Текст книги "Второй выстрел"

Автор книги: Вера Белоусова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 12 страниц)

ГЛАВА 16

Только что перечитал написанное – и засомневался. Суховато выходит. Никаких описаний – ни погоды, ни природы. Пейзажей нет. Портретов, и тех – раз, два и обчелся. Почему, к примеру, не рассказать, что у Глинки были довольно длинные черно-седые усы, как у запорожского казака, находившиеся в странном несоответствии с толстенными линзами? Ну Гоша – ладно, Гоша был просто смазливый мальчик с картинки, тут писать не о чем… И вообще… У читателя – гипотетического, конечно, – может сложиться впечатление, что в те дни я вообще не жил, не ел, не пил, ничем не занимался – только беседовал с Мышкиным да разгадывал загадки. Вот по этому поводу мне хотелось бы объясниться. Я, конечно, и ел, и пил, и занимался разными вещами – например, ходил в университет, – но не думаю, чтобы это было кому-нибудь интересно. Я ведь не автобиографию пишу и не мемуары. А для детектива лишняя информация, по-моему – только лишняя путаница. Я с самого начала решил писать только о том, что имеет прямое отношение к делу. Может, я и ошибся, а может, и нет – не знаю, не мне судить. Это во-первых. А во-вторых вот что. Я, конечно, много чем занимался, но все-таки и голова моя, и душа постоянно были заняты этой историей минимум на три четверти. Между прочим, в эти дни я впервые завалил лабораторную по биологии – в основном, именно потому, что никак не мог сосредоточиться. Это было как раз после переговоров с Андреями-Матвеями.

Одна вещь меня, впрочем, все-таки несколько отвлекла. Полуобъяснение-полупримирение с Машкой. Я был уверен, что она не простит меня никогда и ни за что: ведь это я исчез, перестал звонить и все такое… При ней давным-давно состоял другой кавалер, у нее вообще не было в них недостатка. В общем, ситуация казалась мне абсолютно безнадежной, и временами я готов был волосы на себе рвать… И вдруг она подошла ко мне сама, как ни в чем не бывало… Уже потом, много дней спустя, я спросил – почему? «А ты бы тогда на себя посмотрел!» – коротко ответила она. Словом, я недооценил женского гуманизма и способности к состраданию. Женского сердца, одним словом. Хорош же я был, если она меня так пожалела, что даже простила!

Из-за Машки я, как ни странно, снова стал думать об Ольге. Я хочу сказать – о ней самой, а не о том, кто ее убил. Хотя это тоже не совсем точно. Я не столько думал о ней, сколько пытался разобраться в себе и понять, что за затмение нашло на меня тем летом. Что-то тут было такое, чего я сам не мог постичь, что-то совсем на меня не похожее, и это не давало мне покоя.

Размышляя об Ольге, я, естественным образом, вспомнил о Леле, о своем обещании «не пропадать» и почувствовал легкие угрызения совести. Неохота мне было ей звонить… а с другой стороны, вроде надо бы… Или не надо… Я подумал, подумал и все-таки позвонил – спросить, не нужно ли чего. Леля немного помялась, а потом сказала: да, нужно – картошки нет, хорошо бы привезти килограммов десять – пятнадцать. На следующий день я заехал на рынок, купил картошки, а заодно и других овощей и отправился со всем этим добром к Леле.

В Ольгиной городской квартире я не был ни разу. Отчего-то мне представлялось, что она должна быть похожа на ту, в которой жили Марфуша с Сонькой. Не обстановка, а сама квартира. Эта, однако, оказалась побольше и получше. Дверь в одну из комнат была плотно закрыта.

– Олечкина… – пояснила тетка, указав на нее кивком головы. – Я туда не хожу. Пол вымыла, пыль стерла – и закрыла. Не хожу. Говорят, надо с вещами разобраться. Не могу пока…

Я предпочел бы отдать картошку и уйти, но это было бы с моей стороны просто бесчеловечно. Поэтому я покорно проследовал за Лелей на кухню, к большому овальному стопу, накрытому развеселой клеенкой. Леля разлила чай и принялась делиться новостями. Я слушал вполуха, говорил: «Угу» и выжидал подходящего момента, чтобы вылезти со своим «мне пора». И вот, когда я совсем уже было открыл рот, она вдруг произнесла фразу, которая зацепила мое внимание.

– Золотые вы мальчики, ей-богу! – сказала она. – Что бы я без вас делала! Без тебя, например, Володечка, дай тебе бог здоровья! Матвей тоже очень помогает. С дачи меня перевез и вообще… Про Витеньку я уж не говорю. Без него бы я в тот день вообще пропала.

Под «Витенькой» явно подразумевался Глинка. Других Витенек среди нас не было.

– В какой – «тот день»? – переспросил я.

– Как – в какой? – удивилась она. – В тот день, в тот самый… Когда Олечку… увезли…

Она отвернулась в поисках носового платка и, не найдя его, промокнула глаза лежавшей на столе бумажной салфеткой.

– Не пойму я, Леля… – снова растерянно переспросил я. – При чем здесь Глинка?

– Как – при чем? – она удивилась еще больше. – Да ты не знаешь разве? Ведь как оно тогда все было?.. Я приехала… увидела… – стою, кричу, зову на помощь, а кого зову – не знаю, и что делать – не знаю. Ужас такой!.. И тут как раз дверь открывается – Витя приехал. Случайно зашел, просто в гости, повидаться… А у нас такое!.. Ну он, конечно, сразу – к телефону и позвонил в «скорую», прямо в свою больницу. Ее прямо туда и отвезли. И сам он с нами поехал.

«А машины не было, – мелькнуло у меня в голове, – Не приехал он, а пришел пешком, бродил где-то в окрестностях. Или я проглядел? Мог и проглядеть: ничего, кроме «скорой», не видел – с перепугу…»

Машина тут, впрочем, была не самое главное. Тут вырисовывался сюжет, куда более занимательный…

– Почему к нему в больницу? – спросил я, все еще предполагая, что она что-то путает. – Он ведь психиатр…

– Ну да, психиатр. В городской больнице, в психиатрическом отделении, – кивнула тетка и снова промокнула глаза. – Тех, кто… с собой кончает… как раз туда и отвозят… в психиатрическое…

«Ну и ну! – мысленно воскликнул я. – А ведь кто-то из нас с Мышкиным предполагал что-то в этом роде, уж не помню, кто именно». Только нам это показалось слишком невероятным. Жизнь, однако, как обычно, превосходила все ожидания. Вновь возникала тема загадочной таблетки. Якобы, витамина… Если Глинка заранее собирался приехать на следующий день и взять все в свои руки… – это существенно меняло дело. Правда, в этом случае он должен был знать, что Лели с утра не будет… Что ж, в конце концов и это не исключено – вполне мог слышать какие-нибудь разговоры… Кстати, Ольга тогда сказала мне об этом по телефону, так что тут как раз все сходится… В общем, с этой информацией следовало немедленно бежать к Мышкину. Меня охватил азарт гончей. Хотя… Что, собственно, мог сделать мой бедный друг, начисто лишенный в этом случае официальных полномочий? Никто ничего не докажет. А Глинка, разумеется, с нами и разговаривать не станет. «Если Мышкин правильно разгадал смысл треугольника: асфоманты – отец – спецслужбы, – вдруг подумалось мне, – то все это вдвойне и втройне глупо. Секретная служба свято хранит свои тайны, а те уже давно разгаданы! Глупость, глупость полнейшая. И при чем здесь Глинка – убей, не пойму…»

Заметьте, что размышляя об этом, я продолжал сидеть за столом и попивать чаек. А между тем мне стоило большого труда не вскочить и не рвануть немедленно к Мышкину, вопреки всем моим рассуждениям о его беспомощности. Хорошо, что Леля не отличалась наблюдательностью… Наконец я счел, что момент настал, и принялся благодарить и прощаться.

– Да что ты, Володенька! – вздохнула тетка. – Мне-то только радость.

Я уже стоял в дверях, и тут она вдруг спохватилась:

– Ах! Чуть не забыла! У меня ведь еще просьба. Тут книжки лежат… этого… американца-то… Джефа. Он хотел на дачу зайти, а здешнего адреса у него нету. Как его найти, не знаешь? Я б ему позвонила…

– Надо посмотреть в той газете, где он работает. Телефоны редакции… – сказал я. – Знаете что? Давайте их мне, я сам отвезу.

Откровенно говоря, я подумал, что так будет проще, чем звонить и договариваться от ее имени. Книги оказались двумя здоровенными словарями политической и экономической лексики. Я обалдел. Леля заметила мое недоумение и пояснила:

– Это они с Юрой обменивались… через Олечку.

– Понятно, – кивнул я. – Я его обязательно найду и передам. Не беспокойтесь.

Первым делом я все-таки позвонил Мышкину – из ближайшего автомата. Телефон не отвечал. Тогда я решил поскорее разобраться с Лелиным поручением – чтобы за прочими делами о нем не забыть. Тут мне повезло. Газета, в которой работал Джеф и которую обычно так просто не купишь, обнаружилась в ближайшем киоске. Откуда-то из старых разговоров у меня в мозгу засела информация, что он работает в отделе хроники. Я набрал номер и после недолгой путаницы, вызванной наличием в отделе двух Джефов, добрался до того, который был мне нужен.

– А, книги! – сказал он. – Хорошо. Если хочешь, я могу к тебе за ними заехать. Но это вечером, после работы.

Этот вариант меня не очень устраивал. К вечеру я надеялся все-таки раздобыть Мышкина. Вообще после Лелиного рассказа про Глинку у меня почему-то появилось ощущение, что я страшно занят.

– А может быть, ты сам заедешь прямо сейчас? – продолжал Джеф. – Сюда, в редакцию. Выпьем кофе…

– Ладно, – сказал я. – Заказывай пропуск.

Минут через пятнадцать мы с Джефом сидели вдвоем в его микроскопическом кабинете, где вообще-то не было места ни для кого и ни для чего, кроме бумаг и компьютера. Именно так – сидели, хотя сначала я собирался отдать словари и уйти. Но меня, как выяснилось, ждал очередной сюрприз.

– У тебя есть пять минут, Володя? – спросил Джеф. – Я хотел бы поговорить. Совсем недолго.

Я кивнул.

– Что будешь пить?

Я огляделся в растерянности, пытаясь понять, где он ухитряется прятать напитки.

– Это не здесь, – улыбнулся Джеф. – Есть специальная комната. Это – святое.

– Ничего я не буду, спасибо. Или нет, буду. Кофе, если можно.

– Нет проблем. Момент!

Он ушел и почти сразу же вернулся, неся кофе для меня и бутылку воды для себя. Я решительно не представлял, о чем он собирается говорить.

– Давно хочу спросить тебя, Володя, – начал он, особенно тщательно выговаривая слова. – Ты был в гостях у Ольги в тот вечер, когда она приняла снотворное?

– Нет, – недоумевая ответил я.

– А кто был?

– Да многие… Почему ты спрашиваешь?

– Значит, тебя там не было… – не отвечая, пробормотал он себе под нос. – Тогда вот что… Скажи, тебе не кажется странной вся эта история?

Я сделал вид, что не понимаю.

– О чем ты?

– Я был там, – медленно проговорил он. – В тот день. И разговаривал с Ольгой. И я бы ни за что не сказал, что через несколько часов она это сделает. Ни за что. Ты меня понимаешь? Совсем не похоже.

– Я… я думал об этом… – признался я.

– Да? Значит, ты тоже? А ты не думаешь, что об этом стоило бы рассказать… в милиции?

– Пробовал, – сообщил я, не вдаваясь в подробности. – Милиция не видит оснований для беспокойства. Версия самоубийства кажется им убедительной. Все.

– Может быть, стоит поговорить с теми, кто был там вечером? Вдруг кто-нибудь что-то заметил…

– Уже разговаривал. Со всеми, – сказал я.

– И что?

– Да в общем, ничего. Ничего интересного. Никто ничего не знает.

В мои планы не входило вводить его в курс дела.

– А почему ты не говорил со мной? – ни с того ни с сего поинтересовался он.

Я очень удивился.

– С тобой? А зачем с тобой разговаривать? Тебя же там не было. Вернее, ты был, но никого другого в тот момент не было.

– Почему не было? Было. То есть была, – поправился он. – Правда, это неважно.

– Кто – была? – я вытаращил глаза.

– Не знаю, кто. Какая-то средняя женщина.

– Не понимаю, – растерянно проговорил я. – Как это – «средняя»?

– Не так сказал? – огорчился Джеф. – Ах да! Не средняя, а среднего возраста… нет… средних лет.

Не понравилось мне это.

– Как она выглядела? – спросил я, с трудом ворочая языком и пытаясь понять, чем это бессмысленное сообщение меня задевает.

– Не знаю, – он пожал плечами.

– Ты ее не видел?

– Нет. Они с Лелей были на кухне.

– Откуда же ты знаешь, сколько ей лет? По голосу понял?

– Нет. Голоса я не слышал. Она молчала.

Я перестал понимать что бы то ни было.

– Джеф! Как ты можешь знать, что у Лели в гостях была женщина, да еще знать, какого она возраста, если ты ее не видел и не слышал?

– Очень просто, – он снова пожал плечами. – Я слышал Лелю. Она что-то рассказывала про варенье… Как ты думаешь, велика ли возможность, что она говорила с мужчиной?

Я вынужден был признать, что невелика.

– Ну вот, – удовлетворенно кивнул он. – И возраст… Попробуй представить себе молодую девицу, которая сидит с Лелей и обсуждает варенье…

– Ну знаешь! – возмутился я. – Это как-то несерьезно.

– Пускай несерьезно, – Джеф продолжал стоять на своем. – Ты скажи: можешь представить или не можешь?

– Теоретически могу, – я упирался, хотя в душе был почему-то уверен, что он прав.

– Теоретически! – хмыкнул он. – Теоретически это мог быть мужчина-повар. А я говорю про степень вероятности. Хотя вообще-то не думаю, что это имеет какое-то отношение. Я просто так рассказал – для точности.

Мы еще немного попереливали из пустого в порожнее – он явно старался вытянуть из меня хоть какую-нибудь информацию – не поверил, что я ничего не знаю, – а я вовсе не собирался ею делиться. На том и расстались. Расстались, впрочем, друзьями.

«Средняя женщина», строго говоря, вообще не заслуживала внимания. Ну зашел кто-то к Леле попить чайку и узнать про варенье. А то, что мне померещилось, было, конечно, заведомой глупостью. Моя мать – последний человек, который мог бы забежать к Леле «на чаек». Уж скорее это могла быть Марфуша. Она-то как раз захаживала – я уже говорил. Хотя… Марфуша в тот день была занята сборами, не думаю, чтобы у нее было время рассиживаться с Лелей… А еще это могла быть любая из незнакомых или малознакомых дачных соседок. В общем, я сделал над собой усилие и выкинул эту «среднюю» из головы.

ГЛАВА 17

Теперь мне нужно, что называется, набрать побольше воздуху, потому что примерно с этого момента события вдруг начали развиваться в ускоренном темпе.

Придя домой, я еще раз набрал номер Мышкина – мне просто необходимо было как можно скорее поделиться новостью про Глинку. Телефон молчал по-прежнему. Я стал слоняться по дому взад-вперед, пытаясь додуматься до чего-нибудь самостоятельно. Больше всего меня сбивало с толку то, что я не видел между отцом и Глинкой никакой связи.

А она должна была быть, эта связь… Тут я застыл на месте, прямо-таки пораженный собственной глупостью. Непосредственной связи не было… Ну и что с того?! Ольга, Ольга – в ней все дело! Страсть и ревность. Возможно ли, что за Глинкиной бесстрастно-иронической маской крылось нечто принципиально иное? Поразмыслив немного, я вынужден был признать: да, возможно. Больше того, в известном смысле он подходил на роль дикого ревнивца лучше, чем кто бы то ни было из Ольгиных поклонников – именно потому, что меньше всего подходил для нее внешне. Не знаю, понятно ли… За таким хладнокровием запросто могут водиться черти. Что я, в сущности, о нем знал? Да практически ничего. И вообще – вопрос поставлен неправильно. Любой из Ольгиных обожателей имел основания ненавидеть моего отца. И никаких особых связей искать не нужно. Немного информации – и готово. Отец и Глинка – это ладно, это понятно… хотя «понятно» тут, наверное, не вполне подходит… А вот где связь между Глинкой и асфомантами? Откуда он мог знать про суматоху в театре? И что? Да и не только это. Если он так сильно любил Ольгу, что смог из ревности пойти на убийство, то как же, спрашивается, он решился… ее саму?.. Что-то тут не сходилось, не хватало какого-то звена. А скорее всего, не хватало моих мозгов, чтобы его обнаружить. Отсутствие Мышкина начинало меня нервировать. Как раз в тот момент, когда я в очередной раз потянулся к телефону, он внезапно зазвонил сам, так что я невольно отдернул руку. Звонил Мышкин. Почему-то я обрадовался его голосу, как ребенок.

– Есть новости, – коротко отрапортовал я.

– Через пятнадцать минут у вас во дворе, – ответил он в том же стиле.

По-видимому, он доехал быстрее, чем думал, потому что, когда я спустился во двор, на скамейке под липой уже маячила темная фигура. Не знаю, как – но даже на расстоянии было видно, что он очень устал. Я сел рядом и пересказал ему то, что услышал от Лели.

– Ах, черт возьми! – воскликнул он, мгновенно оживляясь. – Ну да, ну да… Но если предположить… – тут он внезапно смолк на полуслове и погрузился в раздумья.

Словом, реакция была какая-то странная. Кроме того, он молчал так долго, что я начал осторожно на него коситься, пытаясь понять, не заснул ли он часом.

– Наверное, нужно поговорить с ним еще раз, – робко предположил я. – С Глинкой. Только пошлет он меня, вот что…

– Непременно пошлет! – неожиданно бодро согласился Мышкин. – Глинкой я займусь сам. Попробую…

– Он и вас пошлет, – я безнадежно махнул рукой.

– А меня, может, и не пошлет, – задумчиво протянул Мышкин. – Может, и нет… Я попробую.

Я не понимал, на что он рассчитывает, но в любом случае не мог не согласиться, что из нас двоих лучше пробовать ему, а не мне. Я свой лимит исчерпал – можно было не сомневаться, что Глинка видеть меня не захочет.

– И знаете что, Володя, – ни с того ни с сего заявил Мышкин. – Вы, пожалуй, вообще больше никуда не ходите. Я хочу сказать: ни к кому из этих…

Тут я, надо признаться, возмутился. Что за манера обращаться со мной, как с безмозглым щенком! Втравить меня в это дело, между прочим, без особого моего желания, и послать на фиг, как только во мне отпала необходимость. Принес, щенок, поноску? Ну вот и ладно, а теперь – пошел вон!

– Вы хотите сказать, что больше не нуждаетесь в моей помощи? – спросил я, стараясь, чтобы мой голос звучал как можно более ядовито, а главное – чтобы он не заметил, что в горле у меня кипят злые слезы.

– Что вы, Володя! – очень серьезно ответил он. – Как раз наоборот. Все-таки бегать по долгу службы положено мне. Я и так уж злоупотребил… А помощь ваша мне совершенно необходима. Вы должны сосредоточиться на «Первой любви».

Домой я вернулся в некоторой растерянности. На «Первой любви»! Легко сказать! Я ее видеть не мог, эту «Первую любовь». Я ее, можно сказать, уже наизусть знал! Меня прямо-таки тошнило от одного вида зелененьких корешков полного собрания Тургенева. Сперва я покорно побрел в библиотеку (да-да, у нас в доме была специальная комната-библиотека, все как положено) и даже вошел внутрь, но там сломался – повернул кресло спинкой к нужному стеллажу, сел и задумался. Мышкин имел все основания быть недовольным мною. Я размышлял как раз о том, что не имело непосредственного отношения к поставленной им задаче. Он сказал, что берет Глинку на себя, а я упорно продолжал думать о Глинке… Мысль о наркотике меня почему-то ужасно мучила… Потом я стал думать о Джефе, о его прозорливости и о том, как, в сущности, любопытно получается: из всех Ольгиных визитеров только двое усомнились в версии самоубийства. Именно те двое, кого в тот вечер не было у нее в гостях. Хотя чего уж тут любопытного? Все понятно… Потом в голове у меня снова всплыла Джефова «средняя женщина», и я, сам толком не зная зачем, вдруг решил пойти к матери и выяснить, не заходила ли Марфуша в тот день к Леле на чаек.

И тут последовала сцена, которая начисто вышибла у меня из головы все предыдущее. Мать была у себя в кабинете. Когда я вошел, она стояла ко мне спиной, слегка нагнувшись над одним из ящиков своего бюро. Услышав мои шаги, она резко распрямилась и обернулась. Мой приход застал ее врасплох – она не успела скрыть своих чувств. Я никогда не видел у нее такого лица. Оно отчетливо выражало две одинаково сильные эмоции – изумление и страх. Я застыл на месте, как соляной столб. Все это длилось не больше секунды. Мать резким движением захлопнула ящик, повернула в замке ключ, сунула его себе в карман и снова повернулась ко мне. Я не выдержал и отвел глаза. Почему-то я не сомневался, что сейчас она начнет делать вид, будто ничего не случилось. И точно.

– Как дела, Володечка? – спросила она. – Где был, что делал?

Голос звучал почти нормально. Почти.

Я не выдержал. Не по душе мне были эти игры. И попер напролом.

– У тебя что-нибудь случилось?

Она потерла виски и проговорила медленно, как будто даже рассеянно:

– Нет… Да… Случилось. Это связано с работой. Неприятности.

– Серьезные?

– Д-да… Серьезные. Но ты не морочь себе голову… я разберусь… как-нибудь. Мне надо подумать… хорошо подумать. Как следует. Ты меня извини, милый, я пойду к себе. Нужно сосредоточиться и разобраться. Не беспокойся…

Закончив этот сбивчивый монолог, она поцеловала меня и удалилась с совершенно отрешенным видом. Я постоял еще несколько секунд, потом усилием воли стряхнул оцепенение и тоже отправился к себе.

Казалось бы, достаточно для одного вечера, не правда ли?… Ан нет! На пути меня, как выяснилось, поджидал очередной сюрприз. Из темного коридора навстречу мне, откуда ни возьмись, появился Саша и быстро прошел – чтобы не сказать прошмыгнул – мимо, не говоря ни слова. Я не успел разглядеть его лица. Для того чтобы понять, что меня смутило, надо знать расположение комнат в нашей квартире. Моя комната, или, точнее, мой отсек, потому что комнат там две – спальня и кабинет – находится в самом конце коридора, дальше идти некуда. А между тем Саша именно оттуда и шел. Конечно, можно было с известной долей вероятности предположить, что он просто бродит в задумчивости взад-вперед по коридору, но с той же степенью вероятности можно было предположить, что он только что вышел из моей комнаты. И если бы мне предложили выбирать, я поставил бы на вторую возможность. По-хорошему, следовало бы пойти за ним и прямо спросить, что ему понадобилось у меня в комнате. Но в первый момент я растерялся, а тем временем он успел войти в их с Петькой общую спальню. Вызывать же его оттуда мне совсем не хотелось. Кроме того, было довольно ясно, что толку я так или иначе не добьюсь.

В кабинете все вроде бы лежало на своих местах, в спальне тоже. Я вдруг как-то запоздало озверел, снова выскочил в коридор, потоптался на месте, но потом все-таки плюнул и вернулся к себе.

Тем более что гораздо больше меня занимал другой вопрос. Нечего было и надеяться уснуть, не разрешив этого вопроса. Дело в том, что… Я не поверил матери. Нет, пожалуй, «не поверил» – это не совсем то. Вообще-то все вполне могло быть так, как она говорила. Я допускал, что эти банковские дела могут довести человека до состояния невменяемости. Мало ли что там могло произойти! И в ящике вполне могли лежать, к примеру, бумаги, связанные с этими самыми «неприятностями». В том, что она явно стремилась скрыть от меня содержимое этого ящика, тоже, если вдуматься, не было ничего удивительного – просто не хотела впутывать меня в свои дела. Она вообще всегда старалась держать меня в стороне от своей банкирской жизни, видимо, рассчитывая, что мы с Петькой будем только стричь купоны, занимаясь при этом своими делами. Словом, всему можно было найти разумное объяснение, и выглядело все вполне правдоподобно. И все-таки, все-таки… Лицо у нее было такое, словно она обнаружила в ящике не бумаги, а змею. И это ее лицо, и «средняя женщина», и все прочее… Да что говорить! Проворочавшись без сна часов до пяти, я понял, что деваться некуда – утром нужно идти к ней и требовать, чтобы она открыла ящик на моих глазах. Каким образом я этого добьюсь, оставалось для меня самого полной загадкой. Собственно говоря, об этом я вообще не думал, старался не думать – из чувства самосохранения, поскольку прекрасно понимал, что лишние раздумья только ослабят волю к действию. Достаточно было представить себе возможную реакцию матери на мой ультиматум… Нет, гораздо лучше было об этом не думать.

Еще меня немного беспокоила мысль о том, что за это время содержимое ящика десять раз можно было перепрятать. Но я рассчитывал как раз на то, что это ей в голову не придет, причем не придет именно потому, что она не догадается о моих агрессивных намерениях.

Сна, казалось, не было ни в одном глазу, однако, перебрав все это в уме и окончательно решив утром во что бы то ни стало все выяснить, я совершенно неожиданно заснул как убитый.

Когда я проснулся, часы показывали четверть десятого. Откуда, спрашивается, берется такой сон праведника, когда нервы напряжены до предела? Организм, что ли, не выдерживает и отключается? Я проснулся от того, что кто-то рявкнул мне в самое ухо: «Уже поздно!» – и вскочил как ошпаренный. В комнате никого не было, так что это «уже поздно!» тоже проходило по разряду сюрпризов организма. Я натянул брюки, раз пять, по меньшей мере, попав ногой не в ту штанину, сунул ноги в тапки и решительно двинулся на половину матери, пытаясь на ходу стряхнуть сонную одурь и отмести мысль о том, что сейчас заработаю очередного «Гамлета».

Ничего не вышло. Пока я спал, она успела уйти. Задача усложнялась. Или… Или наоборот – упрощалась. Во всяком случае, сводилась к чисто практическому вопросу. Моральная проблема, конечно, имела место – как-никак мне предстояло покуситься на чужую собственность… Совершить грабеж со взломом. Не шуточки… Но меня в тот момент куда больше интересовала практическая сторона. Иными словами: не «имею ли я право?», а «как?». И… чем? Проволокой? Ножом? Для начала я постарался как можно точнее воспроизвести в памяти ее позу и понять, насколько сильно она наклонялась – чтобы определить нужный ящик и не ломать лишнего. Получилось – четвертый снизу. Сперва я его для порядку подергал – просто так, ни на что, разумеется, не рассчитывая. Потом поковырял в замочной скважине своими ключами. Безрезультатно. Теперь на очереди была проволока. Я раздобыл ее у Петьки, порывшись в его старых конструкторах – отличную, прочную проволоку, и долго и старательно вертел ее в замочной скважине. Без толку. Потом в ход пошли разные лезвия перочинного ножика – с тем же результатом. Пора было переходить к решительным действиям. Если нельзя взломать замок, значит надо взломать сам ящик. Я тяжело вздохнул и сменил перочинный нож на большой кухонный. На вид это бюро казалось изящным и даже хрупким, но впечатление было обманчиво. Ящик не поддавался. Пришлось отправиться на поиски стамески. В голове у меня вертелась идиотская фраза: «Если ящик не поддается, его ломают», причем я никак не мог вспомнить, где и когда слышал что-то подобное. Ничего более содержательного в голове не было. На какую-то секунду мелькнула мысль о том, что будет, если неожиданно вернется мать, но и эта мысль тотчас же улетучилась. Ничего меня не волновало, кроме этого ящика.

Коробка с инструментами стояла на верхней полке в так называемой «темной комнате» – одной из кладовок. Я порылся в ней, нашел стамеску и снова пошел на приступ. На этот раз я действовал очень решительно. На полированном красном дереве появились грубые, свежие царапины. Запахло древесиной. На какую-то долю секунды это меня смутило. Не стану описывать своих ассоциаций – по-моему, и так все ясно. Вы думаете, это заставило меня остановиться? Ничуть не бывало! Напротив, я впал в какое-то зверское состояние и, стиснув зубы, ворочал стамеской изо всех сил. В конце концов передняя стенка ящика отлетела. Я сел на корточки и заглянул в обнажившееся моими стараниями нутро. Там лежал револьвер.