Текст книги "Черная книга"
Автор книги: Вениамин Каверин
Соавторы: Василий Гроссман,Рувим Фраерман,Илья Эренбург,Виктор Шкловский,Всеволод Иванов,Павел Антокольский,Вера Инбер,Лидия Сейфуллина,Овадий Савич,Владимир Лидин
Жанры:
Прочая документальная литература
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 48 страниц)
ПРЕДСМЕРТНОЕ ПИСЬМО ЗЛАТЫ ВИШНЯТСКОЙ (Местечко Бытень)
Это письмо я нашел в местечке Бытень, Барановичской области. Оно написано перед казнью Златой Вишнятской и двенадцатилетней Юнитой – мужу и отцу. Около 1800 евреев Бытени были убиты немцами.
Майор Владимир Демидов.
Мистеру Вишнет Оранж, США
31 июля 1942
Моему Мошкеле и всем моим дорогим!
25 июля у нас произошла ужасная резня, как и во всех других городах. Массовое убийство. Осталось 350 человек. 850 погибли от рук убийц черной смертью. Как щенков бросали в нужники, детей живых бросали в ямы. Много писать не буду. Я думаю, что кто-нибудь случайно уцелеет, он расскажет о наших мучениях и о нашем кровавом конце. Нам пока удалось спастись... но насколько? Мы каждый день ждем смерти и оплакиваем близких. Твоих, Мошкеле, уже нет. Но я им завидую. Кончаю, невозможно писать и не могу передать наших мучений. Будьте здоровы все. Единственное, что вы можете для нас сделать – это отомстить нашим убийцам. Мы кричим вам: отомстите! Целую вас крепко, крепко. Прощаюсь со всеми вами перед нашей смертью.
(приписка)
Дорогой отец! Прощаюсь с тобой перед смертью. Нам очень хочется жить, но пропало – не дают! Я так этой смерти боюсь, потому что малых детей бросают живыми в могилы. Прощайте навсегда. Целую тебя крепко, крепко.
Поцелуй от Г.
СЕМЬЯ ТЕМЧИНЫХ ИЗ СЛУЦКА.
(Отрывки из писем, полученных летчиком Ефимом Темчиным). Подготовил к печати О. Савич.
1
27.IX. 1944 г.
Здравствуй, Ефим. Зайдя в горсовет, я нашел твое письмо, адресованное туда, с запросом о твоей семье. Сообщаю тебе, как воину, у которого сердце крепкое, что твоих, которые остались здесь, как и моих, в живых нет. О тебе слыхал, что ты совершил большие боевые дела. Я всегда знал, что ты будешь таким.
Твой товарищ детства Анатолий Потехин.
2
2.X.1944 г.
Здравствуй, дорогой и единственный брат мой Ефим! Наконец-то я нашел из всей семьи одного дорогого и близкого мне человека. Но рана в моей душе никогда не заживет. Ты и больше никто, знаешь, как я любил и уважал нашу семью, как мать часто плакала о нас. А теперь никого уже нет в живых. Ефим, ты не можешь себе представить, как мне жаль мать, отца, Пинхоса, Фрейду, Нехаму и Розу. Я еще никак не могу узнать судьбу Мани.
В последний раз я видел родных в 1941 г., 22 июня, в 10 часов утра. А ты их не видел еще больше, ты ведь уехал учиться. Я с ними простился и уехал на фронт. 24 июня мы вступили в бой. 26 августа я был тяжело ранен под Черниговом. Восемь месяцев пролежал в госпиталях. Потом опять пошел на фронт и снова был тяжело ранен. Теперь нахожусь в Литве в нестроевой части. Я все время старался узнать что-нибудь о семье, но безрезультатно. Семья у меня всегда в уме, вспоминал ее, когда вставал, когда садился кушать, когда ложился спать. Но к тому удару, который я получил, когда пришло письмо о судьбе семьи, я был подготовлен, ибо я видел, что немцы делали с евреями. В Каунасе они расстреляли и сожгли 65000 евреев. Я видел после освобождения города, как вытаскивали обгорелые трупы людей. Ефим, нужно взять себя в руки и быть человеком. Я тебя прошу, возьми себя в руки. Ты сам знаешь, как я любил семью. Когда мы были дома, я как старший работал больше всех и помогал семье, потому что я любил семью и особенно мать. Ибо мать, это самое родное и близкое, что есть в твоей жизни. Я так работал, потому что я жалел мать. Ефим, ох, как жалко, что у нас нет ни одной фотокарточки нашей семьи, даже не будет на что посмотреть, чтобы вспомнить ее. Ефим, еще раз буду просить тебя взять себя в руки и быть человеком. Ты не обижайся, что я так тебе пишу, но кроме тебя у меня больше никого нет. Ты для меня большое счастье.
Твой брат Лейзер.
3
(Письмо, приложенное к предыдущему)
29.VIII.1944 г.
Здравствуй, Лейзер! Отвечаю тебе обо всем происшедшем в Слуцке. Твой отец был сделан мастером на красильном пункте как спец. Потом немцы его арестовали и привезли домой для обыска. Он был еще жив. Дома они забрали все, что им понравилось. Спустя четыре дня я услышал, что он убит. Матери не говорили, а она все выходила на улицу, ходила по городу, надеялась как-нибудь увидеть отца. У всех евреев отобрали коров. С малыми детьми твоими стало очень трудно. В начале октября образовалось гетто, куда стали вселять всех евреев. Сперва было одно гетто, потом стало два – Полевое, за городом, и Городское, где жили евреи, которые работали. В Городском жить было немного легче, ходили на работу и потихоньку могли достать кое-что из продуктов и продавать свои вещи. В Полевом было строже, и в город не выпускали. Твои попали в Полевое, потому что работать мог один Пинхос, хотя и он был очень молод, но у него тогда работы не было. Полевое гетто скоро стали расстреливать, обыкновенно это было по понедельникам и субботам, так машины 2-3-4 вывозили под Безверховичи в лес. Пинхосу удалось сделаться рабочим, и он убежал из первой партии приговоренных к расстрелу. Он был переведен со всей семьей в Городское гетто, где и оставался до последнего момента, то есть до 8 февраля 1943 года, когда Городское гетто было полностью уничтожено. А Полевое было уничтожено в марте 1942 года. При переезде из Полевого в Городское гетто немцы забрали у них много вещей. Я помогал твоим, они заходили ко мне, раз, а то и два раза в неделю. Но что я мог сделать, я работал учителем и получал 350 рублей в месяц, а кило сала стоило 500-600 и дошло до 1000-1100. Они продали швейную машину, велосипед, часы. А Мани и сейчас нет. Она, убежав с машины, которая везла ее на расстрел, пришла ко мне с плачем. Я снабдил ее кое-чем, и она ушла в лес.
Твой сосед Сулковский.
4
20.Х.1944 г.
Дорогой друг Ефим! Я скрывался в городе, но на моих глазах произошло несколько еврейских погромов. Твоего отца немцы расстреляли до погромов. Во время погромов мы несколько раз прятались вместе с Пинхосом. Твоя мать с Маней и со всеми маленькими тоже пряталась с нами. Передать эту трагедию очень трудно. Мне было легче, я был один. В начале 1942 года я ушел в партизаны. Пинхос решил остаться из-за семьи: без него, работающего, их всех расстреляли бы. Я партизанил до июля 1944 г., был заместителем командира отряда.
Твой Сеня.
5
28.Х.1944 г.
Здравствуй, Ефим! Я только что приехал из Слуцка, где был в отпуску. Слуцк почти весь спален, осталось несколько домов на острове, на Рейчанах и на Володарской улице. Отец был расстрелян в августе 1941 г. в Монаховом саду. Перед тем как расстрелять, над ним издевались, выломали ему руки и ноги и в таком виде привезли домой на обыск. Мать, Пинхос, Фрейда, Роза и Нехама расстреляны в феврале 1943 г. в Мехортах. Роза, когда ее грузили на машину, хотела убежать, но ее ранили в ноги, девочка упала, ее бросили в машину, она истекала кровью, мать держала ее на руках. Все это рассказали мне очевидцы. В Слуцке было расстреляно больше 20000 мирных жителей. Ефим, страшно смотреть, что сделали немцы из Слуцка, и слышать, что они делали с людьми. Ужас один. А Маня жива! Она в Пинске. Она спрыгнула с машины и убежала, была в партизанах. Я ей написал и посылаю тебе ее адрес.
Твой брат Лейзер.
6
28. X.1944 г.
Здравствуй, дорогой и горячо любимый брат Фима! Сегодня у меня такой праздник, какого еще не было в моей короткой жизни. Я получила письмо от Лейзера и узнала, что вы оба живы!
Когда пришел проклятый немец, мы все жили вместе, даже помогали тете Соне. С нами был папа. Папа не хотел идти работать у немцев, но его заставили, потому что он был единственным специалистом по засолке овощей. Он мало работал. Узнали, что он работал при советской власти, и его арестовали. 26 июля, в субботу, его привели домой. Он был избит. У него были переломаны руки и ноги. Я его видела. Мама просила и молила, ничто не помогало. Нас ограбили, все забрали, отца увезли. Мать с ним попрощалась, поцеловалась. Его последние слова были: ”Воспитывай детей, меня убьют”.
Его расстреляли в Монаховом лесу. Это настоящее кладбище, где лежат тысячи людей. Потом у нас началась жизнь хуже, чем у нищих. Проклятые придумали гетто. Там было холодно и голодно, очень много людей в одном помещении, в бараках. Оттуда никого не выпускали. Потом начали увозить на расстрел. Мы семь раз были на краю гибели, но как-то спасались и не попадали в машины. У Симона Стругача случился в гетто паралич, его вынесли в машину на руках. Тогда погибло очень много знакомых.
Лейзер пишет, что кроме партизан, не уцелел никто. На пасху 1942 года это гетто уничтожили, остались пока только рабочие. Благодаря Пинхосу нас перевели туда. Но там не было места. Мама с детьми ночевала в большие морозы в сарае, а то и на улице. Ели картофельные очистки с отрубями. На маму страшно было смотреть, это двигался живой труп. А дети ничего не понимали, все просили есть. И вот в понедельник 6 февраля 1943 г. окружают весь район и начинают грузить людей на машины. Пинхоса забрали первым. Потом маму с детьми. Это было в девять часов утра. Меня забрали в час дня. У меня еще теперь стоят в ушах крики сестричек, когда их везли расстреливать. Розу подстрелили. Со мной в машине сидели дети и мужчины, раненые при сопротивлении. Повезли по Бобруйскому шоссе. Машина крытая брезентом. С нами сидели два немца. Я решила спрыгнуть. Лучше умереть на дороге. Машина шла очень быстро. У меня был бритвенный ножик. Я разрезала брезент от окна вниз и выскочила. Очнулась, когда машина уже отъехала. Пошла к Вале Жук, сказала ей: ”Спасай!” Они с матерью шесть дней прятали меня в сарае. Потом была у Сулковского, потом ушла в лес и попала, наконец, в партизанский отряд. Не могу все описать, плачу, как маленький ребенок. В отряде была до прихода Красной Армии. Теперь работаю в Пинске бухгалтером Красного Креста. Дорогой брат, прошу тебя, мсти, мсти и мсти!
Твоя сестра Маня.
РСФСР
СМОЛЕНЩИНА.
Подготовил к печати Илья Эренбург.
1. ШамовоЭто было в местечке Шамово, Рославльского района. Смоленской области. 2 февраля 1942 года комендант Мстиславля лейтенант Краузе объявил полицейским: все евреи, проживающие в Шамове, должны быть уничтожены. Обреченных согнали на площадь перед церковью. Их было около 500 человек: старики, старухи, женщины с детьми. Несколько девушек пыталось убежать, но полицейские их застрелили.
На кладбище отводили по десять человек. Там расстреливали. Среди обреченных были две сестры Симкины. Младшую, Раису, студентку Ленинградского пединститута, убили одной из первых. Старшая, Фаня – учительница, оставшаяся в живых, рассказывает:
– Это было под вечер 1 февраля. Мы с сестрой поцеловались, простились – мы знали, что идем на смерть. У меня был сын, Валерий, ему было 9 месяцев. Я его хотела оставить дома, авось, кто-нибудь возьмет и вырастит, но сестра сказала: ”Не нужно. Все равно он погибнет. Пусть хоть с тобой умрет”. Я его завернула в одеяло. Ему было тепло. Сестру повели первой. Мы слышали крики, выстрелы. Затем все стихло. Во второй партии повели нас. Привели на кладбище. Детей подымали за волосы или за воротник, как котят, и стреляли им в голову. Все кладбище кричало. У меня вырвали из рук моего мальчика. Он выкатился на снег. Ему было холодно и больно, он кричал. Затем я упала от удара. Начали стрелять. Я слышала стоны, проклятия, выстрелы, и я поняла, что они били каждый труп, проверяли, кто еще жив. Меня два раза очень крепко ударили, я молчала. Начали снимать вещи с убитых. На мне была плохонькая юбка, они ее сорвали. Краузе подозвал полицейского, что-то сказал. Все ушли. Я потянулась к Валерику. Он был совсем холодный. Я поцеловала его, попрощалась. Некоторые еще стонали, хрипели, но что я могла сделать? Я пошла. Я думала, что меня убьют. Зачем мне жить? Я одна. Правда, у меня муж на фронте. Но кто знает, жив ли он... Я шла всю ночь. Отморозила руки. У меня нет пальцев, но я дошла до партизан”.
Утром лейтенант Краузе снова послал полицейских на кладбище добить раненых.
Два дня спустя в полицейское управление пришли четыре старых еврея. Они пробовали уйти от смерти, но не нашли пристанища. Шмуйло, 70 лет от роду, сказал: ”Можете нас убить”. Стариков отвели в сарай, их били железной палкой, а когда они лишались сознания, оттирали снегом. Потом к правой ноге каждого привязали веревку, перебросили через балку. По команде полицейские поднимали стариков на два метра над землей и сбрасывали вниз. Наконец, стариков застрелили.
2. Красный
– До войны я жила в Минске. 24 июня 1941 года я проводила мужа на фронт. Я вышла из города с ребенком, ему было восемь лет, пошла на восток: я решила добраться до моей родины – города Красный, забрать отца и братьев. В Красном меня настигли немцы, они пришли туда 13 июля.
25 июля вывесили объявления – собирали жителей города. На собрании немцы сказали, что все могут въезжать в дома евреев. Еще немцы заявили, что евреи должны беспрекословно подчиняться всем распоряжениям немецких солдат.
Начали ходить по квартирам, раздевали, разували, били нагайками и плетьми.
8 августа в дом, где я жила, ворвались эсэсовцы. У них были жестянки с изображением черепа. Они схватили моего брата, Бориса Семеновича Глушкина. Ему было 38 лет. Они стали его бить, потом выкинули на улицу, издевались, повесили на грудь доску, наконец бросили в подвал. На следующее утро были расклеены объявления: ”Все жители города приглашаются на публичную казнь жида”. Моего брата вывели, у него на груди было написано, что сегодня его казнят. Его раздели, привязали к хвосту лошади и поволокли. Он был полумертвый, когда его убили.
На следующую ночь в 2 часа снова стучат в дверь. Пришел комендант. Он потребовал жену казненного еврея. Она плакала, потрясенная страшной смертью мужа, плакали трое детей. Мы думали, что ее убьют, но немцы поступили гнуснее: ее изнасиловали здесь же на дворе.
26 августа прибыл специальный отряд. Согнали евреев, объявили, что они должны немедленно принести все добро и сдать немцам, а потом перейти в гетто. Немцы отгородили участок земли колючей проволокой, повесили вывеску: ”Гетто. Вход запрещен”. Все евреи, даже дети, должны были носить на груди и на спине шестиконечные звезды из ярко-желтой материи. Каждому было предоставлено право оскорблять и бить человека, у которого была такая звезда.
В гетто по ночам устраивали ”проверки”, выгоняли на кладбище, насиловали девушек, избивали до потери сознания. Кричали: ”Подымите руки, кто думает, что большевики вернутся”, – гоготали и снова били. Так каждую ночь.
Это было в феврале. Ночью ворвались эсэсовцы, стали светить фонариками. Их выбор остановился на восемнадцатилетней девушке Эте Кузнецовой. Ей приказали снять рубашку. Она отказалась. Ее долго били нагайкой. Мать, боясь, что девушку убьют, шептала: ”Не противься”. Она разделась, тогда ее поставили на стул, осветили фонариком и начали издеваться. Трудно об этом рассказать.
Счастливцы убегали в лес. Но что было делать старикам, женщинам с детьми, больным? У меня были товарищи в Красном, с которыми я хотела уйти партизанить. Мы ждали, чтобы потеплело. Но вот 8 апреля 1942 года товарищи сообщили мне, что прибыл отряд карателей. Мы решили попытать счастья.
За полчаса до оцепления я вышла из города. Куда идти?
Повсюду полиция. Нас травят, как зайцев. Я добралась до лагеря, где находились военнопленные, – я была с ними связана.
Город окружили. Евреев всех загнали на один двор, заставили раздеться. Мой отец пошел первым. Ему было 74 года. Он нес на руках своего двухлетнего внука.
Жена моего старшего брата, которого немцы убили еще в августе, Евгения Глушкина, взяла с собой двух детей – 12 лет и 7 лет
Третьего, годовалого, она оставила в люльке, она думала, что, может быть, звери пощадят младенца. Но немцы, закончив расстрел, вернулись в гетто, стали подбирать тряпье. Они увидели в люльке Алика. Немец выволок ребенка на улицу и ударил головой об лед. Начальник отряда приказал разрубить тело младенца на куски и дать его собакам.
Я ушла к партизанам. Мне было трудно с ребенком. Но в тяжелых условиях сказались солидарность, товарищество, человеческая заботливость. Большие переходы, частые заставы. Я была связной. Дважды я встретила карателей, но ушла. Мой ребенок был ко всему подготовлен. Я ему говорила: ”Если меня поймают, если будут бить или колоть булавками, если я буду плакать или кричать, ты молчи”. Восьмилетний мальчик никогда не жаловался, умело держался с немцами, он был настоящим партизанским питомцем.
Два года мы сражались, и вот пришел день, когда я увидела Красную Армию.
Софья Глушкина, агроном.
9.XI.43 г.
3. Судьба Исаака Розенберга
В местечке Монастырщина Смоленской области проживало много евреев. Был здесь еврейский колхоз. 8 ноября 1941 г. немцы истребили всех евреев, 1008 человек. Расстреливали из автоматов, детей закапывали живыми. Когда пойманного полицейского Дудина спросили – действительно ли он бросал живых детей в могилу, он ответил: ”не бросал, а клал”.
Были убиты также дети от смешанных браков. Русская по национальности педагог Любовь Александровна Дубовицкая была замужем за евреем. Ее арестовали и подвергли пыткам. Ее дети – семи, четырех лет и годовалый – были убиты. Дубовицкой двадцать семь лет; после пережитого она выглядит старухой.
Монастырщина сожжена, от домов остались печи. Осталась одна печь и от дома, в котором жил служащий районного ЗАГСа Исаак Розенберг. Он был женат на русской женщине, уроженке Жирятинского района. Орловской области. У Натальи Емельяновны Розенберг было двое маленьких детей. Они уцелели – матери удалось убедить палачей, что это дети от ее первого мужа.
Наталья Емельяновна спрятала мужа в яме под печкой. Так он провел два с лишним года. Он сидел согнувшись; нельзя было ни лечь, ни встать. Когда он иногда ночью выходил наверх, он не мог выпрямиться. От детей скрывали, что их отец прячется в подполье. Однажды четырехлетняя девочка, заглянув в щель, увидела большие черные глаза. Она закричала в ужасе: ”Мама, кто там?” Наталья Емельяновна спокойно ответила: ”Я ее давно заметила – это очень большая крыса”.
На обрывках газет, которые издавали немцы, марганцевым раствором Исаак Розенберг вел записи изо дня в день, а также записывал рассказы жены о ”новом порядке” в Монастырщине. Часто вода наполняла яму. Кашель душил Розенберга, но он не смел кашлянуть. Он писал и об этом.
Дом был хороший, он понравился немцам. Тогда Наталья Емельяновна ночью разобрала крышу. Дом заливало водой, зимой было холодно, зато немцы больше не покушались на дом.
Наталья Емельяновна заболела сыпняком. Ее увезли в больницу. Детей приютила соседка. Исаак Розенберг по ночам вылезал наверх и ел клей с обоев. Так он продержался две недели. А Наталья Емельяновна, лежа в больнице, терзалась: вдруг она в бреду расскажет о муже?
В сентябре 1943 года части Красной Армии подошли вплотную к местечку. Монастырщина – узел дорог, немцы здесь оказали сильное сопротивление. Шли бои. У дома Розенберга стояли немцы с орудием. Наталья Емельяновна взяла детей и, как другие жители Монастырщины, убежала в лес. Она вернулась, когда в местечко ворвались красноармейцы. Она увидела еще дымившуюся золу и печь: дом сгорел. Исаак Розенберг задохнулся от дыма. Он просидел в подполье двадцать шесть месяцев, и умер за два дня до освобождения Монастырщины советскими частями.
РОСТОВ-НА-ДОНУ.
Подготовил к печати Илья Эренбург.
4 августа 1942 года на стенах Ростова было расклеено объявление за подписью ”еврейского старшины Лурье” о регистрации евреев. В объявлении говорилось, что евреи могут спокойно проживать в городе, так как ”германское командование стоит на страже их безопасности”. Пять дней спустя появилось новое обращение за подписью того же Лурье: ”Чтобы обеспечить жизнь евреев от безответственных выступлений обозленных элементов, немецкое командование должно выселить их за город и тем самым облегчить их охрану”. Евреям было предложено собраться в указанных пунктах 11 августа 1942 года, взяв с собой ценности, одежду и ключи от квартир, в которых вещи должны остаться нетронутыми.
В Ростове оставалось много евреев, которые не смогли уехать: старики, больные, их близкие, женщины с детьми. Некоторые сразу поняли, что означает приказ немцев. Научный сотрудник сельскохозяйственного института Федор Ческис вскрыл себе вены, истек кровью, но не умер. Жена на ручной тележке возила его по больницам, но напрасно. Немецкий патруль остановил их. Ческиса казнили, жену, по национальности русскую, посадили в тюрьму. На Дону одна женщина бросила в реку трех своих детей и сама бросилась в воду; вытащили ее и одного мальчика, двое детей утонули.
Старики, муж и жена, забаррикадировались в своей квартире. Немцы взломали дверь, раскидали нагроможденную мебель и увезли стариков. На углу Буденновского проспекта и Сенной улицы жила женщина – зубной врач с дочкой и внуком, которому было 11 месяцев. Узнав о немецком приказе, она решила утопиться с дочкой и внуком. Дочь и внук утонули, а бабушку добрые люди спасли. Обезумевшая, она прибежала в больницу, где прежде работала, к врачу Орловой, умоляя вспрыснуть ей морфий, так как за ней гонятся. Действительно, те же ”добрые люди”, узнав, кого они спасли, позвали немцев. Гестаповцы увели ее из кабинета врача на казнь.
Екатерине Леонтьевне Итиной было 82 года. Она жила у двух бывших монахинь, которые любили ее и заботились о ней. Она сказала: ”Я никуда не пойду. Пусть придут и убьют меня”. Немцы заявили, что если она не пойдет, то заберут и монахинь. Тогда старуха поплелась на пункт.
Пошли на смерть два старейших врача Ростова: доктор Ингал и доктор Тиктин. Женщина-врач Гаркави считалась лучшим специалистом по туберкулезу. Ее муж, по национальности русский, не захотел расстаться с женой. Они вместе пошли на казнь.
На Малом проспекте жил парализованный старик Окунь с женой и внучкой. Девушка не захотела уехать, чтобы не огорчать стариков. Прочитав приказ, старуха Окунь начала раздавать свои вещи соседям. 11 августа она пошла с внучкой на сборный пункт. Парализованный старик остался один. Он спрашивал соседей, скоро ли вернется жена. На другой день за ним приехала машина.
Жители Ростова, проходившие часто по Малому проспекту, знали старушку Марию Абрамовну Гринберг. Она всегда сидела у окна, здоровалась со знакомыми, потчевала детей сладостями. Все ее любили. Дети Марии Абрамовны успели уехать, за исключением одной дочери, доктора Гринберг, которая не захотела бросить престарелую мать. Дочь пошла на пункт. Старушка не могла ходить и осталась дома. Она не понимала, почему дочь ушла на весь день. Старушка просила соседей: ”Позвольте мне посидеть у вас, пока за мной придет машина”... Говоря это, она не понимала, зачем придет машина. Она не понимала, почему соседи ее выпроваживают. Она говорила: ”Я вас не узнаю: вы такие хорошие люди и не хотите меня приютить на один вечер...” Вечером ее увезли.
Вот что рассказывает врач Людмила Назаревская:
”11 сентября утром я шла по Пушкинской улице мимо сборного пункта. У дома стояли машины. Во дворе толпились люди. Меня увидела старушка Розалия Огуз, учительница музыки. Она полвека тому назад давала уроки моей старшей сестре. Она обрадовалась и сказала: ”Люда, вы, наверно, пришли нас проводить. Я прошу вас зайти ко мне на квартиру, я живу с Гончаровой, скажите ей, что нас ведут в военвед. Пусть она принесет мне и сестре продовольствие”. Я пообещала ей сделать все и простилась.
Пройдя несколько шагов, я увидела мать и дочь. Мать была слепая, а дочь глухая. Они меня остановили, спросили, где находится пункт. Рослая девушка, которая шла позади меня, всплеснула руками и закричала: ”Боже мой, бедненькие, да куда же вам идти надо!” Она заплакала и повела несчастных к пункту.
Я направилась к военведу. По Буденновскому проспекту и дальше через Дон на Батайск беспрерывно шли машины. Двое рабочих прошли мимо меня. Один угрюмо сказал: ”Трудно их осилить...” Я ходила вокруг военведа – это было в 15 километрах от города, но никого не увидела. Возвращаясь через рабочий городок, я села отдохнуть на скамейке базара и вдруг увидела партию женщин, скромно одетых, и несколько старых мужчин, среди них доктора Тиктина. Я пошла вслед.
Впереди и позади шли немецкие солдаты. Впереди шел еще один в белой рубашке. Он, видимо, наслаждался своей ролью, время от времени поворачивался и махал руками, как будто дирижировал.
За городом дорога шла под железнодорожной насыпью. Здесь меня остановил бандит в белой рубашке. Он подозвал немцев.
Мне сказали, что дальше идти нельзя.
Возвращаясь в город, я встретила несколько машин, в которых везли евреев. В одной – юноша, сорвав с головы фуражку, помахал ею бандиту в белой рубашке. Может быть, он хотел проститься с живой душой? Бандит в ответ расхохотался. Мне запомнилось в другой машине лицо женщины, она держала в руках маленького ребенка. Ее лицо было напряжено, казалось безумным. Машина мчалась, и женщина с ребенком на ухабах подскакивала. Еще я увидела в машине нашу старушку, акушерку Розалию Соломоновну Фишкинд, в ее затрапезном пальтишке и белой шапочке. Лицо у нее было грустное, задумчивое, она меня не видела...”
Что произошло там, куда немцы не пропустили доктора Назаревскую? Это малозаселенный район. Пять домиков железнодорожников, несколько домов к востоку от зоологического сада и Олимпиадовский хутор. Изо всех этих домов жители были выселены на два дня. Им приказали под страхом расстрела запереть дома и удалиться. Однако некоторые, опасаясь за свое имущество, спрятались в пристройках, в огородах, в щелях. Они видели все.
Накануне казни евреев 10 августа немцы на том же месте – у Змиевской балки, убили 300 красноармейцев. Красноармейцев подвозили в машинах до переезда. Там их сажали в специальную газовую машину. Из нее вытаскивали мертвых. Тех, которые подавали признаки жизни, пристреливали.
Евреям приказали раздеться. Вещи складывали в стороне. У Змиевской балки расстреливали и тотчас засыпали глиной. Маленьких детей живыми кидали в ямы. Часть евреев убили в газовой машине. Одну партию вели голыми от зоологического сада до балки. С ними была красивая женщина, тоже голая, она вела за руку двух крохотных девочек с бантиками на голове. Несколько девушек шли, взявшись за руки, и что-то пели. Старик подошел к немцу и ударил его по лицу. Немец закричал, потом повалил старика и затоптал его.
Местные жители видели, как в ночь с 11-го на 12 августа из ямы вышла голая женщина, сделала несколько шагов и упала замертво.
На следующий день газета ”Голос Ростова”, которую выпускали немцы, писала: ”Воздух очистился...”
