Текст книги "Час цветения папоротников"

Автор книги: Виктор Гавура

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц)

Глава 6

Алексей не находил взаимопонимания со своей матерью.

Их встречи всегда заканчивались недовольством друг другом. Его мать, Зоя Владимировна, была скупа на ласку и несообщительна на чувства. Есть, так называемая, «английская болезнь» – неспособность к выражению чувств. Вряд ли ею страдают одни англичане. Проявления этой болезни у Зои Владимировны явно имели место. Впрочем, она от этого не страдала.

У Зои Владимировны были правильные, тонкие, даже несколько заостренные черты лица, холодные, с металлическим отливом синие глаза и гладкие черные волосы, которые она на затылке стягивала в тугой узел, отчего создавалось впечатление, будто ее сзади тянут за волосы. С лица ее не сходило недовольное выражение, словно она все время ожидает чего-то неприятного. Характером она была женщина энергичная, но нервной организации и очень переменчива в расположении духа.

В настоящее время Зоя Владимировна не работала и находилась на иждивении Алексея. Жила она, ничего не делая и от безделья всюду совала нос, все свое время посвящая тому, что отравляла жизнь соседям мелкими придирками, крупными сварами и грандиозными по локальным потрясениям скандалами. После того как Алексей взял в своем банке кредит и приобрел квартиру, он старался пореже у нее бывать. Но в этот раз Зоя Владимировна вызвала его сама и он, как примерный сын, сразу приехал. Встретив Алексея в передней и весьма сдержанно кивнув ему в ответ на приветствие, Зоя Владимировна церемонным жестом указала ему на настежь открытую дверь в гостиную.

В просторной гостиной, где блестел вылощенный паркет, посредине стоял прямоугольный полированный стол под красное дерево. Вокруг него были расставлены простые венские стулья с изогнутыми спинками, навевавшие тоску. Единственным украшением гостиной были выбеленные известью стены. Эта большая гулкая комната со столом и черными стульями вокруг него, с детства производила на Алексея удручающее впечатление. Входя сюда ребенком, он испытывал отчуждение и страх не только перед своей матерью, но и перед обитавшими здесь вещами.

В детстве ему казалось, что днем этот стол и стулья постоянно настороже, подслушивают и подглядывают за тем, что здесь происходит. По ночам они оживают и судачат о том, что подсмотрели и услышали днем. Их сплетни и пересуды всегда заканчиваются одним и тем же: они начинают сердиться, ворчать и шпынять друг друга. Они беспрестанно враждуют промеж собой и доходят до потасовок. Исчерпав все аргументы, стол своими длинными ногами начинает пинать стулья, а те, сцепляются между собой и со столом. Его мать властвует над ними, она в тайном сговоре с ними против него, и любит она только их. Даже теперь, входя сюда, Алексей не мог избавиться от чувства неловкости и стеснения, которые много раз испытывал здесь в детстве.

Когда Зоя Владимировна вызывала к себе сына для разговора, она усаживала его напротив себя на жесткий стул и прежде чем заговорить, всегда выдерживала долгую паузу. Этим затянувшимся молчанием она подчеркивала его подчинение себе и демонстрировала силу своей власти над ним. Сам же он, должен был сидеть молча, ожидая пока она заговорит, и отвечать на ее вопросы кратко, не пускаясь в рассуждения. Алексей сел и стал терпеливо ждать, когда его мать прервет молчание, припоминая, как в детстве, опасаясь гневных окриков матери, боялся даже пошевелиться при этой процедуре.

Зоя Владимировна молча, глядела на сына, а Алексей покорно смотрел на нее. Лицо матери застыло знакомой Алексею с детства маской стоически переживаемого оскорбления. Это выражение лица Зоя Владимировна приобрела еще в детстве. И теперь, будучи уже в преклонном возрасте, ее лицо сохранило рассерженное выражение решительной готовности к очередной схватке с давно уж почившей матерью. Ее покойная мать была строга и взыскательна до жестокости.

– Ты уже не мальчик, тебе пора повзрослеть. Через два месяца тебе будет тридцать три года. Не пора ли тебе взяться за ум? – убедившись, что достаточно его вышколила, строго спросила Зоя Владимировна. В ее голосе всегда звучала укоризна, как будто ее все постоянно обижают.

В комнате повисла напряженная тишина. С застывшей гримасой воинственного противоборства, Зоя Владимировна упорно ждала ответа. Она сидела напротив сына, молча, не шелохнувшись, и со стороны производила впечатление неприступной скалы. Под Алексеем скрипнул стул, от неожиданности он вздрогнул. Зоя Владимировна неодобрительно шумно втянула воздух носом.

Подобные разговоры с матерью, сидя перед ней на жестком стуле и подавлением его холодным огнем немигающих глаз, Алексей называл про себя «допыт»[4]4
  Допрос (укр.).


[Закрыть]. Страхи детского возраста преследуют некоторых всю жизнь. В кошмарных снах Алексею не раз снилось, как мать, усадив его перед собой на черный стул, хлещет его по щекам. И он, сильный решительный мужчина, просыпался среди ночи в слезах, как ребенок. Это была его позорная тайна: взрослые не плачут, это им не к лицу.

– А, как за него браться? – с невинной шутливостью спросил Алексей.

Матери так и не удалось вытравить из него его мальчишескую веселость. «Хорошо хоть сегодня она не начала жаловаться на соседей и на свою жизнь», – с облегчением подумал Алексей. Это был ее хлеб с маслом.

– Тебе пора жениться, – категорически ответила Зоя Владимировна, всем своим видом пресекая шутливый тон сына. Ее лицо при этом выражало неизменную для нее озабоченную сердитость.

– На ком?.. – бросило в жар Алексея.

– На Илоне, дочери Агнессы Степановны, ты ее знаешь. Я на днях встретила ее у нас на Виноградаре в супермаркете «Сільпо». Румянец на всю щеку, красивая, как я не знаю что. А какие у нее шикарные волосы, густые, прямо, как парик. Совсем не представляю ее лысой. Я приглашу Агнессу Степановну и Илону на твой день рождения, и ты с ней объяснишься. Она будет тебе хорошей женой.

Со свойственным ей стахановским энтузиазмом, на одном дыхании изложила свой проект Зоя Владимировна, и стала ждать ответ. Она сидела с прямой спиной и донельзя сжатыми губами, с немым укором глядя на сына. Синее пламя воодушевления светилось в ее глазах, цветом оно напоминало огонь газовой конфорки. Робко взглянув на мать, Алексей не желая того отметил, что у нее непропорционально длинные, плотно сжатые губы, и если глядеть на нее в профиль, то кажется, будто она на что-то дует.

‒ Понял ты меня или нет, или ты молчишь от дурости?! ‒ теряя терпение, задала сразу три вопроса Зоя Владимировна.

– Да… То есть, нет! ‒ растерялся Алексей. ‒ Мама, но ведь она круглая дурра, – возразил он, содрогаясь от такой перспективы.

– Ничего не круглая, а такая, как все. Уж если я говорю что-нибудь, то знаю, о чем говорю. Много ты понимаешь! ‒ Зоя Владимировна возмущенно шмыгнула носом. ‒ И прекращай прикидываться слишком умным. Это тебе не идет, я тебе об этом сто раз говорила. Кому-то другому это может и идет, а тебе не идет. Ну, вот ни на сколечко не идет! – порывисто показав ему большим пальцем ноготь на своем мизинце, раздражаясь, все громче заговорила Зоя Владимировна.

– Но я не прикидываюсь. Мама, я такой и есть, – как можно мягче попытался снова возразить Алексей.

– И ты смеешь мне это говорить?! – оскорбленным голосом перебила его Зоя Владимировна. – Своей матери… – с чувством сказала она, много раз после этого сокрушенно покачав головой.

Для Зои Владимировны важны были не слова Алексея, а то, как он теперь на нее смотрел, выдерживая ее строгий, упорный взгляд, которым она, как и прежде, рассчитывала им управлять. Это ее смутило и насторожило.

– Дождалась! Вот я и дожила до того, чтобы услышать от тебя такие слова… Вот твоя благодарность за то, что я для тебя все свои силы надрывала. И ты еще будешь меня учить, какой ты есть! Я сама знаю, какой ты есть, ты размазня и тряпка! Вот уж, что правда, так правда! А я-то весь день радовалась… Так нет, ему надо все испортить!

От досады лицо у Зои Владимировны пошло пятнами. Скосив глаза, она посмотрела на кончик своего носа и стала придумывать, как бы побольнее его уязвить, чтобы отомстить ему за его тупое упрямство.

– Скажите, пожалуйста, какой умник нашелся! Знаю я вас, все у вас дураки, один ты умный. Даже смешно слушать, на все готов пойти лишь бы мне перечить! Нет, такого и во сне не увидишь! – Зоя Владимировна с негодованием громко вздохнула.

– И перестань на меня кричать! Ты мать свою не любишь, не жалеешь! ‒ кажется, из какого-то стиха позаимствовала Зоя Владимировна. ‒ Я не знаю, есть ли на свете еще такой сын, который бы осмелился так говорить со своей матерью, как ты разговариваешь со мной… – трагически приглушив голос, произнесла Зоя Владимировна с видом человека истерзанного несправедливостью.

– И все это я должна от тебя выслушивать, терпеть эти издевательства от родного сына, для которого я не щадила своей жизни! – схватившись одной рукой за сердце, а другую, театрально отведя в сторону, Зоя Владимировна приняла такую позу, что вот сейчас (если это будет нужно), она упадет в обморок.

Зоя Владимировна никогда не забывала о своих бесчисленных правах и преимуществах матери, которыми она не упускала случая пользоваться с чисто женской изобретательностью и упорством. Но сегодня она поняла, что Алексей сын не только своего мягкого по натуре, деликатного отца, но и ее, ‒ строптивой и властной Зои Владимировны. Она догадалась, что если он до сих пор беспрекословно ей подчинялся, то лишь потому, что не было серьезной причины поступать иначе. Когда же дело коснулось женитьбы, он постоит за себя.

– Я тебя в муках рожала! – осознав это, истерически вскрикнула Зоя Владимировна. – Я ночей недосыпала, когда ты болел корью…

Подавившись рыданиями, произнесла Зоя Владимировна с такою беспредельной глубиною чувств, что можно было подумать, будто ни один человек на земле до него никогда не болел этой ужасной болезнью. Как обычно, после малейшего возражения сына, Зоя Владимировна сама себя заводила и доводила до истерики. Они оба знали, что будет дальше. Зоя Владимировна хваталась за голову, потом, за сердце, пила валерьяновые капли, закатывала глаза и под конец своего спектакля падала в обморок.

Алексей сидел с потухшими глазами, и думал о женщине, которая была его матерью, о ее власти над ним и ее жестокости. Впервые в жизни он увидел свою мать в беспощадном свете истины, и его посетило горькое осознание поражения. Спустя некоторое время оно прошло, оставив в сердце саднящую боль потери. Все у него, казалось бы, есть, и перспективная работа, и достаток, но как кому-то объяснить, что у него нет и никогда не будет того, что ему так не хватает, ‒ ни цели в жизни, ни родного человека.

Отдыхая после приступа, Зоя Владимировна чутко прислушивалась к удаляющимся шагам сына.

* * *

Большой заработок, это еще не все.

Несмотря на приличную зарплату в коммерческом банке, работа кассиром Ирине быстро разонравилась. Утомляли одни и те же нескончаемые пересчеты наличности при постоянной угрозе ошибиться. Кончилось тем, что она забыла вовремя оформить срочный денежный перевод. Клиенту, который из шкуры вывернулся, чтобы раздобыть нужную сумму на перевод, ее забывчивость едва не обошлась в двести тысяч неустойки.

Разгорелся скандал, клиент угрожал подать на банк в суд и был прав. И хотя конфликт с большим скрипом удалось урегулировать, постоянный клиент перешел на обслуживание в другой банк, растрезвонив на весь Киев, какие в их банке работают «дубинноголовые специалисты». После того как страсти поутихли, и все благополучно закончилось, Ирину вызвал начальник отдела денежных переводов и платежей Иван Иванович Выдрыгайло.

Когда Ирина вошла, Иван Иванович посмотрел на нее с видом благодетеля, который собирается кого-то чем-то одарить. Он благосклонно улыбнулся, оскалив два верхних клыка и начал: пространно, издалека, и как-то в общем, вроде и не обращаясь непосредственно к Ирине.

– Успешная деятельность нашего банка в значительной мере обеспечивается высоким профессионализмом его работников, а также взвешенной кадровой политикой. Наша задача улавливать новые тенденции в развитии мирового и отечественного рынка труда и совершенствовать стратегию, тактику и политику работы с банковским персоналом.

Удобно угнездившись в кресле, специально подобранном под его женский зад, Иван Иванович с удовольствием прислушиваясь к тому, как он говорит. Это был крупный, осанистый мужчина пятидесяти лет с густыми, зачесанными назад черными волосами. У него было круглое, улыбчивое лицо и цепкие карие глаза. Когда он улыбался, а улыбался он часто, в морщинах, разбегавшихся по его лицу, проглядывалось что-то гнусное. Одевался он каждый день, как на похороны в траурно-черный костюм и белую сорочку с галстуком того же погребально цвета.

– Главное содержание кадровой политики нашего банка состоит в одновременном поиске и привлечении перспективных, высококвалифицированных работников, а также в создании максимально благоприятных условий для их самореализации. К сожалению, система отбора несовершенна и в процессе работы у отдельных, вновь принятых недобросовестных сотрудников проявляются самые негативные их качества, такие как безответственность и халатность… – Иван Иванович сделал многозначительную паузу, полюбовался смущением Ирины, скорбно улыбнулся, как человек, всю жизнь разбрасывающий бисер перед свиньями, и продолжил.

– Наш банк предъявляет высокие требования к профессиональным и личностным качествам работников: инициативности, ответственности, корпоративному духу и культуре. Именно это дало нам возможность сформировать команду высокопрофессиональных специалистов, которые владеют современными банковскими технологиями. Эту команду мы всемерно оберегаем от тлетворных внешних веяний и разложения изнутри, особенно, от халатной безответственности, – высокопарно и многоречиво, как перед благодарной аудиторией ораторствовал Выдрыгайло.

Актер по натуре, он корчил из себя альтруиста, а на самом деле всех презирал, всячески лелея чувство собственного превосходства, своей особой ценности и непогрешимости. Будучи бесконечно терпеливым и обходительным с клиентами, он был деспотичен и несдержан с подчиненными. По несколько раз на день он выпускал на ком-нибудь из них пар и, всласть наглумившись, вырастал в собственных глазах. Признаки мании величия сочетались у него с минимальными умственными способностями.

Вместе с тем, он был очень мстительным и мелочно злопамятным, никогда и никому ничего не прощая. Такие всегда лезут в начальники. С расчетливостью снайпера Выдрыгайло уготавливал момент, чтобы напакостить абсолютно всем и каждому: от своей жены и соседей по дому, до подчиненных, сослуживцев, черта, беса и дьявола вместе взятых. Но, не в этот раз. Неплохо разбираясь в людях, Иван Иванович не рискнул выпускать свой пар на Ирину. Наговорившись и вдоволь порисовавшись перед собой своими ораторскими способностями, неожиданно он сказал в заключение:

– Вы уволены. За дверью мой секретарь вручит вашу трудовую книжку и расчетные, и немедленно покиньте наш банк, – с выражением холодного презрения на лице будничным голосом закончил Иван Иванович, обращаясь к стене за спиной у Ирины.

Ирина надеялась, что отделается выговором либо будет лишена годовой премии, о которой, перед наступающим Новым годом много было говорено в их отделе, поэтому молча, слушала все несимпатичные слова в свой адрес, наподобие: «безответственная халатность» и «халатная безответственность». Рассчитывая на то, что все обойдется, она даже изменила себе, приняв «позу послушания». С напускным смирением опустив глаза долу, она стояла, театрально прижав ладони к груди, готовая слушать и повиноваться. При этом она незаметно щекотала себе сосок и мастурбировала, сжимая и разжимая мышцы влагалища, попутно размышляя над словами Ив Энслер из ее интервью в «Бурде», что где-то в глубине у ее вагины имеются мозги… Не меняя положения ног, она незаметно выгибала стан, слегка покачиваясь от возбуждения, не находящего выхода.

Для той ходячей панихиды у нее в запасе была и домашняя заготовка про «человеческий фактор» и что «больше никогда, ни при каких обстоятельствах не повторится…» Но когда эта геморроидальная банковская шишка прочирикала ей, что она уволена, глаза Ирины сверкнули. Громадные, иссиня-белые белки подчеркивали их угольную черноту, придавая ее взгляду гипнотические особенности. Оказаться на пути у человека с таким взглядом небезопасно, это все равно, что стать на траектории летящего болида.

На Ирину иногда находили вспышки бешеной ярости, после которых у нее долго продолжалась дисфория[5]5
  Дисфория (от греч. dysphoreo ‒ тяжело переношу, раздражен), злобно-тоскливое, подавленное настроение с крайней раздражительностью и склонностью к агрессии.


[Закрыть]. Выдрыгайло об этом не знал. Однако, взглянув на Ирину, по коже у него под похоронным костюмом забегали мурашки. Он с содроганием подумал, что сейчас она разорвет его на куски, даже пуговиц не останется! Не сводя с Выдрыгайло горящих зловещим полымем глаз, Ирина медлительно приближалась к столу. Она держала его взглядом, как удав кролика.

Иван Иванович поднялся перед ней во весь свой исполинский рост, лихорадочно соображая, как бы вызвать охрану, и тут же кулем свалился в свое поместительное кресло, прикрыв голову руками, когда Ирина схватила со стола персональный факсимильный аппарат. С маху разбив факс об угол стола, она швырнула его перепутанную проводами требуху в голову полотном побелевшего Выдрыгайло. При этом Ирина негромко, но доступно высказала этому двуногом жуку все, что она думает о нем, об их банке и всей банковской сволоте.

* * *

Потеряв работу, Ирина не расстроилась.

Она лишь рассмеялась над тем, что случилось. Ирина никогда не оглядывалась назад и никогда ни в чем не раскаивалась. Сделала крутой вольт, она, поворачиваясь лицом к худшему, что преподносила ей судьба. В ее жизни случались сокрушительные поражения. И когда приключалось очередное из них, она сама себе напоминала игрушечную машинку, которая, столкнувшись со стеной, переворачивается и едет в другую сторону. Потерпев неудачу, она концентрировалась и начинала размышлять, какую пользу для себя из этого можно извлечь.

Презирая все на свете, она во всем полагалась на удачу. Она верила в счастливый случай, пока еще неизвестный, но он создаст благоприятные условия и, воспользовавшись ими, она добьется успеха. Потерпев очередное фиаско, она хладнокровно разбиралась, почему так случилось. Анализируя ситуацию и раскладывая ее на составляющие, она находила ответ и нужное решение, и смело шла навстречу риску, считая, что риск придает вкус пресной жизни. Рискуя жизнью, сильнее чувствуешь, что живешь. Укротить ее могла одна лишь смерть.

Так было и в этот раз. Неожиданно Ирина вспомнила, что анкету о приеме на работу в банк она заполняла дома в ночь с 30 апреля на 1 мая, эту ночь называют Вальпургиевой. Одновременно с этим, ей в голову пришла мысль ограбить родной банк, подтвердив тем самым самоочевидную истину, что нет на свете таких сложных решений, которые нельзя было бы свести к простым. Ирина была неистощима на выдумку, перспективные идеи у нее возникали ежеминутно, и каждая из них открывала ей дорогу к богатству.

Ее голова была полна грандиозных планов, а тело томилось греховными желаниями. При этом она была быстра на решительные действия. Нельзя сказать, что Ирина не умела быть последовательной и логичной, но решающую роль в ее жизни играли порывы и инстинкты, симпатии и антипатии. Об опасности и возможных последствиях она не думала. Оно немного и страшновато, да выбирать-то не из чего. Ирина считала, что жить надо так, чтобы не унести с собой в могилу ни одной из своих нереализованных возможностей.

Ее план был прост, как все «гениальное», и легко осуществим. Наличные из их банка увозили раз в неделю в одно и то же время. Инкассаторский пикап заезжал в неохраняемый двор жилого дома, где на первом этаже размещался банк. Два охранника с автоматами с черного хода загружали в кузов мешки с деньгами. Вооруженный водитель находился в это время в кабине. Приблизиться к ним и разоружить, не составляло труда. В случае необходимости, одного из них, она бы пристрелила, а если понадобится, то и всех троих.

Ирина умела и любила стрелять, немало времени проводя в тирах. Она никогда еще не стреляла в человека, но теперь пришла пора, и она не сомневалась, что сможет это сделать. Когда знаешь, чего хочешь, невозможного нет. Задуманное ею ограбление не относилось к числу ее легкомысленных фантазий, и планировала она его всерьёз. Ирина обладала коварством, решительностью и дерзким хладнокровием, граничащим с наглостью.

Приняв решение, настроение у Ирины заметно улучшилось. Она повеселела, и к ней вернулся аппетит. Несмотря на свою девичью стройность, Ирина много и с аппетитом ела. Все калории сгорали без остатка в топке ее ненасытного темперамента. Теперь у нее появилась цель, и вся ее энергия была направлена на ее достижение.

Для ограбления ей нужно было оружие, хорошо бы внушительных размеров. Без реально устрашающего оружия на такое дело не пойдешь. Конечно, желательно обойтись без стрельбы и трупов, но это уж, как звезды станут. Сейчас ее больше заботило другое. Для того чтобы блокировать троих, ей нужен был напарник. Точнее, помощник, ‒ этакий «помбух». В своей жизни Ирина всегда оставалась наедине со своими проблемами, никогда не признаваясь себе в том, что нуждается в помощи. Хотя чаще всего ей не к кому было за ней обратиться. Теперь же, ей позарез нужен был помощник, без которого не обойтись.

На эту роль подходил ее новый бой-френд Ярослав. Она называла его Ярик. Он работал помощником режиссера на одном из захудалых каналов местного телевидения. Работа его заключалась в том, чтобы что-то подать-принести. Ярик от этого страдал, считая себя непризнанным гением телеэкрана, ‒ выдающимся шоуменом. Он был ниже Ирины ростом, худосочный и белобрысый, с острой мордочкой, вытянутой в сторону носа, круглыми щечками и беспокойно бегающими глазками. Говорил Ярик жеманно, пронзительным голосом, он весь состоял из театральных поз, преувеличенных жестов, напыщенных слов и фальшивых улыбок. Ирину это развлекало, но он ей быстро надоедал, тогда она его прогоняла, предварительно отвесив пару оплеух, а через некоторое время вызывала к себе снова.

Ярик был хвастливый позер, готовый на любые проделки и вычуры, лишь бы привлечь к себе внимание. Поэтому он и устроился на телевидение, но дальше холуйской должности помощника не продвинулся. Мешали козни конкурентов, их было много, и все они ополчились против него: престарелая секретарша телестудии, уборщица (одна, и вторая, тоже), главный, он же, единственный режиссер, операторы (и те туда же, подлецы). В общем, мешали все вместе и каждый, по-своему. Сослуживцы, убедившись в полной его никчемности, называли его не иначе, как Ярмольник, по фамилии его прототипа. Ходить на работу для Ярика было сущим мучением, но он ходил, потому что ничего другого не умел.

Самое большое удовольствие Ирина получала, когда приобретала власть над кем-то. Всех, кто попадался на ее пути, она рассматривала, как звенья в своей пищевой цепи и пожирала их заживо. С аппетитом или без, зависело от их вкусовых качеств. Как когда-то метко вслух подумал о ней Сергей, только и делает, что quaerens quem devoret[6]6
  Выискивает кого пожрать (лат.).


[Закрыть].

Спустя месяц их знакомства, Ярик полностью попал под ее влияние. Ирина его лишь терпела подле себя, за неимением лучшего, и когда сердилась, то била его всем, что попадалось под руку. Особенно ее выводило из себя, когда, снимая с нее трусы, он снимал их только с одной ноги, оставляя вторую их половину болтаться на другой. Мало того, занимаясь с нею любовью, за десять секунд до оргазма он вслух вел обратный отсчет, приговаривая: «Отсечка по времени! Десять, девять, восемь…». За это он тоже получал, и неоднократно.

– Я знаю день, время и место, когда в «моем» банке можно взять около пяти миллионов гривен, – выбрав подходящий момент, Ирина принялась за искушение Ярика.

Они лежали в постели. Ирина, обвив его шею рукой, приподнялась на локте и глядела на него сверху своими черными до темной синевы глазами. Ее глаза сверкали в полумраке спальни, их блеск под тенью густых волос завораживал и не отпускал.

– Ярик, я прошу тебя, давай сделаем это вместе. Мне одной не справиться… Если ты мне откажешь, это разобьет мне сердце. Я не знаю, что я с тобой сделаю, если ты не согласишься! – и она заглянула ему в глаза с вызовом и беспомощностью.

Ярик затосковал глазами, завертел головой, пытаясь ее освободить, попутно поглядывая, куда бы спрятаться.

– Ярик, помоги мне! – сердито прикрикнула Ирина и вдруг густо покраснела, как умеют краснеть жгучие брюнетки, так что ее большие глаза подернулись легкой влагой. – Пожалуйста… – глаза Ирины наполнились слезами, и она посмотрела на Ярика умоляющим взглядом «беззащитного создания».

Ярик обречено вздохнул и согласно закивал острой мордочкой. Добившись своего, Ирина исполнилась благорасположения, ее даже перестали бесить его вечно помаргивающие беспокойные глазки. Она-то и познакомилась с ним из-за того, что он с таким видом скалил зубы и моргал, что нельзя было сразу понять, хитрый это делец или пошлый дурак? В знак поощрения она почесала Ярика за ухом.

– Ты же знаешь, мой крысёныш, в тебе вся моя жизнь, – ласково мурлыкала Ирина, устремив на него свои прекрасные, увлажненные слезами глаза.

Ее слезы в этот раз не были запланированы, они растрогали ее саму. Ей даже не понадобилась луковица, и она не очищала ее за углом, чтобы явиться к предмету своей разработки с потоками слез, струящимися по щекам. Если и был на свете кто-то, кого Ирина любила, то это была она сама.

– Это ограбление будет самым замечательным приключением в твоей жизни. С такими деньгами тебе не надо будет ходить на твою дурацкую работу, перед тобой откроются космические возможности, ты станешь свободным, как… Как трусы без резинки!

Ярик через знакомого уголовника вышел на некого Сяву, который согласился продать пистолет. Сява назначил им встречу в десять часов вечера в сквере у «кота», неподалеку от входа в метро «Золотые ворота».