Текст книги "С подлинным верно
(Сатирические и юмористические рассказы)"

Автор книги: Виктор Ардов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц)

Со стороны кулис

– Давайте узнаем у прохожих! – сказал предместкома Батищев. – Товарищ Григорьев, остановитесь, пожалуйста…

Машина затормозила. Председатель бытовой комиссии месткома Карпухина приоткрыла дверь и крикнула велосипедисту в красной клетчатой рубашке нестерпимой яркости, катившему по шоссе:

– Товарищ, не скажете: где тут сворачивать на Бизюково?

Велосипедист остановился, переспросил, что от него хотят, а потом пояснил:

– Бизюково вы проехали. На Бизюково во-о-он где надо было повернуть… Теперь уж давайте так (тут последовала подробная инструкция, повторенная дважды)…

И, как водится, полной ясности не возникло. Вот почему представители общественности энского управления (предместкома Батищев, председатель бытовой комиссии означенного месткома Карпухина и секретарь парторганизации Свиристенко) приблизились к даче Лавренышева не со стороны фасада, а сзади и сбоку, где петлял не то проулок, не то межа двух усадеб…

До самой дачи по этому пути добраться на машине было невозможно. Представители общественности покинули «Победу» и вошли на участок Лавренышева через боковую калитку, проследовали мимо огорода, мимо крепких сараев и роскошных клумб с прекрасными, хорошо ухоженными цветами.

– А дома ли он? – произнесла Карпухина и тут же споткнулась о коварный корень близрастущей сосны.

– Где ж ему быть? – отозвался предместкома. – Человек хворает, по всей вероятности – сердце… Работает у нас не первый год. Все мы его знаем с лучшей стороны…

– Правильно! – подхватил секретарь парторганизации. – Скромный такой человек, деловой и толковый инженер, и – никаких взысканий за столько лет, по бытовой линии все в порядке…

– Теперь уже добрались мы до самого дома… Спроси-ка, Батищев: тут ли живет Петр Степанович Лавренышев?

– А чего спрашивать? Вот и голос его…

Действительно, в даче слышен был разговор. Главенствовал хрипловатый баритон. Уже на расстоянии пятидесяти метров можно было разобрать сварливые интонации этого баритона.

Представители общественности прислушались.

– Прошу всех помнить! – сурово указывал кому-то баритон. – Это вам не шуточки. Приедут люди, которые могут мне ой-ой-ой как напортить!

Робкий женский голос заметил:

– Они ж тебя навестить хотят, Петенька… Так сказать, в порядке чуткости…

– Не перебивай!.. Знаем мы ихнюю «чуткость!» Чуть что заметят, сейчас – «моральный облик» пришьют. А то еще – ив газете трахнут… Так вот: чтобы не было никакого повода для этого самого «облика», мы еще раз прорепетируем: кто что должен делать и говорить!..

Карпухина, Батищев и Свиристенко остановились, как по команде, и переглянулись. А баритон продолжал:

– Ольга, ты что должна осуществить?

Теперь заговорил детский голосок, шепелявя и заикаясь от волнения:

– Поднешти это… чветы…

– То-то – «чветы»!.. А где они?

– В полошкательниче. Штоят.

– Ну пускай стоят. Как вынешь – сперва оботри. Чтобы со стеблей не капало! Кстати, астры в ведро поставили? А то сегодня уже их продавать на станцию не понесем, не до того. Астры до завтра и завянуть могут– убыток… Только вы это ведро подальше отставьте! Чтобы у них и подозрения не могло быть… И вообще, надо следить, чтобы эта самая «общественность» в цветник не лезла бы. А спросят – отвечать, что клумбы не наши. Дескать, соседский цветничок. А которые им поднесем – полевые цветочки. Дескать, насобирали в чистом поле для дорогих гостей. Ясно?

– Ясно! – выговорили несколько домочадцев сразу.

– Так. Идем дальше. Вовка на углу стоит?

– Стоит…

– Сбегайте к нему еще раз: чтобы не проглядел, ротозей паршивый!.. Как увидит зеленую «Победу», пусть сейчас же бежит сюда. Иначе – подготовиться безусловно не успеем!..

– Ему уже сказано…

– Еще раз повторишь! Молод ты – отца учить… Дальше. Вы, мамаша… Ну что вы на себя надели?! Неужели ничего лучшего не нашлось?!

– Откуда же, Петенька? Нас там одевают не так, чтобы, например, в театр или на именины куда…

– Да! И боже вас сохрани, мамаша, говорить, что вы живете в доме для инвалидов-хроников! Если спросят, скажите: мол, живу с сыном, ничего, кроме внимания, от него не вижу…

– Я скажу, Петюша…

– То-то! Клавдия, дашь ей на сейчас свой пуховый платок. А вы, мамаша, как обратно пойдете к себе в убежище, то не забудьте платочек вернуть: вещичка ценная. Ваши хроники как пить дать утащут… Ну-с, что же еще?.. Ах, да! Павел, если тебя спросят, как учишься, ответишь: на «отлично»…

– Как же на «отлично», когда он переэкзаменовку имеет и…

– Вот дуреха – а?! Что они, у него дневник, что ли, потребуют? А потребуют, – скажешь, что дневничок остался в школе. Если же оказывается, что у ребят успеваемость или там поведение так себе, за это теперь тоже нашего брата – родителей – гоняют… Так что ты, Павел, заявишь, будто в учебном году я с тобой лично занимаюсь ежедневно по часу – по два. Понял?

– Понял…

– Так и скажешь: мол, папаша, не щадя собственного здоровья, сидит со мной до полуночи, особенно – по части математики, а также общественных наук. Смотри, не перепутай!..

– Боюсь, не поверят они, Петенька… У нашего Павлика личико на отличника никак не тянет…

– Поверят! Вот мне самому уже который год верят…

Услышав последние слова, представители общественности переглянулись еще раз и даже крякнули (но негромко). А Лавренышев и далее продолжал выдавать «руководящие указания»:

– Ты, Клавдия, тоже не рассказывай, что как вышла за меня, то ушла с третьего курса института. Наоборот, говори: дескать, это я тебя довырастил до среднего технического персонала…

– Какой там «персонал», Петенька!.. Я уж и на человека-то вообще не похожа…

– Если приоденешься, то немного еще похожа. Как будут входить, сядешь за чертежный стол и возьмешь в руки рейсфедер. Ясно? Дальше теперь: про ту половину дачи не сметь рассказывать, что мы ее сдаем.

А особенно настоящей квартплаты не называть. В райфо мы сведения дали, что я беру с жильцов сто рублей в месяц. Так и говорите, ежели припрут к стенке… А лучше объяснять так: наши, мол, полдачи, а там – свои владельцы. Вот ихние, между прочим, пусть и будут цветы на клумбах… Да, а калитку с той стороны заперли или до сих пор – не на замке?

– Так ведь…

– Что – «так ведь»?

– За мной хотела зайти Наташа Зайцева: мы условились на волейбольную площа…

– Никаких Наташ! Еще чтобы мне пристегивали бытовое разложение: дескать, какие-то там девицы ходят…

– Петенька, она же – не к тебе, она – к Павлику… Ихнее дело молодое…

– Вот именно: ихнее дело – молодое, они еще нагуляются… А мне на старости лет не хватает отвечать перед партбюро – за что? – за девиц!.. Нет уж, до завтра потерпите без волейбола!.. Ну кажется – всё…

– Ты еще не говорил: что именно на стол ставить – в смысле угощения.

– А, да, да… Водку безусловно не подавать. Водка по нынешним временам – сигнал для проверки по линии того же быта. А вот с вином – как?.. Лучше ты, Клавдия, оберни бутылочку портвейна бумагой, и сделаем вид, будто специально для них посылали за алкоголем. А так, мол, в доме не держим!.. Да не в газету заворачивай, а возьми настоящей оберточной бумаги… Что Вовка, сигнала не подает еще?

– Пока – нет…

– Странно!.. Что же их могло задержать?..

Детский голосок вступил еще раз:

– А вон в шаду дяди и тетя штоят…

– Где, где, где?! – нервно переспросил Лавренышев. – Какие дяди и тетя?..

Через полминуты он уже высовывался из окна и сладким голосом зазывал:

– Товарищ Свиристенко! Товарищ Батищев! Товарищ Карпухина! Куда же вы, друзья?.. Мы вас, можно сказать, с утра ждем…

Но представители общественности в это время уже выходили в боковую калитку. А когда сам Лавренышев добежал до этой калитки, все трое садились в машину. И на вопрос шофера:

– Что ж так скоро?

Свиристенко ответил:

– Нет, не скоро… пожалуй – именно долго. Чересчур даже долго мы терпели, а – кого? Как вы думаете, товарищи?

Товарищи только вздохнули. Машина тронулась и, набирая ход, сравнительно легко оторвалась от догонявшего ее Лавренышева. Лавренышев остановился, но еще некоторое время делал рукою вслед машине пригласительные жесты: дескать, просим, ждем вас, стол накрыт и прочее. Он даже щелкал себя по горлу, обещая угостить вином…

Пассажиры машины молчали с полчаса. А потом Карпухина, так сказать, подбила итоги:

– Вот что значит, если зайти к иному… со стороны кулис…

И все трое представителей общественности грустно покачали головами.

Отравление

Супруга Василия Степановича Копунова по сварливости и вспыльчивости занимала первое место не только в доме, но и во всем квартале. Поэтому, когда Копунов, вернувшись домой после работы, услышал от нее:

– К нам новые жильцы переехали. В угловую комнату. Несимпатичные. Сама говорит, что муж у нее – вроде врач. Врет, должно быть. Но я их на место поставлю…

Когда Копунов, говорим мы, услышал это, он понял, что ссорой с новыми жильцами он обеспечен.

И действительно: через пятнадцать минут громкие вопли жены показали, что баталия в кухне уже началась. Не успел Копунов подосадовать на дурной характер супруги, как дверь в комнату растворилась и Анна Федоровна прокричала еще из коридора:

– Вот! Вот оно! Пожалуйста! Говорила, что от этих Липкиных добра не ждать. Вот!

– От каких Липкиных? – спросил, морщась, Копунов.

– Да от новых жильцов. Сама сейчас поставила свой стол на кухне, а наш столик подвинула вот на столько!..

И Анна Федоровна отмерила руками метра полтора.

– Вре-ошь?!

Копунов, рассердившийся сразу и на жену и на соседей, ринулся на кухню. Здесь он пнул ногой новенький столик с чистой щеколдой и круглой шишечкой на верхнем ящике, погрозил кулаком новой жиличке, а когда явился невысокий и чернявый муж этой новой жилички – Липкин, то Копунов наговорил ему такого, что тот спасовал и скрылся к себе в комнату, захватив и свой столик.

Победа была полная.

На другой день на работе у Копунова внезапно разболелся зуб. Зуб вел себя по всем правилам зубного своего ехидства: сперва поныл, потом под влиянием горячего чая отпустил, притаился, а через полчаса опять начал ныть и отдавать в соседние зубы, в десну и даже – частично – в нос.

С трудом Копунов доплелся до ближайшей амбулатории. Как была произведена запись и регистрация, как он сидел в приемной – Копунов не помнил. Опомнился только в кабинете врача, когда сел в высокое кресло с откидным подголовником.

Над Копуновым наклонилось небольшое чернявое лицо. Лицо показалось почему-то знакомым. Не раздумывая над этим обстоятельством, Копунов широко раскрыл рот и показал пальцем на больной зуб:

– Уоот уон пвоквятый!..

– Как же это вы так запускаете? Ай-ай-ай! – сказал врач.

И голос этот Копунов тоже как будто уже слышал. Впрочем, сейчас было не до этого…

А доктор, взяв в руки металлическую палочку, легонько ударил ею по больному зубу.

– Чувствуете?

– Ой-ой! Ы-ы-ы!.. – простонал Копунов и с мольбой поглядел на доктора.

И вдруг признал его: в белом халате у зубоврачебного кресла стоял новый жилец Липкин, которого Копунов вчера обругал и выгнал из кухни.

Копунов похолодел.

«Кончено!.. – подумал он. – Попался я… Теперь он мне пропишет!..»

Переменив инструмент, доктор сказал:

– А ну, раскройте рот!.. Та-ак… Зубы разожмите… Сейчас мы тебе покажем!..

«Вот-вот, сейчас он мне покажет!» – горько подумал Копунов.

А в рот ему уже въехала страшная вертящаяся игла и врезалась в зуб. Копунов завыл странным мычащим звуком – как глухонемой. А в голове у него проносилось:

«Мерзавец!.. Вот мерзавец!.. Разве ему было так уж больно, когда я выкидывал его столик?.. Ведь то – столик, а то – мой собственный зуб!..»

– Полощите! – приказал недруг.

Копунов искоса взглянул на маленького врача и вдруг почувствовал, что очень боится его. Встать бы сейчас с кресла и объявить во всеуслышание: «Я у этого доктора лечиться не буду: он мне враг и вредитель. Он мне нарочно делает больно!..»

Но что-то мешало. Не было нужной смелости. А вдруг не поверят, засмеют…

Липкин прикрикнул:

– Хватит полоскать. Откиньте голову повыше!.. Так!.. Рот, рот шире откройте!..

– Вву-ву-вой-вой-вой!.. – стонал Копунов, а уже копошилась такая мысль: «Ладно, ладно!.. Тут ты хозяин. Зато приду я домой, не то что столик – всю обстановку тебе в щепки разнесу!..»

– Полощите!.. На сегодня – хватит. Придете ко мне послезавтра. Я вам лекарство положил, оно должно пролежать в зубе два дня.

– Какое лекарство? – машинально спросил Копунов.

– Мышьяк. Сестра, просите следующего.

И доктор отошел к умывальнику, а Копунов поплелся домой.

Растревоженный зуб болел, пожалуй, еще больше.

– Доктора эти тоже, – ворчал Копунов, медленно шагая по улице. – Только личные счеты умеют сводить… И чего он мне туда запихал?

Вспомнив ответ доктора: «Мышьяк», Копунов остановился, как пораженный молнией. В зубе возникла такая боль, что, казалось, там что-то даже задребезжало.

– Мышьяк!.. Яд!.. Ах, боже мой!.. Это же – смертельно! Отравили!

Качаясь, хватаясь руками за стены, воя от ужаса, Копунов направился прямо в милицию.

– Деж… дежурного мне! – прохрипел он у барьера в приемной комнате отделения милиции.

– Я дежурный, – ответил подтянутый лейтенант.

– Товарищ дежурный, меня сейчас… меня отравили… Помираю!

– Кто отравил? Чем? – серьезно спросил лейтенант.

– Враги мои… Один враг… Мышьяком…

– Мышьяком? – лицо у дежурного стало еще серьезнее. Он вынул из ящика бумагу, взял в руку перо и, приготовившись писать, задал вопрос: – Много выкушали вы этого – мышьяку? И как давно?

Копунов пожал плечами:

– Да минут пятнадцать назад… А сколько, этого я вам не могу сказать… Ну, сколько может войти в один зуб?..

– В какой зуб?!

– В обыкновенный зуб… Вы сами поглядите…

И Копунов, разинув рот, стал пальцами отворачивать губу, чтобы виднее было, какой именно зуб отравлен.

– Вы что, гражданин, в хаханьки играть сюда явились? – голос у лейтенанта теперь звучал сурово и сдержанно.

– Почему же в хаханьки? – робко пробормотал Копунов. – Я же говорю: в меня мышьяк ввели… Вот сюда вот… уидите?.. Уот у этот у зуб…

– Закройте, закройте рот, гражданин. И отвечайте, как положено: с закрытым ртом. Кто, я говорю, ввел мышьяк в зуб?

– Один зубной врач. Он мой неприятель. Мы с ним поссорились на квартирной почве. Вот он, значит, сводит счеты через зуб: вместо того чтобы лечить, он туда – раз! – и яды насовал…

Лейтенант поднялся и официальным голосом произнес:

– Давайте покинем дежурную комнату, гражданин. Это если после каждого лекарства будут к нам ходить, когда же работать мы будем?.. Давайте освободим помещение!..

Копунов вышел на улицу. Там он наклонил голову набок и как бы прислушался к зубу. Странное дело: зуб перестал болеть.

Копунов наклонил голову на другой бок. Боли не было. Тогда, повеселев и приплясывая, наш герой отправился домой.

Открывая дверь, Анна Федоровна Копу-нова сообщила мужу:

– Новые-то жильцы… Липкины… Сейчас ключ от чердака спрашивали. А я им: вот, говорю, видели ключ из трех пальцев?! – и она показала кукиш с таким азартом, будто перед нею еще были Липкины, а не ее собственный муж…

Копунов стукнул кулаком по двери и заорал:

– Дура!.. Сейчас отдать ключ! И если только посмеешь обидеть доктора или там его жену, работницу ихнюю… Уб-бью! Уб-бью!.. Доктор мне, может, жизнь спас, а ты… Уб-бью!..

С женой сделалось дурно…

Принципиальный человек

– Одевайтесь, – сказал врач, и, пока Кошконосов поднятыми над головой руками ворошил рубашку, он продолжал: – Для начала мы с вами попробуем десять нарзанных ванн. Процедурная сестра даст вам талончик. Завтра – с богом – на первую ванну…

Кошконосов, вынырнув наконец из рубашки, солидно отозвался:

– Ну что ж! Тоже нет-нет и купались иногда на своем веку… Справимся и с вашим нарзаном…

– Вот и отлично. Попросите ко мне следующего…

Назавтра в шесть часов вечера Кошконосов вошел в светлую кабину нового здания кисловодских ванн.

Миловидная санитарка наполнила ванну нарзаном пополам с водой, пополоскала в этой смеси термометр и ушла.

Кошконосов неторопливо разделся и аккуратно разместил на вешалке платье, а на полу – башмаки. Затем развернул сверток, обернутый газетной бумагой; извлеченную из свертка простыню повесил на крюк вешалки, а мочалку и мыло взял в руку. Подошел к ванне, лихо крякнул и сел в пускающую мелкие пузырьки жидкость.

Удобно упершись ногами в стенку ванны, Кошконосов хихикнул от удовольствия. На лице его появилось растроганное выражение человека, которому легонько щекочут пятки.

– Ну и пузырики, – пробормотал он, – ишь, как стараются. Будто понимают, чего от них требует медицинская часть!..

Просидев в полном спокойствии минут пять, Кошконосов энергичным движением лицевых мускулов заменил нежную улыбку чисто деловой миной. Он сам на себя прикрикнул:

– Проблаженствовал – и будет!

С этими словами Кошконосов принялся тереть мыло об мокрую мочалку… Когда мыло подбиралось уже к самым глазам Кошконосова, в кабину вошла санитарка. Глянув на Кошконосова, она крикнула:

– Гражданин, что вы делаете?

– Беру ванну, – вразумительно ответил Кошконосов, промывая нарзаном глаза. – Приобщаюсь, так сказать, одновременно и к медицине, и к гигиене. Может, потрете спинку, а?

– Какую спинку?! – ахнула санитарка. – Наши ванны не для мытья!

– А для чего же? – добродушно спросил Кошконосов. Он зажмурился и, ощерясь от этого, шарил руками в воде, ища выскользнувшее мыло. – И куда оно подевалось, проклятое?.. Главное, глаз не могу открыть: щиплет…

Санитарка сердито хлопнула дверью, и через три минуты дежурный врач убеждал Кошконосова:

– Поймите: вредно это! В нарзане надо лежать совершенно спокойно. А пользоваться мылом категорически запрещено!

Кошконосов саркастически улыбнулся:

– По-вашему выходит, купаться в ванне и без мыла? Не знаете вы, что есть ванна! А еще врач, за чистотой следить должны…

– Да ведь какая это ванна?

– Какая ни есть. Раз ванна – значит, мойся. Раз мойся – значит, с мылом…

– Ну, словом, гражданин, имейте в виду, что у нас это строго запрещено. Если повторится, отберем курортную книжку.

Кошконосов полуиронически, полупечально улыбнулся. Это означало: бессмысленно продолжать спор, когда твой противник порет явную чушь.

Через день, когда Кошконосов ждал своего времени у дверей назначенной ему кабины, мимо прошла давешняя санитарка. Она внимательно поглядела на Кошконосова и прошептала что-то на ухо своей товарке, которая обслуживала эту часть галереи. Та тоже пытливо посмотрела Кошконосову в лицо.

Затем Кошконосов, как и в прошлый раз, разделся и сел в ванну, держа мыло в руках. Намыливая шею, он бормотал:

– Умора, ей-богу… Медики тут, а сами не знают, что есть ванна!..

– Вы что же, гражданин, опять? – сказала вдруг появившаяся в дверях санитарка (новая).

– Угу. Я еще восемь ванн приму. Сколько прописали. Думаю мочалку и мыло где-нибудь здесь оставить у вас: не таскать же их взад-назад каждый раз…

В тот день дежурил другой врач, и потому разговор почти повторился.

– Это он уже второй раз! – подсказывали врачу обе санитарки: и сегодняшняя и третьеводняшняя.

А врач старался вразумить Кошконосова:

– Поймите: мы не можем пойти на то, чтобы в наших ваннах мылись!

Но Кошконосов не сдавался:

– Вы мне скажите откровенно: что есть ванна и для чего она берется? Да я, может, в Москве из-за моей деловой перегруженности моюсь в два месяца раз, так вы меня хотите и на отдыхе чистоплотности лишить?! Не выйдет! Я к прокурору пойду!.. Вы у меня все полетите отсюда как миленькие за саботаж чистоты и гигиены!..

Но когда сторону администрации ванного заведения принял и врач санатория, Кошконосов сдался. Третий раз он пришел на ванну с очень скучным лицом. Демонстративно при санитарке развернул простыню, чтобы показать, что в свертке, кроме простыни, ничего нет, и, обиженно отвернувшись, опустился в нарзан.

Так, с обидой, застывшей в уголках губ и в зрачках, Кошконосов просидел минуты две. Затем глубокое страдание исказило его физиономию.

Кошконосов со стоном вылез из ванны, оставляя на цветных плитках пола следы, подошел к своему платью, мокрыми руками начал переворачивать жилет и извлек из нижнего кармашка обмылок. Воровато оглядевшись, вернулся в ванну, сел и опустил обмылок в воду…

– Не знают они, что есть ва… – начал было Кошконосов, но в этот момент скрипнула открываемая дверь.

Кошконосов молниеносно сунул под мышку левой руки обмылок, крепко прижал к бокам локти, а ладони опустил в воду.

Вошла санитарка. Она осмотрела все и сказала:

– Ну как, больной, больше мыться не думаете?

– Как видите, – сухо отозвался Кошконосов. При этом он повернул лицо к своему платью и хитро подмигнул жилету, брошенному поверх остальных частей костюма.

Снова скрипнула дверь: санитарка ушла. Кошконосов пальцами правой руки осторожно извлек обмылок и принялся быстро растирать его меж ладоней. Хихикнул самодовольным смешком хитреца и произнес так, словно перед ним была большая аудитория:

– Слава богу, я-то уж знаю, что есть ванна… Меня этим докторам да сестрам не запугать!.. Мыться будем всегда и – на совесть!.. Жаль только: парного отделения у них нет… Хорошо бы отведать нарзанного пара… Чтобы нос этак щекотало бы: всьв-всьв-всьв-всьв… Вот бы здорово!..