Текст книги "Записки Шанхайского Врача"

Автор книги: Виктор Смольников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 21 страниц)

Когда Симмонс и Миллер закончили пикировку чисто английскими шуточками, мы пошли в ресторан «Пиноли» на Уордор стрит, поужинали и поехали на вокзал. Поезд отошел в Эдинбург в половине одиннадцатого вечера. Спальных мест не было, и мне пришлось сидеть в полузабытьи девять часов. Сидело восемь пассажиров. Многие дремали. Молодой солдат всю ночь целовался с девушкой.

В воскресенье, четвертого апреля, вместе с Колином Дафо осмотрели дворец Холируд, в котором в свое время развлекалась Мария Стюарт со своим Риччио. Маляры специально закрашивали ярко-красной краской то место у изголовья кровати королевы, где был заколот Риччио. Я подумал: а Черняк все еще сомневается! Смешно.

Потом я посетил зоопарк. Он построен в скалах, и животные там содержатся в естественных условиях. Впечатление на меня произвели пингвины: отгороженные от посетителей невысоким заборчиком, они выстроились вдоль забора и разглядывали посетителей. Забавные птицы.

Наконец пришло извещение, что «Бен Ломонд» уходит четырнадцатого апреля, и я успел съездить еще в Или (графство Файф), где жили жена моего шефа, доктора Бертона, и его брат. Они свозили меня на машине в университетский городок Сайнт Андрьюс – прелестный городок, расположенный на берегу Северного моря, высоко на скалах. Весь он построен из белого камня и на фоне покрытых снегом шотландских гор выглядит очень красиво. Мы поехали за город в сторону моря и оказались около тюрьмы, которая получила название «Бутылка». Она представляет собой помещение в два человеческих роста, выдолбленное под скалой, то есть пещеру, а в центре пола пещеры выскоблено подземелье, имеющее внутри форму гигантской бутылки. Горлышко вверху довольно узкое, метра четыре в диаметре, а книзу стены расходятся. Брат Бертона пошел за сторожем и сказал ему: «Здесь приехал советский джентльмен, интересуется тюрьмами». Сторож принес керосиновую лампу, привязанную к длинной веревке. Подойдя к «горлышку бутылки», он опустил лампу вниз и начал крутить веревку, чтобы дать нам возможность рассмотреть все помещение тюрьмы. Страшное зрелище. Гладкие стены, мокрые от сырости. Никакой параши нет. Дно этого каменного мешка около тридцати квадратных метров. Слышно, как эхом отдается внутри шум волн, бьющихся о скалы Северного моря. Выбраться из такой тюрьмы совершенно невозможно.

В Или у Бертона был свой дом, который он назвал «Марна» в память о битве, в которой потерял ногу. В Англии не принято пользоваться номерами для домов, хотя они, конечно, есть в крупных городах. Как правило, англичане свои дома довольно романтично называют, например: «Три дуба», «Яблоневый сад», «Марна», «Верден», «Нежная Нэлли», а бедные почтальоны все эти названия должны помнить. В тот день, когда я приехал в Или, стояла ясная погода, и из города был хорошо виден залив Ферт оф Форт и «Старый дымящийся», как шотландцы любовно называют Эдинбург.

Вернулся я в Эдинбург уже поздно вечером. На другой день пошел покупать отвертку. У одного моего чемодана из шарниров на крышке вылезли винты. В южной части графства Йорк находится город Шеффилд – гордость английской сталелитейной промышленности. Шеффилдская сталь известна всему миру. Я купил небольшою отвертку с надписью «Сделано в Шеффилде» и, вернувшись в пансион, принялся за работу. Когда винт зашел достаточно глубоко и пришлось применить силу, случилось неожиданное. Винт дальше не проворачивался, а отвертка вся перевилась, и получился хорошенький небольшой штопор. Но так как кончик у моего штопора оставался плоским, как у отвертки, то мне пришлось это творение шеффилдских умельцев выбросить.

До отъезда надо было успеть попрощаться с Лирмон-том, и я поехал к нему. Он был настроен пессимистически, ждал войны и очень возмущался тем, что советский самолет сбил над Берлином английский. Вечером в пансионе на Карлтон Террас Харри и Бетти Дине, хозяева пансиона, устроили прощальный вечер, на котором были все обитатели пансиона, а кроме них – две прелестных шведки, Грета и Шастин Оберг (дочери обувного короля Швеции), кухарка и ее муж. Вот в этом шотландцы демократичнее англичан, те бы кухарку на танцы не пригласили. Вечеринка продолжалась далеко за полночь. Пели песни и плясали почти до рассвета.

Часа в четыре утра, когда я уже лег спать, ко мне без стука вошли Колин Дафо и графиня де Марнефф. Графиня устало опустилась на один из упакованных чемоданов, а Колин начал ходить по комнате и уговаривать меня разыграть графиню в кости. Полина (так звали графиню) сидела на чемодане и с безразличием в голосе повторяла: «Сукины вы дети, а не мужчины. Сукины дети».

Утром всей компанией в последний раз пошли на «Трон Артура». Пансион закрывался. Харри и Бетти Дине уезжали в Южную Африку, Дафо и Дарлимпл отбыли сразу после обеда, не знаю, в каком направлении. Что сталось с неразыгранной графиней, не знаю.

Я уехал в Лондон одиннадцатого апреля в десять часов вечера. На этот раз у меня было отдельное купе и даже с умывальником. Утром сдал вещи транспортной компании, которая должна доставить их мне на квартиру в Шанхае, потом заехал в советское посольство попрощаться с Филипповым, который был, по-моему, секретарем консульского отдела. В связи с этим визитом вспомнился довольно забавный случай. Как-то приехав в посольство, я увидел нецензурное ругательство, написанное мелом на воротах. Я сказал об этом Филиппову, тот послал уборщицу стереть его, а потом подошел ко мне с маленьким англо-русским словариком и сказал удивленно: «А вы знаете, этого слова в словаре нет». Еще бы! Его нет и в Энциклопедии «Британика». Такие слова были только в словаре Владимира Даля, пока не решили его «подчистить».

Среди суеты, связанной со сборами в дорогу, я все же выбрал время для поездки на велосипедах с миссис Дин. Мы выехали тринадцатого апреля утром по направлению к Кландону, а оттуда – в Шир (шекспировское местечко), Абинджер, Фрайдай стрит, Уоттон, Данли Хилл, Эф-фингхам и, наконец, в Кобам. Таким образом нам удалось посмотреть значительную часть графства Сэррей -живописной части южной Англии. Завтракали прямо в поле: сандвичи с сыром и сидр – легкий алкогольный напиток из яблок. Англичане его пьют из кожаных кружек. Да, именно из кожаных. А пиво из металлических кружек – сплав олова и свинца. У старинных кружек дно из стекла. Это нужно было для того, чтобы пьющий кружку до дна, мог видеть своего собутыльника, который нередко вытаскивал в этот момент шпагу и прокалывал своего собеседника. Веселая старая Англия! А на севере Франции из сидра гонят крепкий алкогольный напиток – кальвадос, вдохновивший Ремарка не на один роман.

Утром четырнадцатого апреля я уже снова был в Лондоне. Отнес чемодан своим транспортным агентам, господам «Киллик, Мартин и Ко», и остальное время до посадки на корабль посвятил приобретению вещей, которые могли понадобиться в пути. Зашел в магазин, купил ручные часы за семнадцать фунтов и авторучку. На Каллом-стрит забрел в маленькую грязную лавчонку, хозяин которой, окруженный корнями вереска, тут же резал трубки любой формы, по желанию заказчика. Купил себе еще одну трубку и отправился в порт.

«Бен Ломонд» – грузовое судно с двумя каютами на четырех пассажиров. Не то что «Сити оф Лакнау». Со мной едут три молодых англичанина: Уаллакот, Крамден и Хоппер. Хоппер – со мной в каюте. По профессии он механик, конечный пункт его путешествия – Гонконг, где он собирается работать в английской пароходной компании, служащие которой являются нашими пациентами в Шанхае. Другие двое едут на каучуковые плантации в Малайю.

Уаллакот тут же рассказал ставшие ему известными детали столкновения в воздухе британского и советского самолетов в Берлине. В английских газетах подняли шумиху по поводу того, что советский летчик нарочно таранил британский самолет, поэтому Лирмонт страшно возмущался. Оказалось, что Уаллакот за несколько дней до отплытия беседовал со знакомым английским летчиком из Берлина и тот ему рассказал, что трагедия с самолетами произошла по вине англичан. Английский самолет летел по советской зоне на четыреста ярдов (около четырехсот метров) левее от предписанного курса, а советский летчик летел «вслепую», с автопилотом. Когда он заметил английский самолет, было уже поздно. Он тоже погиб.

Четырнадцатого апреля, в среду, «Бен Ломонд» покинул Лондон.

ЛОНДОН – ПЕНАНГ – ШАНХАЙ

Запись из дневника: «15 апреля 1948 года, пятница. Хорошая погода. Качка средняя, я ее переношу хорошо, очевидно, приобрел то, что англичане называют «морские ноги». Пассажиров посадили за стол с капитаном и старшими офицерами. Все офицеры – шотландцы, большинство из Эдинбурга. Славные люди».

«Бен Ломонд» – шотландский корабль. Он меньше, чем «Сити оф Лакнау» и менее комфортабелен, но он «счастливый корабль». Так англичане называют корабли, на которых хорошие капитаны. Если капитан хороший, справедливый человек, то и вся команда довольна и работает слаженно. Нет ни дрязг, ни кляуз.

О нашем капитане следует сказать особо. Капитан Синклер – типичный шотландец: высокий, красивый, худощавый брюнет, с черными глазами и доброй улыбкой. Если во время моего путешествия в Англию пассажиры каждый день изводили меня недружелюбными разговорами о Советском Союзе, то на «Бен Ломонде» капитан сделал в высшей степени тактичный и гостеприимный жест. Он велел на палубе выключить динамики и запретил разговоры о Советском Союзе в кают-компании – вовсе не потому, что был за коммунистов. О политике я с ним никогда не разговаривал, но, весьма вероятно, он был настроен против Советского Союза. Однако я был в Шотландии, и он считал своим долгом оказать мне гостеприимство на шотландском корабле. Что думала Англия по этому поводу, его не касалось, на корабле он один в трех лицах представлял и бога, и королеву, и компанию, в которой служил. Здесь он был хозяином и мог запретить передачу радиотелеграмм. В команде были одни шотландцы, только радист – англичанин; потихоньку на палубе он рассказывал мне последние новости, которые были тревожными и неприятными. Англичане ждали войны, но шотландцы молчали.

Капитан периодически приглашал нас к себе в каюту на коктейль. Он провел четыре с половиной месяца в плену у итальянцев в Сомали (Восточная Африка) и изучал там жизнь муравьев. Итальянцы потопили его корабль в самом начале войны где-то в Средиземном или в Красном море – не помню. Пленных англичан они работать не заставляли (в отличие от японцев). Лагерь представлял собой огороженный кусок пустыни, на котором были построены здания для офицеров, казармы для солдат, офицерский клуб и барак для пленных англичан. Англичан кормили и полностью игнорировали. Капитан Синклер после завтрака садился где-нибудь в тени около муравьиной кучи и наблюдал за муравьями. Он очень много узнал об их жизни и устройстве муравейников, но говорил об этом нехотя. Муравьи ему надоели.

Старший механик в соответствии с традицией разделять «настоящих» моряков и инженеров, сохранившейся в английском флоте, жил на корме в каюте, наполненной батареями бутылок шотландского виски и ветошью, запачканной машинным маслом. У него было много книжек с анекдотами, большей частью неприличными, как и полагается у моряков. Каждый день он вычитывал оттуда два-три анекдота и затем рассказывал нам их за столом.

Старший помощник Найсмит просидел всю войну в японском концлагере, сначала в Шанхае (о концлагере для военных я никаких подробностей не знал, я только слышал, что он существует), затем в Пекине и в конце войны в угольных копях в Японии. В шахтах с ним работал капитан Полкингхорн, командир канонерки «Петерел», которую, как я уже писал, потопил японский флагман «Идзумо» в первый день Тихоокеанской войны на реке Вампу в самом центре Шанхая.

В Бискайском заливе старший офицер пригласил нас, пассажиров, на мостик и показал нам радар. На его экране мы рассмотрели маленькие черные точки – это были португальские рыболовные суда. Прошли траверс Лиссабона. Проплывали мимо берегов Испании, а справа был виден Танжер, который в то время находился под контролем четырех великих держав: СССР, США, Великобритании и Франции. Я вспомнил только одну историю, связанную с этим городом. Несколько лет назад там заболел норвежский генеральный консул. Его поместили в больницу, а из больницы украли. Кто украл – неизвестно. О Танжере мне тоже больше ничего неизвестно.

За обедом капитан спросил нас, хотим ли мы увидеть Гибралтар на более близком расстоянии. Мы, конечно, сказали, что хотим. Он круто повернул судно, и мы прошли совсем близко от берега. Нам дали бинокли и подзорную трубу, и мы с капитанского мостика смогли рассматривать порт и город-крепость во всех видимых деталях. Вертикальным расположением домов Гибралтар напоминает Гонконг, но он почти совсем лишен растительности. На юго-восточной стороне города на скалах отчетливо виднелись зацементированные желобки для стока дождевой воды в резервуары. Скалистый мыс, на котором стоит Гибралтар, соединен с материком, то есть с Испанией, узкой полоской земли, и на испанской территории вплотную к нему примыкает город Ла-Линеа. Гибралтарская крепость на ночь запирается на ключ (за эти сведения я не отвечаю: так мне рассказали англичане, но они любители пошутить), дежурный караула под звуки барабана несет этот ключ к губернатору крепости, а тот кладет его себе под подушку. Вранье, конечно.

Тунис мы должны были пройти ночью, а утром 26 апреля быть в Порт-Саиде, но пароход нарочно провел воскресенье в море, чтобы команда получила лишние полдня отдыха и лишнюю (совсем нелишнюю) зарплату. Ползли со скоростью одиннадцать узлов в час, а океанский лайнер способен развивать до двадцати узлов.

В Порт-Саиде арабы меня не выпустили на берег из-за советского паспорта. Я попросил Хоппера купить мне газет. Он принес «Ле леттр франсэз», литературную газету французской компартии. Капитан нервничал. Он хотел скорее выйти в Красное море, чтобы быть вне власти египтян. Но вот уже Горькие озера и, наконец, Красное море.

Второго мая прошли группу островов «Двенадцать апостолов». Капитан пригласил нас на коктейль. Привожу здесь его рецепт: 400 г сухого молока, 2 яичных желтка, 2 чайных ложки сахара и полбутылки французского коньяка. Вспомнилось: у Станюковича есть рассказ. Капитан хвалит старшему офицеру своего вестового за то, что он хорошо готовит напиток «Медведь». Вестовой ухмыляется про себя: «Так это же просто. Надо, чтобы коньяка было больше полстакана, вот и весь секрет».

Третьего мая пришли в Аден. Скучная круглая бухта. Ночью ничего не видно. Вокруг корабля плавали гигантские розовые и белые медузы. Четвертого мая я помогал старшему офицеру отбивать на палубе ржавчину. Женщин на пароходе нет, поэтому мы ходили в грязных шортах, брились, когда захочется, и над кораблем, как голубой туман, висела трехэтажная ругань.

Неожиданно запретили принимать душ больше одного раза в день. Не хватало воды. Так перегрузили корабль, что воды пришлось взять в Порт-Саиде меньше, чем нужно.

Запись из дневника: «7 мая 1948 года. В двенадцать часов дня мы увидели арабские «дау» – маленькие парусные суда, на которых арабы возят грузы из Аравии в Африку. Кто-то махал флагом с верхушки мачты. Паруса были спущены. Капитан круто развернул корабль и застопорил машины. К нам подошли лодки (одна была просто выдолбленным куском большого дерева). В большой лодке пятнадцать человек: дюжина негров и три араба. Все были почти голые, только в набедренных повязках, лишь их капитан, наверное, ради официальности визита, был одет. Старая английская солдатская рубаха была длинновата для его маленького роста, а так как ноги у него были голые, то создавалось впечатление, что капитан был без штанов. Но во время бедствия не до этикета. Оказалось, что они попали в штиль. Десять дней здесь не было дождя, и трое суток люди не пили ни капли воды. Хорошо, что они оказались на траверзе парохода. Будь они километров на сто южнее, их бы никто и не заметил. А это смерть.

Лодка у потерпевших была настолько стара, что все время наполнялась водой, и шесть негров были заняты только тем, что непрерывно вычерпывали воду банками из-под керосина. Наш капитан дал им воды (просто налили воду из шланга в их лодки, и они, сидя в пресной воде, так и поплыли), а также сто сигарет «Вудбайн» – любимые сигареты английских матросов. Их капитану он показал на карте, где их «дау» находится. Дело в том, что арабы плавают только по компасу и по звездам, а может быть, и по старому будильнику. Вообще, удивительно, как эти «Синдбады-мореходы» находят путь в океане. Их смелость достойна уважения. Они уходят из Аравии с северо-восточным муссоном и возвращаются с юго-западным, то есть находятся в плавании почти целый год. Чем и как они торгуют и оправдывается ли их торговля, известно лишь Аллаху и Магомету, пророку его.

Мы развернулись и взяли курс на Коломбо. Там должны взять масло для машин и долгожданную воду. Один душ в день в Индийском океане в мае месяце – это слишком! Все загорели, огрубели и стали походить на пиратов».

В эти дни у меня состоялась беседа с нашим боцманом, которую я почти дословно записал как рассказ под названием «Морской волк». Поскольку рассказ имеет прямое отношение к моему путешествию, я счел возможным привести его здесь полностью. Замечу, что некоторые эпизоды гиперболизированы, но, надеюсь, что читатель сразу это уловит. Слова «эдакий» и «разэдакий» – нецензурные английские ругательства, которые я не мог выкинуть из текста, иначе колорит разговора был бы начисто потерян, и из шотландского боцмана у меня получилась бы воспитанница благородных девиц города Санкт-Петербурга.

Морской Волк

Уаллакот и я стояли на носу корабля и курили. Вокруг расстилалась монотонная синева Индийского океана. И ни морские лошади, как англичане называют пенистые гребни волн, ни летающие рыбы, ни лазурь небосвода, ни попутный нам юго-восточный муссон, ни ныряющие черносерые дельфины со свиными носами не радовали нас, изнывающих от безделья пассажиров. Команда корабля тоже была утомлена однообразием этого длинного пробега. Шла четвертая неделя, как мы покинули туманный Лондон.

К нам подошел боцман, дружески улыбаясь.

«Ну как, джентльмены, – спросил он, – подходящая для вас погода?» – «Прекрасная погода», – ответил Уаллакот. Я кивнул головой в знак согласия. Даже эта неизменно хорошая погода начинала казаться монотонной.

Боцман – человек уже пожилой, проведший сорок пять лет своей жизни на море, – был маленького роста: пять футов без излишка (полтора метра). Одет он был в грязную рваную рубаху и короткие штаны военного образца цвета хаки. (Да и мы были одеты не лучше, было лень стирать). На голове он кокетливо, на одну сторону, как французский берет, носил белый чехол от морской фуражки. Глаза добрые, желтые. Прямой нос. На носу около правого глаза сидели две небольших опухоли, обещавшие со временем переродиться в рак кожи, лицо в грубых морщинах, а кожа шеи, как китайский апельсин, в грубых складках. Ноги и руки, годами соприкасающиеся с машинными маслами, в светло-желтых и темно-коричневых пятнах.

Боцман был родом из Лита, порта и пригорода Эдинбурга, и говорил с приятным певучим акцентом – так говорят жители восточного побережья Шотландии. Издали этот говорок своей певучестью напоминает датский или норвежский язык.

«Да, погода неплоха, – продолжал он, стирая куском старого полотенца масло с пальцев, – уже второй день отбиваем ржавчину с этой разэдакой палубы. Работы военного времени этот разэдакий корабль. Железо такое, что палубу приходится чистить два раза в год. Считаю, что через три года от палубы ничего не останется».

Уаллакот протянул ему портсигар. Боцман двумя пальцами вежливо взял сигарету, манерно отставив в сторону мизинец: «Благодарю. Теперь и разэдакий имперский табак вызывает кашель, а платить приходится три шиллинга за двадцать штук. Это все наше эдакое рабочее правительство виновато». – «Разве вы против рабочей партии, боцман?» – спросил его Уаллакот.

Боцман сердито крякнул: «Я вообще против всякого правительства. Я старый моряк. Мне скоро шестьдесят стукнет, и я вижу, что дела в Соединенном королевстве идут все хуже. Посмотрите на молодых матросов сегодня! Возьмите любого. Вон того, что стоит у мачты с сигаретой. Вы скажете, что это матрос. Ничего подобного. Это разэдакий сукин сын, а не матрос. Работать они не хотят, вот что. Им нужна не работа, а дансинги и пиво. Да и пиво-то они пить не умеют как следует, бутылку выпили – и голова кругом пошла. Вот мой сын, например. Послал его в море. Шесть фунтов зарплаты в неделю. Стол великолепный и чистое постельное белье раз в неделю. Нет, не пожелал служить. Вернулся домой и поступил работать в галантерейный магазин на Принцевой улице. Купил американский галстук и думает, что стал лордом. Да и получает разэдакое маленькое жалованье. Зато проводит все вечера в баре Рудерфорда с намазанной разэдакой блондинкой. Мне, – говорит он, – нужно общество после ужасов войны. А какое у него общество? Все эти разэдакие девицы и кино. Да разве сейчас в Шотландии жизнь? Разве они знают теперь в торговом флоте, что такое морское дело? Вот ни разэдакой чуточки не знают. Всех бы их послать в армию на два года понюхать дисциплины. А если и идут в торговый флот, так опять только для того, чтобы избежать воинской повинности дома. А работать не желают. Им чистое постельное белье нужно. Вот в доброе старое время разве такая жизнь была при Эдуарде седьмом?»

Боцман заметно оживился. Затянулся глубоко последний раз и бросил окурок за борт.

«Никаких этих разэдаких глупостей не было. Мыла почти совсем не давали. Спали все в одной большой каюте на корме. Электричества не было. Этих разэдаких электрических вентиляторов не было. Холодильников не было. В Индийском океане, как бывало солнце заварит, так дышать нечем. Помню, раз капитан наш купил в Порт-Саиде заведомо гнилое мясо для команды. Он был разэдаким хорошим бизнесменом. Ну вот, в Красном море у нас и вспыхнула дизентерия. Тогда этих эдаких сульфапрепара-тов не было. Каждый день по два-три матроса загибались. Наш старик с ног сбился, читая отходные матросам, которые умирали по его же вине. Зато когда он подал в отставку, у него в банке было пятьдесят тысяч фунтов стерлингов. Скажите, откуда он их достал, если только теперь капитаны стали получать по шестьдесят фунтов в месяц? Да, славное было время. Помню раз я плавал на «Киркал-ди». Капитаном был Роберт Макларен. Ему еще в бытность младшим офицером выбили глаз в кабаке в Пенанге. Так он воображал себя разэдаким адмиралом Нельсоном. Все с подзорной трубой по мостику разгуливал. Со мной тогда служил паренек из Сайнт-Андрьюс по имени Макдугалл. Этот Макдугалл как-то попытался ночью спуститься на берег по канату. У него свидание с китаянкой было назначено. А дело было в Гонконге. Жарко. Никто не спал. Ну и разэдакий старик тоже не спал. Сидел голый на мостике и пил виски. Конечно, заметил, что кто-то лезет по канату. Схватил револьвер, подбежал и пальнул два раза. Так, больше из озорства. Макдугалл испугался и покатился по канату. Конечно, сжег себе веревкой ладони рук. На утро старик начал производить дознание и посадил парня на две недели в карцер на хлеб и воду и на слабительную соль. Все бы хорошо, да правая рука у парня сильно воспалилась. Тогда у нас пенициллина не было. Ну ничего, все обошлось без трагедии. Провалялся в больнице два месяца. Правую руку ампутировали по локоть, и хозяева велели вычесть стоимость лечения из его зарплаты, так как случай произошел по его собственной вине. Да, добрые старые времена были.

Помню, раз мы получили приказ вести груз пеньки из Бомбея в Ливерпуль. Хозяева решили нагрузить нас до отказа, ниже линии Плимсолля. Угля дали только до Адена и воду урезали. Вместо пятидесяти тонн воды дали пять. Понятно, хозяину нужен барыш, а британский матрос все выдержит. Старший офицер приказал не мыться. О’кей. Приказ есть приказ. Через неделю у людей началась какая-то кожная болезнь. Гнойные пузыри по телу пошли. Старший помощник лечил нас по регламенту: две столовых ложки слабительной соли натощак. Офицерам тоже тяжело пришлось. Мылись содовой водой. Виски пришлось пить в чистом виде. Ничего, перенесли безропотно. Зато хозяин смог купить себе двух новых лошадей. Одна из них «Летающая Победа» взяла первый приз на Дарби в одиннадцатом году. Может, слышали? Да, жизнь была иная. А сейчас рабочее правительство требует, чтобы у каждого матроса отдельная каюта была. Я, конечно, этому не верю. Эти ра-зэдакие политиканы только и знают, что разговаривают. Правда, построили «Бенкрухан» и дали каждому разэдако-му матросу по каюте. А что толку? Мы от этого становимся только мягче. Этот проклятый Монти³ 3
  Маршал Монтгомери


[Закрыть] заявил, что каждый солдат должен иметь лампу у изголовья, чтобы читать по вечерам. Скоро он обрядит их в разэдакие шелковые бюстгальтеры. В доброе старое время мы сидели на солонине, а ветчину получали по четвергам и воскресеньям. А теперь каждый разэдакий матрос желает получать мороженное к обеду. И все эти усовершенствования ни к чему. Радар и прочие разэдакие глупости. Вот капитан Джонсон с «Далмени» отказался пользоваться радаром. «Я, – сказал он, – сорок лет плавал без вашего разэдакого изобретения и еще столько же лет проплаваю. Можете засунуть ваш радар туда же, куда и рождественский пудинг». Славный был человек. Утонул два года назад в устье Темзы. Был сильный туман, и он наскочил на португальского купца. Ну, это уж судьба. Если тебе суждено бесславно погибнуть от разэдакого португальского купца, тут никакой радар не поможет. Слава богу, что и португалец с ним на дно пошел. Честная игра, прежде всего. А теперь: радио, барометры, термометры, атомные бомбы. Не успеет корабль выйти в море, как офицеры шлют телеграммы своим милашкам. Радист сидит и отшлепывает эти тысячи поцелуев по Морзе. Подумаешь, какие разэдакие нежности! Теперь пароход делает двадцать узлов в час. Не успел уйти из Англии и отдохнуть от своей старухи, как, смотришь, снова виднеются белые скалы Донвера. В мое время уйдешь, бывало, в дальнее плавание, вернешься через три года и узнаешь, что она успела сбежать с боцманом американского корабля. Да, славное было время.

А теперь что? Я на пароходе хорошо питаюсь, а жена дома получает одну унцию ветчины в неделю. А если будет война с Россией, лучше никому от этого не будет. Я войны не боюсь. Я старый матрос и повоевал немало. Британские моряки дерутся неплохо. Но русские тоже себя показали. Не вижу я никакой пользы от разэдакой войны.. Газеты пишут, что Россия хочет все захватить. Ну, а Америка что? Я разэдаким янки не верю. Газетам тоже не верю. Вот «Дейли Мэйл» кричала, что мы русскую команду «Динамо» разобьем. А что вышло? Разэдакий срам вышел. Да, Соединенное королевство идет по неправильному пути».

Раздался свисток. На мостике менялись рулевые.

«Пойду, помоюсь перед ужином, – сказал боцман, -приятного вам вечера, джентльмены».

Мы остались одни. Стемнело. Над горизонтом повис кособокий четырехугольник Южного Креста.

Этот рассказ был написан в Бенгальском заливе в мае 1948 года, но мне кажется, что и сегодня он интересен. Я не выдумал шотландского боцмана. Это был человек, который говорил то, что думал.

За исключением сильного шквала, в который мы попали в Бенгальском заливе, мы дошли до Пенанга без приключений. Отсюда в Шанхай я решил лететь самолетом, так как политическая обстановка становилась в Китае все тревожнее. (В Лондоне в нашем посольстве Филиппов показал мне карты военных действий в Китае. Армия Мао быстро приближалась к Шанхаю). Капитан посоветовал мне зайти в политическое отделение полиции Пенанга и сообщить о своих планах. Там меня принял офицер-англичанин в шортах и рубашке с расстегнутым воротом. Он пододвинул мне банку сигарет «Плэерс» и сказал, что ничего не имеет против, но по приезде в Сингапур мне также следует зайти в отделение полиции. Я купил билет до Шанхая на самолет британской авиалинии. День мне пришлось прожить в прекрасном отеле с идиотским названием – «Ис-терн энд Ориентал Отел», что в переводе на русский язык означает: «Восточный и восточный отель». Рано утром я вылетел из Пенанга. Мы сделали посадку в столице Малайи Куала-Лумпур и затем прибыли в Сингапур. Со мной летел англичанин, который рассказывал, что делают с советскими кинофильмами, которые приходят в Сингапур: «Мы не отказываемся их принять. Мы просто открываем коробки и ждем около года. Через год при сингапурской жаре и влажности они превращаются в желе».

В Сингапуре я снова встретился с Александром Андерсоном. Мне нужно было отметиться в полиции. Андерсон повез меня туда, но было воскресенье, и нам сказали, что нужный нам чиновник находится дома. По моей просьбе меня связали с ним, и я объяснил, в чем дело. Чиновник сказал, что все хорошо и, если его спросят, он подтвердит, что видел меня. Ужинали у Андерсона, ели кровавый бифштекс с бананами! В Сингапуре нет картошки и привычных для северных широт овощей.

Остановился я в поганой гостинице «Адельери», но зато спал с «голландской женой». «Голландская жена» (чисто английский термин, голландцы, наверное, называют эту штуку «английской женой») – это набитый соломой цилиндр, который ставят между ног, чтобы они не прилипали друг к другу от пота. Лежать надо на спине, раскинув руки, и лучше, если на потолке будет работать вентилятор. Спать в ту ночь было невозможно, несмотря на «голландскую жену».

Рано утром, когда на улице была еще сплошная тьма, ко мне зашел индус, дежурный, и сказал: «Саиб, вас ждет такси в аэропорт Калланг». Я поехал, собственно, не в аэропорт, а в порт, так как самолет, на котором мне предстояло лететь в Гонконг, был гидросамолетом. Когда он стартует из моря, волны закрывают иллюминатор, и чувствуешь себя совсем под водой. Мы пролетали над Вьетнамом, и я видел остров Хайнан.

Двадцать третьего мая, в понедельник, прибыли в Гонконг. Русский полицейский английской полиции посмотрел на мой паспорт и поставил штамп, предписывающий выехать из Гонконга в двадцать четыре часа. Сделать это физически было невозможно, и я пошел в главное полицейское управление. Меня принял офицер полиции, который оказался родом из Эдинбурга. Он очень обрадовался и, разговорившись об Эдинбурге, сообщил, что дом его родителей стоит около портновской фирмы Маклони. «Но это же рядом с пивным баром Рудерфорда», – заметил я. Полицейский слегка сконфузился: «Мне неудобно было это говорить вам, доктор». Он перечеркнул штамп в паспорте и сказал, что я могу улетать из Гонконга, когда захочу.