Текст книги "Искатель. 1989. Выпуск №5"

Автор книги: Веслав Анджеевский

Соавторы: Сергей Смирнов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 12 страниц)

– Сурово глядишь, отец Авраам! Осуждаешь?

Ремезов пожал, скорее передернул плечами.

– Ну, осуждай, – вдруг согласился однофамилец и, вздохнув, перестал улыбаться. – Ты, конечно, сделал правильно… устоял перед грехом… А я, как видишь, решился пасть в твоих глазах… Хотя, честно говоря, я не ожидал, что ты так быстро сдашь оружие. И кому?! Это же бездари, Витя! – Он стал воодушевляться. – Я не отдам им свою работу. Знай, Витя, и твою не отдам. Я принимаю твой вызов. Раз ты так решил, то и я решил. Сегодняшний день будет для Гурмина началом конца. Я даю тебе слово.

Однофамилец сдержал слово.

…Они потом часто вспоминали друг друга. И у каждого за годы вырисовывался новый образ собеседника, оппонента. Тихая зависть рождает в душе антипода, недосягаемого или в праведности своей, или в греховности…

Мысли у доктора Ремезова путались.

– Так ты меня для благословения выписал? – усмехнулся он. – Да еще с доставкой «срочно»? Не будет тебе благословения. Кто я такой? В праведники не гожусь… Мне самому найти бы праведника… Я не знаю, прав ты или нет. Может, и прав. Только волосы дыбом встают от твоей правоты.

– Зато другие, – едва не зарычал Игорь Козьмич, – гарантируют благоденствие, процветание и «меры по дальнейшему…». С Марса оно легче гарантировать. Там кислотные дожди не идут. Конечно, ты, Витя, – не футуролог какой-нибудь, ты глобальней мыслишь, в модном духе. У тебя там на уме «космическая этика» или еще какая-нибудь «философия общего дела»… Именно поэтому ты сломя голову драпанул на Алтай, а я остался тут – разгребать всю эту… мать честная! Вот ты, честный такой профессионал, плюнул на все… мол, капитан корабль ни рифы ведет – ну и черт с ним и с его посудиной, бросай руль… Так вот лысенки к власти и приходят, пока все умные и честные берут тайм-аут вопросы решать: быть или не быть… Опять ты меня, Витя, в философию затащил… О чем бишь я?.. А, да – про эвакуацию. Все эвакуированное население, Витя, уместилось в трех «рафиках». От всего Лемехова осталось две с половиной старухи. Вот так. И если в этом виноваты чьи-то вирусы, то уж, во всяком случае, не наши с тобой, Витя. Ремезовых, кроме нас с тобой, осталось еще двое – и все.

Когда-то Ремезовых, родственников и однофамильцев, можно было насчитать в Лемехове никак не меньше полусотни – едва ли не половину всего честного народа, позднее – «населения».

– А кто остался-то? – спросил доктор Ремезов.

– Тетка Алевтина и Макарыч, – ответил Игорь Козьмич.

Сердце снова кольнуло и отпустило, метнулись в памяти картины детства, даже соломенным запахом сеней дохнуло вдруг из избы тетки Алевтины – и пропали…

– Все не пойму, зачем я тебе нужен? Зачем тебе эта облава?

Игорь Козьмич смотрел на Ремезова пристально и чуть исподлобья.

– На пушку тебя брал, – без ответной улыбки признался он. – Боялся, что благородного приглашения не примешь. Пока раздумывать станешь: ехать не ехать, быть или не быть, тут у нас, из нашей искры, такое полыхнет… Ты это дело начинал – кто лучше тебя соображает в этих побочных штаммах?

Ремезов знал, как ответит Игорь Козьмич, и был не в силах подавить грешное удовлетворение: вот он знает, а теперь еще и слышит это собственными ушами от директора ИКЛОН АН СССР. Но копнуть глубже – под радостью была горечь. Десять лет он был для науки персоной нон грата по собственному желанию. Какой из него теперь ученый!

– Да я уж позабыл все, – пожал он плечами.

– Опять ваньку валяешь! – живо вспылил Игорь Козьмич. – Я от тебя вопроса про стариков ждал. Как же их, несчастных, из родного угла выгнали? Жаль их, да? Правда, жилищные условия у них теперь получше: с печкой мучиться не надо, с ведрами кряхтеть, автолавку ждать… Но ведь мы-то с тобой – культурные люди, мы-то понимаем… Свой угол, свой огородик, кресты родные на бугорке… Упрашивали меня оставить – помереть, мол, хотят в родном дому. От нас с тобой зависит, когда я их повезу домой, а не так, чтобы – сразу на бугорок.

Игорь Козьмич поднялся.

– Все, – решил он, – солнце уже высоко. Тебе – два часа сна, а то жмуришься больно сладко.

Ремезов так и не использовал по назначению два часа, отпущенные на сон. Два часа он лежал поверх покрывала на спине и, изредка поглядывая на вмонтированные в телевизор часы с въедливыми зелеными огоньками цифр, заставлял себя поверить в то, что произошло с ним и с Лемеховом. Электронные огоньки назойливо предупреждали, что время, установленное начальником для отдыха, еще не истекло.

…Цифры и картинки, превращенные в стремительную компьютерную мультипликацию, казались живыми. Половина экранного поля была отведена графикам, таблицам, гистограммам, на другой вращались объемные модели вирионов, фрагментов капсид (вирусных оболочек), серпантин белковых молекул. Многогранники вирионов напоминали Ремезову летящие по орбите спутники. «Очень похоже, – заметил он. – А может, наши спутники и есть своего рода вирусы… Новый виток эволюции – планетарные вирусы… Сколько их над нами… Тысячи… Но это – только начало».

Все, что видел Ремезов, было продолжением, следствием той работы, которую начал он, аспирант Ремезов… «У тебя голова толковая, – когда-то похвалил его Стрелянов. – Катится не по инерции, как у большинства после окончания вузов, а на внутреннем сгорании». Но десять лет он прожил другим человеком – и вот снова приходилось оправдываться… «Вот сегодня и стало ясно, что я тоже сделал работу за дьявола, – говорил себе Ремезов, вспоминая слова отца атомной бомбы, Оппенгеймера. – Кто-то сказал: нет никакой научно-технической революции, есть одна гонка вооружений. Верно! Главное: высунув язык, догнать и перегнать… Отсюда и получается, что любое техническое или научное новшество у нас – вроде допинга на беговой дорожке: сиюминутное „благо“ с неминуемыми разрушительными последствиями! Пользы на день – вреда на год, пользы на десять лет – вреда на тысячу… Пропорцию устанавливает тот, кто всегда стоит за нашими спинами и ждет, когда придет пора седлать жеребца, старательно объезженного нами, людишками…»

Так убеждал себя Ремезов вернуться на Алтай, в районную больницу, так противился искушению. И вдруг как очнулся:

– Игорь! Мне нужно собрать новый материал… На месте. Самому. Мне нужно в Лемехово!

Игорь Козьмич опешил:

– При чем тут Лемехово?

В свой черед опешил Ремезов:

– А где же этот твой филиал?

– Ну не в самом же Лемехове, – обиженно проговорил Игорь Козьмич и задумался. Несколько мгновений он отсутствующе глядел на экран. – Хорошо, – ожил он и бросил взгляд на часы, – В пять нам подадут машину.

Машина остановилась внезапно. Пустынное шоссе впереди было перекрыто заграждениями с внушительным транспарантом «ПРОЕЗД ЗАКРЫТ. ЗАПРЕТНАЯ ЗОНА», а за ними на дороге громоздился потерявший смысл бетонный короб автобусной остановки, выкрашенный снаружи в оранжевый, а внутри – в фиолетовый цвет. За остановкой лениво маскировались в кустах два зеленых вагончика. У заграждений стоял, разглядывая приехавших, вооруженный солдат.

Ремезов успокаивал себя тем, что, если пойти сюда от Лемехова, легко будет соединить цепь знакомых с детства ориентиров. Но то – от Лемехова, а сейчас Ремезов был привезен неизвестно откуда – все здесь казалось незнакомым, неизвестным до острой тоски, до чувства невесомости.

Еще через несколько минут езды лесистые скаты расступились, открывая невеликий простор с лугом и продолговатым озером. Пологий склон, вдоль которого тянулось шоссе, опускался к воде. По другую сторону озера вода терялась в камышах, озеро превращалось дальше в плотное, по-осеннему рыжеватое болото, в котором кое-где торчали одинокие и тощие, серые от корней до жидких крон сосны. Но еще дальше, за этим ржавым полем, земля вдруг приподнималась ступенью, и на ней, вплотную и болоту, стояла стена леса с низкими мощными кронами. От дороги до этого леса было километра полтора.

На этом озере, как раз там, где невысокий бугор выступал в воде голым каменным языком, в далекие времена Ремезов один и Ремезов другой вместе с приятелями из Быстры удили рыбу… Это место было уже своим, родным – и память уцепилась за этот бугор, прочно обосновалась на нем и внутренним взором сделала круг, присоединив к точке опоры весь видимый простор и наполнив его светлой мозаикой детских впечатлении.

Машина тем временем съехала с шоссе на грунтовую дорогу и остановилась у здания, собранного из легкого рифленого металла. Только выйдя из машины, Ремезов заметил, что озеро и памятный мыс стали недоступными: вдоль озера, метров за сто, тянулась закрученная непреодолимой спиралью колючая проволока. Спираль вытягивалась из леса и упиралась прямо в бок этого металлического здания, похожего на авиационный ангар.

– Там уже «зона»? – со сжавшимся сердцем спросил Ремезов.

– Да, – сурово сказал Игорь Козьмич и, видно, решил окончательно настроить Ремезова на роковой лад, чтобы тот ясно представлял обстановку. – Там, на берегу, начинается тот свет… граница жизни и смерти, – и, подождав недоуменного взгляда Ремезова, спросил, – Видишь те шарики?

Он указал на странные сооружения, похожие на зрелые темные грибы-дождевики величиной с железнодорожную цистерну.

– Лазерные установки, – объяснил Игорь Козьмич. – С локаторами, которые засекают любой живой объект размером с гнуса. Через прямую линию между установками не пройдет никто. Установки стоят по всему периметру зоны. Зона – под защитным колпаком высотой в пятьдесят метров. Установки улавливают инфракрасное излучение, таким же излучением поражают цель.

Всю ностальгию как-то разом отшибло – и вместо нее образовалось тяжелое и бесцветное чувство… Ремезов видел озеро, как сквозь толстое бронированное стекло…

От «ангара» в глубь зоны тянулся полупрозрачный коленчатый рукав.

– Это выходной отсек, – пояснил Игорь Козьмич.

Из «ангара» появился человек в белом халате, белой шапочке и пластиковых, почти бесформенных бахилах. Весь в веснушках, с рыжими ресницами, он казался гораздо моложе своих лет, хотя и видно было, что ему за сорок. Он поздоровался с радостным, прямо-таки счастливым выражением на лице.

– Доктор Ремезов, Виктор Сергеевич, – представил директор своего однофамильца. – Негласно считайте, что он главный эксперт по пашей проблеме.

Ремезову показалось, будто он проглотил что-то очень вкусное и весьма сытное… Эх, медные трубы!

– Очень рад! – сиял сотрудник Игоря Козьмича, пожимая руку. – Я вашу диссертацию почти наизусть знаю…

Ремезова повели в «ангар» – и вскоре он, завертевшись в потоке непривычных и в то же время знакомых по далекой жизни впечатлений, словно превратился в сомнамбулу. Мгновенно переодетый в белое, отдающее неживым духом особенно тщательных дезинфекций, он целый час пытался выдержать напор информации, рассеянно отвечал на вопросы. Потом пришел – тоже весь в белом – Игорь Козьмич и увел его в пустое и тихое помещение с диванами и репродукциями левитановских пейзажей на стенах.

– Что скажешь? – начальственно, почти грозно спросил он.

– Игорь Козьмич, уволь, у меня уже голова трещит, – развел руками Ремезов. – Я давно одичал в лесу…

– Ладно, не сердись, – заметив свой привычный, но не подходящий к месту тон, мягче и спокойней заговорил Игорь Козьмич. – Сегодня туда идти уже поздно… Отоспишься, поразмыслишь на досуге… А там вместе обсудим.

– Игорь! – собрался с духом Ремезов. – Я тебя не понимаю. В лесу десять лет сидел. Какой я, к свиньям, «эксперт»! Ты же прекрасно понимаешь: три года не поработаешь – и все, полная деквалификация! А мой срок – десять лет…

Игорь Козьмич улыбнулся – очень по-дружески.

– Это, старик, в тебе играет гордыня, – проговорил он. – Ты все приглядываешься, сравниваешь… Все для себя гирьки на весы подбираешь. Может, поэтому ты и на Алтай удрал?

– Может, – честно признался Ремезов.

– Значит, я знаю тебе цену лучше, чем ты сам. Ты, Витя, – тугодум, но гениальный тугодум. У тебя мозги – как ледокол. Движутся медленно. Ни черта ты не понял, что у нас здесь происходит… Мы же уперлись в стену… Считаешь, что стал дилетантом? Вот и хорошо – как раз дилетант нам и требуется теперь, но хорошо подкованный дилетант…

– Игорь! – помолчав, сказал Ремезов. – Я не вижу никакой опасности… И это почему-то пугает меня больше всего.

Игорь Козьмич сразу изменился, посмотрел на Ремезова хмуро.

– Ясно, – неопределенно сказал он. – Пойдем, я тебя представлю остальным.

Половину «ангара» занимали военные, управлявшие инфракрасным «колпаком». Здесь все было, как на пограничной станции ПВО.

Немного погодя Ремезов с Игорем Козьмичом вышли из «ангара». Долгие северные сумерки продолжались. Небо, казалось, стало еще светлее, бесцветнее, но этот свет совсем не доходил до земли. Над лесом, в слабой зелени гаснущего заката, висело тонкое, но плотное и непрозрачное, пепельного цвета облачко. На фоне сумрачного леса ясно мелькнул какой-то красноватый огонек. Ремезов заметил это, и у него по спине побежали мурашки.

– Что это было? – спросил он.

Игорь Козьмич, пожал плечами.

– Могла быть птица… – мрачно сказал он.

Утром их разбудил лейтенант. Виктор Ремезов проснулся с таким чувством, будто оказался в подводной лодке или на космическом корабле. Они молча умылись, молча поели, потом им принесли комплекты нижнего шерстяного белья. Потом они очутились в глухом помещении, залитом матово-фиолетовым цветом. В нишах Ремезов увидел скафандры, похожие на те, что используют для пожарных работ в особо опасных условиях нефтяных разработок, химических производств – ослепительно белые, с массивными кубическими головами, с квадратными зеркальными экранами для обзора. Ему помогли облачиться, и скафандр оказался совсем легким, почти не сковывающим движений.

– Не забывай про микрофон, – услышал он у самого уха. – Говори тихо, а то оглушишь… И дыши спокойно. Там обычный респиратор с особыми фильтрами.

Лейтенант… впрочем, Ремезов сразу запутался, кто из них и каком скафандре… кто-то из них – лейтенант или директор – поднял руку и нажал на кнопку в стене. Двери раскрылись, пропуская в узкий тамбур, потом сомкнулись за спиной. Потом растворились двери впереди, пропуская в новый тамбур. Так, миновав три шлюза, они вышли в полупрозрачный рукав. Игорь Козьмич с лейтенантом несли впереди блоки портативной лаборатории.

На выходе из рукава ожидал приземистый армейский везде ход. Здесь Ремезов немного замешкался, озираясь по сторонам Теперь он стоял по другую сторону незримой и беспощадной границы – в «зоне», под «колпаком». Ремезов взглянул на озеро и вообразил себе мальчишек, сидящих с удочками на каменном мысу… Ом представил себе, как вытаращились бы мальчишки на пришельцев в сверкающих и страшных своей медвежьей массивностью скафандрах.

«Ну вот, русские вернулись с Марса», – грустно подумал он.

Ремезову помогли забраться в вездеход. Проглотив «марсиан», железное создание вздрогнуло и сорвалось с места.

Выехали снова к озеру в каменной оправе и остановились у здания, похожего на столичный универсам. Это место тоже было знакомо и тоже беспощадно переустроено.

– Мы задумали тут международный исследовательский центр.

– На берегу пустынных волн, – угрюмо съязвил Ремезов. – По соседству Лемехово… Чудеса!

Игорь Козьмич повернулся к нему зеркальным экраном.

– Вот именно, – погодя, сказал он без обиды. – Все шло, как по маслу. Французы и японцы помогали. Для них тут экзотика. Короче, обоюдная выгода. По ту сторону, обойдем – увидишь, коттеджи, сауна, бар. Даже свой кегельбан есть… Пошли.

Лаборатории тоже напоминали Ремезову космический корабль. Работать на такой аппаратуре когда-то можно было только во сне, насмотревшись после ужина выставочных проспектов.

– Тебя не хватает, – сказал Игорь Козьмич. – Докторскую сделаешь за год.

– Сегодня и начну, – усмехнулся Ремезов.

Часа четыре они работали молча… Ремезов задал только три вопроса. Сначала он спросил о дезинфекции вивария, потом ему понадобились свежие членистоногие, и Игорь Козьмич выходил за уловителем. Наконец в третий раз, связывая логическую цепь размышлений, Ремезов подумал о штаммах вирусов, развивающихся в нейронах млекопитающих, и задал вопрос о симптоматике заболевания.

– Практически без симптомов, – ответил Игорь Козьмич. – «Оранжерейные» гибриды, формы очень неустойчивые.

– Подожди… – вдруг вспомнил Ремезов. – Была такая неожиданная работа Теффлера и Изуцу. Они отмечали при заражении крыс мгновенное угасание условных рефлексов после перовой же отмены подкрепления пищей…

– Я помню, – без особого интереса ответил Игорь Козьмич. – Всего одна статья. Подтверждений не было.

В «зоне» Ремезов не пришел к новым выводам.

– По-моему, ты все же перестраховался, – сказал он Игорю Козьмичу. – Странно… Ты не похож на перестраховщика. Совсем не похож.

– Да? – рассеянно откликнулся Игорь Козьмич. – Сам голову ломаю, какой дьявол дернул такую панику поднимать. Лемехово, правда, под боком. Но там и кошек-то почти не осталось… Пойдем, – позвал он, – покажу тебе наш «академгородок».

На краю высокого соснового бора стояли коттеджи, своим видом сразу предупреждавшие о международном значении выстроенного в глубинке филиала ИКЛОН АН СССР. Дальше, за коттеджами среди деревьев, виднелись еще более степенные дома, дачи генеральского, академического, артистического пошиба.

– А там что? – обратил на них внимание Ремезов.

– Там наши дачи, – ответил Игорь Козьмич. – В частности, моя и моего предшественника.

У Ремезова открылись глаза. Так вот каким ветром занесло этот международный центр в лес, к Лемехову! Ремезов знал академиков, которые добивались строительства институтов и научных центров поблизости от своих дач, и порой – с сокрушительными экологическими последствиями в местном масштабе. Да что там институты! Целые отрасли науки, получавшие модные, гибридные наименования – создавались, утверждались в руководство новоиспеченному корифею или сыну корифея, испеченного и вышедшего в тираж несколько раньше.

– Ясно, – сказал Ремезов. – Международный центр, говоришь? Новые Васюки… Ты, Игорь, – метафизик.

– Отнюдь, – отказался Игорь Козьмич. – Я как раз вульгарный материалист. Все должно быть удобно, под руками…

На просторной террасе стояла светлая деревянная мебель, элегантно стилизованная под крестьянский быт: обеденный стол и скамейки. На стене висела весьма высокого качества – видимо, импортная – репродукция картины Босха – членистоголовые уродцы, круглые, рогатые горы над лугами и лесами… Игорь Козьмич раскрыл дверцу холодильника.

– Только завез датского пива и сервелата… Все пропадает, – с досадой проговорил он. – Ну и черт с ним!

– Неплохо устроился, – оценил Ремезов. – Небось международные симпозиумы на дому собираешь?

– Секцию собирал как-то, – вполне непринужденно, без зазнайства признал Игорь Козьмич.

Игорь Козьмич рассказывал без тени хвастовства. Он быстро освоился в новой жизни, не выглядел в ней нуворишем… и говорил с открытой, доверительной непосредственностью, показывал свои палаты с достоинством не выродившегося, не поиздержавшегося разумом отпрыска боярского рода.

– А я, веришь ли, временами тебе сильно завидую, – с мечтательным вздохом сказал Игорь Козьмич. – Думаю иногда, а не бросить ли все к чертям, не махнуть ли… к тебе на Алтай. Тихо, горы, к Шамбале поближе… Организовать там эпидемиологическую службу по последнему слову. Тебя – главврачом, а? Крепкое дело, и результат всегда виден; люди на улице здороваются. Меня всегда к земской медицине тянуло, да все как-то за ближайший кусок хватался.

– Зато город заложил, – заметил Ремезов. – И отсель грозишь шведу.

Презрение к «дачному академику» улетучилось: что-то вдруг жалкое появилось в этой неуклюже сгорбившейся «снежной бабе».

Когда заперли дверь и спустились на тропинку, Ремезов подождал, пока Игорь Козьмич повернет к институту, и сказал:

– Ты мне, Игорь, главного не показал.

– Чего? – Остановившись, скафандр неловко повернулся.

– Лемехово… Ты думаешь, зачем я сюда напросился?

Сверкая на солнце, как арктический торос, скафандр стоял в зеленой траве неподвижно. Наконец скафандр пошевелился.

– Больше двух километров… – послышался голос Игоря Козьмича, и по этому предупреждению Ремезов понял, что однофамилец принял вызов. В наушниках что-то щелкнуло, и голос Игоря Козьмича позвал: – Станислав, слышишь нас?

– Слышу, Игорь Козьмич, – откликнулся лейтенант.

– Часа через два захвати нас из Лемехова.

– Так я подброшу, Игорь Козьмич! – удивился лейтенант.

– Не надо, Станислав, спасибо. У нас по дороге дела.

Они обогнули озеро и поднялись в заозерный лес, уже другой, полный не сосен, а дремучих елей с низко отвисшими толстыми ветвями в лохматых рукавах серых лишайников. Ветви опускались в густую рябь высоких папоротников.

И вот на высоте пологой горы лес распахнулся сразу настежь – и внизу встала, вся целиком, родная картина. Темные, грузные, с высокими слепыми окнами избы Лемехова, Само-озеро, сбившиеся у мостков, как осенние листья, лодки, провалившиеся в прибрежный бурьян бани… на том берегу, усеянном голыми и белесыми, как кости, бревнами, – такие же дома Быстры, из которых – это видно было издалека – только два или три были покинуты недавно, а остальные уже не одну зиму стояли остывшие. Ремезов глянул на левый угол Лемехова, за Бочарную Слободку: валуны виднелись, а раздвоенная береза с канатом на толстом черном суке сгинула…

Ремезов с трудом перевел дыхание, даже успев испугаться, что в скафандре кончается кислород… Потом вспомнил, что дышит воздухом снаружи. Он смотрел на Лемехово, и снова вместо грустных и светлых воспоминаний представлялось ему, как снизу увидели бы на горке их, двух появившихся из лесу «марсиан»: как охнули бы женщины, обронив с мостков в воду белье, как высунулись бы в окна, приложив к бровям руки, старики, как заметались бы с ошалелым лаем собаки, как пустились бы наутек к домам, к матерям ребята, и девчонки визжали бы, волоча ревущих малышей и не поспевая за братьями, уже пропавшими во дворах…

Но деревни стояли в безмолвном оцепенении, не пугаясь ничего и не радуясь ничему, с мертвым безразличием принимая любое нашествие. И тогда Ремезов подумал, что они – вроде космонавтов, вернувшихся спустя тысячелетия, когда на Земле уже не осталось никого.

– Пойдем через кладбище, – предложил Игорь Козьмич.

Ремезов весь встрепенулся – даже кровь ударила в голову: все, что видел, вспомнил – до жердочки, до кустика, а кладбище, скрытое молодым лесным подростом, забыл.

Они перешли через ручей, перевалили через вспаханный бугор, и заросшая горцем тропка привела их в кладбищенскую рощицу. Ремезов не был на дедовских могилах больше десяти лет. Не был – как забыл. Теперь было стыдно и виниться, говорить про себя или шептать всякие покаянные слова… Лучше уж просто постоять так – может, простят. Сам себя не простишь, хотя и терзаться постоянно от такой вины не станешь…

Однофамильцы, ученые Ремезовы, были первым чисто городским поколением в двух родах. Их отцы до армии росли в Лемехове, а потом канули в городах, так что сыновья отцов были связаны с деревней только их рассказами и еще – летними каникулами. Но и летних месяцев хватило, чтобы душа пустила в Лемехове тонкие, нежные корешки.

Виктор Ремезов был поздним ребенком, свою бабку он не застал, а деда последний раз видел – с рубанком и желтыми стружками в бороде, – собираясь в первый класс. Родители Ремезова прожили меньше деревенского поколения, за их городскими могилами ухаживала старшая сестра Ремезова, и сам он помогал ей недавно, прошлой осенью… Могилы деревенских Ремезовых были ухожены, оградки заново покрашены, палая хвоя выметена.

– Я покрасил весной и у твоих, и у своих, – раздался голос Игоря Козьмича. – А убирает здесь соседка, Марья Андреевна… Ты помнишь соседку-то? Все моего отца ругала за то, что у нас баня в озеро съехала… Ей уже за восемьдесят. Но бойкая, спуску не даст. Под пасху за мной прямо в институт притопала… Когда, говорит, ограду поправишь, ирод?..

Игорь Козьмич распахнул калитку у своих стариков, осторожно вошел, боясь пропороть скафандр об углы оградки, и, наклонившись, отбросил в сторону лежавшую на холмике сухую ветку.

– Ну… пойдем? – предложил он. – Как раз успеем по деревне пройтись – и лейтенант на своем танке примчится.

Ремезов хотел попросить подождать еще немного, но молча повиновался: сколько ни стой теперь, все равно не оправдаешься, не возместишь десятилетнее, а в сущности, тридцатилетнее, копившееся со школьного возраста беспамятство.

От кладбища пошли по дороге к деревне.

– Твой дом еще стоит, – сообщил Игорь Козьмич. – Мы его немножко подремонтировали. А старый шифоньер, ты уж не ругай, я старухе Глазычевой отдал. Она давно на него заглядывалась. Говорит, еще в войну у твоей бабки за телка выпрашивала. Брать теперь не хотела, но я уж соврал, что твоя сестра велела отдать.

Они стали обходить дом предков Игоря Козьмича – и замерли, как громом пораженные… На соседнем огороде медленно копала картошку пожилая женщина в телогрейке, подпоясанной передником, в резиновых сапогах, в темном шерстяном платке, замотанном, как в холод и ветер, вокруг головы.

– Мать честная! – воскликнул, приходя в себя, Игорь Козьмич. – Да это же тетка Алевтина! От нее кучка золы должна была остаться… еще за три километра отсюда…

Тетка Алевтина, не оглядываясь, подвинула поближе к ногам почти уже полное ведро. Доктора Ремезова вдруг потянуло прыснуть со смеху, но он успел сдержаться.

– Алевтина Павловна! – крикнул Игорь Козьмич. Растерявшись, он уже не соображал, что кричит в скафандр, а снаружи его неслышно.

Тетка Алевтина с трудом, в два приема, разогнула натруженную и, видно, больную поясницу и, одернув края платка у висков, невзначай оглянулась… Она медленно повернулась к пришельцам, точно не сама, а кто-то механически взял ее за плечи и повернул. Лопата, постояв чуть-чуть, повалилась на грядки. Руки у тетки Алевтины бессильно опустились и повисли, и сама она как будто стала слабеть и оседать… В глазах ее был не испуг, а покорная обреченность… так, наверно, смотрит женщина, уже смирившаяся с мыслью, что ее вот-вот убьют.

Ремезову показалось, что она шепчет «свят, свят», а в руке уже нет воли перекреститься. И в этот миг ему вдруг сделалось невыносимо тошно, он стал задыхаться, чувствуя, что больше ни минуты не сможет прожить такой поганой жизнью, и судорожно нащупывать какие-то выступы, петельки, застежки под шлемом, и вдруг ему удалось что-то потянуть или отогнуть и резко, со злостью откинуть шлем назад, на лопатки.

– Алевтина Павловна! – вскрикнул он, захлебываясь живым, не пропущенным через фильтры воздухом. – Это же я, Витька!

У тетки Алевтины поднялись руки, она улыбнулась растерянно, снова обмерла, снова улыбнулась – и уже зарадовалась, стала отходить от испуга, торопливыми движениями распустила на голове платок. Ее, видно, бросило в жар.

– Ой, батюшки мои! – наконец в голос ахнула она. – Ой, Витька! Страсть-то какая… Да откуда ж ты?.. А я-то ж со страсти такой и не признала сразу.

Ремезов стоял, покачиваясь, дышал глубоко. Из-за спины, из шлема, доносились отчаянные возгласы Игоря Козьмича, но слова только клокотали, булькали в шлеме, как в закрытой кастрюле, и Ремезов еще больше радовался от того, что их нельзя разобрать.

– Ой, Витя-то, вернулся… А я уж думала, живой меня не застанешь, – причитала старенькая уже тетка Алевтина. – Да подойти-то к тебе хоть можно?

– Подойдите, конечно… Живой я… Да я сам подойду. – У Ремезова ком подкатывался к горлу, голос срывался, и мутнело, дрожало все в глазах.

Тетка Алевтина, вытирая руки о передник, двинулась навстречу, неуклюже перешагивая через грядки. Она хотела было обнять Ремезова, да испугалась испачкать белоснежный скафандр.

– Витя… вон какой вернулся ты, космонавт…

– Да уж не дай бог кому так вернуться, – пробормотал, себя не слыша, Ремезов.

– Такой же, – радовалась тетка Алевтина. – Не изменился нисколь. Мальчишкой остался… Семья-то хоть есть?

– Эх, Алевтина Павловна, – отмахнулся Ремезов. – Бестолково живу. Нечем хвастаться.

– На могилки-то ходил?

– Ходил, ходил, – торопливо кивнул Ремезов.

– Вот это хорошо. Не забывай стариков, как приезжаешь… К ним наперво иди.

– Сами-то как здесь? Не болеете?

– Да что болезни, – вздохнула тетка Алевтина. – Старость одна – вот всем болезням и лекарство, и оправдание… А у нас-то вон видишь… явление какое…

Тут Ремезов спохватился.

– Алевтина Павловна, так ведь сюда ходить нельзя!..

– Я-то знаю, что нельзя, – с виноватой улыбкой проговорила она. – Ты уж не сердись на бабку. Глупая она, картоху ей жаль. Вот думала все: комар этот чумной не станет же картошку в земле кусать, заражать, а я как-нибудь закутаюсь да побегу, он и не догонит… а и догонит – отмахнусь, силы еще найдутся – от комара-то… Девками-то вон в каких платьицах сидели, и нипочем, веток наломаем, разгоним… Да и колеет нынче комар, стынь-то какая теперь по ночам…

Позади послышалось какое-то движение, и Ремезов, оглянувшись, ошеломленно заморгал: Игорь Козьмич тоже откинул шлем и стоял красный, взлохмаченный, похожий на мальчишку.

– Ой, батюшки мои! – всплеснула руками тетка Алевтина. – И Игорек тут… Ну, все Ремезовы сошлись – праздник Макарыча одного пригласить забыли. Ох и ругаться начнет… не догадались ко встрече чекушечку взять…

Веселье тетки Алевтины было, однако, немного болезненным, с дрожью, немного истерическим.

– Ну, задали вы нам делов, Алевтина Павловна, – удалось Игорю Козьмичу выговорить строго, начальственно.

– Кузьмич, Кузьмич, не серчай больно… Ну, штрафуй хоть, ежели порядок у тебя такой, – не перестав улыбаться, завздыхала тетка Алевтина. – Не утерпела. Жалко огород-то…

– Я обещал вам: зимой вернетесь… Ну потерпите хоть раз. Выбью я вам грузовик картошки, прямо к дому подвезут…

Тетка Алевтина опустила глаза и подняла их уже на доктора Ремезова, ожидая от него участия и поддержки.

– Одно ведро-то хоть можно забрать? – уже тихо, не надеясь на позволение, спросила она Ремезова.

Ремезов вдруг весь ослаб и вяло развел руками:

– Не я тут командую, тетя Алевтина.

От леса донесся гул, и Ремезов увидел, что к озеру с горки мчится, подпрыгивая, вездеход.

Уже в вездеходе Игорь Козьмич спохватился и накинулся на тетку Алевтину с вопросом:

– Как же вы пробрались сюда?

– А по Синькову болоту, – боязливо улыбаясь, отвечала тетка Алевтина.

– Там тоже щиты на каждом шагу: не ходить – убьет… Вы же там сгореть должны были… Вот бы у нас история началась…

– Так я уж там пригляделась, Кузьмич. Мне Макарыч разобъяснил: главное – суметь ленточку перешагнуть…

– Какую еще ленточку? – опешил Игорь Козьмич.

– Да вроде как порожек… Я такое место разыскала, где две сухостойные лесины лежат вроде колеи – как раз через ленточку ту. Я и догадалась: животом-то легла и проползла.