Текст книги "Записки Шанхайского Врача"

Автор книги: Виктор Смольников

В Нанкине я побывал в консульском отделе нашего посольства. Оттуда меня отправили в министерство иностранных дел Китая, где чиновник сообщил мне, что я должен обратиться в посольство Китая в Лондоне. В общем, я ничего не добился и уехал ни с чем. Обратный поезд шел днем, и из окна салона-вагона я любовался открывавшимися передо мною видами. Китай очень красив, красивы его деревни, деревья, озера и реки, но я знал, что жить в этих деревнях я не смог бы. Настроение, овладевшее мной в тот день, отразилось в нескольких строчках стихов, которые я набросал тогда прямо в поезде.

ПОД НАНКИНОМ

 
Гористые складки, скаты,
Небо, земля, вода И бегущие вдаль куда-то Телеграфные провода.
В осенних озерах сонных Гуси и облака.
Туманы на желтые склоны Наползают издалека.
В провалах, на горных вздыбах Зелень и рыжина.
В серо-красных скалистых глыбах
Притаилась тишина.
Я смотрю: все поля чужие,
Чуждые города.
Поглядеть бы на тебя Россия,
Невиданная никогда.
(4 ноября 1947 г.)
 

Центральный вокзал Шанхая встретил привычным шумом, криками торговцев, скорлупой подсолнечных и тыквенных семечек на полу и горячими каштанами. Но мысленно я был далеко – в неизвестной Шотландии. До отъезда оставался месяц, надо было уже готовиться.

В том же году была объявлена репатриация советских граждан из Шанхая для всех желающих. Из пятнадцати тысяч советских граждан, проживавших в Шанхае, пять тысяч решили уехать. В русских эмигрантских кругах, да и в иностранных тоже, сразу же начался ажиотаж. В то время в Шанхае было две советских газеты, кажется три белоэмигрантских и несколько иностранных. Между прочим, одна советская газета (кажется, «Новости дня») была частной. Она принадлежала не советскому правительству, а В. Чиликину, и отражала советскую точку зрения, потому что Чиликин принял советское гражданство. Другую газету учредило, по-моему, объединение советских граждан, то есть она тоже была частной, кооперативной газетой. Советский генеральный консул мог, очевидно, что-то советовать редакторам этих газет, но не более того. Например, когда наши войска в день объявления войны Японии вступили в Манчжурию, Чиликин выпустил свою газету с большим аншлагом: ВСЯ МАНЧЖУРИЯ НАША! Гоминьдановцы отреагировали быстро: наняли группу китайских хулиганов (или это были переодетые полицейские), и те камнями вышибли окна в редакции чиликинской газеты.

В один из ноябрьских праздников, когда советское генеральное консульство пригласило иностранный дипломатический корпус и советских граждан на прием, была организована антисоветская демонстрация. Сотни китайцев дефилировали перед окнами консульства и выкрикивали антисоветские лозунги, однако всех гостей, шедших в консульство на прием, любезно пропускали. Советский военный атташе, стоявший у окна со своим американским коллегой, спросил: «Что, дорого обошлась вам эта антисоветская демонстрация?». Американец улыбнулся и ответил: «Ну что вы, принимая во внимание курс американского доллара на сегодня, она стоила очень дешево».

Репатриация взбудоражила эмигрантскую прессу, и та усердно обливала грязью Советский Союз и советскую колонию Шанхая. Английские газеты тоже включились в эту полемику, но на более интересном уровне. Не обошла она стороной и английскую газету «Норд Чайна Дэйли Ньюс», что в переводе означает «Северокитайские ежедневные новости» (как Шанхай очутился на севере Китая, остается загадкой).

У английской прессы есть замечательная традиция -систематически публиковать письма читателей на имя главного редактора, для чего существует самостоятельный отдел газеты. Письма могут быть на любую тему. Разрешается ругать и самого редактора, не применяя, естественно, грубых выражений. Его нельзя назвать идиотом или сумасшедшим, но можно написать, что «ваше мнение сильно отличается от мнения большинства людей» или «ход ваших мыслей кажется мне странным и вызывает удивление». В начале этого отдела стоит эпиграф: «Редакция газеты не отвечает за мнения, высказываемые авторами писем». Эта удобная формула позволяет редактору плевать на мнения авторов писем, а тем самым дает возможность писать все, что они хотят. Поэтому раздел всегда интересен и злободневен.

В полемике, опубликованной в газете «Норд Чайна Дэйли Ньюс», приняли участие и англичане, и советские граждане, и белые эмигранты. Газетная баталия длилась несколько недель. Писали зло, часто остроумно, иногда просто глупо, но читать было очень интересно. Единственным условием для опубликования письма было приложение к нему визитной карточки с указанием домашнего или рабочего адреса. Допускалось применение псевдонима, но с обязательным приложением визитной карточки.

Бумажная битва закончилась совершенно неожиданным образом. Утром я приехал на работу в автомобиле (после окончания войны фирма купила мне старенький «Моррис», и велосипед я бросил) и прошел в кабинет к секретарше, чтобы просмотреть свежую газету. Среди писем редактору мне попалось совершенно блестящее письмо, написанное то ли советским гражданином, то ли русским, симпатизирующим Советскому Союзу, которое, как выражаются англичане, «редактором пол подтирало». Письмо заканчивалось стандартной формулой вежливости: «Сэр, я остаюсь вашим покорным слугой...», – и внизу стояла подпись. Фамилия мне показалась странной – двойная через тире и какая-то непонятная. Я внимательно ее прочел еще раз и буквально обалдел. Английскими буквами было написано такое русское трехэтажное ругательство, о существовании которого я не подозревал и которое позже в СССР никогда в применении не слышал.

В то время у нас работала русская секретарша – Наталия Александровна Менде (урожденная баронесса фон Дрентельн), высокая красивая, уже не молодая дама. Она окончила Смольный институт и была воплощением этикета и благовоспитанности. Я решил проверить ее реакцию на загадочную фамилию.

«Наталия Александровна, – сказал я, протягивая ей газету, – сегодня есть интересное письмо редактору с очень необыкновенной русской фамилией. Вот посмотрите».

Она взяла газету, надела очки и начала читать. Дойдя до фамилии, она тоже «споткнулась», но мгновенье спустя вскочила, схватившись за голову, и с криком: «Боже! Какой ужас!» – выбежала из кабинета.

Под необыкновенной фамилией, как и полагалось, был напечатан адрес, и я решил посмотреть, где все-таки живет этот остроумный человек. Шофер привез меня к большому пустырю, обнесенному красной кирпичной стеной. Этот участок, на улице Бьющего Ключа, знали все шанхайцы: он принадлежал багдадской миллионерше Лизе Хардун, которая много лет грозилась построить здесь нечто грандиозное. Конечно, участок имел и свои номера, но такого номера, какой был указан в газете, никто никогда не видел. Всю эту ситуацию и использовал автор нашумевшего письма. Он пошел в китайскую типографию и оформил срочный заказ на сто визитных карточек, указав для них свою «историческую» фамилию и адрес пустого места. Через час карточки были готовы. Он приложил визитную карточку к своему письму и отправил его в газету. Третий помощник младшего редактора, которому был поручен отдел писем, не обратил внимания на фамилию. В его функции входило чтение писем с единственной целью – не допустить неуважительных выражений в адрес королевы Великобритании. А так как письмо касалось советской репатриации, то он, не колеблясь, отдал его в набор. К этому времени русских служащих в газете уже не было, так что письмо появилось во всей своей первозданной красе.

В то утро сначала хохотали все русские шанхайцы – и советские, и эмигранты, а чуть позже, после объяснения иностранцам тонкостей русского юмора, потешался уже и весь иностранный Шанхай. Не смеялся только Пейтон-Гриффин, редактор газеты: он был взбешен. Его реакцию усугублял еще и тот факт, что жена у него была русская и бедняга не имел ни малейшего шанса скрыть от нее этот скандал. Удар нанесли ему, несомненно, ниже пояса.

На другой день в отделе писем газеты было напечатано следующее извещение, вполне обычное и принятое, когда полемика длится очень долго: «Ввиду того, что всем сторонам была дана полная возможность высказаться по поводу советской репатриации, дальнейшая полемика по этому вопросу прекращается. Редактор».

Я был немного знаком с Пейтон-Гриффином. Грузный человек высокого роста, он, как-то выходя после обеда из Шанхайского клуба, поскользнулся на ступеньках, упал и сломал себе лодыжку. Я отправил его в «Кантри Госпитал», где ему наложили гипсовую повязку. На следующий день, делая обход, я зашел в его палату. Он сидел со свирепым видом, обложенный свежими газетами. «Вот прочитайте, док, – сказал он, протягивая мне газету, – что пишет обо мне этот «богом-проклятый-сукин-сын».

Это была американская газета, конкурирующая с «Норд Чайна Дэйли Ньюс». Откликаясь сразу на несколько злободневных событий, английские и американские газеты, как правило, имеют несколько передовых статей. Одна передовица, озаглавленная «Несчастный и почти трагический случай», была посвящена Пейтон-Гриффину. Газета писала: «Вчера после полудня наш уважаемый коллега мистер Пейтон-Гриффин, редактор всем известной газеты «Норд Чайна Дэйли Ньюс», выходя из Шанхайского клуба, поскользнулся на ступеньках, упал и сломал себе ногу. Мы лично и весь штат нашей газеты выражаем свои искренние соболезнования потерпевшему. Мы надеемся, что мистер Пейтон-Гриффин долго в больнице не задержится и вернется к своей плодотворной журналистской деятельности. Опрос шанхайских старожилов выявил одну любопытную деталь. Со дня основания Шанхайского клуба никто еще не ломал себе ног при входе в клуб. Все переломы ног случались при выходе из бара Шанхайского клуба». – «Я подам на этого негодяя в суд за клевету», – рычал бедный Пейтон-Гриффин. Но до суда дело не дошло. Надвигались более серьезные события, и Шанхай был ими поглощен.

При гоминьдановском правительстве иностранная пресса в Китае цензуре не подвергалась. До войны существовало право экстерриториальности, а после войны политические взгляды Чан Кайши и иностранцев полностью совпадали: и те, и другие были против коммунизма. В мае 1949 года, когда Шанхай заняла народно-освободительная армия Китая, иностранные газеты не были сразу закрыты, и их редакции переменили тактику. Агентство «Синьхуа» периодически печатало сообщения, многие из которых по содержанию подходили бы в СССР только для отдела «Нарочно не придумаешь» журнала «Крокодил», а англичане перепечатывали их на первой странице газет без комментариев. Я помню, например, заметку, которая называлась «Изнасилование фермера»: «В провинции такой-то, в уезде таком-то живет богатая помещица такая-то (вначале земля не была разделена между крестьянами, и помещики оставались в своих владениях – В.С.). Проходя по полю, она заметила молодого красивого фермера такого-то. Она приказала ему зайти с ней в дом и там его изнасиловала».

После моего отъезда в Шотландию 12 декабря 1947 года протоколы заседаний фирмы не велись, потому что никто не хотел ими заниматься. А я начал писать свой дневник путешествия, так что в моих записях о Шанхае имеется пятимесячный пробел.

Вернувшись, я возобновил протоколы со 2 мая 1948 года. Привожу несколько записей.

«18 августа 1948 года. Между прочих дел в протоколе записано, что Армия Спасения просит взять на обслуживание своих работников как контрактных пациентов. Было решено лечить их бесплатно».

Об этой мелочи я упоминаю лишь в связи с историей, которая произошла между доктором Рансоном и хирургической сестрой Армии Спасения. Дело было так. Рансона вызвали осмотреть гинекологическую больную. Рансон прошел в процедурную, больную положили на гинекологическое кресло, и он попросил у сестры гинекологическое зеркало. «Очень хорошо, доктор», – сказала сестра, подошла к шкафу с инструментами, вынула зеркало и исчезла. Рансон ждал полчаса. Наконец, сестра появилась. Рансон был весьма раздражен: «Где вы пропадали, сестра?» – спросил он. – «Я кипятила зеркало». – «А разве вы не кипятите его после употребления, прежде чем положить в медицинский шкаф», – поинтересовался Рансон. -«Обязательно, доктор. Сперва тщательно мою его с мылом, потом кипячу». – «Так зачем же вы делаете это второй раз?» – удивился Рансон. Сестра объяснила: «Я всегда кипячу зеркало еще раз перед употреблением». Рансон сказал: «Ну знаете, сестра, если все, что вводится во влагалище, перед употреблением кипятить, то брачная жизнь вообще станет невозможной». Больше его в Армию Спасения на консультации не приглашали.

20 октября 1948 года собрание фирмы проходило, как всегда, на квартире Бертона. Вначале, как обычно, коктейли, виски и джин, но в протоколе записано: «Ввиду недостатка провизии ужина сегодня не было». Хорошо еще, что выпивка была. Потом не было заседаний до 1 февраля 1949 года, то есть три месяца. Чем был вызван этот перерыв, из протоколов неясно. Правда, 25 декабря были рождественские праздники, а в январе – новогодние. Может быть, из-за этого.

«20 и 21 апреля 1949 года. Сорок четыре английских моряка убиты и сто ранены на английских военных кораблях «Аметист», «Консорт», «Черный лебедь» (флагман) и «Лондон». Тридцать три моряка привезены на самолете в Шанхай доктором Уэддерберном».

Этот инцидент с британской эскадрой описывается теперь так. Армия Мао подошла к северному берегу Янцзы и готовилась к переправе. Около южного берега, у входа в Янцзы, в китайских водах стояла британская эскадра. Из скольких судов она состояла и что там делала – неизвестно. У меня записаны названия четырех пострадавших судов, возможно, были и другие. Английский адмирал почему-то решил идти вверх по реке к Нанкину, как раз через то место, где армия Мао готовилась к переправе. Может быть, он хотел помочь вывезти кого-нибудь из Нанкина, но это предположение кажется странным: железнодорожное сообщение между Нанкином и Шанхаем не прерывалось, и многие гоминьдановцы выехали из Нанкина в Шанхай по железной дороге, были у них и самолеты. В общем, тактический демарш британского адмирала малопонятен и вполне мог быть воспринят как вмешательство в междоусобную китайскую войну. Естественно, как только воины Мао увидели поднимающуюся вверх по реке иностранную эскадру, они сразу открыли огонь с известными результатами. У англичан, видимо, не было намерения принимать бой, корабли развернулись, вышли в море и через устье Вампу достигли Шанхая. Я видел их на шанхайском рейде. Великобритания, по-моему, не опротестовала это «нападение». Да и кому она могла вручить свою ноту протеста? Мао она не признавала. В английских газетах не было ничего, кроме возмущения действиями китайских коммунистов. Вместе с тем, трудно поверить в то, что британский адмирал пошел в Нанкин без приказа, а гоминдановцы не знали о подготовке армии Мао к переправе. Если не знали, то у них плохо была поставлена разведка. Если знали, то почему не предупредили своих «друзей» – британцев? Много неясного.

А 26 апреля 1949 года части народно-освободительной армии арестовали американского посла в Нанкине.

ПРЕПОДАВАНИЕ В УНИВЕРСИТЕТЕ «АВРОРА»

Я получил среднее образование в Тяньцзине на английском языке, а высшее – в университете «Аврора» в Шанхае, на французском.

Университет «Аврора» был частным университетом, принадлежавшим французской ветви Ордена иезуитов. Вообще Орден иезуитов в разных странах имел несколько высших учебных заведений, в том числе университет в Бейруте (Ливан), университет Нотр Дам в США, наверняка, несколько – в Латинской Америке. У нашего университета был гордый девиз: «Per Auroram ad Lucem» (Через зарю к свету), имевший и второй смысл, явно католи-

ческий: «Через «Аврору» к свету». Неблагочестивые русские студенты придумали и третий перевод девиза университета на русский язык: «На заре к Люсе».

Я хорошо знал католических монашек и монахов, а особенно иезуитов, с которыми встречался шесть с половиной лет ежедневно, пока учился в университете (1934-1940 гг.), потом изредка, когда заезжал поболтать с моими бывшими профессорами, а затем два раза в неделю в течение шести лет моей преподавательской деятельности в этом же университете. Я знал их лично – и как своих учителей, и как пациентов, а поэтому могу настаивать, что прекрасно знаю их и просто с человеческой стороны. Пусть читатель примет во внимание, что я буду писать без оговорок.

Вот, хотя бы, история с советским флагом. Мне позвонил ректор нашего университета отец Жермен. Он сказал, что в знак победы над гитлеризмом университет должен вывесить флаги наций, сражавшихся с фашистской Германией, и спросил, есть ли у меня советский флаг. Я ответил, что да. В то время Общество граждан СССР в Шанхае шило советские флаги (хорошо на этом зарабатывая), и я заказал себе самый большой и дорогой. Когда я привез флаг Жермену, он неожиданно заявил мне, что этот флаг поднимать не будет, потому что Советский Союз ненавидит Римского Папу. Однако на него нажали сверху, ему пришлось вывесить флаг, и несколько дней рядом висело пять флагов: французский, английский, американский, советский и гоминьдановский. В память об этих днях на моем флаге есть небольшая дыра. Она образовалась оттого, что на ветру полотнище зацепилось за колючую проволоку на воротах, которая по замыслу руководства должна была препятствовать «влазу и вылазу» студентов по ночам из общежитий. Флаг этот уникальный, поскольку история, наверное, не знает другого случая, когда бы советский флаг развевался над иезуитским университетом. Я привез его с собой в СССР, и сейчас он у меня в Москве.

Историю своего обучения я начну с некоторых сведений об Ордене иезуитов. Об основателе ордена – испанском дворянине Игнатии Лойола (1491-1556) – подробно пишет Фюлоп-Мюллер в своей книге «Тайны и власть иезуитов». Лойола был, видимо, не совсем уравновешенным человеком, но, очевидно, весьма талантливым дипломатом. Создавая орден, он к трем обычным монашеским обетам (безбрачие, бедность и смирение) добавил еще и четвертый: слепое подчинение Папе Римскому, что заставило Папу того времени, читавшего новый устав, воскликнуть: «Се перст Божий!». Если учесть, что представляли собой римские первосвященники той эпохи с моральной точки зрения, то святой Игнатий был или очень наивным человеком, потребовав от членов своего ордена слепого повиновения именно этим людям, или, будучи сыном той эпохи, ничего аморального в Риме не видел. Да это не так уж и важно. Важно то, что он создал религиозный орден по военному типу – скованный железной дисциплиной и фанатической преданностью Папе. Сегодня тяжело понять, как можно раз и навсегда поставить людей в зависимость от роли неизвестно какого человека. Видимо, это диктовалось не разумом, а актом веры в то, что всякий Папа является наместником Бога на земле. Конечно, трудно судить о психологии человека XVI века, но сейчас, в конце XX века, когда орден продолжает следовать основному принципу построения, выработанному четыре века назад, понять это еще труднее. Можно было бы предположить, что группу дураков легко заставить поверить в то, что именно этот человек является наместником Христа на земле и ему должно слепо повиноваться, если бы не было известно, что иезуиты – наиболее образованные и эрудированные люди среди наших современников.

Система образования ордена предусматривает четыре этапа, по три года – каждый, и на полный курс обучения у иезуита уходит около двенадцати лет. Сначала он изучает гуманитарные науки и получает ученую степень магистра гуманитарных наук, потом – философию и получает степень доктора философии, далее – богословие и становится доктором богословия, а затем, если собирается стать преподавателем в университете, овладевает специальными науками: химией, медициной, астрономией, биологией или другими. Мой профессор патоморфологии отец Фламэ изучал медицину в Лионском университете, уже будучи иезуитом, а потом писал свою докторскую диссертацию о патоморфологии сифилиса легкого.

Иезуит-профессор – высокообразованный человек, и у него есть чему поучиться. Из университетов Ордена иезуитов вышло немало известных ученых, но им фатально не везло: многие из их учеников становились их же противниками. Иезуитов ненавидел Вольтер, их противником был Паскаль. Габриэль Пажес, написавший под псевдонимом Лео Таксиль блестящие книги «Забавная Библия» и «Забавное Евангелие», был учеником иезуитов, и в его книгах чувствуется солидная эрудиция и метод, которые он получил от своих учителей.

Впрочем, иезуиты во всем виноваты сами. Лойола создал воинствующий, а не созерцательный религиозный орден, и иезуиты стали вмешиваться в политику, причем действовали так активно, что неизменно вызывали ответное противодействие. Так, в 1759 году их выгнали из Португалии, из Франции их изгоняли трижды – в 1762ом, в 1880-ом и в 1901 годах. Они основали теократическое государство в Парагвае и проводили там такую жесткую политику, что Европу охватило всеобщее возмущение. Это был воинствующий орден, он использовал методы работы, отвечающие военному принципу: «на войне все средства хороши». Папе Клименту XIV эти методы показались настолько одиозными, что по его указанию орден распустили. Восстановлен он был Папой Пием VII только в 1814 году, то есть находился под запретом в течение сорока одного года. А так как по доктрине католической церкви Папа непогрешим, то возникает вопрос: какой из этих двух «непогрешимых» Пап ошибся: тот, который запретил орден, или тот, который восстановил?

У меня всегда вызывала сомнение версия «самороспуска» Ордена иезуитов. Скорее всего, они сделали «умственную оговорку» (reservatio mentalis), представляющую собой изощренное изобретение средневекового ума. Я читал об «умственной оговорке» в курсе нашего университета по этике, позже этот текст изъяли. Суть ее в следующем. Врать – грех, это совершенно ясно. Христос сказал: говорите просто «да, да» или «нет, нет». Но врать в нашем несовершенном мире просто необходимо. Как это делать, показывалось на примерах, один из которых я привожу. Хозяин сидит дома и, увидев в окно, что к нему идет человек, с которым он встречаться не хочет, приказывает слуге: «Скажи ему, что меня нет дома». Слуга – добрый католик, он знает, что врать – грех, и говорит гостю: «Хозяина, к сожалению, нет дома... (для Вас)». Последние два слова «для вас» он произносит в уме и поэтому не совершает греха. Это и есть «умственная оговорка».

В жизни я тоже встречал такую «иезуитскую» форму поведения. Во время войны у меня в больнице лежал бельгийский епископ Ноэль Губбельс. В молодости он служил личным секретарем по бельгийским делам у кардинала Гаспари, статс-секретаря Папы Пия XI, подписавшего Ла-теранский договор между Ватиканом и Италией Муссолини. Он рассказал мне один эпизод своей деятельности того времени. В Италии находились бельгийские рабочие, приезжавшие работать по найму. У них вышли какие-то затруднения с итальянскими властями, и Муссолини приказал выслать их всех из Италии. Приказ этот непосредственно касался Губбельса, который курировал бельгийских рабочих. Губбельс пошел к Гаспари, изложил ему суть вопроса и сказал, что приказа Муссолини не выполнит. Гаспари ничего не ответил, лишь медленно кивнул головой в знак согласия. Тоже «умственная оговорка»: ведь ничего не говорил, но бельгийцев все же не тронули.

Я бывал в монашеских кельях. В келью к монашке может зайти только королева страны (в Китае таковых уже не было), настоятельница – всегда вместе с какой-нибудь сестрой (Ватикан уже все знал о лесбийской любви и принял меры), священник и врач – в сопровождении настоятельницы. Келья монашки – метров восемнадцати площадью, стены – из небеленого бетона, простая мебель: кровать, стол, стул, гардероб, этажерка для книг. И распятие на стене.

У монахов-францисканцев кельи были просторнее, и в них царил беспорядок, как и полагается в комнатах холостяков. У одного святого отца я заметил корзинку для бумаг, доверху набитую скорлупой от съеденных крутых яиц. Он, наверное, два или три месяца не выносил мусор.

Иезуитам-профессорам полагалось две комнаты. Первая – приемная, в которой находились круглый стол и стулья для приходивших на консультацию студентов. Во второй комнате, кроме спальной мебели, стояли письменный стол и этажерки для книг. У отца Ришара, профессора экономической географии, огромные стопки книг лежали не только на столе, но и на полу, а также и на кровати. Мне было забавно представлять себе, как он вечером убирает с кровати штук сорок-пятьдесят толстых томов. Я думал, что, может быть, он делал это специально для похудания: старик был чуточку полноват. Почти во всех комнатах ощущался приятный аромат гаванских сигар.

Когда мои приятели узнавали, что я бывал в монастырях, то спрашивали, как монахи блюли обет безбрачия. Вопрос справедливый, но я могу на него ответить только как свидетель одного-единственного факта. Это было еще в мои студенческие годы. Как-то, возвращаясь ночью домой по футбольному полю, я встретил отца Жакино. Он был одноруким, но мы все знали, что увечье не мешало ему при всяком удобном случае сохранившейся рукой обнимать за талию молодых португалок. Через несколько дней после этой встречи отец Жакино уехал в Японию и там пропал. В газетах поднялся шум: исчез хорошо известный всему Шанхаю человек. Спустя некоторое время его вдруг обнаружили в Японии, что не замедлило найти отклик в газете «Норд Чайна Дэйли Ньюс». Весьма талантливый карикатурист газеты Сапажу (русский художник Сапожников) изобразил японский домик, где в традиционной для чайной церемонии позе, на коленях, сидит молодая японка, перед которой чашка чая, а напротив в такой же классической позе сидит отец Жакино. Потом он вернулся в Шанхай, но вскоре снова исчез, на сей раз навсегда. Наверное, сослали в какой-нибудь из иезуитских монастырей на курсы усовершенствования по морали. Других инцидентов я не знал, могу лишь сказать, что даже сплетен на эту тему между студентами не было. Думаю, что начальство очень следило за моральным поведением иезуитов, и они в Шанхае в тот период, когда я их видел, вели себя так, как я сейчас пишу.

После изгнания из Китая христианских миссионеров, католических и протестантских, китайцы устроили выставку вещей, книг и журналов, найденных в монастырях и миссиях, чтобы показать безнравственность святых отцов. Я тогда преподавал в университете и пошел с моим приятелем-китайцем посмотреть на моральный уровень католиков. Часть одного стола была отведена для демонстрации безнравственности Жоржа Жермена, бывшего ректора нашего университета. Там лежали коробка гаванских сигар, что, скорее, указывало на его хороший вкус, и американский журнал того времени «Лайф», открытый на странице с фотографией полуголой красавицы. Мне показалось все это мало убедительным. В каждом номере журнала «Лайф» публиковалось три-четыре фотографии полуголых девиц, а также три-четыре антисоветских и антикоммунистических статьи. Этот номер, я думаю, не был исключением. Конечно, можно всерьез заподозрить, что Жермен не без удовольствия рассматривал девицу. Мужчина ведь! Но у меня нет ни малейшего сомнения в том, что он непременно прочел антикоммунистическую статью. Скорее всего, ради этого и купил журнал. Хотя где вообще доказательства того, что этот журнал нашли в кабинете Жермена? В Шанхае на набережной прямо на тротуарах продавалось столько порнографических изданий, что разложить несколько сот фото из них на выставке под фамилиями миссионеров не составило бы большого труда. Конечно, это не метод антирелигиозной пропаганды, но такое зрелище привлекло бы немало публики.

К вопросу о морали имеет отношение и существующий в католической церкви «индекс», или список книг, которые католики не имеют права читать под страхом отлучения от церкви. Это книги либо антикатолические, либо аморальные, по мнению Ватикана. Иезуитов индекс не касается. Чтобы иметь возможность писать опровержения, они имеют право читать все книги. Профессор Фламэ мне как-то рассказывал: «В трапезной за ужином зашла речь о только что появившейся полупорнографической книге французского автора. Спросили святого отца, который как раз этой книгой занимался, что он думает по ее поводу. Тот ответил: «Возмутительно, сплошная грязь, совершенно безнравственно! Я читал ее всю ночь напролет».

Профессора-иезуиты глубоко вникали в настроения и литературные вкусы студентов. Мой профессор французской литературы Тостэн долгое время рекомендовал мне книги Базана, сугубо католического писателя. Я читал их, они как-то не захватывали мое воображение, и я от них быстро устал. Сюжеты у Базана однообразны и сводились к тому, что в какой-нибудь французской крестьянской семье, непременно очень бедной, десятый ребенок – дочь, которую, когда она вырастет, родители не смогут содержать. Они решают, что девочка посвятит себя богу и пойдет в монастырь. Ребенка и не спрашивали, ей внушали, что она станет невестой Христовой и будет очень счастлива. Как будто все хорошо, а у меня на душе оставался неприятный осадок. Я от природы вообще не аскет. Поняв это, профессор стал предлагать мне «Гаргантюа и Пантагрюэль» Рабле, озорные истории Бальзака и французских юмористов.

Иезуиты вызывали нарекания со стороны других католических кругов и за их «новаторство» в священной живописи: у них была статуя богородицы в китайском халате, с характерными для китайцев национальными чертами лица – узкими глазами, прямыми черными волосами и пр. Думаю, таким образом они приспосабливались к местному колориту, что было вполне оправдано.

Иезуитов часто обвиняли и в том, что их мораль основана на принципе «цель оправдывает средства», но это неверно. В большей степени этим принципом руководствовались политики. Настоящий девиз ордена иезуитов «Ad majorera Dei gloriam» (к вящей славе Божией), что, правда, при помощи нескольких «умственных оговорок» можно подогнать и под первую фразу. Но формально это все же не так.

У читателя может создаться впечатление, что я хорошо отношусь к иезуитам. Да, это верно, я симпатизирую им как людям. Но они защищают строй, обреченный на гибель, и мне просто жаль видеть, как такие действительно образованные люди бьются лбами о стену, которую им никогда не прошибить. Я думаю, что эта не осознаваемая ими безнадежность объясняет большое количество среди них нервнобольных. За двадцать лет в Шанхае в мое поле зрения попала группа иезуитов численностью человек в пятьдесят, одних я знал лично, других – понаслышке. Четверо из них сошли с ума, для такой группы это очень много: восемь процентов. Я думаю, что они не смогли примирить здравый смысл с верой. Нельзя, с одной стороны, преподавать физическую химию, а с другой – пытаться понять, как при помощи чуда и некрепленого вина получить кровь Христову.