перебил его Паша, свысока окинув взглядом Маленко, в точности воспроизведя слова и ухватки эсбэушника Тхоровского, вербовавшего его на днях.

– Понимаю, понимаю… Я все понимаю! Только что-то будет «не так», я сразу же вам просигнализирую! – согласно тряся всеми своими подбородками, простонал Маленко.

– Это само собой, – небрежно обронил майор. – Но прежде, давайте спустимся на глубину вопроса. Подготовьте мне справку, с кем Рябоштан контактирует и какие у него планы на ближайшее время. Дайте задание своему доверенному лицу конфиденциально выяснить, не собирается ли он в отпуск или увольняться? Сделать это надо осторожно, так, чтобы он ничего не заподозрил. Эту информацию предоставите мне через три дня. Я за ней приеду лично. Надеюсь, вы понимаете, что о нашем разговоре следует молчать?