Текст книги "Второй выстрел"

Автор книги: Вера Белоусова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц)

ГЛАВА 5

А занят я был вот чем: я утешал Ольгу. Она позвонила мне дня через три после похорон и попросила заехать. Почему именно меня – не знаю, могу только догадываться. С некоторой точки зрения, я был последний человек, которого следовало приглашать в такой ситуации… Хотя… приглашать всех прочих рыцарей тоже было совершенно невозможно. Ну кто из них захотел бы разделить с ней ее горе? А я, по крайней мере, имел непосредственное отношение к тому, кого она любила. И потом, у меня довольно мягкий характер… В общем, все это гипотезы, а факт остается фактом: она позвала именно меня и, когда я приехал, заговорила со мной так, словно подразумевалось, что я все знаю и наверняка ей сочувствую. В этом была какая-то беззастенчивость – как будто я сам не был влюблен в нее, а ее возлюбленный не был моим отцом… Но Ольге было не до психологических тонкостей – она лихорадочно искала соломинку, чтобы ухватиться. Что касается меня, то мои чувства совершенно переменились…

Эта перемена меня и самого удивила. Конечно, эта Ольга не имела ничего общего с той, которую я привык видеть раньше. Эта Ольга была тихая, заплаканная и напуганная. Весь лоск куда-то соскочил, повелительные интонации и уверенные манеры куда-то подевались. Но человек-то ведь остался… Я вдруг с изумлением обнаружил, что не испытываю к ней никаких чувств, кроме, разве что, жалости… Выходит, я был влюблен не в нее, а в эффектную оболочку? Ведь это примерно то же самое, что влюбиться в Одетту, а потом разлюбить ее лишь за то, что дома она ходит без пачки и моет посуду… Получается, что я был круглый дурак!.. Ну да ладно, не в этом, в конце концов, дело… И все же я чувствовал себя с ней повязанным и не мог не откликнуться на призыв о помощи. Расстановка сил полностью переменилась. Раньше я был для нее ребенком, сопливым воздыхателем, которого не стоило воспринимать всерьез. Теперь я словно внезапно повзрослел, а она превратилась в ребенка. Бог ты мой, как я был бы счастлив каких-нибудь несколько дней назад!..

Между прочим, когда я к ней ехал, я еще этого не знал. Я хочу сказать – не знал, что на самом деле я ее не люблю. Я думал, что просто отупел от пережитого потрясения, а увижу ее – и все встанет на свои места. Я даже извлек по такому случаю из шкафа новую рубашку… А на самом деле, все это один только морок. Петух прокричал… и все.

Итак: она позвонила, и я к ней приехал. Тетки не было дома, и никого из посторонних тоже не было. Ольга вышла мне навстречу в темно-коричневом платье с глухим воротом, хотя было довольно жарко, страшно бледная, с распухшими веками. Не говоря ни слова, она взяла меня за руку и повела в «диванную». Окна были почему-то плотно зашторены, над диваном горело бра. На диване лежала обложкой вверх раскрытая книга. Я бросил на нес взгляд – это был «Фауст». Ольга и Гёте – это как-то плохо совмещалось, что-то тут было не так… Я перевел взгляд на Ольгу.

– Почему ты так смотришь? – спросила она после секундной заминки. – Из-за книжки? А я все читаю, читаю… Хочу понять…

– Что понять? – замирая, переспросил я.

– Он получил открытку, – сказала она вместо ответа. – Ты знаешь?

– На «Фауста»? Знаю, – сдерживая нервную дрожь, проговорил я.

– Ну вот… Знаешь, он ведь был у меня в тот день… в последний… перед театром, – сообщила она без тени смущения и вообще безо всякого выражения.

Я промолчал.

– Он нервничал… – продолжала она. – Он очень нервничал. Швырнул эту открытку на стол и сказал: «Намекают, что я связался с дьяволом! Так оно и есть! Вызвал черта из преисподней, выпустил джинна из бутылки… Только вот кто намекает? Те или другие? Зря беспокоятся! Как выпустил – так и загоню обратно!» Знаешь, – она подняла на меня сухие, воспаленные глаза, – у него была привычка говорить как будто со мной, а на самом деле – с самим собой. Он при мне думал. Сидел рядом… после всего… и рассуждал вслух. Или когда мы гуляли…

Насчет «после всего» можно было и помолчать. Но я сказал себе, что не стоит обращать внимания – теперь это уже не имеет значения. А вот насчет черта – или джинна – как раз имеет…

– Погоди, – сказал я. – Ты говоришь: «черта из преисподней», «джинна из бутылки»? Это что же, выходит, он сам был с ними связан, с этими асфомантами? Так, что ли?

– Похоже на то, – кивнула она. – Знаешь, об этом ведь поговаривали. Я много раз слышала, в разных местах… Однажды Юра с Андреем это обсуждали – здесь, у меня. Конечно, когда меня не было в комнате. Я случайно услышала. И тебя тогда тоже не было… А помнишь, в другой раз они говорили: кто-то ими командует – кто-то умный и знающий…

– Ничего себе… – пробормотал я. Может, кто и был в курсе, но для меня это была полная неожиданность. – Ну хорошо, допустим… А открытка – от кого? И зачем? Сообщить ему, что он связался с дьяволом? А то он сам не знал! Знал, как видим. Предостеречь? Напугать?

– Не знаю… – она горестно покачала головой. – Вот я и читаю, все читаю и читаю… Думала – вдруг пойму… А толку никакого… И знаешь что? – она широко раскрыла глаза и почему-то перешла на шепот. – Я боюсь!

– Ты? – удивился я. – Чего ты боишься?

– Мне кажется, меня тоже убьют…

– Да ты что?! – я пришел в полное изумление. – Ты-то здесь при чем? Это же политическое убийство! Никакого отношения…

– Ты что, Володя? – она посмотрела на меня с удивлением. – Ты что, забыл?

И вправду забыл… Я забыл, что история со вторым выстрелом, которую следственным органам, между прочим, на удивление долго удавалось хранить под спудом, на днях все же стала достоянием публики и распространилась с неслыханной быстротой. Конечно, и Ольга об этом узнала. Так что разговоры про политическое убийство не успокаивали. Это я настолько погрузился в размышления об отце и асфомантах, что о втором выстреле почти забыл. И вообще – я как-то не до конца в него верил, что ли…

– Предчувствие у меня… – прошептала она. – И тут… про эту… про Гретхен… – она указала на книгу.

«Здрасьте, пожалуйста – Гретхен! – пронеслось у меня в голове. – Ни за что не поверю, что отец у нее был первый! И вообще – что за бред! При чем здесь Гретхен?!»

– Чепуха все это! – мрачно сказал я. – А вот открытку эту хорошо бы отнести куда следует… Куда он ее дел, не знаешь? Выбросил?

– Нет, – ответила она. – Не выбросил. Она здесь. Сейчас принесу.

Она вышла и через минуту вернулась с той самой открыткой. Тем временем меня осенила новая идея.

– Слушай, – сказал я, – а ведь странно… Как это можно было так подгадать, чтобы открытка пришла из магазина ровно в тот день утром? Ну-ка дай мне ее!

Я взял в руки кусочек желтого картона, взглянул на него повнимательнее и поразился нашей всеобщей ненаблюдательное™. Ну как можно было не заметить того, что под самым носом! Ну отец-то ладно – он был слишком взбудоражен, но мы-то куда смотрели?!

– Глянь-ка, Оля, – сказал я. – Ведь это подделка. Здесь нет штампа книжного магазина. Погоди-ка… И когда же ее отправили? Все верно! За два дня до спектакля, чтобы она пришла как раз вовремя… И кстати, открытка напечатана, хотя обычно их пишут от руки. Типичная липа! Но зачем, зачем?! И кто?

– Наверное, эти… асфоманты. Сами и послали… – Ольга пожала плечами. Теперь ее куда больше занимал другой вопрос. – Как ты думаешь, кто был второй?

– Не знаю… – сказал я. – Понятия не имею!

– А я думаю, – медленно проговорила она, – это из-за меня…

– Почему из-за тебя?

– А помнишь, я спросила про преступление? Тогда, вечером – помнишь? Ты думаешь, они шутили: Матвей, Андрей этот?

– Ну, я не знаю, – растерялся я. – Может, и не шутили, только при чем здесь это?

– А вот при том… Они его ненавидели. И меня… Ты думаешь, они меня любят? Они меня ненавидят с тех пор, как… Меня многие не любят…

В упорстве, с которым она тянула одеяло на себя, было что-то маниакальное. Суперэгоцентризм? Или, может, она знала что-то такое, чего я не знал?..

Я успокоил ее, как мог, пообещав приехать в ближайшие дни, и отправился восвояси, унося открытку в кармане. Казалось бы, мне с этой открыткой был прямой путь в компетентные органы. А я колебался. Меня смущали слова Мышкина о том, что асфомантами занимаются «другие люди». В угрозыск я бы, наверное, пошел, а в спецслужбу меня не пускала историческая память. Словом, открытка еще на несколько дней осталась у меня в кармане. Пока я соображал, что с ней делать, мне отчетливо припомнилась сцена, разыгравшаяся после ее получения. Я вспомнил полуистерические расспросы отца, спокойную реакцию матери и кое-какие ее реплики. И тут я понял, что есть вопрос, который мне необходимо задать ей немедленно.

Немедленно не получилось. Матери не было дома. Я с трудом дождался ее прихода. Потом пришлось подождать еще немного: мой вопрос следовало задавать с глазу на глаз. Наконец, удобный момент настал. Мать взяла какой-то журнал и уютно устроилась в кресле, возле торшера. Она заметно осунулась за последние дни… На какую-то минуту я засомневался – стало жалко нарушать ее покой. И все-таки я должен был выяснить…

Я набрал побольше воздуху и приступил.

– Мама, скажи, пожалуйста, – тут мне пришлось откашляться, потому что голос сел, – почему ты в тот день сказала ему: «Если боишься – не ходи»? Ты что-то знала? Ты его подначивала?

Мать закрыла журнал и медленно подняла глаза.

– Нет, я ничего не знала… Я ведь еще тогда сказала тебе, что ничего не знаю. Я просто чувствовала, что он боится. Знаешь, когда люди долго живут вместе, независимо от их отношений…

– Да-да, – в нетерпении перебил я, – понятно. Вот про то и речь… Как ты могла сказать эту фразу? Ты же знала, какой у него характер! Ты же знала, что после твоих слов он пойдет туда обязательно!..

– Тут ты, пожалуй, прав… – задумчиво проговорила она. – Не надо мне было… Об этом я не подумала. Но знаешь что, Володя… – она пристально посмотрела на меня. – Не делай из меня Гертруду – не выйдет. Я не Гертруда, хотя бы потому, – и тут она вдруг совершенно откровенно фыркнула, – что подходящего Клавдия на горизонте не видно…

Мы посмеялись, но как-то невесело.

– Значит, ты ни о чем не догадывалась… – подытожил я.

Тут она ответила неожиданно.

– Знать – не знала, догадываться – не догадывалась… Но вообще что-то в этом роде предчувствовала… Не про тот спектакль, конечно, а вообще…

– Как это? – оторопел я. – Почему?

– Он заигрался, – очень серьезно ответила мать. – Я не знаю, как тебе объяснить… Вообразил себя Господом Богом.

– Ты все-таки что-то знаешь! – воскликнул я.

– Я просто видела, как он общался с людьми. С разными. Нельзя людьми играть… И на этой патетической ноте, Володенька, я вынуждена остановиться. Отправляюсь спать, а то завтра не встану.

Так я и не понял, поверил я ей или нет.

ГЛАВА б

О Соньке я среди всех этих дел напрочь забыл. Осталось только смутное ощущение какого-то непорядка, чего-то такого, с чем следовало бы разобраться, но не сейчас, а когда-нибудь потом, когда жизнь войдет в более или менее нормальную колею. Дело в том, что я был совершенно уверен: уж что-что, а Сонькины странности к истории с отцом никакого отношения не имеют.

Из заблуждения меня вывел Тимоша. История повторилась: он просветил меня на той же полянке и с той же ухмылочкой, с которой в свое время просвещал меня же и еще пяток невинных дураков, откуда берутся дети. По-моему, мы встретились случайно, хотя потом я долго не мог избавиться от странного ощущения, что он специально меня выслеживает, имея на то свои причины.

Он окликнул меня по дороге со станции к Ольгиной даче. Со времени моего прошлого к ней визита прошло два дня. На третий я сказал себе что-то вроде: «Не давши слово – крепись, а давши – держись». Или наоборот? Никогда, кстати, не мог понять, какая тут разница, короче, я стал подумывать, не поехать ли прямо сегодня. Тут, кстати, позвонила сама Ольга и робко – робко! – поинтересовалась, очень ли я занят. Я сказал, что не очень и что как раз собираюсь к ней приехать.

Сейчас я напишу ужасную банальность. В лесу было так хорошо, так тихо и спокойно, что преступления казались выдумкой досужих сочинителей с воспаленным воображением. Признаюсь, стыдно такое писать: на эту тему кто только ни упражнялся – но что делать, если это правда! В общем я шел, поглядывал вокруг, глубоко дышал – и в конце концов, впервые за эти дни, немного расслабился. В таком расслабленном состоянии меня и догнал Тимоша. Он подкрался, как кошка, и похлопал меня сзади по плечу. Я вздрогнул и обернулся. Он стоял передо мной в клетчатой ковбойке, нелепых широких штанах и кедах на босу ногу, приглаживая рукой и без того прилизанные русые волосы, щуря и без того узкие прозрачно-серые глаза.

– Привет, – сказал он. – Закурить не найдется?

Он прекрасно знал, что я не курю. Я покачал головой.

– Что, все еще не куришь? – хмыкнул он. – Ну ты даешь, Володька! Никой черт тебя не берет! Зануда – он зануда и есть. Ничего, погоди, скоро закуришь!

Это прозвучало как угроза. Я не стал выяснять, что он имеет в виду. Мне вообще неохота было с ним связываться. Поэтому я сказал как можно более миролюбиво:

– Закурю – так закурю. Когда закурю – тогда и угощу. Пока, Тимоша, я побежал…

– К Олечке торопишься? – он расплылся в улыбке. – Давай-давай! Дело хорошее… Слушай, – и тут он по своей дурацкой привычке зашипел мне в самое ухо, хотя подслушивать в лесу было некому, – а чего это твоя мамашка с адвокатом советуется?

– С адвокатом? – от неожиданности я остановился как вкопанный. – А ты откуда знаешь?

– А вот знаю! – он прямо-таки захлебывался от восторга. – И еще кое-что знаю. Говорят, твой папаня завещаньице оставил. Вот она и советуется…

– Ну допустим, – сказал я, стараясь сделать вид, что меня это нисколько не занимает. – Допустим, оставил. Допустим, советуется. Ну и что с того, я не понимаю?!

– Не понимаешь? – веселился он. – Что ж ты так! А говорят, он денежки кому-то не тому оставил…

Мне бы заткнуться и уйти, а меня словно кто-то за язык тянул:

– Что значит – не тому?

– А то ты не знаешь?! Не знаешь? А ну-ка напрягись! Олечке оставил, кому же еще…

– Знаешь, Тимоша, – в сердцах проговорил я, – шел бы ты куда подальше. Оставил – так оставил. Что ты всюду лезешь? Тебе-то какое дело?

– Мне-то? А мне про семейку вашу интересно. Про Соньку-то понял хотя бы? Почему она тогда смылась?

Второй раз он заводил этот разговор. Но на сей раз я решил не слезать с него, пока не добьюсь ответа. Тут было два пути: либо схватить его за шиворот и хорошенько встряхнуть – он вообще-то был хлипкий, либо раззадорить, сделав вид, что мне наплевать. Я быстренько выбрал второй путь, исходя из того, что первый никуда от меня не денется.

– Не знаю я и знать не хочу… – сказал я. – Смылась – и смылась. Ее дела… Ты-то что так волнуешься?

– Сейчас и ты поволнуешься… – пробормотал он сквозь зубы. – Ты, Володька, дурак и ничего у себя под носом не замечаешь. Она сбежала, потому что твой папаша ее трахнул…

Тут он, надо сказать, своего добился. Я ухватился за ближайшее дерево, чтобы не упасть.

– Трахнул?! Соньку?! Отец – Соньку?! Да ты с ума сошел!

Это уже решительно ни в какие ворота не лезло! Мое сознание нипочем не желало переваривать эту информацию. Сонька – это ведь как сестра… Под боком с пеленок… И вообще!.. Сонька – это совсем не то!.. Однако пока мое бедное сознание бунтовало, отказываясь воспринимать дикую новость, в него исподволь вползала тошнотворная мысль – и не мысль даже, а так – ощущение, предчувствие – что все это чистая правда. Надо было вспомнить, не видел ли я чего подозрительного. Но теперь, что бы я ни вспомнил, все казалось мне подозрительным… А ведь я ничего не замечал! Как я мог ничего не замечать?!

– Она в него влюбилась, – продолжал Тимоша. – Знаешь, она какая? Она же чокнутая! Всегда была чокнутая, а тут совсем поехала. А он – папаша твой – он ведь всю жизнь… Все, что шевелится… Сам знаешь. Ну и потом, молоденькая, свеженькая… Он ее трахнул и потом еще ей голову морочил, а тут Ольга приехала. Ну и завертелось… А Сонька – она же не дура, она все просекла – насчет Ольги. И смылась. Сбежала от всех вас…

От этого текста меня прямо-таки физически затошнило и захотелось завыть. Я сглотнул слюну и снова спросил его неизвестно зачем, просто чтобы что-нибудь сказать:

– Ты-то что так волнуешься? Тебе-то какое дело?

Он вдруг как-то странно оскалился и уставился на меня совершенно дикими глазами. Бывают такие моменты, когда вдруг без слов все становится ясно. Какая-то искра проскочила между нами, и я понял… Точнее, я вспомнил… А еще точнее, вспомнил и осознал то, что вспомнил. Этот несчастный Тимоша всегда был неравнодушен к Соньке. Она на него, разумеется, плевать хотела. Что же касается Ольги, то тут одно из двух: либо она его заморочила, как всех прочих, либо он шатался к ней из-за своего шпионского любопытства.

Я молча махнул рукой и пошел прочь. Но не тут-то было. Тимоша приберег кое-что напоследок.

– Уже пошел? – крикнул он мне в спину. – Ну иди, иди! А ты знаешь, что она к Ольге таскалась?

Я снова застыл на месте и обернулся.

– Кто – она? Сонька?

– Ну!

У меня вдруг сделалось ужасно тяжело на душе. Передать не могу, как тяжело…

– Не может быть… – тупо пробормотал я.

– Ну вот – не может! Таскалась – я сам видел.

Мне больше не хотелось от него избавиться. Напротив, хотелось спросить: зачем? И что ты еще знаешь? Я больше не сомневался, что он что-нибудь да оставил про запас. Но Тимоша внезапно махнул рукой, повернулся и пошел куда-то – не то к себе на дачу, не то на станцию. А догонять его, допытываться, трясти за шиворот у меня уже не было сил. Я машинально сделал несколько шагов вперед и сел на пень. Мне нужно было время – даже не для того чтобы обдумать, а чтобы усвоить все эти новости. Усвоить – да, именно так… Точнее, пожалуй, не скажешь. Усвоить, то есть сделать своими – то есть смириться с мыслью, что все это теперь станет частью моей биографии. А обдумать я в тот момент ничего толком не мог, хотя честно пытался. Я не задавался вопросом, врет Тимоша или не врет. В принципе вариант вранья был возможен: он мог сочинить всю эту историю про отца и Соньку хотя бы для того, чтобы доставить пару неприятных минут мне и пару приятных – себе… Только что-то непохоже, чтобы он так уж радовался… Что угодно было в его лице – злоба, тоска, ехидство – но никак не радость… Да и не в нем было дело. Мое шестое чувство куда более надежный свидетель, чем Тимошина рожа.

О моральном облике отца я не думал… старался не думать. О мертвых, как известно, aut bene, aut nihil. Тут был типичный nihil. Я пытался разрешить сам с собой другие вопросы, которые мучили меня ужасно. Например такой: знали ли что-нибудь Марфуша и мать? Если вспомнить их странную реакцию на мои расспросы о Соньке, то выходило, что да, знали. Но в таком случае совершенно непонятно, как это Марфуша могла продолжать жить у нас как ни в чем не бывало. Почему она не уехала вместе с Сонькой? Не хотела травмировать мать? Сонька хотела побыть одна и потому не приветствовала ее приезда? А мать? Как же могла мать?.. А что, собственно, она могла?.. Остановить его, помешать? Но как? Что она могла ему сказать? И стал бы он ее слушать? Про Ольгу она, как мы знаем, однажды высказалась – насчет травмы и все такое… Но там все было уж слишком очевидно и в этом смысле – проще. Кроме того, нельзя исключить, что она все-таки ничего не знала… И вот еще вопрос. Если они знали, то говорили ли об этом между собой? Нет, не думаю… Похоже, они все-таки толком ничего не знали. При Сонькиной скрытности… Наверное, мелькали какие-то догадки, подозрения – настолько смутные, что их неловко было облекать в слова. Не знаю, не знаю… И потом это второе сообщение – о том, что Сонька ходила к Ольге… Мне самому казалось странным, что этот факт поразил меня едва ли не так же, как новость про отца и Соньку. Я сам не мог понять, что со мной творится. Конечно, это действительно было странно. Что она там забыла? Зачем было зуда ходить? Выяснять отношения? Просить, чтобы та уступила? Ни за что не поверю! Это совсем, совсем не похоже на Соньку. Хотя, с другой стороны – что я о ней знаю? Если она, как говорит Тимоша, «совсем поехала»? Мало ли что с ней могло произойти за последнее время! Я-то вообще был слеп, как крот. Ну хорошо, странно, непохоже на Соньку – допустим. Но почему этот факт так меня угнетает? Почему мне от этого так нехорошо? Минуты три я ломал голову над этим вопросом, а потом плюнул. Все равно ничего нельзя было понять, не зная, зачем ее туда понесло. На этот вопрос могла ответить только Ольга. Надо было собраться с духом и спросить.

Третье Тимошино сообщение – про адвоката и завещание – не произвело на меня особого впечатления. На отцовские деньги мне было глубоко наплевать, я никогда не считал их своими и никогда на них не рассчитывал – и вовсе не потому, что я такой бессребреник. Я совсем не прочь заиметь много денег и надеюсь со временем их заработать. Заработать – подчеркиваю, – чтобы это были мои деньги, а не унаследовать от отца, которого я… Впрочем, бог с ним. Я ведь решил не говорить на эту тему. Nihil.

Что же касается адвоката, то мало ли о чем мать могла с ним советоваться. Когда кто-нибудь умирает, всегда возникают какие-то юридические дела. Словом, эту информацию я в тот момент проигнорировал, и ничего-то ровным счетом меня в ней не задело. Я посидел-посидел, а потом встал и направился к Ольге.