Текст книги "Записки Шанхайского Врача"

Автор книги: Виктор Смольников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 21 страниц)

На сорок пятый день путешествия из Лондона, 27 мая 1948 года, я прибыл в Шанхай. Всего я пропутешествовал пять с половиной месяцев, из них девяносто девять дней морем, и много узнал о жизни моряков.

ПРИХОД АРМИИ МАО В ШАНХАЙ

Пишу эти строки московским дождливым июнем 1976 года. С тех пор, как я прочел книгу П.П. Владимирова «Особый район Китая – 1942-45», многое изменилось в моем сознании. Владимирова я несомненно встречал на приемах в советском консульстве в Шанхае. Он был генеральным консулом, наверное, после 1946 года, но я его не помню. В дневнике у меня о нем тоже ничего нет, однако, кажется, я давал наркоз его супруге по поводу острого аппендицита.

Сегодня могу только сказать, что Владимиров был абсолютно прав в том, что он писал о Мао и о Китае. Уж, кто-кто, а он-то знал Мао, так сказать, из «первых рук». Но Москва не только «слезам не верит», она не верит и своим людям, пример тому – Рихард Зорге.

Тогда все происходило сумбурно, как в романе Каверина «Освещенные окна». Но у Каверина описан древний город Псков в момент революции, а мне пришлось наблюдать международный Шанхай.

Шанхай второй раз переживал «второй Сталинград» (как это было в первый раз, я упоминал в истории, случившейся с моим другом, доктором Данцигером). «Вторым Сталинградом» японцы называли ту битву, которую собирались устроить, обороняя Шанхай. Теперь это же хотели сделать гоминдановцы. Один их генерал объявил, что устроит в Шанхае «второй Сталинград», но никогда не сдаст его народно-освободительной армии. Каким способом предполагалось удержать город? Рецепт был простой: объявили, что каждая иностранная семья, проживающая в Шанхае, должна послать на работу по обороне города одного слугу-китайца, а если это не будет выполнено – уплатить воинственному генералу один серебряный доллар. Конечно, слуг никто не посылал, а все уплатили деньги. Так на оборону Шанхая генерал получил, грубо говоря, двести тысяч серебряных долларов и на эти деньги начал строить частокол вдоль линии шанхайской железной дороги. Я видел это странное сооружение у переезда через железную дорогу. Частокол шел метров приблизительно на двести в обе стороны от переезда. Да-да, я не оговорился, именно частокол, то есть ряды палок в человеческий рост.

Гоминьдановская армия разлагалась. Солдаты заходили в квартиры иностранцев и просили денег. Дальше этого не шло: каждый иностранец получил от своего консульства бумажку на английском и китайском языках, что квартира является собственностью гражданина такого-то государства. Благодаря этому дома все они были в безопасности, но выходить ночью на улицу боялись. На ветровом стекле моей машины был китайский знак и иероглифы, обозначающие, что я врач. Врачей солдаты не трогали.

В моем дневнике сделаны лишь отдельные записи, относящиеся к этому времени. Было не до них. Вот запись от 21 апреля 1949 года: «С 9 утра до 6:30 вечера проработал в Кантри Госпитал с ранеными английскими моряками. Дал шесть наркозов пентоталом. Двадцать пять раненых. Англичане возмущены, обвиняют коммунистов. За три дня дал около двадцати наркозов». Речь здесь идет о раненых с английской эскадры, обстрелянной частями народно-освободительной армии Китая, когда она двинулась вверх по реке Янцзы в сторону Нанкина.

А вот запись от 14 мая 1949 года: «Уже второй день слышна артиллерийская канонада. Сегодня она доносится особенно четко. По слухам, коммунисты атакуют Вузунг. По-моему, это еще не значит, что они возьмут Шанхай на днях. Скорее, они хотят закрыть выход к морю, чтобы воспрепятствовать вывозу из Шанхая богатств. Логичнее ожидать бомбардировок аэропортов Лунгхуа и Кианг-вана. Настроение в городе нервное...»

Запись от 16 мая 1949 года: «Ходят слухи, что бои идут около Хунгджаосского аэродрома».

22 мая 1949 года: «Сильный артиллерийский огонь ночью. Дом дрожит от взрывов. У жены начались родовые схватки в 1:00 утра. Готовлю инструменты и кипячу воду. В 6:30 утра увез ее в Кантри Госпитал. В 3:00 дня родилась дочь Марина».

23 мая 1949 года: «Довольно тихо. Коммунисты заняли Хунгджаосский гольф-клуб. Собственно говоря, там и занимать было нечего. Это просто поле для игры в гольф».

24 мая 1949 года: «Весь город украшен гоминдановскими флагами. Правительство велело праздновать победу над коммунистами. В 11:45 коммунисты прорвали кольцо обороны и заняли две телефонные подстанции. Позвонила Роберта Фрайер и сказала, что ей звонил отец и сообщил, что коммунисты вошли в институт для слепых детей, которым он заведовал... Пришел Александр Наставин и сказал, что все мосты через Суджоусский канал закрыты. Около Райс-клуба идет перестрелка. Это уже в самом центре города. Еще Наставин сказал, что форма у обеих армий одинаковая, но наша няня-китаянка сказала, что у коммунистов на рукавах другие иероглифы». В общем, гоминьдановская армия бежала. Битву выиграл только генерал, получивший двести тысяч серебряных долларов.

Рано утром я вышел из дома погулять к памятнику Пушкина около моего дома. Напротив памятника в тени лежал солдат народной армии освобождения в зеленой форме. К нему подходили китайцы из соседних домов, предлагали пищу и сигареты. Он ничего не брал. Во второй половине дня к нему пришли солдаты. На бамбуковых палках они принесли чипы с рисом и зеленью, выдали солдату его порцию и пошли дальше.

Ко мне зашел мой пациент, Вадим Робустов, один из самых блестящих спортсменов Шанхая, и рассказал, как шла война в большом многоквартирном доме, где он жил. Рассказ был так интересен, что я попросил его все это подробно описать. Он пообещал, что пришлет мне копию письма, которое напишет другу в Австралию. Вот выдержки из этого письма, датированного 31 мая 1949 года.

«... Вечерами наблюдали пожары в окрестностях города, которые освещали весь Шанхай: горели нефтяные склады... Шанхай готовился к уличным боям. Окна магазинов забивались досками, стекла оклеивали бумагой. В том числе и мы, то есть Эмбанкмент Билдинг («дом на набережной», в котором жил Робустов, – В.С.), не зевали. Организовали комитет: на каждом этаже был начальник и двенадцать здоровых мужчин. Все двери, кроме главного входа, замотали колючей проволокой. В Эмбанкмент билдинг двести семьдесят две квартиры, свыше тысячи иностранцев. (Китайскую прислугу Робустов, очевидно, не считал, – В.С.). 24-го в час ночи патруль сообщил в комитет, что группа гоминдановцев хочет попасть в здание и поставить пулемет на крыше... Утром меня разбудил звонок: приятель сообщал, что французская концессия уже в руках народно-освободительной армии (НОА). Весь день 23 мая, в среду, мы были на осадном положении. НОА продвигалась по всему фронту в сторону Суджоусского канала (по-английски – «Сучау крик», по-русски «Сучий крик»)... Днем приблизительно сто пятьдесят гоминьдановских солдат заняли первый и второй этажи, чтобы отстреливаться через канал. Стрельбы было много, но трудно было рассмотреть, кто куда стреляет. После обеда в наше здание попала первая пуля (первая и последняя)... Весь день шли бои, партизаны в штатском обошли Эмбанкмент билдинг с тыла по Тиенгдон роуд... Потом мы увидели, что над зданием главной почты взвился белый флаг, потом над Бродуэй Мэншонс... Наш комитет начал вести переговоры с гоминдановским офицером, чтобы он тоже сдался и отступил, пока можно уйти. Но нам попались упрямые вояки, которые заявили, что они год будут защищать здание и не сдадутся, пока их всех не перебьют. (Думается, что они не хотели «потерять лицо» перед иностранцами. Как бы они питались целый год? – В.С.)... Самое наше большое затруднение было в том, что у нас в здании засели три части с тремя майорами, и они друг с другом никак не могли договориться.

Все солдаты перемешались и никто не слушался... Кое-как мы рассортировали всех вояк (Прелестная сценка! Заморские черти рассортировывали китайских солдат, -В.С.), каждый майор побеседовал со своими солдатами и убедил их, что сопротивляться ни к чему. Все три майора собрались у нас в комитете, и мы с большим трудом договорились по телефону, чтобы встретиться на Хо нон роуд для переговоров о перемирии и сдаче оружия. От нашего комитета на встречу отправились два представителя, а вместе с ними один майор с белым флагом. Стрельба тем временем продолжалась. Наша делегация далеко не ушла, поскольку ее остановили гоминдановцы, пригрозив перестрелять всех, кто пойдет дальше. Вернувшись обратно, опять начали звонить по телефону. Ночью добились согласия НОА не применять тяжелых орудий. Тут пошел дождь, • и все гоминдановские солдаты спустились с крыши на седьмой этаж, так как у них не было зонтиков. А кто же без зонтиков воюет?! Стало темно, все устали, но некоторые энтузиасты все еще продолжали стрелять. Часам к десяти вечера наконец договорились прекратить стрельбу и решили, что утром наши три майора выведут строем свои войска сдаваться с белым флагом, но с почетом и помпой, потому что представители НОА обещали всех взять в свою армию, сохранив им чины. Все обрадовались. Мы организовали кухню, чтобы накормить солдат. Разделили их на три группы и разместили на разных этажах – седьмом, шестом и первом. Солдаты сели есть, а мы с майорами пошли в комитет. Пока мы там пили виски, прибежал один из наших патрульных с криком, что пришли коммунисты. Я побежал на седьмой этаж и увидел, как пять солдат и офицер НОА спокойно и мирно обезоруживают гоминдановцев, которых было там сто двадцать человек. Дело в том, что, пока мы пили виски, части НОА вошли в здание и начали разоружать врагов, но только успевших уже поесть, а ожидавшим своей очереди было сказано: сначала поешьте – мы подождем. Наши три майора, конечно, встали на дыбы. У них больше не было войска, с которым они могли бы выйти строем, чтобы сдаться. В это время вошли три солдата НОА, которые хотели взять наших майоров под арест. Мы объяснили им положение, они отдали честь и ушли. На следующий день все ждали представителей НОА, чтобы сдать им наших героев, но никто не явился, и только на третий день после трех часов переговоров за ними приехали».

В дни битвы за Шанхай британское генконсульство открыло свою радиостанцию и передавало местные новости и сообщения для населения. Когда бои шли уже в самом городе, британский генеральный консул выступил по радио и сказал: «Сделайте эту среду воскресеньем и не выходите из дому без особенно важных причин». А до его выступления англичане поставили популярную в то время пластинку «Я всю ночь не мог сомкнуть глаз». На следующий день английскую радиостанцию закрыли новые власти.

В первые дни после установления нового режима иностранная колония Шанхая не почувствовала никаких политических перемен. НОА начала вести борьбу с инфляцией. Купцы бросились спекулировать товарами первой необходимости и продуктами питания. С этим коммунисты справились очень быстро: они расстреливали спекулянтов. Очень часто можно было увидеть закрытые лавки, а на досках большие листы бумаги со списком расстрелянных лиц (фамилии были обведены красными кружками). Я видел, как по главной улице сеттльмента тихо шли грузовики, в них стояли на коленях китайцы в белых халатах (у китайцев белый цвет – цвет траура) с завязанными за спиной руками. Их везли через весь шестимиллионный город к месту казни – на расстрел.

Из Шанхая уезжало много китайцев. Богатые стремились попасть в Гонконг и Макао. Дома продавались за бесценок. Город бурлил. Но «бурлили» не все. Как-то на углу я столкнулся с пожилым англичанином, который стоял на перекрестке двух улиц в тропическом шлеме (они давно вышли из моды), с трубкой в зубах, в шортах. Мы разговорились. Он уже вышел в отставку, прослужив около тридцати лет в какой-то английской фирме. Я спросил его, куда он думает податься. Он посмотрел на меня с удивлением и сказал: «Никуда. Я так долго прожил в Шанхае, что решил остаться здесь». – «Ну а все эти перемены?», – спросил я. – «Нонсенс. Ничего не изменится. Все вернется к старому».

Именно эта психология «неприятия изменений» в большой мере, мне думается, определяла политику англичан в Китае. Они не верили в китайские перемены так же, как не верили в Октябрьскую революцию.

Начались воздушные налеты на Шанхай. Гоминдановские самолеты почти беспрепятственно летали над Шанхаем и бомбили то, что им было нужно – в основном, окраины города, где находились заводы. Авиация и зенитная артиллерия у НОА были слабы и не могли обеспечить безопасность города. Многие жители Шанхая всерьез опасались возможных воздушных атак.

Так, Гай Уильямс, муж нашей секретарши Пегги, служивший в большом английском концерне Азиатской нефтяной компании, не раз говорил мне, что боится окна в своем кабинете. Он работал в большой комнате, где стояло несколько письменных столов. Его стол располагался перед окном с видом на реку, а стекло было во всю ширину комнаты. «Это настоящее море стекла», – повторял он. В конце концов он велел поставить между столом и окном большой сейф. Не прошло и недели, как средь бела дня два гоминьдановских самолета подлетели с запада к набережной и сбросили в реку несколько бомб. У домов, стоявших на набережной, от взрывов вылетели окна. Здание Азиатской нефтяной компании находилось очень близко от того места, где упали бомбы. Окно в кабинете Уильямса разлетелось на мелкие куски, а его спас сейф. Наше здание находилось через три-четыре дома от этой компании, тоже на набережной. Во время налета я был в кабинете. Я услышал взрывы, звон стекла, и на мой письменный стол полетели мелкие осколки. Окно прикрывала лишь соломенная занавеска от солнца. В ней я нашел осколок снаряда, еще горячий, он застрял в соломе.

Потом китайские коммунисты обратились за помощью к СССР. В Шанхае появились советские военные – в защитной форме без знаков различия. Они наладили противовоздушную оборону Шанхая, и когда был сбит первый гоминьдановский самолет, налеты прекратились.

Придя к власти, Мао Цзэдун объявил компанию по «промыванию мозгов», что-то вроде «три за и пять против», не помню, иностранцев она не касалась. Это странным образом сочеталось с решением Мао о создании национальной буржуазии. Речь шла о привлечении в страну капитала китайцев, живших за рубежом. В журналах печатались лирические цветные фотографии таких «национальных буржуев», вернувшихся в Китай: красивьИ виллы, сады, детишки катаются на трехколесных велосипедах. Фабрики частных владельцев забирало государство, но самих владельцев назначало здесь же управляющими с большой зарплатой. Одновременно натравливали рабочих на интеллигенцию. На предприятиях и в учреждениях города проходили митинги. В большой английской больнице для китайцев (больница св. Елизаветы) на митинге служащие постановили посадить всех врачей в клетки и провезти их в таком виде по городу, чтобы показать свое презрение к буржуазии. Но в это дело вмешались власти, и спектакль был отменен.

То и дело проходили массовые демонстрации: шли представители рабочих, крестьян, купцов. Купцы шагали молча, и каждый из них нес в руке по цветку – не знаю зачем. Выглядело это довольно глупо. Демонстрации продолжались по несколько часов подряд, и чтобы все прохожие это видели, перекрывались перекрестки улиц. Переходить улицы запрещалось, и толпы людей, непосредственно не принимавших участия в демонстрации, становились ее невольными участниками, часами ожидая возможности перейти улицу.

Потом начинались исповеди. Вызывали какого-нибудь богатого фабриканта и заставляли его всенародно признать все свои прегрешения. На такие прочищения мозгов на каждом предприятии уходило несколько дней. В городе распространилась эпидемия самоубийств, происходивших по шаблону: капиталисты бросались с высотных зданий. Один самоубийца упал на прохожего и убил его. Было время, когда шанхайцы перестали ходить по тротуарам и ходили посередине улиц.

Перед приходом в Шанхай Мао Цзэдуна в Китае царила беспрецедентная инфляция. «Китайская национальная валюта» (как тогда назывались китайские деньги), или КНВ, катастрофически падала. В декабре 1947 года за один американский доллар давали сто двадцать тысяч КНВ – это когда я уезжал в Шотландию, а в мае 1948 года, когда я вернулся, – уже миллион двести тысяч, то есть в десять раз больше, а в июне того же года один дол– . лар стоил уже четыре миллиона семьсот тысяч КНВ. В первых числах июля курс КНВ «стабилизировался», но не из-за остановки инфляции, а просто потому, что в китайских банках не хватило бумажек, чтобы рассчитываться на бирже. Случай сам по себе анекдотический.

Все это отразилось и на благополучии работников нашей фирмы «М», хотя она и хорошо зарабатывала весь послевоенный период. Мы собирались в доме шефа Бертона каждые две недели и обсуждали один и тот же вопрос: как платить служащим. Я продолжал оставаться секретарем фирмы и вел протоколы заседаний. Мой протокол одного из таких заседаний выглядел так: «Дата. Присутствовали такие-то. Отсутствовали такие-то. Повестка дня: ни о чем не говорили».

После прихода Мао были введены новые деньги, но и они начали падать в цене. У меня нет конкретных записей об этой финансовой вакханалии. Но доктор Данлап подробно отмечал каждый день падающий курс китайской валюты и описал это в своей книге «За бамбуковым занавесом». В этой книге, чтобы не навредить мне, он назвал меня законспирировано: «мой русский друг доктор С.». По его мнению, это должно было ввести в заблуждение китайскую разведку: вроде бы в Шанхае был еще один «доктор С» – доктор Сунгуров, который, правда, не говорил по-английски и не был другом Данлапа.

Положение становилось все хуже. Доктор МакГолрик написал из Англии, что в Шанхай не вернется. Рансон уехал. В апреле 1950 года уехал Торнгэйт, а 15 мая – Уэд-дерберн.

Последнее заседание фирмы «М» прошло 15 мая 1950 года. Присутствовали Бертон, Ие и я. Через год, 1 апреля 1951 года, из состава фирмы «М» вышел Ие, так как китайцу уже нельзя было работать в британской поликлинике, а 25 апреля сотрудники китайского налогового бюро пришли к нам, произвели обыск в помещении фирмы и забрали бухгалтерские книги с записями сумм денег, полученных нами в гонконгских долларах в Гонконге. Это являлось экономическим преступлением.

На другое утро, 26 апреля 1951 года, очень рано ко мне примчался бой Бертона и сказал, что не может разбудить хозяина. Я побежал к нему, предварительно позвонив Данлапу: мы все жили почти рядом. Бертон был без сознания, зрачки сузились, кисти рук «горели», изо рта шла белая пена. Давление (я смерил пальцами) было двести двадцать. За несколько дней до этого я мерил ему давление: сто шестьдесят на девяносто пять. Прибежали Данцигер и Розенкевич, и все решили, что нужно пустить кровь. Я вскрыл бритвенным лезвием вену и выпустил около четырехсот миллилитров крови... Бертон перестал дышать в два часа сорок минут пополудни.

На нашем консилиуме обсуждался вопрос о возможном самоубийстве, но это предположение было отвергнуто. Конечно, визит чиновников из налогового бюро сыграл свою роковую роль. Дело в том, что у Бертона были деньги в Гонконге, заработанные в Шанхае, и он знал, что это противозаконно. Этого, думаю, было достаточно, чтобы случилось кровоизлияние. Страх, который испытывал Бертон, в равной степени мог обусловить как кровоизлияние, так и самоубийство. Китайские судейские чиновники решили, что это было самоубийство. Один из них сказал мне: «Зачем он это сделал? Ведь кончилось бы все только штрафом». Но это лишь мнение судейского чиновника.

В этот сумбурный период я и начал писать свою книгу «Простой эфирный наркоз». Я долго колебался, о чем писать: о сифилисе или о наркозе. У меня была уже издана первая часть книжки «Лечение сифилиса» на французском языке, но книги по лечению венерических заболеваний на русском языке были, а по анестезиологии мне что-то не попадались. А так как я надеялся, что когда-нибудь получу визу в СССР, то решил написать книгу по наркозу. Когда она была закончена, я попросил секретаршу найти китайскую типографию с русскими шрифтами. Она нашла. Пришел молодой китаец и принес образцы шрифтов и бумаги. Встал финансовый вопрос, который я разрешил очень просто. У меня в гараже лежал второй гарнитур для столовой: обеденный стол, стулья, серванты. Секретарша отправила гарнитур на аукцион и его продали. Очень дорого стоила бумага для обложки книги. Из этого положения тоже нашелся выход: истории болезни мы держали в простых папках из плотной желтой бумаги; я отобрал шестьсот папок, и они пошли в дело. В Китае не было никакого Главлита и никаких редакторов. Через неделю я уже получал гранки для корректуры. Необходимые иллюстрации для книги сделал мой шофер Лю Сын-фу, который был очень доволен тем, что под каждым рисунком стояла его фамилия. Секретарша нарисовала обложку. Через два месяца я получил все пятьсот экземпляров книги. Штук двадцать я отнес в книжный киоск граждан СССР. Выглядели они очень внушительно.

Успеха книга не имела, был продан один экземпляр: его купил мой студент В.А. Чибуновский, теперь известный анестезиолог в Алма-Ате. Надо сказать, что и моя первая книга «О контроле деторождения», изданная в 1937 году, когда я был еще студентом третьего курса, тоже не принесла никакого дохода: на ней прогорел мой школьный друг Б.И. Степанов, оплативший ее издание из собственного кармана. Однако, если с чисто коммерческой точки зрения издание книги «Простой эфирный наркоз» закончилось полным провалом, то с точки зрения расширения моих связей с СССР она оказала мне совершенно неожиданную услугу. Советское генеральное консульство послало книгу в Москву на рецензию, и я получил два весьма положительных отзыва – от президента Академии медицинских наук академика А.Н. Бакулева и от академика П.А. Куприянова. Кроме того, я сам послал ее профессору Е.Н. Мешалкину, книга которого «Техника интубационного наркоза» вышла из печати в том же году. Позже мы объединили наши труды и в 1959 году опубликовали книгу «Современный ингаляционный наркоз». В 1962 году она была переведена на немецкий язык и издана в ГДР.