Текст книги "Записки Шанхайского Врача"

Автор книги: Виктор Смольников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 21 страниц)

Иногда Лемперт посылал меня брать кровь на дому. Эту работу я очень не любил, но делать было нечего. Как-то я поехал к одной молодой американке, которая заболела неизвестно чем, и у нее нужно было взять кровь на полное исследование и на реакцию Вассермана, так как она собиралась выходить замуж, а американские законы требовали этот анализ и у жениха, и у невесты. В Шанхае этот закон утрачивал всякий смысл прежде всего потому, что там существовали лаборатории, руководители которых звонили врачу и спрашивали: «Доктор, какую вам нужно реакцию? Отрицательную или положительную? ». Да и всем было известно, что несколькими вливаниями нозарсенола можно положительную вассермановскую реакцию превратить в отрицательную.

Я приехал к больной, разложил около открытого окна на столике все свои инструменты и зажег спиртовую лампочку для сушки стекол с мазками крови. Кровь я у нее взял, но в этот момент подул ветер, и легкая занавеска колыхнулась внутрь комнаты, как раз к спиртовке. Занавеска загорелась. Я бросился ее тушить. Потушил. Когда взял пипетку с кровью, то увидел, что кровь в ней успела уже свернуться. Я, по глупости, решил растворить ее спиртом, но кровь сразу же превратилась в какой-то твердый комок. У меня остались лишь мазки для общего анализа и кровь на реакцию Вассермана. Ехал я в лабораторию и думал, что мне здорово попадет. Но Лемперт был не таким человеком. Он только сказал, что не надо было промывать пипетку спиртом. «В следующий раз у вас получится лучше». А пока послал американке счет. Интересно, накинул ли он еще процентов двадцать за тушение пожара в спальне сотрудником его лаборатории?

Кроме анализов крови, я готовил срезы гистологических препаратов для профессора Раубичека, потом красил их, точил микротом (нож для сверхтонких срезов) – и мне становилось все скучнее и скучнее.

У Лемперта я проработал шесть месяцев – до октября 1941 года. Уже началась инфляция, и деньги, которые я получал, почти ничего не стоили. Моей зарплаты не хватало даже на необходимые продукты. Я долго раздумывал и, наконец, решился попросить у Лемперта прибавку. Тот ответил мне, что посоветуется с компаньонами. Они отказали. К счастью, на одном из заседаний Шанхайского медицинского общества ко мне подошел доктор Ску-айрс из фирмы «М» и спросил, не хочу ли я перейти работать к ним. С отъездом Андерсона у них осталось три доктора. Количество пациентов нисколько не уменьшилось, и врачи задыхались от работы. Доктор Литтл, которого они пригласили приехать в Шанхай, от их предложения отказался, поступив на британский военный флот, так как в Европе уже шла война. Именно этот отказ и решил мою судьбу.

Я сказал Лемперту, что англичане приглашают меня в свою фирму. Он поговорил с компаньонами и сообщил, что моя зарплата будет теперь шестьсот юаней. Англичане предложили мне тысячу плюс возможность клинической работы. Поскольку работу в лаборатории я воспринимал как вынужденную и посвящать свою жизнь изучению кала и мочи меня никак не прельщало, то я сказал Лемперту, что ухожу. В ответ он сперва страшно рассердился, но буквально через полчаса отошел и стал очень любезен. Он понял, что из этой английской поликлиники к нему идет большое количество заказов на анализы, поэтому ссориться со мной, а значит и с англичанами, ему просто ни к чему. Мы расстались друзьями.

В назначенное время я пришел в фирму «М», чтобы встретиться с моим новым шефом и его коллегами. Доктор Эрик Гонтлетт был старшим в этой фирме. Кроме него, там работали Бертон и Скуайрс. Это все, что осталось от большой поликлиники.

Поликлиника находилась в самом шикарном здании на набережной. Встретились мы в кабинете Бертона. Около стола стоял Гонтлетт – высокий, худой, в белом пиджаке, рядом – молодой и красивый Скуайрс. Бертон сидел на кушетке для осмотра больных, положив одну ногу на кушетку, а другую, с протезом, спустив вниз. (Ему оторвало ногу во время битвы на Марне в Первую мировую войну). Разговор был короткий, поскольку Гонтлетт и Бертон хотели лишь посмотреть, как я выгляжу и как говорю по-английски. Гонтлетт сказал, что я могу начать работу с 1 октября 1941 года и они берут меня на шесть месяцев (обычный испытательный срок). Мне нужно было доработать у Лемперта еще две недели, но через несколько дней после моего визита позвонила секретарша английской поликлиники и сказала: «У доктора Гонтлетта завтра важные похороны, на которых он должен обязательно присутствовать (наверное, какой-то его неудачный хирургический случай, – подумал я). Не будете ли вы любезны прийти на работу завтра?». Я дал согласие.

Лемперт спокойно отнесся к моему досрочному уходу, и на другое утро из своей трущобы я шел на работу в самый шикарный дом на набережной Шанхая.

ФИРМА «М»

Слово «фирма» имеет не одно значение в английском языке. Обычно это означает «коммерческое предприятие», как и в русском. «Фирмы» как медицинского термина в английских словарях нет. На английском медицинском жаргоне «фирма» – это старший врач отделения или профессор, его старший ассистент, младшие ассистенты, старшие сестры, дежурная сестра и студенты. Когда профессор Джонсон или Робинзон делают обход со своей вышеперечисленной свитой, это и есть «фирма» Джонсона или Робинзона, или Маршалла.

Основателем фирмы «М» был шотландский врач Хендерсон, появившийся в Шанхае в 1864 году. О нем известно очень мало, так как протоколы заседаний фирмы, которые находятся у меня, – это уже вторая или третья книга, и первая запись в них датируется январем 1910 года. Название, которое я застал, использовалось еще до 1910 года и было обусловлено чистой случайностью: все врачи, компаньоны фирмы, имели фамилии, начинавшиеся с буквы «М», – Маклауд, Маршалл, Миллс, Меррэй и Марш. Маршалл стал старшим компаньоном, и поэтому фирма официально называлась «Доктор Маршалл и партнеры» или, для краткости, фирма «М».

Фирма была основана и существовала в уникальных условиях, поэтому, прежде чем продолжить рассказ о ней, целесообразно сделать небольшой экскурс в историю создания и развития международного сеттльмента, возникшего в Шанхае во второй половине девятнадцатого века.

Шанхай. На реке Хуанпу у набережной Банд, 20-е годы XX века

Все началось с опия. Мне кажется невероятным, что до англичан китайцы не знали этого зелья. Однако после первой (1839-1841 гг.) и второй (1856-1858 гг.) Опиумных войн, которые Англия навязала Китаю, англичане заставили китайцев покупать у них индийский опий и выращивать его на своих полях (китайцы называли опий «заморская грязь»). Кроме того, англичане начали ввозить в Китай хлопчатобумажные и шерстяные ткани из Ланкашира и принялись за освоение «открытых» (под угрозой пушек) для европейцев пяти портов. Так и образовался Шанхай. Вдоль берега реки Вампу² 2
  В современной транскрипции: Хуанпу. Прим. ред.


[Закрыть] китайцы выделили англичанам большой и наихудший кусок болотистой земли, и иностранные купцы, в подавляющем своем числе англичане, начали его заселять. Это интернациональное поселение получило название «международного сеттльмента». Французы предпочли захватить для себя соседний кусок земли и основали французскую концессию. Подобную же историю возникновения международные сеттльменты и иностранные концессии имели и в других китайских городах – Тяньцзине, Ханькоу. И внутренний рас. порядок этих поселений зависел не столько от места нахождения, сколько от его типа: свои особенности в сеттльментах, свои – в тех или иных концессиях.

Международный сеттльмент, хотя и управлялся полностью англичанами, для видимости подчинялся якобы консульскому корпусу, и даже для герба англичане предложили три щита, соединенные концами, на каждом из щитов – по четыре флага. Всего двенадцать флагов наций, которые участвовали в создании сеттльмента. Были тут и старый русский флаг, и флаг прусского королевства. Опоясывал щиты латинский девиз «Все – объединенные в одно».

Международный сеттльмент в Шанхае был своего рода независимой республикой, управляемой купеческой олигархией, имевшей собственную армию и другие атрибуты суверенного государства. Один англичанин – я не помню ни фамилии этого человека, ни времени, когда велась беседа, – говорил мне, что Лондон ничего не понимает в китайских делах и в делах международного сеттльмента и было бы лучше, если бы в ряде государств международный сеттльмент имел своих послов. Я думаю, что он высказал тогда не сугубо личное мнение, наверное, были и другие иностранцы, которые так думали. Шанхай чем-то напоминал средневековую Лигу ганзейских городов, которая по сути своей была купеческой республикой и вела свои войны, например, с Данией.

Французская концессия была полностью зависима от Парижа, и французские граждане почему-то постоянно враждовали со своим консулом и муниципальными властями, так как те, якобы, притесняли их свободы, которыми неограниченно пользовались жители международного сеттльмента. В Ханькоу одно время во французской концессии жил только сам французский консул, а все его «верноподданные» французы поселились в английской концессии и со своим консулом не разговаривали.

Французы народ темпераментный. Помню, как в Шанхае господин Рише (врач-рентгенолог, преподаватель университета «Аврора») и владелец французского книжного магазина (запамятовал «трехэтажную» дворянскую фамилию этого человека), поссорившись однажды со своим генеральным консулом, начали издавать газету, специально направленную против администрации французской концессии. Газета просуществовала год, и каждого ее номера (выходила она раз в неделю) ожидали с нетерпением все жители иностранного Шанхая, потому что в ней печатались различные гадости и пикантные подробности из жизни генерального консула Франции и его администрации. Поскольку газета издавалась, так сказать, через улицу, на территории международного сеттльмента, то французский консул не мог ее закрыть. Через год издателям все надоело, и они сами прекратили ее издание.

О том, что представлял собой Шанхай в начале активного освоения его иностранцами, хорошо описано в книге немецкого журналиста Гессе Вартега «Китай и китайцы», переведенной на русский язык и изданной в Петербурге в 1900 году. Вартег путешествовал по Китаю, очевидно, в 1882-1883 годах.

«Шанхай называют Парижем Дальнего Востока, и он действительно таков, – пишет Вартег. – В сравнении с Шанхаем все остальные оевропеившиеся города Восточной Азии: Сингапур, Гонконг, Батавия, Манила, Иокогама, Кобе, Нагасаки – отступают на задний план. Многие из них красивее, обширнее, приятнее, но ни один из них не ведет такой огромной сухопутной и морской торговли, не отличается таким развитым, свободолюбивым и добродушно-веселым населением... Здесь не придется, конечно, любоваться какими-нибудь архитектурными или другими подобными чудесами на наш лад – нельзя забывать, что Шанхай в Китае. Но все-таки люди, переселившиеся в эту болотистую нездоровую низменность при устье Янцзы, сумели устроиться в этом европейско-китайском Вавилоне поразительно хорошо – приятно и целесообразно».

Тут Вартега можно упрекнуть в неточности. Во-первых, все города, которые он сравнивает с Шанхаем, были построены в живописных местах. Здесь же, как я уже сказал, китайцы специально отвели иностранцам большую территорию, состоящую главным образом из болот. Там, где была суша, при рытье канавы на глубине двух метров выступала вода. Весь Шанхай построен на сваях. В землю забивались шестиметровые стволы деревьев, причем один ствол на другой – в одну точку забивали по три-четыре ствола,– а в целом строительная площадка состояла не из одной сотни таких стволов, и на этом основании строили уже высотные здания. Во-вторых, возраст городов, упомянутых Вартегом, исчислялся к тому времени веками, а Шанхаю, который Вартег посетил в 1882 году, едва ли исполнилось тогда сорок лет, так что никаких памятников, никакой архитектуры, естественно, быть не могло.

Шанхай. Памятник А.С. Пушкину, установленный в 1945 г. и разрушенный впоследствии хунвэйбинами.

На территории международного сеттльмента было, кажется, всего три памятника: один в честь начальника китайской таможни, англичанина, другой изображал ангела (он был сооружен в 1918 году в честь победы над кайзеровской Германией), а третий был воздвигнут французским муниципалитетом в честь столетия нашего Пушкина. Впоследствии бронзовый бюст Пушкина был украден во время японской оккупации: японцы очень нуждались в металле. После 1945 года в Москве был заказан новый бюст, и памятник восстановили. После прихода к власти Мао Цзэдуна, во время «культурной революции», бюст был снова украден, а постамент разрушен хунвэйбинами.

Вартегпродолжает: «Поразительно – здесь как раз подходящее выражение... Во время первой прогулки по шанхайской набережной я почувствовал себя словно на европейском курорте, в какой-то северной Ниц-це,– таким изящным, роскошным, аристократическим и главное европейским городом казался Шанхай со стороны реки... Торговые фирмы скорее можно было бы принять за роскошные особняки частных лиц, так они красивы и приветливы, такие перед ними уютные садики. И нигде ни малейших признаков, неприятно отличающих обыкновенно центры оптовой торговли... Я ни разу не видел на этой удивительной улице ни единого тюка, ни одной ломовой телеги, ни одного крючника... Все идет в Шанхае так чинно, гладко. В крупных деловых конторах царит самый изысканный тон, светские изящные манеры, совершенно не похожие на то, к чему мы привыкли у себя дома... (Тут Вартег похвально самокритичен)... Имея дело со здешними деловыми людьми, выносишь впечатление, как будто это все очень богатые, отлично обставленные джентльмены, занимающиеся делами лишь в виде спорта... Все деловые сделки заключаются за чашкой послеобеденного чая в Шанхайском клубе. Раньше десяти утра открываются лишь немногие конторы, а в полдень к большинству из них уже подкатывают шикарные экипажи, чтобы отвезти принципалов в клуб или домой обедать; после обеда в конторах занимаются еще часика два, и деловой день закончен».

Конечно, лирическое настроение Вартега объясняется тем, что он пробыл в Шанхае всего две недели. На набережной он не видел кули просто потому, что китайским рабочим запрещалось ходить по главным европейским улицам, такой порядок я застал еще в Тяньцзине, то есть лет через сорок после визита Вартега в Шанхай. В Шанхае до начала Тихоокеанской войны вход китайцам в иностранные парки был закрыт – это в их же собственной стране! Если бы Вартег прогулялся на километр дальше, перейдя через мост Гарден в портовую часть города, то он увидел бы совершенно другую картину. Впрочем, может быть, в момент визита Вартега в Шанхай этого моста еще не было, а кабаки и все публичные дома для матросов, а также целый город складов находились прямо на берегу в портовой части города. Здесь полуголые китайские кули грузили и разгружали пароходы. Проходя мимо контролера, они останавливались, и тот совал им в руку палочку длиной сантиметров тридцати. По этим палочкам в конце рабочего дня кули получали деньги по количеству перенесенных мешков. А рядом стояли полицейские из международного сеттльмента, китайцы и индусы-сикхи из Пенджаба, и для соблюдения порядка лупили палками этих кули по головам и спинам. Я это видел сам и очень часто. Это возмутительное зрелище. Вартег пишет, что не видел «ни одной ломовой телеги». А их и не было в Шанхае. Все грузы перевозили на двухколесных арбах все те же кули по той простой причине, что труд человека был дешевле труда лошади. Самым дешевым в том обществе был человек.

Шанхай. Набережная Банд, 20-е годы XX века.

Товары лежали в портовой части города. В Шанхайском клубе заключались торговые сделки: тут продавали и покупали. А затем привезенные товары на джонках увозились вглубь Китая по рекам и каналам китайскими собратьями русских бурлаков, а китайские товары, шелка и чай, теми же путями привозились на склады иностранных компаний и так же грузились на иностранные суда. Конечно, на фешенебельной набережной ничего такого не было, поэтому Вартег ничего и не видел. Но справедливости ради следует сказать, что он не видел всего этого только от неведения, а не по причине лени или недостатка журналистского любопытства или мужества. Он бродил по улицам Кантона, когда там свирепствовала чума. Он знал об этом, но хотел ближе познакомиться с жизнью китайцев, и его ничто не остановило.

Вне зоны деловых контор сих «уютными садиками» существовал и другой институт, очень важный в европейско-китайской торговле. Это был институт компрадоров (от испанского comprador – покупатель), то есть посредников между иностранными и китайскими купцами. Вначале иностранцы не знали китайского языка, и такие посредники были просто необходимы. Каждая иностранная фирма имела своего китайского компрадора. Весьма возможно, что один и тот же компрадор обслуживал несколько фирм, имея свой собственный штат и работая в китайской части города. Он покупал и продавал то, что ему предлагали его иностранные хозяева, получая от стоимости каждой сделки известный процент, и, вероятнее всего, брал его с обеих заинтересованных сторон. В главную контору с «уютным садиком» на набережной он приезжал на персональной рикше, черной, лакированной, расписанной золотыми драконами и цветами, и своим прибытием никак не нарушал внешнего благополучия набережной. Сделки заключались, и товары шли в Китай и из Китая. Институт компрадоров рухнул только после Тихоокеанской войны вместе со всей колониальной системой.

Между прочим, когда говорят о компрадорах, то чаще всего говорят о том, что англичане не умели говорить по-китайски и им нужны были посредники для гладкой, бесперебойной торговли. Но у компрадоров, кроме знания языка, были еще и очень широкие торговые связи, да и англичане были не такими уж плохими лингвистами. Среди англичан, родившихся в Китае, я встречал немало таких, которые блестяще говорили по-китайски. Изучению языка помогали смешанные браки: женившиеся на китаянках, естественно, довольно быстро осваивали китайский язык. Для присмотра за детьми английские специалисты часто нанимали нянь-китаянок, и китайский язык становился для таких детей вторым родным языком. Это всячески поощрялось властями. Молодые холостяки брали себе в любовницы китаянок – это тоже встречало одобрение – и делали успехи в изучении языка. За знание китайского языка увеличивалась, и значительно, заработная плата. В международном сеттльменте муниципалитет содержал штат преподавателей китайского языка, и иностранные служащие муниципалитета могли посещать бесплатно эти курсы в рабочее время. Русские в описываемое мною время редко так хорошо знали китайский язык, как англичане. Русская молодежь, жившая в Китае на территории иностранных концессий, должна была изучать французский и английский языки, чтобы потом устроиться на службу младшими клерками в иностранные фирмы.

Шанхай. Небоскреб компании «Вин Он» на Нанкин роуд, 20-е годы XX века.

В Шанхае у англичан было Королевское азиатское общество, которое много лет возглавлял Артур де С. Сауер-би, известный зоолог, издававший ежемесячный журнал о Китае. Общество находилось в здании, расположенном в двух шагах от набережной. Здесь же был музей, в котором не было никаких посетителей. В музее я часто бывал, только потому, что надо было пройти через все его комнаты, чтобы попасть в квартиру Сауерби, которого я лечил. Музей меня, как и других шанхайцев, не интересовал.

Иностранный Шанхай был равнодушен к науке и искусству. Его привлекали английские фунты и американские доллары. Здесь была единственная труппа оперетты – это была русская труппа, иногда проходили выставки художников – тоже, в основном, русских. Некоторые из них, например, Герасимов и Засыпкин, известны своими полотнами далеко за пределами Шанхая. Правда, и у англичан кое-что было. Клуб любителей драматического искусства ставил, и очень талантливо, пьесы старинных и современных английских и американских писателей. На одной такой пьесе «погорел» мой друг доктор Андерсон. Он играл в сцене, где должен был находиться в пижаме в постели с чужой женой. Это страшно возмутило английское общество, и глава фирмы доктор Гонтлетт дал Андерсону понять, что тот перешел все допустимые границы. Андерсон написал Гонтлетту подробное письмо, в котором сообщил, что не видит для себя перспектив в фирме «М». В ответ он получил следующее: «Дорогой доктор Андерсон, мы все давно уже заметили, что климат Шанхая вам не подходит. Ваше решение уехать отсюда нам представляется весьма разумным. Искренне ваш, Э.Д. Гонтлетт».

У меня сохранились эти письма, потому что я был секретарем фирмы с 1941-го по 1954 год. Кстати, это совсем не почетный пост, на него назначался самый младший, потому что никто не хотел вести протоколы фирмы.

В своей книге Вартег отмечает, что все коммерческие сделки проводились в Шанхайском клубе на набережной.

Это верно, но проводились они не за чашкой чая, как пишет он, а за стаканом виски с содовой или джина. Чая я что-то не видел в Шанхайском клубе. Чай пили в клубах, куда приходили дамы играть в теннис или вязать и сплетничать. А в Шанхайский клуб вход женщинам был запрещен. Но надо сказать, что Вартег за две недели успел увидеть очень многое. В его книге, объемом почти в четыреста страниц, много достоверных описаний, документов и исторически ценных фотографий того времени.

Вот одно из его интересных наблюдений: «...Шанхай лишен всякой национальной государственной организации, и неизвестно даже, кому в сущности принадлежит... Концессии разных держав в открытых портах заселены не исключительно подданными данной державы; эти поселения, занимающие пространство в один-два километра, даже не подчинены консулам представленных держав... В Восточной Азии англичане или немцы перестают по отношению к китайцам или японцам быть англичанами или немцами; они так же, как американцы, французы и прочие иностранцы, имеют счастье быть белыми или, как выражаются китайцы, варварами».

На этой расовой солидарности и играли всегда колонизаторы. Сейчас, например, в Южной Африке европейцу с прогрессивными взглядами (не члену компартии, конечно) жить легче, чем африканцу с реакционными взглядами, только потому что кожа у него белого цвета. Одна английская монашка-францисканка, жившая в Южной Африке, рассказывала мне о расовой сегрегации в католических школах: в одних учились белые дети, а в других -черные. Эта монашка преподавала в школе для белых девочек. Однажды в ее классе возникло волнение. Школьницы гурьбой отправились к директрисе и сообщили о том, что у одной девочки они увидели за ушами, которые были прикрыты волосами, полоску черной кожи. Они не хотят вместе с такой девочкой учиться. Было произведено дознание и выяснилось, что когда-то, три поколения назад, в ее семье была негритянка. Девочку исключили из школы. Я даже не осуждаю за это монашку-директрису. В Южной Африке ей ничего другого не оставалось делать. Если бы она попыталась защитить несчастную, то власти нажали бы на архиепископа, и тот перевел бы директрису в другую школу, а девочку выгнали бы все равно.

Англичане в Китае тоже проводили политику расовой и классовой сегрегации. В английских конторах на дверях туалетов были надписи «Только для иностранцев», «Только для китайцев». В иностранные клубы китайцев и японцев не принимали. В «аристократические» клубы (собственно говоря, никакой аристократии, как таковой, в Китае не было – следовало бы сказать, в «высокобуржуазные» клубы) не принимали «половинок» – людей со смешанной кровью, европейской и китайской, несмотря на их британское подданство. В спортивные клубы, как например в Шанхайский гребной клуб, принимали и «половинок», и русских, но зато не принимали полицейских – даже самых чистокровных англичан. Это уже классовая сегрегация. Правда, у полиции был свой клуб. Русских принимали и в другие клубы, но практически они не могли их посещать из-за высоких членских взносов.

Французы в этом отношении были лояльнее. Многие из них были женаты на китаянках или вьетнамках, и их жен принимали во французские клубы без ограничений.

Во всех этих «независимых республиках», как их справедливо называет Вартег, существовало «право экстерриториальности». Это означало, что иностранца, совершившего преступление, мог судить только его консул или смешанный суд в Шанхае. Китайским законам иностранцы не подчинялись, что было для них очень удобно. На русских это не распространялось: у них не было своего консула.

Шанхай не был свободным портом, «порто франко», поскольку китайская таможня (ее полностью контролировали англичане) взимала пошлины на ввозимые товары, но он был свободным городом в несколько ином смысле. Любой человек мог повесить на своей двери вывеску «специалист-гинеколог», даже если он был просто шарлатаном и не имел никакого медицинского (а может, и никакого вообще) образования, – муниципалитет международного сеттльмента в это не вмешивался. На территории французской концессии власти требовали предъявления диплома об окончании университета любой страны. Но во многих странах дипломы продавались за деньги, и такой диплом не давал никакой гарантии больному. Я знал одного русского, сына миллионера, который купил себе в американском университете диплом инженера-химика, хотя не умел написать даже формулу воды.

В английской газете «Норд Чайна Дейли Ньюс», да и в других газетах, много лет подряд печатал свое объявление доктор Кассов: «специалист по лечению геморроя и варикозных вен». Его даже шарлатаном нельзя назвать. Он ничего, кроме варикозных вен и геморроя, не лечил и доктором, конечно, не был. В лучшем случае, фельдшер, умевший делать внутривенные вливания. Но в сообразительности ему отказать нельзя: он выбрал себе узкую специальность, в которой не бывает неудач. На территории французской концессии он практиковать не мог, потому что у него не было никакого диплома, а в сеттльменте – пожалуйста. Правда, муниципалитет международного сеттльмента публиковал ежегодно «Список зарегистрированных врачей», в начале которого было сказано: врач, фамилия которого здесь помещена, действительно имеет диплом врача. Но шарлатаны не обращали внимания на этот список, который все равно никто не читал.

Иностранец, сошедший с борта парохода на набережную Шанхая, оказывался в «стране чудес». У него никто не спрашивал паспорта или какого-либо другого документа. Недаром кто-то написал книгу под заглавием «Шанхай -рай для авантюристов». Именно таким раем он и был.

Если у иностранца были деньги, он мог снять самый дорогой номер в фешенебельном отеле и назваться графом Калиостро или профессором астрологии Нострадамусом. Под таким именем его и зарегистрировали бы, а на другой день в газете, где ежедневно печатали фамилии людей, проживающих в больших отелях, под рубрикой «Сассун Отель» в списке гостей появилась бы фамилия «граф Калиостро». Администрация потревожила бы этого «графа» только в том случае, если бы у него не оказалось денег заплатить за номер. Он также имел право, не предъявляя паспорта, умирать от голода в пригородной канаве.

В этом странном городе не было понятия о подоходном налоге, и никто не был обязан сообщать, сколько он зарабатывает. А вот налоги на земельные участки, на содержание публичных домов, на игорные притоны были. Существовали налоги на пришвартование судов к набережной и на стоянку на якоре в середине реки. Короче, налогов взималось достаточно, чтобы содержать все это многомиллионное городское хозяйство, но устанавливались они теми же бизнесменами, которые одновременно были отцами города и делали в Шанхае деньги. Естественно, неприятных налогов для самих себя они, конечно, не стали бы выдумывать. Отсутствие подоходного налога побудило багдадского миллионера сэра Виктора Сассуна перевести свои капиталы в Шанхай. Он был британским подданным и пользовался защитой британской короны, но подоходный налог ей платить не хотел. Некоторые щепетильные англичане были возмущены таким поступком и не приглашали его на свои коктейли, но сэру Виктору было на это в высшей степени наплевать. Он сам закатывал роскошные приемы, и приглашенные – те же «щепетильные» англичане – ходили на них с удовольствием.

Шанхай. Главная улица Нанкин роуд, 20-е годы XX века

Шанхайские вольности проявлялись и в чисто военных вопросах. Международный сеттльмент (так же, как и французская концессия) содержал свою собственную армию. Это не считая того, что на рейде постоянно стояли военные корабли – английские, американские, французские, итальянские и уж, конечно, японские. На берегу всегда стояли воинские подразделения Англии или США. На территории французской концессии располагались казармы для французской морской пехоты и казармы для аннамитов (вьетнамцев), живших там со своими семьями. Этого было мало, и муниципалитет хотел иметь частную армию. Она состояла из трех рот Русского полка (наемников) и нескольких джентльменских или волонтерских рот, в которых служили не за плату, а за любовь к военной форме и выпивке. Еще в состав армии входили английская рота, шотландская, американская, русская (так что всего было четыре русских роты), еврейская, артиллерия и кавалерия, а также индусская кавалерия. Армия создавалась для защиты сеттльмента от китайцев. Все улицы, выходившие за границы сеттльмента в китайскую часть города, имели легко закрывающиеся стальные решетки, рядом с которыми делались укрепления для пулеметных гнезд. Со стороны реки Шанхай был защищен международной флотилией.

Как-то у муниципалитета возник спор с китайскими рабочими, возившими груз на тачках. В истории сеттльмента это событие отмечено как «бунт тачечников». Муниципалитет проявил к рабочим какую-то мягкость (какую -точно не известно), и армия сеттльмента предъявила отцам города ультиматум: или твердая политика, или вся армия одновременно уходит в отставку. Военная история, по-моему, не знает больше подобных случаев. До отставки дело не дошло. Отцы города отправили телеграмму в Гонконг, и оттуда прислали дополнительное число британских канонерок.

Отношение иностранцев к врачам было смешанное, как и везде в мире. Англичане хотели лечиться у врачей своей национальности по трем причинам. Во-первых, это был свой человек – причина патриотическая. Во-вторых, с врачом легче говорить на своем языке. Здесь смешивался патриотизм с удобством. В-третьих, английскому врачу можно верить, как и его английскому диплому, – а это уже недоверие к иностранцам. Но, с другой стороны, «неанглийский» врач был, возможно, лучше, чем английский, именно потому, что он «неанглийский».