Текст книги "Записки Шанхайского Врача"

Автор книги: Виктор Смольников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц)

В Шанхае была небольшая колония парсов-огнепоклонников. Одного женатого огнепоклонника мне пришлось лечить от гонореи, которую он подцепил в публичном доме. У парсов был свой храм, но я в нем никогда не бывал. Может быть, неверным собакам не положено там появляться, поэтому меня и не приглашали. Я знаю только, что в том храме не было священного огня, очевидно потому, что, как говорили, огонь надо везти из Индии и поддерживать его весь путь до Шанхая, а это очень дорого.

Один из огнепоклонников много лет был моим пациентом. Старик с седой бородкой, он всегда ходил в черной феске. Часто я выслушивал его жалобы на то, что дела сейчас идут плохо и его торговый дом, который просуществовал в Шанхае лет восемьдесят, уже почти разорился. «Вот раньше была жизнь, деньги сами шли в руки. Тогда мы торговали опием». Старик не подозревал, что торговать опием нехорошо, и если бы ему сказали об этом, очень бы удивился. «Простите, сэр, – наверное, сказал бы он, – но ведь англичане сами ввозили опиум в Китай. В Тайбее (столица Тайваня) на приколе стоял английский корабль. Верхняя палуба была отведена под британское генеральное консульство, а трюм был набит опием. Почему же нехорошо, сэр? Мы были богатыми людьми. Очень даже хорошо. Да-да, хорошо», – повторял бы он, поворачивая голову из стороны в сторону. Эта манера индусов мне всегда казалась славной. Если вы спрашиваете индуса, сильная ли у него боль, то, отвечая вам утвердительно, он качает головой слева направо. И этот жест, который воспринимается нами как отрицание, в сочетании с утвердительным ответом выглядит трогательно убедительным.

Несколько раз я приходил к старику-парсу домой. Его семья занимала когда-то хороший дом, пришедший в упадок. Внизу была контора с множеством помещений, склады (раньше, наверное, с опием), а наверху – жилые комнаты. В одной из них – с занавешанным окном – сидела в темноте на цепи не то кошка колоссальных размеров, не то черная пантера. Благоразумие у меня всегда брало верх над любопытством, и я старался побыстрее проскочить мимо. Хозяева никогда ее мне специально не показывали и ничего о ней не говорили: может быть, из каких-нибудь религиозных соображений, а может, полагали все это настолько естественным, что им и в голову не приходило, что я могу не знать о существовании этого странного зверя. Наверное, это все-таки была черная пантера, но зачем нужно было держать ее дома на цепи, да еще в отдельной комнате – для меня до сих пор остается тайной.

Когда мои сикхи узнали об окончательной дате моего отъезда в Советский Союз, они решили устроить в честь меня какую-то религиозную церемонию и обед, и это меня обеспокоило. Не религиозная церемония, а сам обед. Я заподозрил, что опять будет курица с карри.

Для церемонии меня пригласили в храм. В Шанхае жили индусы разных верований, но только сикхи были настолько многочисленны, что могли построить себе храм. Да еще парсы-огнепоклонники. Храм сикхов представлял собой двухэтажное здание из серого кирпича. На первом этаже, кроме зала для совершения культовых обрядов, находились служебные помещения и большая столовая с длинным столом, за которым община кормила сикхов, оставшихся без работы. На второй этаж вела широкая лестница, но мы туда не поднимались. На церемонию были приглашены индийский генеральный консул с женой и некоторые сотрудники генконсульства. Они были другой веры, но это не мешало им принимать участие в религиозной церемонии сикхов и есть особую пищу, которую нам раздали после церемонии.

Мы вошли в храм и сняли ботинки. Пол был устлан коврами. У дальней стены находился, очевидно, алтарь -отгороженное веревкой место, где на столах лежали, наверное, священные предметы – я их подробно не разглядел. Консул провел меня по левую сторону алтаря, и мы сели с ним прямо на пол, скрестив колени. Все остальные сели на ковер. Справа от алтаря на полу сидели музыканты оркестра, состоявшего из молодых людей. Они начали играть на неизвестных мне инструментах непривычную мелодию. Я мало разбираюсь в музыке, особенно, в индийской, поэтому комментировать игру оркестра не стану, но, наверное, играли хорошо.

В храме сикхов после церемонии в честь моего отъезда. Весна 1954 г.

Потом на трибуну взошел старый сикх, я думаю, религиозный глава храма, и начал говорить. Все тот же Атма Синг переводил мне все, что говорилось в храме. Сикхи сказали мне много теплых слов, и я до сих пор им за это благодарен. Потом попросили выступить меня. Это был единственный случай в моей жизни, когда речь я произносил босиком. Вернувшись на свое место, я снова уселся на пол около консула. В комнату вошел высокий сикх в белой рубахе навыпуск с большой кастрюлей в руках. В первую очередь он подошел ко мне. Я увидел, что все сложили ладони лодочкой, очевидно, ожидая что-то получить, и сделал так же. Сикх достал из кастрюльки кусок светло-зеленой массы и положил ее мне в протянутые ладони, потом подошел к консулу и так обошел всех. Мы начали молча есть эту штуку. По консистенции она напоминала оконную замазку, по вкусу – тоже. Я героически глотал и с тоской думал: уж лучше бы дали курицу с карри. Потом был обед, и курица с карри, конечно, тоже была.

ЯПОНСКАЯ ОККУПАЦИЯ ШАНХАЯ

Глубокой ночью 7 декабря 1941 года нас с женой разбудили выстрелы артиллерийских орудий. Утром я поднялся и, как всегда, поехал к своим больным в Дженерал Госпитал на велосипеде. Недалеко от переулка, в котором я жил, стояло большое здание, где обитали чины английской полиции, обслуживавшие расположенную рядом муниципальную тюрьму. Вход в здание охранялся группой полицейских в синих формах. Это было необычно. Я остановился и спросил, что случилось. «Война, док, – сказал один из полицейских. – Сегодня ночью японцы внезапно напали на Перл Харбор и уничтожили почти весь американский флот, стоявший в гавани. А тут, на реке, потопили «Петерел», а американский «Уэйк» просто оккупировали. На нем был один повар, он сдался».

На реке Вампу в ту ночь на рейде стояло три военных корабля: громадный японский флагман «Идзумо» (англичане называли его «экзема»), средней величины американский военный корабль «Уэйк» и маленькая английская канонерка «Петерел». Тогда я поверил в рассказ об американском поваре на «Уэйке» и записал его в дневнике, сейчас же сильно сомневаюсь в правдоподобности этой версии. Как мог повар сдать военный корабль противнику? Говорили, что капитан и вся команда пьянствовали на берегу. Очень похвально, конечно, но не оставили же они сторожить военный корабль одного повара.

Японцы напали на Перл Харбор без объявления войны. Почему они не потопили сразу и «Уэйк», и «Петерел»? Почему оставили «Уэйк»? Я думаю, скорее всего, на оба судна были посланы ультиматумы. Известно, что капитан «Петерела» Полкингхорн ультиматум отверг, и канонерку потопили. Но и «Уэйк» должен был получить ультиматум. Нельзя поверить, что радиограмму принял повар, который ответил японцам по радио, что сдается вместе с камбузом и со всеми потрохами. Таких универсальных поваров не бывает даже у американцев. Несомненно, на корабле дежурил кто-то из офицеров и радист, вот этот офицер, наверное, и сдал корабль. Если в ультиматуме говорилось об очень коротком сроке, то, конечно, офицер не мог послать радиограмму в неизвестный кабак, где пьянствовал капитан. Или сам офицер был мертвецки пьян, и тогда корабль сдал радист. Вот еще одна загадка, на этот раз для историков-американистов. Что там произошло в действительности?

С капитаном Полкингхорном все ясно. Его поступок заслуживает всяческого уважения, ведь шансов выстоять против японского крейсера у него не было никаких. Самураи взяли капитана в плен и отправили в Японию работать в угольной шахте. Там он и просидел под землей до конца войны, наслаждаясь японским гостеприимством. Я плохо знаком с международным правом, но мне всегда казалось, что военнопленных нельзя заставлять работать в шахтах.

Так вот, обменявшись в то утро несколькими фразами с полицейскими, я снова сел на велосипед и поехал в больницу. Шанхай изрезан целой сетью вонючих каналов, и на каждом мосту японцы выставили своего солдата морской пехоты в темно-синей форме и мягкой кепке. У входа в каждое здание, где находилась какая-либо «вражеская» фирма, то есть английская, американская, голландская и т.д., также стояли японские часовые.

Теперь стало понятным, почему японцы в своем районе международного сеттльмента за несколько лет до войны построили обширные казармы из железобетона. Казармы были у всех – у англичан, французов и американцев, – но они представляли собой довольно обширные дворы, посередине которых стояли одноэтажные домики для солдат и офицеров. Японцы же размахнулись на несколько кварталов и построили крепость, в которой было скрыто достаточное количество солдат, чтобы за одну ночь оккупировать шестимиллионный Шанхай. Могли ли англичане и американцы каким-либо способом воспрепятствовать этому? Думаю, нет. Японцы все равно захватили бы Шанхай, введя, например, большую эскадру кораблей в Вампу. Достаточно посмотреть на карту, чтобы увидеть, что Шанхай – близкий сосед Японии. Для быстроходных военных кораблей понадобилось бы часов восемь-десять, чтобы дойти до Шанхая. Ближайшая английская военная база – Гонконг, но в ней для большого флота мало места, да и Гонконг намного дальше, чем Япония. У американцев большая база – Перл Харбор, но чтобы оттуда дойти до Шанхая, понадобилось бы пересечь Тихий океан.

Шанхай не военный город, и в этом смысле совершенно беззащитен. Японцы оккупировали его, но военных действий в нем никогда не вели. В этом городе жили «лица вражеской национальности», но не было вражеской армии, поэтому и воевать там японцам было не с кем. Японская армия держала в своих руках город, но его жителей не трогала. Интернированием в концлагеря занималось японское генеральное консульство.

В одном большом здании неподалеку от набережной открылось отделение японской жандармерии для иностранцев, в его холле висел большой плакат, призывавший по-английски «Будьте вежливы и добры». Кроме того, жандармы реквизировали многоэтажный дом около Суджоусского канала и устроили в нем тюрьму для иностранцев (включая русских). Дом назывался «Бридж Хауз» (дом у моста). Это название стало синонимом тюрьмы.

Иностранцы в Шанхае были хорошо информированы о ходе войны. Японцы, конфисковав все фотоаппараты и радиоприемники у «лиц вражеской национальности», ничего не могли поделать с гражданами нейтральных стран. В обществе граждан СССР каждый день слушали передачи из Москвы, так как Советский Союз в то время сохранял нейтралитет. Он объявил войну Японии после окончания войны с Германией. Советские войска вошли в Манчжурию, оккупированную японцами, 9 августа 1945 года.

Поставив под контроль все «вражеские» торговые организации в Шанхае, японцы в каждую назначили своего администратора, после чего компания как-то продолжала существовать. Фирма «М» занимала целое крыло на крыше здания Гонконг-Шанхайского банка, и японцы захватили почти все наши помещения, оставив нам только два кабинета, процедурную и комнату секретарши, куда мы втащили все свое имущество. Я пошел к администратору банка, по-моему, его звали Ямашита, и спросил, что мне теперь делать. Бертон уже сидел в лагере, а наша секретарша миссис Берджес была еще на свободе. Ямашита до этого работал в японском банке «Йокогама Спеши Банк» в Лондоне и прекрасно говорил по-английски. Он принял меня и довольно любезно сказал: «Вы ведь продолжаете работать как врач полиции. Давайте предоставим времени решить все вопросы». Прекрасная философская точка зрения, но неофициальная. Я продолжал работать. А месяца за четыре до конца войны получил вызов в штаб японского флота (в его ведении находилась набережная). Там меня встретил японец, одетый в штатское, и спросил, что я делаю в помещении, являющемся вражеским имуществом. Я ответил, что сижу в ожидании, когда придут представители японских властей и заберут у меня все вражеское имущество. Японец спросил, все ли имущество на месте. Я ответил утвердительно и передал ему списки инструментария и мебели. Японец кивнул головой и сказал, что мне дадут знать, что дальше делать. Надо сказать, что прождал я более трех лет. Больше вызовов не было, и я просидел в этом кабинете до конца войны.

Таким образом, фирма «М» оказалась единственной вражеской фирмой, которая не была взята под контроль японскими властями. Это дало моему шефу существенное преимущество. Как только Бертона выпустили из лагеря, он оказался единственным врагом Японии, который сразу пришел в свой кабинет и начал работать. Все было на месте. Вместе с ним вернулась и наша медсестра мисс Ламб, тоже из лагеря. Другие иностранные фирмы потратили месяцы, чтобы очистить свои помещения, найти письменные столы и стулья, прежде чем смогли возобновить свою деятельность. Через некоторое время – мы встретились с шефом в коридоре – Бертон спросил меня, хочу ли я получить британское подданство. Я поблагодарил его и сказал, что уже подал документы на советское гражданство 3 декабря 1942 года и жду ответа из Москвы. Бертон кивнул головой и пошел в свой кабинет. Больше этого вопроса он не поднимал.

Я получил советский паспорт в 1946 году. Сфотографировался я почему-то в плаще, надетом на пальто. Когда я показал свой новенький паспорт – первый паспорт в моей жизни – Бертону, он посмотрел на мою фотокарточку и проворчал: «Ничего не скажешь, вы выглядите, как проклятый большевик».

Во время оккупации в городе выходила только одна английская газета, по-моему, «Чайна Пресс». Ее редактор, англичанин, перешел на службу к японцам и печатал, как и две русские эмигрантские газеты, прояпонские сообщения, иногда сильно искажавшие действительность. О реальных событиях, лежавших в основе одного из таких сообщений, мне рассказывал знакомый инженер-механик и мой пациент Несвадьба, по национальности – наполовину чех, наполовину русский. Закончив английский политехнический институт как раз к началу войны, он никакой хорошей работы уже, конечно, найти не мог и поступил на маленький частный китайский заводик, который производил всякую мелочь: небольшие сеялки для зерна, ручные мельницы и прочую дребедень.

Как-то к ним на завод приехали японцы и сказали хозяину, что хотят заказать значительное количество (точно не помню какое) станков, но сделать их необходимо быстро. Они показали хорошую фотографию одного такого станка. Хозяин – он не был инженером – вызвал Несвадьбу и спросил, могут ли они сделать эти станки. «Да, – ответил Несвадьба, – но мне нужна точная спецификация, а также чертежи внутреннего механизма». – «Это ни к чему, – успокоили его японские бизнесмены, – внутри можете ничего не делать. Нам нужно, чтобы станки снаружи походили на этот, который на фотографии. А наружные габариты вот тут записаны». Хозяин, он тоже был бизнесмен, сразу все понял и согласился, тем более что японцы выразили готовность заплатить любую цену. Работа закипела, рабочие смеялись, но завод получил такие деньги, что все были довольны. Когда липовые станки сделали, японцы прислали грузовики и увезли их. Через пару недель «Чайна Пресс» сообщила, что на конфискованном японцами китайском пароходе была отправлена в Японию партия очень нужных для военной промышленности станков, сделанных в Шанхае «патриотически-настроенными японскими деловыми кругами». На пароход при выходе из Вампу напала американская подводная лодка и пустила корабль ко дну, но «никакие акты наглого пиратства не остановят победоносного шествия японской императорской армии».

Конечно, «патриотически-настроенные японские деловые круги» за срочное исполнение военного заказа получили большие деньги от своего правительства, которое, возможно, и не подозревало об их мошенничестве. Потрясающе патриотично! Впрочем, когда сегодня читаешь в прессе о бесстыдном жульничестве в японском торговом мире и в правительственных кругах, хотя бы об операции «Локхид», то удивляться не приходится. Но интересно, как они все же взорвали корабль со своими макетами? Может быть, начинили его пластиком замедленного действия, довели до устья реки, высадились в моторные лодки, а корабль пустили в открытое море, где он и взорвался? Но это вопрос уже для морских специалистов.

О другом жульничестве мирового масштаба мне рассказали мои английские пациенты в связи с падением Сингапура. Английские стратеги вооружали Сингапур с моря. С тыла, по-видимому, или ничего не было сделано, или сделано недостаточно, хотя гражданские английские власти провели много хороших дорог через весь Малайский полуостров от границы Таиланда до самого Сингапура. Английские военные чиновники, по рассказам моих пациентов, укрепляя Сингапур с моря, и себя не забыли – понастроили виллы с бассейнами. В общем, поработали. В результате, этот японец-негодяй, именовавший себя Тигром Малайи, беспрепятственно проехал со своими танками по прекрасным английским дорогам и взял Сингапур с тыла. (В Сингапуре японцы проявили непростительную жестокость, перебив даже врачей и раненых в госпиталях).

В Китае японцы посадили своего правителя, марионетку Ван Цзин-вея, сделав его президентом несуществующего государства: сами они контролировали только линии железных дорог, а вглубь страны не продвигались. Нет, они не боялись, трусами их не назовешь. Просто не хватало сил на такую огромную территорию, как Китай, тем более что они уже захватили и пытались контролировать Филиппины, Малайю и Индонезию. Эта мегаломания дорого обошлась Японии, и нельзя сказать, что она этого не заслужила.

Вскоре в Шанхае ввели карточную систему на сахар, но выдали его всего два раза – какой-то коричневый порошок, перемешанный с соломой.

Ночами китайцы убивали японских часовых, охраняющих мосты. Японские офицеры сначала показывали свою храбрость и презрение к смерти, разъезжая ночью в конфискованных у иностранцев машинах с включенным в салоне светом. Но когда китайцы перебили достаточное, с японской точки зрения, количество часовых и офицеров, японцы приняли меры безопасности: вокруг каждой будки с трех сторон поставили большие стальные щиты высотой с будку, а офицеры – куда девалось презрение к смерти? – стали выключать внутри своих машин свет.

Весь город был разделен на участки величиной в несколько кварталов. В каждом из них оккупационные власти назначили администраторов-китайцев, которых предупредили о суровой ответственности за любой террористический акт, совершенный на их участке. Но все эти меры не приносили, очевидно, ожидаемого эффекта. Мы были свидетелями все новых акций сопротивления. В нашем квартале однажды ночью убили японского унтер-офицера. Видимо, в поисках преступника к нам в комнату среди ночи ворвался японский солдат, державший наперевес винтовку с привинченным штыком. Мы с женой выскочили из постели, он увидел, что мы не китайцы, очевидно, выругался и выбежал. Ему ничего не стоило бы заколоть нас, а потом доложить, что мы угрожали ему оружием, – к счастью, все кончилось благополучно.

За время оккупации японцы построили в Шанхае пять концлагерей: четыре для гражданских лиц – Ю-Юень, Лунгхуа, Коломбия Кантри Клуб и Путунг, а пятый – для военнопленных. Он был расположен в китайской части Шанхая, поэтому мы никогда не видели людей, которые в нем содержались, и ничего о них не знали. О первых же четырех, так или иначе, нам что-то было известно.

Коломбия Кантри Клуб – это комплекс зданий с прекрасным бассейном и садом, принадлежавший американской колонии Шанхая. Здания были роскошными, я побывал там уже после войны, и, очевидно, концлагерь, размещенный в них, был одним из самых комфортабельных, если вообще можно сказать так о концлагере. В нем держали, главным образом, американцев.

Больных присылали в нашу больницу из всех четырех лагерей, но я хорошо знал только лагерь Лунгхуа – и потому, что посетил его сразу по окончании войны, и потому, что в этом лагере содержали в основном англичан, там сидел и мой шеф, доктор Бертон.

История лагеря Лунгхуа началась после того, как японцы, посадив в начале войны всех малоимущих еврейских беженцев из гитлеровской Европы в гетто (богатые откупились), начали готовиться к интернированию всех граждан вражеских государств: англичан, американцев, бельгийцев, голландцев, а в конце войны и итальянцев. Иностранцев они сажали поэтапно, по неясному для нас плану. Война на Тихом океане началась 8 (7) декабря 1941 года, моего шефа посадили лишь 25 марта 1943 года, а нашу секретаршу-канадку – в апреле 1943 года, а в октябре уже репатриировали в Канаду. Концлагеря создавались так: японцы забирали комплекс зданий на окраине, а иногда и в центре города и окружали его колючей проволокой. Лагерь Лунгхуа находился за городом. Кстати, лагеря назывались не лагерями, а «центрами гражданского сбора» и находились не в ведении военной администрации, а в ведении генерального консульства.

Лицам, подлежащим интернированию, японцы выдавали инструкцию для подготовки. Передо мной лежит такой лист, в котором перечисляется, что можно взять с собой и что надлежит оставить в японском генеральном консульстве. Взять можно было походную кровать (раскладушку), одеяла, простыни, сетку от москитов, по два костюма для весны, лета, осени и зимы, три пары ботинок, пять пар туфель, четыре-пять тарелок на человека, чашки, ложки, термос, ножи и вилки, салфетки и скатерть, спортинвентарь и вещи для развлечения (?), книги, консервы. Все это упаковывалось в тюки, не более четырех тюков на человека. Остальное имущество интернированный должен был оставить в квартире, квартиру замкнуть, а ключи передать японским властям.

Драгоценности можно было сложить в открытый ящик и передать на хранение в нейтральное консульство, которое защищало интересы данной вражеской страны (в Шанхае – швейцарское консульство). Иногда интернированные оставляли ценности (обычно, бруски золота граммов по пятьдесят) знакомым из нейтральных стран, а те покупали им дополнительные пайки и сигареты и посылали через швейцарский Красный Крест. У Бертона, например, был приятель, капитан шведского судна, застрявшего в Шанхае, который хранил для него золотые бруски.

Чтобы не запутать читателя, следует повторить, что русские, сидевшие в концлагерях, не были ни советскими гражданами или лицами, подавшими на советское гражданство, ни русскими эмигрантами. Туда, как правило, попадали русские женщины, бывшие замужем за англичанами, американцами, бельгийцами, голландцами. У них были паспорта, делавшие их лицами, подлежавшими интернированию, причем если у них были английские, бельгийские или голландские паспорта, они были подданными соответствующих королевств (Англия, Бельгия и Голландия – королевства), а если американские или французские – гражданками этих стран (США и Франция – республики). «Русские женщины – гражданки США» были вражескими лицами и сидели в концлагерях, а «русские женщины – французские гражданки» не сидели, так как Япония не воевала с Францией Петэна, а все французы в Шанхае, чтобы не сидеть в концлагере, немедленно стали петэновцами.

Я хорошо представлял себе жизнь в лагерях, так как из них к нам все время поступали пациенты. Стариков английские врачи, находившиеся в концлагере, присылали с диагнозами, из которых было ясно, что меня просят держать их в больнице как можно дольше. У меня в отдельной палате всю войну просидел католический епископ Ноэль Губбельс, бельгиец, на которого раз в месяц я направлял в японскую жандармерию справку о том, что он страдает старческим слабоумием. У меня сложилось впечатление, что японские жандармы вообще не читали моих ежемесячных отчетов. Они больше полагались на лагерных врачей, которые сами из больницы забирали больных. Молодые англичане с подтвержденным диагнозом язвенной болезни двенадцатиперстной кишки всю войну провели также в больнице. Если привозили больного с острым аппендицитом, я вызывал хирурга. Больного оперировали, я сообщал об этом в лагерь и после этого ничего не делал, пока его недели через четыре не забирали.

Поразительно, что, несмотря на плохое питание, в лагерях ни разу не было никакой эпидемии. Впрочем, причина того, что не было ни бациллярной, ни амебной дизентерии, понятна: из овощей интернированные получали только картошку и капусту, а их сырыми есть не будешь. А то, что не было холеры, неудивительно, так как группу лиц, находящуюся в ограниченном пространстве, легко контролировать. К тому же в Шанхае всегда была хорошо поставлена вакцинация против холеры. Зато в туберкулезное отделение поступало много больных, оно всегда было переполнено, и от туберкулеза, к сожалению, чаще всего умирали. Лечить его нам было тогда нечем: изониазид (тубазид) появился в Шанхае лишь года через два после окончания войны, а искусственный пневмоторакс мало что давал.

Большой проблемой в лагерях были аборты, особенно для тех девиц и женщин, которым беременеть не полагалось. Один молодой английский врач рассказал мне, что у него забеременела его подруга. Об открытом аборте не могло быть и речи, и он делал его в лагерной амбулатории ночью. Стол со всех сторон пришлось занавесить простынями и одеялами так, чтобы нигде не проникал свет, и под ним при свете карманного электрического фонарика он сделал ей аборт. Но не всегда все кончалось хорошо. Однажды ко мне в отделение в тяжелом состоянии привезли молодую англичанку, которой врач, делая в лагере по тем же самым причинам аборт, проткнул дно матки. Девушка умерла в больнице от перитонита.

Из лагерей больных доставляли на машинах скорой помощи. Не знаю, имелась ли такая машина в каждом концлагере, или одна на все лагеря. Вероятнее последнее, потому что бензина в Шанхае не было совсем, машины переделывали для работы на древесном угле, которого тоже было в обрез. Управлял машиной кто-нибудь из интернированных. Для водителя машины такая поездка была сплошным удовольствием на несколько часов. Если больного привозили в девять часов утра, то водитель оставался в больнице часов до пяти. Японцы не сопровождали эти машины. Больницы тоже никем не охранялись. У Дженерал Госпитал не было не только сторожа у ворот, но и самих ворот. Считалось, что бежать европейцу из оккупированного Шанхая некуда: его сразу узнают в китайской толпе. Да и установлением какого-то особого порядка и контроля за его соблюдением заниматься было некому. В больнице числился японский главный врач, но его никто никогда не видел, он появлялся только в день зарплаты.

В больнице можно было встретиться со своими «нейтральными» друзьями (шведами, русскими, норвежцами), которые приходили якобы проведать неинтернированных больных. Так как интернированные лежали в общих палатах, то проверить, кто к кому пришел, было просто невозможно, да администрация и не пыталась этого делать. «Нейтральные» друзья всегда приходили с какой-нибудь едой и с русской водкой, которую больные держали в термосах. Естественно, больница была местом, куда интернированные стремились попасть любым способом, проявляя чудеса сообразительности.

В лагере Лунгхуа находился некий биржевой маклер, британский подданный родом из Багдада (персонаж прямо из сказки Шехерезады). У него была подруга, удивительно красивая китаянка. Молодой человек хотел с ней регулярно встречаться и придумал для этого очень простую, но гениальную вещь. Раз в месяц на санитарной машине его привозили в больницу по поводу гонорейного сужения уретры, которого у него, конечно, не было. Формально он приезжал ко мне, но я почти никогда его не видел. Привозили его рано утром, а увозили поздно вечером. Два санитара проносили его на носилках прямо в венерическое отделение якобы для бужирования. Там всегда были пустые палаты, эту часть больницы сестры-монашки никогда не посещали: в ней грех и соблазн. В венерическом отделении работали только китайские фельдшера, и оно было удобным местом для амурных свиданий. Кстати, обычно на бужирование больные приходят своими ногами. Зачем же нашему герою нужны были носилки? Я думаю, чтобы дать возможность еще двум интернированным выпить в больнице водки. А может быть, в душе маклер был актером.

Побывать в лагере Лунгхуа мне удалось практически на второй день после окончания войны, и я собственными глазами увидел, как жили интернированные иностранцы. Лагерь представлял собой ровную площадь, огороженную колючей проволокой. В центре находилось два двух– или трехэтажных здания, в них жили семьи с маленькими детьми. Рядом стояли бараки, помещения в которых были разгорожены тряпками на так называемые комнаты; в каждой комнате имелось маленькое окно. Одну из таких комнат и занимали мой шеф с женой. Кормили японцы интернированных плохо, но те имели право получать посылки через Красный Крест. На некоторых обитателей лагеря жизнь здесь действовала разлагающе. Так, у одного моего пациента украли новые ботинки. А группа поваров, состоявшая из управляющих крупными банками и фирмами, была поймана на воровстве администрацией лагеря – своей, не японской (японцы так об этом и не узнали). Эти господа через колючую проволоку обменивали у соседних китайских крестьян часть мяса, предназначавшегося лагерникам для супа, на русскую водку «Сноп». Все это я слышал от самих англичан. Японцы, по-видимому, мало вмешивались в жизнь лагеря: всей лагерной жизнью управлял выборный комитет. Интернированные работали на кухне и на уборке территории. Настроение у большинства из них было хорошее. Они верили в победу, чего нельзя было сказать о японцах, но об этом ниже.

Молодые англичане иногда бежали из лагерей. С одним таким я разговаривал. Он пробрался из Шанхая в Чункин, в котором находились тогда гоминдановское правительство и британское посольство. По прямой линии на карте это свыше семисот километров, но опасно продвигаться было только первые пятьдесят миль. Дальше японцы идти не рисковали: там территорию контролировали китайские партизаны. Днем англичанин прятался в канавах, а ночью его провожали партизаны, передавая с рук на руки, кормили лепешками и зеленью – тем, что ели сами. После войны этот молодой человек вернулся в Шанхай.

Но побеги из лагерей случались редко. Интернированные, не зная, как будут реагировать японцы, боялись, что бежавшие могут поставить под удар оставшихся. Однако в Шанхае японцы жестоко обращались только с китайцами и евреями в гетто, а с иностранцами вели себя довольно прилично. В этом отношении Шанхаю повезло по сравнению с Гонконгом, Сингапуром или Индонезией, да и с Филиппинами – там долго не могли говорить о японцах спокойно, поскольку те проявили крайнюю жестокость и к европейцам, и к коренному населению. До сих пор непонятно, почему к Шанхаю была проявлена такая лояльность: то ли потому, что Шанхай был крупным международным городом и все, что в нем творилось, от множества тайных радиостанций в тот же день становилось известным в Европе и Америке, то ли нашлись еще какие-то причины. Возможно, японские капиталисты, жившие до войны в Шанхае на протяжении многих лет, не были враждебно настроены к иностранцам, с которыми их связывали деловые отношения, и надеялись продолжать здесь свои дела и после войны. Кроме того, набережная, на которой находилось здание Гонконг-Шанхайского банка и наши кабинеты, попала в руки флота (весь Шанхай был поделен между армией, жандармерией и флотом), что тоже было хорошо, так как флот вел себя намного приличнее, чем армия и жандармерия.