Текст книги "С подлинным верно
(Сатирические и юмористические рассказы)"

Автор книги: Виктор Ардов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 16 страниц)

Тайфун красоты

Жизнь супружеской четы Кологривовых складывалась доселе вполне счастливо: они молоды, любят друг друга; оба занимаются делом, которому по собственному желанию посвятили свою жизнь: Владимир Сергеевич – кандидат исторических наук, сотрудник научного института, где разрабатывает интересную для него и важную научную тему; Елена Павловна – химик и также трудится в исследовательской лаборатории над серьезной и плодотворной задачей. Недавно чета Кологривовых получила новую двухкомнатную квартиру. Им удалось обставить свое гнездышко современной мебелью – скромно, но со вкусом.

Но, как говорит старинная пословица, полного счастья на земле не бывает. Кто бы мог подумать, что сильный удар по беззаботному существованию этой крепкой и молодой семьи будет нанесен родной теткой Владимира Сергеевича!.. Означенная тетка приехала погостить в столице из районного центра Тамбовской области. Прибыла ранним поездом. Долго и громко звонила из подъезда; потом нетерпеливо стучала кулаками и ногою, обутой в дорожные сапоги с железными, надо думать, подошвами, в свежевыкрашенную филенку входной двери; громко же обсуждала с носильщиком-добровольцем причины, по которым ей не открыли сразу доступ в квартиру…

А когда несколько напуганные этакой увертюрой племянники Вова и Ляля выбежали в переднюю не то что полуодетые, а скорее – одетые на одну десятую, тетя Паня заголосила через запертую дверь самой нежной, самой проникновенной из своих интонаций:

– Родные вы мои голубчики, племяши мои дорогие, открывайте сей минут, ведь это я к вам приехала, я, я, я, тетя Паня – и никто другой!

Супруги открыли. Признали родственницу. Приняли участие в переноске в квартиру трех ее деревянных чемодано-сундуков и четырех мешков размером один метр на восемьдесят сантиметров. Через двадцать минут после своего появления тетя Паня, слазив в первый мешок, сделала дорогим племянникам первый подарок: гигантскую гипсовую кошечку (шестьдесят сантиметров на сорок), раскрашенную большими зелеными пятнами, сказавши при этом:

– Этот бюст киски я вам привезла аж из нашего поселка. Думаю: может, в Москве и не найдете такой…

Тут же тетя осмотрелась взглядом артиллерийского командира, который выбирает наиболее выгодные позиции для установки своих орудий, и поставила кошечку на верхнюю грань телевизора.

Супруги переглянулись. Недоумение, смешанное с грустью, мелькнуло в их глазах. Но тетя истолковала это по-своему.

– То-то! – самодовольно произнесла она. – Живете вы, как я посмотрю, бедновато… художественных ценностей еще не накопили… Ну ничего… я вам обставлю квартирку – не узнаете даже!

Произнося эти слова, тетя уже ворошила вещи во втором мешке. Появилось на свет нечто среднее между ковриком и картиной. Это произведение изображало все то, что на подобных «полотнах» должно быть изображено: нагло-голубой пруд, в котором плавают белые закорючки, означающие лебедей; гряда темно-зеленых веников, поставленных рукоятками книзу, – то есть «лес»; ярко-желтая дорожка между ядовито-зеленых газонов; оранжевый кружок солнца на бледном небе с курчаво-белыми облачками; очертания «замка», более похожего на соединенные воедино четыре пивных киоска… Но кто же не знает содержания таких картин?!

Вова и Ляля, узрев эту красоту, покачнулись, словно по команде: оба сразу и в одну и ту же сторону… А тетя крякнула от удовольствия.

– Здорово? – спросила она. – Вот я вам что отдаю!.. Гвоздочки у вас найдутся? Нет?.. Ну, я пошарю у себя…

И вот тетя Паня стоит уже на стремянке. Во рту у нее – гвозди, которые она поштучно вбивает в стенку прямо через плотную ткань своей «картины». А попутно рассказывает, не совсем, правда, внятно по причине того, что гвозди несколько искажают ее дикцию:

– Я шама прошто аахнула, как вышмотрела такую прелешть у наш на базарщике…

Правда, вше бабы шражу кинулишь на этого продавша, как только он ражвернул такой пейжаш…

И, внезапно обретя правильный выговор (поскольку все гвозди уже были забиты в стенку), она заканчивает:

– Теперь у вас стало, как все равно в этой… ну, в Третьяковке…

Короче говоря, к концу дня вся квартира приобрела новый оттенок в смысле убранства. Первая кошечка из гипса привела за собой, как говорят докладчики, целый ряд скульптур того же стиля: собачку, двух медведей, трех аистов и несколько других птиц, младенца и балерин в соблазнительных позах. Эти сокровища заняли все поверхности, пригодные для установки на них скульптур. Пейзаж с лебедями (летний) был дополнен зимним вечером со светящимся вдали желто-пегим окошком и аккуратно падающим в заданном направлении снегом (снежинки были толстые и жирные, как галушки); вместо лебедей фигурировали здесь олени с рогами наподобие вешалок. Затем была картина, на которой, развратно развалясь по первому плану (на тахте), лежала восточная красавица в ярко-красных шальварах и курила из кальяна; а по-над красавицей был распущен павлиний хвост – один только хвост, самого павлина не было. Появились на стенах и украшения из тисненого картона, где методом барельефа воспроизведены всё те же персонажи – лебеди, олени, медведи, кони, красавицы, павлины, арлекины, пьеро, лилии и маки на длиннющих стеблях… А тетя еще ходила по комнатам и выискивала свободное местечко для нового очередного украшения. И находила!..

– Чего нам теперь еще не хватает? – рассеянно спрашивала самое себя тетя, почесывая затылок и закуривая тридцать пятую папиросу «Беломор». – Ах, ну да! Я же ж еще вышивок не начинала даже раскладывать…

И из очередного вместилища извлекались новые шедевры прикладного искусства, выполненные иглою и нитями на холсте, на бархате, на шелку и даже на дерюге. Свежий отряд красавиц восточного и западного стиля, а также и боярышень в высоченных кокошниках, ну и, разумеется, непременных арлекинов, мушкетеров и т. д. появился в квартире. Были здесь также и вышитые вишни, сливы, яблоки, груши, виноград, в которые под разноцветные нити «мулине» вставлены были округлые чурки, дававшие реалистический рельеф всем этим плодам. Были и вышивки «болгарским крестом» из гаруса. Были «дорожки» и «салфеточки», «скатертки» и настенные «карманчики» из крученых белых нитей. Были изделия типа «ришелье», «мережки», подушки диванные и постельные – квадратные, прямоугольные, ромбовидные, треугольные, круглые, шаро– и куличеобразные…

Напрасно хозяева неоднократно повторяли одну и ту же фразу (единственную, которая, с их точки зрения, не должна была обидеть щедрую дарительницу):

– Тетя, не надо!.. Зачем вы так на нас тратитесь?.. Возьмите обратно все эти ценности!..

– Нет, у нас уж так: дарить так дарить! Ане дарить – не дарить! – лихим гусарским голосом отзывалась тетя.

Часам к девяти утра рог изобилия из тетиного багажа иссяк, а сама тетя убежала за покупками. По ее словам, предстояло ей купить множество самых различных предметов, как лично для себя, так и для друзей, надававших десятки поручений землячке, когда она отбывала в столицу.

Супруги Кологривовы остались наедине в своем жилище, приобретшем такое неожиданное и своеобразное оформление. Они переходили от одного украшения к другому, рассматривали скульптуры и картины, вышивки и барельефы, все более падая духом.

Впечатлительная Ляля заплакала. Вова дрожащим голосом пытался успокоить жену, но видно было, что он и сам сдерживается из последних сил…

– Лялечка, не надо!.. Лялечка, это же – не навсегда. Она уедет дня через три, а мы всё это ликвидируем…

Супруги горевали до той самой минуты, как им надо было уходить на работу. Первой после трудового дня вернулась домой Ляля. Дверь ей открыла добрая тетя Паня и ласковым голосом сказала, пригласительно шевеля указательным пальцем (дескать, следуй за мной):

– А что я тебе покажу, Лялечка!..

Ляля, трепеща и неровно дыша, последовала за тетей в глубь квартиры. Увидев в общей комнате, рядом со своим полированным сервантом, камышовую этажерку в оранжевой бахроме по всем граням, Ляля пошатнулась. И тетя, довольная произведенным эффектом, сперва разразилась радостным хриплым смехом, а потом констатировала:

– Я так и знала, что ты от восторга на ногах закачаешься… Но это еще не всё!

– Не всё?! – с ужасом переспросила Ляля.

– Факт. Завтрашний день обещали мне достать лозунг один – знаешь, так: из блесток на фанере написано…

– Какой… какой лозунг? – еле выдавила из себя хозяйка квартиры.

– Обыкновенный домашний такой лозунг, который для гостей делается: «Выпьем по стопке и не будем робки!..» Красиво так заверчено. Даже если потушить свет, оно все равно сверкает – и буквы все, и эти вокруг… завитки… А так по-над лозунгом птички порхают. Две штуки. Тоже – наскрозь обе блёстковые… Тебе что – в глаз попало? Вытирая слезы, Ляля прошептала:

– Да, тетечка в оба глаза. Еще на улице…

Тетя прожила у Кологривовых одиннадцать дней, и конца визита не предвиделось. Существенно было также и то, что тетя с утра до ночи шныряла по магазинам, рынкам и базам как в столице, так и в ближайших населенных пунктах. Она приобретала огромное количество вещей для себя и земляков, но притом не забывала и своих милых «племяшей». Непрерывное пополнение коллекции «художественных ценностей» продолжалось…

Но Кологривовы уже махнули рукой на внешний вид своего жилища. Тетка бушевала в полную силу. И вдруг наступило освобождение от этого ига: однажды утром Прасковья Игнатьевна объявила своим дорогим «племяшам»:

– Нынешний день еду в Ленинград. Говорят, там такое есть в магазинах, что в Москве нипочем не укупишь. Вот так. Пошурую там по лавкам, напокупаюсь досыта и вернусь к вам…

Ленинградский поезд отходил в двенадцатом часу ночи. Обязательные племянники усадили свою милую родственницу в вагон и, как водится, некоторое время еще шли за тронувшимся поездом, улыбаясь и шевеля пальцами поднятых кверху десниц. Засим Вова и Ляля вернулись к себе домой.

Усевшись на диване, Ляля неотрывно глядела на ту первую гипсовую кошечку, с которой начался теткин «тайфун красоты», как назвал однажды теткину экспансию Вова. В свою очередь и он, как загипнотизированный, смотрел на восточную красавицу с кальяном. Полчаса прошло в мрачном молчании. Затем Вова шагнул к красавице с таким выражением лица, что оно испугало бы даже убийцу-рецидивиста. Ляля, во всяком случае, непроизвольно отодвинулась от мужа на полметра…

Приблизившись вплотную к гурии, Вова испустил нечто среднее между стоном и воплем. Он занес руку, вооруженную кухонным ножом, над белым горлом красавицы…

– Вовочка! Она же скоро вернется! – только и успела выкрикнуть жена…

И характерным треском раздираемой ткани отозвалось надрезанное панно на удар ножа… Кряхтя от ярости и от наслаждения вместе с тем, Вова произнес:

– Пускай приезжает!.. Все равно не могу больше!..

Тогда Ляля, расширив глаза и тяжело задышав, жестом Настасьи Филипповны, бросающей в горящий камин сто тысяч рублей ассигнациями (см. роман Ф. М. Достоевского «Идиот»), скинула на пол «бюст кошечки» и воскликнула голосом, исполненным чисто цыганской широты:

– Эй, будь что будет!..

Пир разрушения продолжался почти всю ночь. А утром, до ухода на службу, супруги выносили на помойку мелко нарубленные остатки статуэток, ковриков, вышивок, скатерток и прочих подарков тети Пани, вызывая тем буквально оторопь у населения соседних квартир. Дворничиха Назарьевна неоднократно повторяла в тот день:

– Ты посмотри, какие хитрые эти Кологривовы: эдакую пьянку провернули, что весь почти свой инвентарь поперебили-поперерезали, – а ни шуму, ни скандалу никто не слышал… Во – тихони! И во – алкоголики!..

А «тихони» ликовали.

Через пятидневку, открывая дверь на громкие и частые стуки любимой родственницы, Вова довольно грубо сыграл роль человека, потрясенного наглым ограблением. Он взлохматил себе волосы, закатил глаза под верхние веки и сообщил всем движениям своим некоторую неточность…

– Тетя, тетя, – глухим голосом сказал племянник, упав на грудь Прасковьи Игнатьевне, – если бы вы знали, тетя!..

– Что такое? – испуганно вскрикнула тетя. – Ну говори, не томи меня! Лялька, хоть ты скажи! Что случилось?! Помер кто? Да?

– Нас ограбили! – рявкнул Вова.

– Час от часу не легче!.. И много забрали?

– Из носильного платья кое-что. Скатерти, конечно… А главное – все твои подарки, тетечка… – Ляля, плохо изобразив неутешное горе, хлопнула себя по ляжке якобы безвольно опустившейся рукою…

Тетя также обеими руками хлопнула себя по крутым бедрам, но это был другой жест, выражавший энергию и радость:

– Ты смотри: знают, разбойники, что есть истинная красота и ходкий, так сказать, товар!.. Ну ничего, племяши дорогие, я вам накуплю взамен еще лучше статуй, бюстов и вообще произведений… А сейчас поглядите, чего я в Ленинграде добыла…

…Три дня продолжался второй заход по украшению квартиры. Тетя Паня тащила в дом не менее прелестные произведения, нежели те, что погибли в ее отсутствие. Уже знакомые и сослуживцы расспрашивали супругов Кологривовых: что с ними случилось? Отчего оба они так плохо выглядят? Почему Елена Павловна стала такая нервная – все вздрагивает, часто плачет, задумывается? Какова причина того, что Владимир Сергеевич сделался столь раздражительным? Давно ли он страдает тиком левой половины лица? Не оглох ли он? Ведь вот иной раз вовсе не слышит, о чем ему говорят…

И внезапно все кончилось самым чудесным образом. Однажды в квартиру Кологривовых, почти уже доведенную до предленинградского периода в смысле теткиных украшений, вбежала сама тетя Паня, которая имела обыкновение уходить на рынок часов в семь утра, а возвращаться – в час дня. На сей раз тетя вернулась в половине девятого. Лицо у нее было перепуганное, а волосы – растрепанные.

Не дожидаясь вопроса, она закричала сама:

– Ой, ну и натерпелась я страху… Представляете: милиционер ко мне привязался на базаре!.. Кто я, да откуда, да когда приехала, да почему скупаю товары?.. Еле-еле удрала от него… Сегодня же еду домой. Хватит! Еще того недоставало, чтобы меня арестовали – за что? – будто бы за спекуляцию!..

– Ну, почему вы так скоро, тетечка? – не умея скрыть счастливой улыбки, спросила Ляля.

– Да, да, погостите у нас еще! А? – Добрый племянник буквально танцевал от радости.

Но тетя не заметила эмоциональной окраски этих реплик. Она уже складывала вещи в свои мешки и ящико-чемоданы, повторяя:

– Так. Не забыть бы чего-нибудь! Так. Боюсь – емкостей у меня не хватит! Так. Придется докупить! Так. И главное – не забыть бы чего!.. Так. Я сейчас пойду докупать чемодан… нет: два чемодана… нет: три!.. Так. А вы… нет, ты, Ляля, начинай складывать мое белье и вообще носильные вещи! Так. А ты, Вовочка, добудь веревку метров двадцать… нет: тридцать метров… нет: все пятьдесят!.. Батюшки! А билет?!.. Билет ведь еще надо купить!

– Тетечка, билет я вам куплю с удовольствием…

– А? Прекрасно. Ты ступай за билетом, Вова! А веревку я сама как-нибудь… Так. Да!.. Харчи надо заготовить, чтобы было чего кушать в дороге!.. Так. Теперь: телеграмму надо отбить домой, чтобы меня встречали!..

И до самого отъезда на вокзал – поздно вечером – тетя Паня хлопотала как заведенная… Затем она смачно поцеловала племянников, поблагодарила за гостеприимство, сама присела и их заставила посидеть на прощание, и засим, наконец, отбыла…

На следующий день дворничиха Назарьевна неоднократно повторяла всем своим собеседникам:

– А в шашнадцатой квартире эти Кологривовы опять, видать, безобразничали всю ночь: столько битых тарелок, что ли, и разного лоскуту сегодня они на помойку вынесли, что это – уму непостижимо… И никогда раньше я за ними таких безобразиев не замечала!..

Загадочная натура, или
Клубок противоречий

В разное время разные люди – и по разным поводам – высказывались об одном товарище. Нам пришло в голову подобрать все эти высказывания, потому что… потому что очень уж странно получалось…

Да вы посудите сами.

* * *

– Тут мне пришлось иметь дело с одним директором… Некто – Корявин. Вот подлец! Тянул, тянул, врал, врал, обманывал, обманывал… И, в конце концов, так и оставил ни с чем. Просто даже удивительно: как это так можно брехать?!..

* * *

– Мой муж (его фамилия Корявин – может, слыхали?) меня никогда не обманывал, хотя мы женаты уже скоро двадцать лет. Я его спрашиваю: «Сяпа, где ты был вчера вечером?» И всегда он прямо скажет: в ресторане – так в ресторане, на заседании – так на заседании… Мой муж не как все.

* * *

– Хватились!.. Я уже третий год как работаю с Корявиным. Кем? Его личным секретарем. Работа такая трудная… Тем более товарищ Корявин – наш директор – очень, очень нервный товарищ… Если, например, он просит, чтобы подали машину и, не дай бог, шофер там обедает или ушел сверхурочные получать, – такой крик поднимет, всех на ноги поставит… Один раз у товарища Корявина даже судороги были: я вовремя не отослала бумаги, так он прямо биться начал…

* * *

– Конечно, трудновато работать, но очень помогает, что у нас директор уравновешенный человек. Недавно я ему докладываю, что мы в срок не сдали контрагентам по договорам двадцать восемь заказов; с нас причитается неустойки двести сорок пять тысяч рублей. Представляете, что бы другой директор тут устроил?.. А наш только пожал плечами и наложил резолюцию: «Списать»…

* * *

– У тебя, конечно, губа не дура: хочешь, чтобы товарищ Корявин сделал доклад к Октябрьским дням… Только не выйдет этого: очень уж перегружен товарищ Корявин. Ведь это подумать, сколько у одного человека работы!..

* * *

– Вот ты, Вава, все говоришь, что не стоит сходиться с хозяйственниками… Мой Корявин, хотя он там распрохозяйственник и ответственный-преответственный, он еще ни разу не отказал мне поехать куда-нибудь там по магазинам или в театр… Я только позвоню к нему на работу, скажу ему: «Пусик, это я, приезжай к своей Мусечке!», и сейчас же приезжает как миленький… Жене соврет что-нибудь, в конторе объявит, что поехал куда-нибудь там в Госплан, – а мы тем временем развлекаемся полдня…

* * *

– У стенографистки самое важное – скорость. Если я не поспеваю за оратором, то какая же я стенографистка? Ну, конечно, хорошо, если бы все говорили так медленно, как Корявин. Он каждое слово перед тем, как сказать, раза три его в голове провернет… И говорит всегда одно и то же. Ну, как все ораторы: «На сегодняшний день…», «кратенько…», «надо приналечь…», «все как один…» И еще обязательно скажет: «Дело чести». Потом – «мы учтем…» В общем, записывать легко очень!

* * *

– Знаете, есть у меня один приятель – некто Корявин. Он хотя и ответственный работник, но иной раз так остро разговаривает, особенно – если все свои сидят и никого посторонних. Такую наводит критику, что о-го-го-го!..

* * *

– В системе главка, которым я руковожу, есть одна контора. Возглавляет ее Корявин. Очень милый человек. Простой, общительный, веселый, услужливый…

* * *

– Ну, брат, к нашему директору так просто не зайдешь. Он тебя причешет – будь здоров! Он это любит – почтительность: «Товарищ Корявин, разрешите войти? Товарищ Корявин, разрешите подойти? Товарищ Корявин, разрешите спросить?..»

* * *

– Я к Корявиным в гости не хожу: у них всегда ужасная скука. Или Анна Павловна сидит и дожидается своего ответственного муженька, или, если он дома, – тогда еще хуже, потому что с женой он не разговаривает, морда у него всегда сонная, сидит, зевает… Какое же удовольствие к ним ходить?

* * *

– Батюшки! Глядите! Глядите, кто идет: Сашка Корявин прется!.. Официант, еще один прибор и большой графинчик! Ну теперь мы повеселимся! Шутка ли: Сашка Корявин пришел!.. Знакомься, Саша: это – Эллочка, а это – Неля… Девчата, ну теперь мы с вами животы понадорвем! Сашка нас сейчас посмешит – будь здоров!

* * *

– Как я восьмой год в гардеробе при платье состою, то, конечно, и самому товарищу Корявину другой раз подашь пальто или там калошки выдвинешь… Но чтобы это он грубо обошелся, как в прежнее время, – сроду не бывало. Сейчас это руку подаст: до свидания, скажет, товарищ Агашкин. Да им иначе и нельзя. Сказано: грубость унижает, так сказать, достоинство.

* * *

– Конечно, и к нам приходят настоящие люди. К примеру, один директор навещает – товарищ Корявин, Александр Петрович. Сейчас это придет и начнет расспрашивать, какая еда на сегодняшний день посвежее будет. А я уж знаю ихний вкус: салат паризьен, расстегаи, жульен кокот из дичи… Ну и угождаешь. Одно только нехорошо: как выпьет лишку, очень веселым становится, сейчас начинает фордыбачить – песни петь… А, например, скатерть на пол сорвать, в тебя тарелку кинуть, кого-нибудь за соседним столиком обидеть – это ему первое удовольствие…

* * *

– Это неправда, что если ответственный работник, так он обязательно должен с нами– с простыми сотрудниками – обращаться чересчур строго. Возьмите вы Коря-вина, Александра Петровича. Как ни придет в канцелярию к нам в главк – со всеми за руку поздоровается, расспросит о здоровье, о делах, всех по имени-отчеству знает… Даже другой раз бумаги разбирает вместе с нами, всё проглядит, всё прочтет, посоветует, куда что направить…

* * *

– Не всякий может понимать о человеке… Вот я на персональной машине работаю… Ну да, шофером у Корявина. И без сменщика. В десять утра ему подаешь, днем жену по магазинам возишь, вечером знакомую его в театр подкинешь, а уж ночью его в кабак вези и стой, жди там, пока его не выведут под руки… Каждый день раньше двух часов ночи домой не попадаю… А ему что – директору-то?..

* * *

– Нет, нет… Не знаю, как у людей, а у меня хозяева страх какие скупые. Сама-то еще ничего, а он, если дома обедает – в выходной день там или когда пораньше со службы придет, – то только и слышишь одни попреки: дескать, куда это деньги уходят; мол, мы домработнице жалованье платим за то, чтобы она нам экономию наводила, а выходит одно только транжирство… Другой раз так доймут, что хоть от места отказывайся!..

* * *

– Я скажу, что с Александром Петровичем работать можно. Нет в нем этого скопидомства, которое было у прежнего директора. Александр Петрович и себе кабинет отделал – в двадцать тысяч обошлось, и заместителю купил приличный гарнитур; выхлопотал «Волгу», «Москвича»… У человека есть размах, щедрость есть. Это – главное…

* * *

– Вы знаете, не так работа утомляет, сколько поведение больных. Ну вот, приходит к нам на прием какой-то там директор, Корявин фамилия. И надо ему запломбировать зуб. До пульпы дело не дошло, нерв не затронут… Самая простая пломба. Что же вы думаете? Этот Корявин весь дрожит, рот стискивает так, что работать невозможно, воет и скулит, что твоя баба. Я таких трусов просто не видала…

* * *

– Жаль все-таки, Колька, что мы с тобой поздно родились: не участвовали в Отечественной войне. Вот наш директор, товарищ Корявин, сам рассказывал о том, как он ходил в атаку на Курской дуге. Понимаешь, немцы зашли с фланга, наши главные силы – в пяти километрах, а тут только горсточка наших. И вот Корявин бросил свой отряд на фашистов… Командира убило, так он принял команду на себя!.. В том бою он один и остался живой…

* * *

– А что же вы хотите, Сергей Васильевич? Конечно, проект должны были забраковать. Корявин подписывает проекты не читая. Да и зачем ему читать: все равно он мало что понимает. Ну да: в техническом отношении он отстал. Одним словом, неуч да еще лодырь…

* * *

– Неужели Корявина снимают?! Скажи на милость!.. Такой был оборотливый, такой осторожный человек, и все-таки допрыгался! Не знаете, кто это ему подложил такую тютю – ревизия, обследование и все прочее? А? Никто?.. Ну что вы говорите, «плана не выполнял»!.. Он, брат, так умел втирать очки, что… Хотя – да. Безусловно, когда-нибудь это должно было кончиться. Что? И персональное дело на него завели?.. Ты скажи на милость! Такой был ловкий человек, так умел все концы в воду…