Текст книги "Второй выстрел"

Автор книги: Вера Белоусова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц)

– А шут его знает, ребята, что там происходит. Вот хотите верьте – хотите нет: ничего понять нельзя. То ты в погребе, то на башне, то на тебе одно надето, то другое, а как он это делает – убейте, не знаю!

На Гошином лице было написано такое неподдельное недоумение, что никто не усомнился в его искренности.

– Ну хорошо, – не отступала Ольга. – Скажи хотя бы, кого ты там играешь?

Гоша снова стал мямлить что-то нечленораздельное.

– Да что же это такое! – возмутилась Ольга. – Это что, бунт? Будешь ты отвечать по-человечески или нет?

– Я играю… черта… – беспомощно пробормотал Гоша.

– Какого черта? – удивился Миша. – Мефистофеля, что ли?

– Не-ет… Мефистофеля играет Сам. А мы – черти в массовке. Бегаем там, бомбочки взрываем, ну в смысле – хлопушки…

Почему-то это сообщение всех ужасно развеселило.

– А признайтесь, Олечка, – вдруг поддразнил ее Глинка, – вы бы не отказались пополнить этим Домби свою коллекцию…

Ольга презрительно надула губы.

– Если бы я очень захотела, он, уж, не сомневайтесь, был бы здесь, – заявила она.

– И как бы вы это осуществили? – продолжал подначивать Глинка. – Ведь до него, говорят, не доберешься.

– Ольга Ильинична попросила бы кого-нибудь очень влиятельного… – с дурацкой ухмылкой ляпнул Тимоша.

Нетрудно было догадаться, кого он имеет в виду. Повисла неловкая пауза, очень, впрочем, короткая, потому что тут же все заговорили разом, стараясь ее заполнить. Ольга жестом заставила всех замолчать и сказала спокойно и холодно:

– Ничего подобного. Я попросила бы вас, господа, похитить его и привести ко мне.

– Ух ты! – воскликнул Гоша.

– А награда? – снова вылез Тимоша. – Какая была бы награда?

Ольга презрительно усмехнулась:

– Самая высокая – можете не сомневаться, – и вдруг добавила, захваченная новой мыслью, – А что, господа, сыграем? Кто из вас был бы готов пойти ради меня на преступление?

– Ну вот! – довольно отчетливо пробурчал Глинка. – Началось. А в следующий раз будет: «Ценою жизни ночь мою»…

На этот раз Ольга его явно расслышала и, по-видимому, даже поняла, но не разозлилась, как я предполагал, а посмотрела на него пристально и проговорила:

– Вот именно. Ну что, господа, начнем? Кто первый?

В свете дальнейшего хода событий решительно невозможно поверить, что она задала свой вопрос случайно. А между тем, именно так оно и было. Случаются же такие совпадения…

– Ради вас, госпожа… Да что угодно! – заверещал Тимоша. – Пришить кого-нибудь в темном переулке – пожалуйста, одно удовольствие!

Ольга отмахнулась от него и повернулась к Гоше.

– Надо прикинуть, – задумчиво начал он. – Смотря какое преступление… Украсть я, пожалуй, еще мог бы… Похитить кого-нибудь – тоже, если, конечно, потом вернуть… А насчет убийства – уж простите, все-таки нет. Мне, конечно, очень стыдно…

– Да, – решительно сказал Матвей. Настолько решительно, что Ольга, по-моему, даже немного растерялась.

– Что – «да»? – переспросила она.

– Да, – с той же интонацией повторил Матвей.

– Ага, – Ольга кивнула. – Вы, доктор?

– Нет, – твердо заявил Глинка, абсолютно точно сымитировав интонацию Матвея.

Ольга отвернулась от него.

– Вы, Андрей?

– А я, пожалуй, да, – весело сообщил Андрей. – Лучше всего, конечно, – тут он рассмеялся, – если получится чужими руками…

– Наймете кого-нибудь? – вежливо поинтересовался Глинка.

– Нет-нет! Сплету какую-нибудь интригу.

– Миша?

– Мишу не трогайте, – вмешался Андрей. – Миша будет нас всех в суде защищать…

И так далее и тому подобное… До меня очередь не дошла Ольга внезапно встала, объявила, что хочет спать и пожелала всем нам спокойной ночи.

Между прочим, вы заметили, что я за весь вечер не сказал ни слова? Такое уж у меня было настроение. Репетитор Саша тоже молчал как рыба – у него вообще такой характер.

В дверях меня нагнал Тимоша и заявил с самым деловым видом:

– У меня к тебе вопрос…

Отойдя на несколько шагов от дома, я остановился и уставился на него в ожидании.

– Не найдется ли у тебя сотни для старого друга? – довольно развязно поинтересовался он.

Этот вопрос он уже задавал мне месяц назад. Тогда я дал ему полтинник и сейчас тоже достал полтинник, но про себя подумал, что этому делу пора положить конец.

– Держи, Тимоша, – сказал я. – Но это в последний раз. Учти все-таки, что я не миллионер.

– Ну ясное дело! – ухмыльнулся он, оглядываясь на наши хоромы.

– Чего ты лыбишься? – разозлился я. – Это ведь не мои деньги!

– Ну ясное дело! – повторил он все с той же ухмылкой и вдруг прошептал мне в самое ухо, причем так быстро, что я не сразу его понял:

– Хочешь узнать, почему Сонька сбежала?

– Хочу, – растерянно пробормотал я.

Он рассмеялся мне прямо в лицо и смылся. Я вернулся домой в крайне подавленном настроении.

ГЛАВА 3

На следующий день мы переехали в город. Меня мучила мысль о том, что я так и не попрощался с Ольгой – слишком быстро она в тот вечер удалилась. В конце концов я утешился, а чем – догадаться нетрудно. Я убеждал себя, что мне необходимо увидеть ее еше раз исключительно для того, чтобы попрощаться. Однако, человек предполагает… Через несколько дней случилось такое, что все полетело вверх дном.

Мы переехали, и жизнь пошла своим чередом. Каждый занимался своими делами. От отцовской прострации не осталось и следа – напротив, он сделался как-то чрезвычайно оживлен и деятелен, может, даже несколько больше обычного. Кому-то все время звонил, куда-то постоянно ездил, причем, судя по тому, что из газеты пару раз звонили с вопросом, где он, занят он был какими-то делами помимо работы.

Позже мне пришлось несколько раз отвечать на вопрос, не было ли в его поведении в эти дни чего-нибудь необычного, и я добросовестно прокручивал в голове все, что помнил. Беда в том, что я к отцу не приглядывался, а задним числом можно придумать все, что угодно. Да, теперь мне кажется, что он был как-то сверх меры возбужден, но, возможно, я придумал это под влиянием обстоятельств.

Безусловно, он как-то странно повел себя утром того дня, когда должен был идти на «Фауста» И странность эта, казалось, снова связана с почтовой корреспонденцией.

В то утро мы с матерью, Петькой и Сашей сидели в гостиной и болтали на разные темы. Была суббота – тот редкий случай, когда мать имела возможность спокойно посидеть вместе с нами. Даже пейджер запищал всего два-три раза, и сообщения не потребовали от нее никаких конкретных действий. Однако вскоре наша идиллия была нарушена. Дверь резко распахнулась, и в гостиную влетел отец. Вид у него, надо сказать, был совершенно дикий. Он сунул матери под нос какую-то открытку и спросил, едва сдерживая ярость:

– Зачем ты его заказала?

Мать невозмутимо отстранила его рукой и сказала:

– Тихо, Володя. Пожалуйста, успокойся. Заказала – что?

– Я спрашиваю, – заорал отец, – зачем ты оставила эту открытку?

Мать вздохнула, взяла открытку у него из рук и прочитала вслух:

– Гёте. Собрание сочинений. Второй том.

Она повертела ее в руках и с удивлением подняла глаза на отца:

– Я не оставляла ее, Володя. Зачем мне ее оставлять? У нас ведь есть Гёте – именно это собрание, и второй том тоже есть. Откуда она у тебя?

– Только что получил по почте, – мрачно сказал отец. – Значит, ты ее не оставляла…

– Да нет же! – мать пожала плечами. – Я не понимаю, чего ты волнуешься. Наверно, какая-нибудь ошибка…

– Здесь напечатан наш адрес, черным по белому, – пробормотал отец. Он как-то скис, сник, словно проколотый воздушный шарик, вся ярость куда-то улетучилась. Теперь он выглядел скорее растерянным, я бы даже сказал – испуганным, если бы не боялся, что это аберрация памяти.

– А что это за том? – спросил я, сам не зная, зачем – наверное, чтобы разрядить обстановку.

– Могу сходить посмотреть, – предложил Саша. – Где у вас Гете?

– Не надо ничего смотреть! – рявкнул отец, вновь приходя в раздражение. – Я и так знаю. Это – «Фауст».

– Можно и выкупить! – легкомысленно заявила мать. – Вдруг тот когда-нибудь потеряется…

– Кто из вас ее оставил, скажите честно! – отец обвел нас всех совершенно сумасшедшим взглядом.

– И не думал! – твердо заявил я.

– Первый раз ее вижу, – буркнул Саша.

– Я не оставлял, – жалобно проговорил Петька.

Мать покачала головой и произнесла фразу, показавшуюся мне довольно странной:

– Знаешь что, Володя, – сказала она, обращаясь к отцу, – в конце концов, если ты так боишься, то лучше не ходи.

Отец, ни слова не говоря, выскочил из комнаты, страшно хлопнув при этом дверью.

– Чего это он? – испуганно спросил Петька.

Мать молча о чем-то размышляла.

– Куда ты посоветовала ему не ходить и чего он боится? – спросил я.

– Не ходить – в театр, на «Фауста», сегодня вечером.

– А чего он боится? – повторил я.

– Он боится… туда идти.

– Почему?!

– Откуда я знаю! – мать беспечно махнула рукой. – Просто вижу, что он пятые сутки не в себе и лезет на стенку при слове «Фауст». Ну я и подумала… А в чем дело – понятия не имею…

Вполне возможно, здесь опять некоторая аберрация. Сейчас я специально пишу об этом эпизоде, поскольку знаю, что он имеет непосредственное отношение к делу. Может показаться, что я и тогда обратил на него особое внимание – так нет же, ничего подобного! Конечно, я удивился, но через полчаса и думать об этом забыл.

До спектакля оставалось несколько часов…

О том, что случилось в театре, я рассказываю с чужих слов. Меня там, к счастью, не было. С другой стороны, рассказ этот столько раз повторялся, и я столько раз его слышал, что в конце концов представлял случившееся так ясно, как будто видел все собственными глазами.

Итак… «Театр уж полон…» Что там блещет, а что кипит – не знаю, сейчас все смешалось. В общем – полный аншлаг. И весь «бомонд», как я понимаю, в наличии – от политического до эстрадного.

Про сам спектакль я так ничего и не понял. Про него, в общем, никто и не рассказывал. Всем стало на него наплевать – слишком сильным оказалось впечатление от событий, развернувшихся во время этого несчастного спектакля. (Кстати, Домби и Фельз заплатили громадную неустойку и уехали на следующий же день.) По каким-то обрывкам фраз можно было догадаться, что зрелище было впечатляющее, но кажется, в основном благодаря фокусам, а не гениальным режиссерским идеям. Домби работал с полной отдачей: зажигал пальцами факелы, материализовался из воздуха в разных точках сцены и зрительного зала и так далее и тому подобное. Настал черед сцены в соборе. Декорация изображала готические своды. Играл орган – хорал Баха, музыка торжественная и величественная. И вдруг как будто сквозь него, временами, почти незаметно, стал прорываться визгливо-непристойный мотивчик, отдаленно напоминающий «Цыпленок жареный…» В разных концах зала откуда ни возьмись появились «рядовые» чертенята и заметались между рядами, то и дело с треском взрывая хлопушки-бомбочки. По залу поплыл голубоватый дымок. И тут на сцене появился новый и совершенно неуместный персонаж – невысокий человечек в нормальном, современном костюме. Лицо его было искажено от ужаса. Это был директор театра, которого, разумеется, в тот момент мало кто узнал. Он бросился к самому краю сцены, пытаясь что-то сказать, но странная музыка, которая сильно била по нервам, полностью заглушила его слова. Тогда человечек быстро замахал руками, подавая кому-то знаки. Музыка смолкла, наступила неожиданная и потому почти неестественная тишина, и в этой тишине отчетливо прозвучал его голос:

– Господа, только что нам позвонили и сообщили, что в зрительном зале заложены бомбы с отравляющим газом. Я прошу всех немедленно покинуть театр.

По свидетельству очевидцев, он даже не сказал классического «без паники!». Какое уж тут – «без паники»! Не завидую я этому несчастному директору, которому пришлось принимать решение экстренно и в одиночку. Конечно, после такого объявления могла начаться Ходынка. Но лучше так, чем несколько сотен отравленных людей. А времени на размышления не было, и ждать специалистов тоже было некогда…

Разумеется, началось светопреставление. Все повскакали с мест и ринулись на выход. Шум, грохот, вопли, давка. Один из чертей, так и торчавших в зале, случайно взорвал очередную хлопушку. Раздались истерические крики. И тут же, словно отвечая этой хлопушке, хлопнуло еще несколько, значительно громче прежних. Зал заволокло едким дымом. В ту же секунду почему-то вновь зазвучала та же безумная музыка. Наверное, в суматохе кто-то случайно нажал на кнопку. Можно себе представить, насколько кстати пришелся этот бесовский аккомпанемент! В общем, ад, да и только.

Как ни странно, самодеятельная эвакуация прошла без больших потерь. Кажется, кому-то что-то все-таки сломали, но на фоне угрожавшей опасности это сочли пустяками даже сами пострадавшие. Через пятнадцать минут в зале не осталось ни одного человека. Я хочу сказать: ни одного живого человека. Потому что в ложе остался мужчина с простреленной грудью. Это был мой отец.

ГЛАВА 4

Опустим все эмоции и переживания. Я еще в самом начале сказал, что собираюсь писать детектив, а не психологическую прозу. Скажу лишь, что последующие полторы-две недели прошли для меня как в тумане или еще точнее – во сне; мне все мерещилось, что я вот-вот проснусь, и выяснится, что ничего не было. Ужасно хотелось лечь носом к стенке и ни о чем не думать. Но это, конечно, было невозможно. Выяснилось, что, когда человек умирает, родственникам приходится решать массу проблем – раньше я этого не понимал. Мы с матерью делали все, что требуется, – но как-то на автопилоте, плохо соображая, что к чему. Мать, при всей ее железной выдержке, была не в лучшем состоянии, чем я. Разумеется, нам помогали разные люди…

Не помню, говорят ли про похороны – «пышные». Если говорят, то так оно и было. Прямо-таки светская тусовка, а не похороны. Народу набежала тьма-тьмущая. Гражданская панихида длилась часа четыре, ну может, три. Говорили прощальные слова – тоже пышные и, по-моему, бессмысленные. Потом всех надо было напоить и накормить. Марфуша координировала действия всех добровольных помощников и сама валилась с ног. Когда она в очередной раз вбежала в комнату с каким-то подносом, из смутного клубка моих мыслей вдруг выткалась четкая нить, и я повернулся к матери.

– А Сонька что – не пришла, что ли? – спросил я, тронув ее за плечо.

– Она звонила сегодня рано утром, – рассеянно ответила мать – Сказала, что прямо сейчас уезжает и прийти не сможет. Просила прошения. Сказала, что соболезнует и все такое…

– Ясно, – откликнулся я, хотя на самом деле мне ничего не было ясно. Как это можно уехать в самый день похорон? На отца ей, допустим, наплевать, но ведь мать-то ей не чужая! Давным-давно купленный билет? Путевка, которую нельзя сдать? «Надо спросить у Марфуши», – решил я. Но поймать Марфушу было не так-то просто. Кроме того, я выпил пару рюмок водки, что вообще-то бывает со мной крайне редко, а тут еще усталость, обалдение и все такое… – короче, через десять минут я уже не помнил ни о Соньке, ни о Марфуше. И вообще ни о чем не помнил.

Тьфу ты черт, чуть не забыл сказать самое важное. На следующий день после убийства выяснилось, что бомбы, взорванные в зале, были начинены какой-то относительно безобидной слезоточивой дрянью, раздражающей слизистую глаз и носа, но не сильно. Так что в результате те, кто там был, несколько дней сморкались и утирали слезы, а потом все прошло. Ответственность за убийство и за газовую атаку взяли на себя асфоманты. Стреляли с противоположной стороны зала, из суперсовременной винтовки с оптическим прицелом. Без глушителя – глушитель в той обстановочке был ни к чему. И вообще – паника была такая, что никто ничего не заметил. Иными словами, выходило, что вся история с бомбами была, извините за каламбур, всего лишь дымовой завесой, за которой можно было беспрепятственно выполнить основную задачу – убить моего отца.

Через пару дней нас навестили сотрудники уголовного розыска. К тому времени я еще не успел очухаться, и все лица вокруг виделись мне сквозь пелену тумана, расплывались, кружились, появлялись и пропадали… Среди прочих мелькнуло лицо человека по фамилии Мышкин. В тот момент он не вызвал у меня особой симпатии. Во-первых, у него во взгляде было что-то тяжелое, странное… А во-вторых – смешно сказать – мне не понравились его руки: маленькие, изящные – наверное, аристократические, но какие-то очень уж не мужские. Как я успел это заметить – не знаю. Спросите меня, к примеру, в чем он был – я бы не смог ответить. А руки почему-то запомнил. (Между прочим, насчет мужества, как впоследствии выяснилось, я сильно заблуждался…)

Вопросы задавали разные. Насчет отцовского поведения – не было ли в последнее время странностей, насчет опасений, страхов и врагов. С кем в последнее время общался? Не говорил ли чего необычного? И так далее и тому подобное… И вот поди ж ты – я искренне старался припомнить все, что знаю, но ни таинственное письмо, ни открытка на «Фауста» в тот момент не пришли мне в голову. Но это было еще не все. Следующим номером программы стали вопросы о том, где кто из нас провел тот самый вечер. Алиби, одним словом. Я был в таком отупении, что сначала даже не удивился. Алиби, между прочим, было только у меня. Я провел весь вечер с приятелями, в музыкальном клубе. Проверить это не составляло никакого труда. И мать, и Саша были дома, но друг друга не видели. Наша квартира достаточно велика, чтобы при желании в ней не сталкиваться, ну и сортир, как положено – при каждой спальне. Саша, правда, был с Петькой. Но при ближайшем рассмотрении выяснилось, что Петька пожаловался на боль в горле, выпил горячего молока с медом и заснул в самом начале девятого. Спектакль же начался в восемь с минутами. Так что при желании можно было взять такси и поспеть как раз к тому самому моменту. Неясно, правда, как Саша мог рассчитывать на то, что Петька приболеет и заснет – и тем не менее, алиби в собственном смысле слова у него не было.

Мать что-то такое делала у себя в кабинете и около десяти – в обычное время Петькиного укладывания – зашла пожелать ему спокойной ночи, но до этого у нее была масса времени и возможностей проехаться до театра туда и обратно.

Я слушал-слушал все это – и вдруг спохватился.

– Постойте, – сказал я, обращаясь к Мышкину (именно он оказался в это время поблизости). – Если ответственность взяли на себя асфоманты, то при чем здесь мы и наше алиби? Почему вы допрашиваете нас, вместо того чтобы разбираться с ними?

– Асфоманты – это не наш профиль, – вежливо пояснил Мышкин. – Этим занимается служба безопасности, управление по борьбе с терроризмом.

– Ну хорошо, – продолжал настаивать я. – Это понятно. Но все-таки мы-то здесь при чем?

– Видите ли, – с неохотой проговорил Мышкин, – дело в том, что там был не один выстрел, а два… Я хочу сказать – стреляли двое…

– То есть как?! – оторопел я и впервые за последние дни почувствовал, что просыпаюсь. – Как это – два?

– Да-да… – подтвердил Мышкин. – Вот такой бред. Два выстрела одновременно. Ну то есть – почти одновременно… С разницей в несколько секунд. Как только взорвалась первая бомба. Оба использовали, так сказать, пик суматохи…

– Н-но… но ведь… убил-то кто-то один… – растерянно пролепетал я.

– Вы правы, – согласился Мышкин. – Тут вообще-то юридический казус. Смертельным оказался уже первый выстрел. Казалось бы, можно заняться им – и этим ограничиться. Ведь убийство уже свершилось. Но… дело в том, что второй выстрел тоже был бы смертелен, если бы был первым… Я понятно объясняю?

Я беспомощно кивнул.

– Ситуация сама по себе настолько нестандартная, что вначале никто не понимал, что делать. Такое, знаете ли, очень редко встречается, чтобы двое стреляли практически одновременно. Так вот, я говорю – можно было ограничиться расследованием первого выстрела, собственно смертельного… Но ведь второй стрелок, по сути дела, тоже был убийцей – ему просто не повезло… То есть… – он явно смутился. – Везение здесь, конечно, ни при чем… Я хочу сказать – обстоятельства сложились так, что он никого не убил, поскольку его опередили… В общем, решили вторым тоже заняться.

Я потряс головой, пытаясь разогнать туман и рассуждать логически.

– Ну хорошо, второй выстрел – ладно… Но почему первым занимаются одни, а вторым – другие? Какая разница я не понимаю? И почему вы говорите, что это такая уж редкость? Сколько раз я в кино видел: выскакивают двое и прошивают жертву сразу из двух автоматов… Ну асфоманты для надежности выстрелили дважды, ну и что? При чем здесь мы – и вы тоже?

– Нет, Владимир Владимирович…

– Володя, – перебил я. Не то чтобы мне хотелось фамильярности – отнюдь. Просто я не привык, чтобы ко мне обращались по имени-отчеству, и всегда чувствую себя при этом немножко Маяковским.

– Хорошо – Володя… Видите ли, Володя… Второй стрелявший едва ли мог быть асфомантом. Я хочу сказать: едва ли оба могли принадлежать к одной и той же организации. Первый выстрел был сделан издалека, из очень современного оружия, с оптическим прицелом. Второй – с близкого расстояния, из допотопного револьвера, в затылок. Первое оружие брошено на месте – все, как положено. Второго пока не нашли…

Знаете, что я вспомнил, пока он все это говорил? Ленту Мёбиуса! Весь этот дурацкий разговор и то, что отец бормотал потом, у себя в кабинете. Какое-то мне померещилось смутное сходство. Наверное, надо было тогда же поделиться с Мышкиным… А я подумал, что в голову лезет черт знает что, и отогнал эту мысль как не имеющую отношения к делу.

Соображай я чуть лучше, я бы, наверное, задал такой вопрос: «И что из того, что стрелявших было двое? Почему из этого следует, что нужно цепляться к нам?» Иными словами: «При чем здесь все-таки мы?»

Но его сообщение вызвало в моей голове – и без того уж дурной – окончательный сумбур, я растерялся – и не спросил.

Этот разговор оставил у меня странный осадок – ощущение незаконченности, что ли… Как будто мы с ним о чем-то недоговорили… Может быть, из-за этого недосказанного Мёбиуса, а может, из-за чего-то другого. Почему-то мне казалось, что я должен разыскать его и поговорить с ним еще раз. И я пришел к нему, но гораздо позже… А тогда я все ждал, пока прояснится голова, и, кроме того, вдруг оказался по горло занят – у меня появилась новая и непривычная обязанность.

(Только что перечитал этот кусок и подумал, что вышло как-то уж очень сумбурно. Ну что это значит – «мелькнуло лицо… Мышкина»? Надо было как-то по-другому. Рассказать, как он вошел, как представился, что сказал… А то: ах, извините! Ах, у меня память отшибло! Хотя… Беда-то в том, что ее у меня и правда отшибло. Не помню я, как он у нас очутился, не помню, с чего начал… Может быть, имело бы смысл все сочинить – разные мелкие детали, не затрагивая, разумеется, самого сюжета. Но… У меня другая идея. И вот еще что. Если вместо связного рассказа четкой картины получились осколки, как в калейдоскопе – то ведь это полностью соответствует моим тогдашним ощущениям. Может, это не так уж и плохо? Не знаю… Опыта у меня, как уже было сказано, никакого. Пусть остается, как есть. Поглядим, что получится…)