Текст книги "Черная книга"

Автор книги: Вениамин Каверин

Соавторы: Василий Гроссман,Рувим Фраерман,Илья Эренбург,Виктор Шкловский,Всеволод Иванов,Павел Антокольский,Вера Инбер,Лидия Сейфуллина,Овадий Савич,Владимир Лидин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 48 страниц)

ДОКТОР КРЕМЕНЧУЖСКИЙ.
Подготовил к печати Илья Эренбург.

В городе Морозовске жил врач Илья Кременчужский с женой и двумя дочерьми. Муж одной дочери был на фронте. Она оставалась с грудным ребенком. Жена Кременчужского – русская. Она чудом уцелела. Она рассказывает:

”Немцы убили 248 евреев. Но в ту ночь они убили 73. Они приехали к нам вечером, закричали: ”Доктор Кременчужский здесь? Собирайтесь с семьей”. Муж сразу все понял. В грузовике он дал порошок с ядом мне и дочерям. Он сказал: ”Когда я покажу рукой, то проглотите это”. Один порошок он оставил себе.

Нас привели в камеру. Там было очень тесно. Мы все стояли. Под окнами эсэсовцы кричали: ”Сейчас мы вас прикончим. Погодите...” Дети плакали. С некоторыми женщинами сделалась истерика. Моя младшая дочь хотела проглотить яд, но муж вырвал из ее рук порошок и сказал: ”Нет, нельзя, представьте, что будет с другими, если мы сейчас отравимся? Мы должны поддержать их, разделить общую судьбу”. Мой муж не говорил по-еврейски, он всю жизнь прожил на Дону, но здесь он вспомнил два слова ”Бридер, иден” – ”братья, евреи”. Все насторожились, и муж сказал: ”Мы должны умереть достойно – без слез, без криков. Мы не доставим этой радости палачам. Я вас умоляю, братья и сестры, молчите”. Настала страшная тишина, даже дети притихли.

С нами сидел знакомый инженер. Он вдруг начал стучать в дверь, кричать: ”Ошибка! Сюда попали русские женщины...” Один немец спросил: ”Где?” Им показали на меня и дочерей. Немец вывел нас в коридор: ”Завтра разберемся”. Потом они начали убивать. Они убивали во дворе. Никто не крикнул. Я подумала: зачем мне жить? Но внук... Я хотела спасти внука, и мы убежали. Нас спрятал учитель...”

”КУДА НАС ВЕДУТ?”
Подготовил к печати Илья Эренбург.

В деревне близ Морозовска находились дети – на полевых работах. Слухи об убийстве евреев дошли до деревни. Шесть еврейских детей, в возрасте от девяти до двенадцати лет, отправились в Морозовск. Узнав, что немцы забрали их родителей, дети пошли в комендатуру. Оттуда их отвели в гестапо.

В камере сидели две русские женщины: заведующая яслями Елена Беленова, 47 лет, и Матрена Измаилова. Последняя рассказывает:

”Дети плакали. Тогда Беленова начала их успокаивать, говорила, что папа и мама живы, что ничего нет страшного. Она их убаюкивала, ласкала. Они уснули, а в три часа ночи за ними пришли гестаповцы. Дети стали кричать: ”Тетя, куда нас ведут?” Беленова спокойно объяснила: ”В деревню. Будете там работать...”

В яме, около Морозовска найдены трупы Елены Беленовой и шести еврейских детей.

В СТАВРОПОЛЕ.
Сообщение А. Нанкина. Подготовил к печати Илья Эренбург.

5 мая 1943 года я вернулся в свой родной город Ставрополь, освобожденный Красной Армией. Немцы убили всю мою семью: старика-отца, мать, брата с женой и детьми и четырех сестер с детьми, среди которых были грудные.

Когда немцы заняли Ставрополь, они учредили ”Еврейский комитет для ограждения интересов еврейского населения”. Была произведена регистрация евреев. Неделю спустя немцы предложили всем евреям явиться на привокзальную площадь, взяв с собой пожитки до 30 килограммов, ”для переселения в менее населенные районы”. Всех собравшихся посадили в машины особой конструкции и задушили газами. Вещи отвезли в гестапо.

Через два дня, 14 августа 1942 года, немцы предложили всем местным евреям явиться для получения нарукавных повязок. Все пошли, в том числе и моя семья. Их продержали в гестапо до вечера, а вечером сказали, что утром отпустят по домам. Утром их раздели догола, посадили в газовые машины и отвезли за город.

Офицеры и гестаповцы разбрелись по еврейским квартирам в поисках добычи.

Я хочу сказать о моей матери. У нее были правнуки. Она вырастила семь детей. Последние два года она болела, почти не выходила из дома, готовила у плиты обед. К ней приходили внуки, приносили ей цветы. Она сидела среди них слабая и радостная. Ее видели, когда она шла в гестапо. Она шла сгорбленная, в потертом капоте, прикрыв черной косынкой седые волосы. Каким пустым и страшным должно быть сердце человека, который толкнул ее в могилу!

Мои родные жили мирной жизнью, чинили часы, шили платья, делали заготовки для обуви. Дети ходили в школу, ездили на полевые работы. Лина, старшая дочь моей сестры, была сильной, красивой девушкой, спортсменкой. В первые дни оккупации к ней приставали немецкие офицеры, и, придя домой, она плакала от обиды, гордая советская девушка. Потом ее убили.

Убили и самого маленького сына брата. Ему было 10 месяцев. Сначала немцы объявили, что явке подлежат дети старше 8 лет, потом предложили собравшимся женщинам принести всех детей ”для регистрации”. И убили.

Одну мою племянницу мать не взяла с собой. Девочка пряталась у соседей. Об этом узнали гестаповцы. Целый вечер солдаты с автоматами искали двенадцатилетнюю девочку. Ее не нашли. На следующий день, несмотря на уговоры соседок, она сама пошла в гестапо, сказав: ”Хочу к маме”. Убили и ее.

РАССКАЗ ЭВЕНСОНА (Кисловодск).
Подготовил к печати Виктор Шкловский.

Вступление

Человеку, который записал свои воспоминания о немцах в. Кисловодске, Моисею Самойловичу Эвенсону, сейчас 79 лет. Он родился в г. Ковно. Почти мальчиком принужден был эмигрировать за границу. Долго работал репортером в Вене. Не окончив философского факультета, на котором он усиленно занимался, Эвенсон вернулся на родину. Было ему тогда 21 год.

Он работал у известного русского библиографа и историка русской литературы С. А. Венгерова; участвовал в создании словаря Брокгауза и Ефрона. В 1892 году он стал работать журналистом; написал ряд небольших статей по философским вопросам, по истории еврейства. Из Петербурга, как еврея, его высылают в Киев. В Киеве Эвенсон работает в газете ”Жизнь и искусство”.

В Киеве он также не имел права жить, и способному литератору, отцу семейства, приходилось часто просиживать дни и ночи в шахматном клубе. Сюда не заходила полиция проверять документы.

Из Киева Моисею Самойловичу пришлось уехать в Житомир, где он был сотрудником, выпускающим и, по существу, единственным работником газеты ”Волынь”. В этой газете одно время сотрудничал знаменитый украинский писатель Коцюбинский. Газета ”Волынь” была закрыта. Эвенсон переехал в Киев и снова скитался.

Сын Эвенсона погиб в 1915 году под городом Бучачем в войне с немцами.

Революция 1917 года покончила в России с еврейским бесправием.

Молодая республика ведет ожесточенную борьбу с врагами. Немецкие империалисты вторгаются на Украину и пытаются отнять у украинского народа свободу. В 1919 году от руки врагов гибнет средний сын Моисея Самойловича – юрист и шахматист. Эвенсон уезжает в Баку. До 1924 года он служит в Наркомвнешторге, потом выходит на пенсию и живет около курорта Кисловодск на маленьком полустанке Минутка. Здесь он женился второй раз на русской женщине, она спасла его во время немецкой оккупации. Такова жизнь автора записок.

Немцы в Кисловодске

Немцы прорвались на Северный Кавказ внезапно: Кисловодск жил жизнью глубокого тыла. В городе было много эвакуированных, много беженцев.

Пятого августа 1942 года население узнало, что немцы подходят к Минеральным Водам. Началась эвакуация учреждений и санаториев. Но транспорта не было. Для того чтобы уехать, надо было иметь пропуск, и люди задерживались из-за оформления бумаг.

Многие пытались уйти пешком к Нальчику, но 9 августа немецкие разъезды уже появились на дорогах.

14 августа появились немецкие мотоциклисты. А вслед за ними пришло множество германских машин с автоматчиками и пулеметчиками. Пришли транспортеры пехоты, затем приехали легковые машины с немецким начальством.

На многих санаториях появились аккуратные билетики с надписью: ”Занято немецким командованием – вход воспрещен”

Центр города был занят комендатурой с ее многочисленными отделениями. По городу были расклеены печатные воззвания к населению. В них говорилось, что германская армия ведет войну только с ГПУ и евреями. Остальное население призывалось сохранять спокойствие и порядок; всем предлагалось явиться на работу. В воззвании объявлялось, что колхозы распускаются, торговля и ремесло свободны. Объявлялось, что враждебные акты против оккупационных властей будут караться по законам военного времени. К такого рода актам в первую очередь относились помощь и поддержка партизанам и недонесение о них властям, распространение неблагоприятных слухов о действиях германской армии и оккупационных властей, а также любое неисполнение приказов комендатуры и гражданских властей.

Через несколько дней в Кисловодске появился в продаже листок, издававшийся в Пятигорске под заглавием ”Пятигорское эхо”. Листок на три четверти был заполнен самой гнусной антисемитской агитацией и нелепыми лживыми выпадами против советской власти.

Ко времени оккупации в Кисловодске скопилось довольно много евреев, эвакуированных из Донбасса, Ростова и Крыма.

Одним из первых приказов германского командования – бургомистром города был назначен Кочкарев. Бургомистр издал приказ о сдаче оружия, о сдаче имущества санаториев и о регистрации ”евреев и лиц еврейского происхождения”.

Старшиной назначенного немцами Еврейского комитета был популярный в городе зубной врач Бененсон.

Дня через два появился новый приказ. Евреи должны были нашить на грудь шестиконечную белую звезду – шести сантиметров диаметром.

Так появились на улицах Кисловодска люди, уже отмеченные печатью смерти.

На стенах города висели приказы о защите зеленых насаждений, о восстановлении деятельности лечебных учреждений и о платности их.

В городе не было топлива и керосина. Были закрыты бани. Цена за мыло дошла до 400 рублей за кусок. Были открыты школы. Учителям было приказано применять в школе телесное наказание, но они не подчинились этому. Лекарств в городе не было. Началась жестокая безработица.

Немцы объявили о принудительном курсе оккупационной марки – десять рублей за марку.

Население, лишенное всяких средств к существованию, продавало вещи. Появились комиссионные магазины, которые сперва брали 25 процентов, потом десять и даже пять. Цены все падали, вещи скупали немцы.

В центральной части города появились немецкие офицеры, солдаты всех родов оружия, украшенные всевозможными значками и нашивками. Появились дамы в тонких чулках и нарядных туфлях. Все трудоспособные мужчины должны были работать на оккупантов два дня в месяц, и скоро появилось объявление, что работать надо за несколько месяцев вперед. В аулы карачаевцев потянулись мешочники с вещами. Мука дорожала, вещи дешевели.

С евреями немцы начали расправу мало-помалу. В первые дни Еврейскому комитету было приказано представить для нужд командования пятьдесят мужских пальто, пятьдесят пальто женских, столько же обуви, столовое белье и т.д. После этого были потребованы часы, драгоценности. Потом было приказано поставить людей на очистку площадей и на земляные работы. Работать обязали голыми руками.

7 сентября появился приказ комендатуры: ”В целях заселения некоторых местностей на Украине, всем евреям и лицам еврейского происхождения, кроме метисов, приказывается явиться 9 сентября на товарную станцию, имея при себе ключи от своих квартир с прикрепленными бирками, на которых должны быть обозначены адреса и фамилии. Выселяемые могут иметь при себе не более 20 килограммов багажа на каждого”.

Многие уже поняли, что это – приказ явиться на смерть. Доктор Виленский с женой и врач Бугаевская отравились. Доктор Файнберг с женой и дочерью перерезали себе вены.

9 сентября на товарной станции скопилось до двух тысяч евреев. Евреи проходили мимо гестаповцев, которые собирали в корзинку ключи от квартир. В числе вывезенных были старик, профессор Баумгольц, писатель Брегман с женой, доктора Чацкин, Маренес, Шварцман, зубной врач Бененсон с семьей. Его тяжелобольного сына доставили на носилках. Люди подошли к железнодорожному составу. Гитлеровцы потребовали, чтобы вещи и провизия были сданы. Послышались робкие возражения: ”А как же с бельем для детей?” Погрузка продолжалась. Пришел автомобиль с девятью маленькими девочками, взятыми из детского дома. Испуганные люди взволновались и зароптали.

”Зачем маленьких девочек отправляете” – раздались крики.

Гестаповец отвечал по-русски: ”Если их не убить, то они будут потом большими”.

В час дня поезд тронулся. Охрана расположилась в классном вагоне. Поезд проехал станцию Минеральные Воды, остановился в поле, немцы стали смотреть в бинокль. Нашли, что местность неудобная. Поезд задним ходом вернулся в Минеральные Воды, прошел на запасной путь к стекольному заводу.

– Вылезайте, – сказали немцы.

Одна женщина, Дебора Резник, ослабевшая от голода и волнения, выпала из задних дверей теплушки в высокий бурьян.

Люди вылезли. Немцы сказали:

– Сдайте драгоценности.

Люди снимали серьги, кольца, часы и бросали все это в шапки охранников. Прошло еще десять минут. Подошла штабная машина. Последовал приказ: раздеться до белья. Начался крик, люди метались, охранники погнали толпу к противотанковому рву, который находился в километре от стекольного завода. Детей тащили за руки, несколько автомобилей крутилось по полю, из них стреляли по разбегавшимся.

Расстрел продолжался до вечера. Ночью подвезли машины из Ессентуков.

Из Кисловодска привезли 1800 человек, из Ессентуков – 507 взрослых и 1500 детей, стариков и старух. К утру все были убиты.

Дебора Резник вышла из травы. Она была почти безумна.

Она бродила по дорогам и случайно осталась жива. Может быть, потому что она не была похожа на еврейку.

Остался жив еще старик Фингерут.

В Кисловодске немцы сохранили живыми несколько сапожников и портных. Перед отступлением они вызвали их семьи и расстреляли всех.

Кое-кто был спасен. Сотрудница ленинградского института Шевелева спасла троих еврейских детей, выдав их за своих племянников. Коллектив мединститута помог ей спрятать детей.

Врач Глузман с двумя дочерьми – 15 и 8 лет – были спасены. Одна русская женщина, Жовтая, спрятала у себя молодую женщину-еврейку с грудным ребенком.

Несколько евреев спасались в пещерах.

Стояла чудесная погода. Появились слухи, что немцы хотят создать в Кисловодске курорт только для немцев. Русское население будет выселено.

Русских погибло уже в Кисловодске очень много.

6 ноября в Германию был отправлен эшелон с молодежью.

Нужда в городе росла, было тревожно. С величайшей осторожностью говорили о расстрелах, но и без того каждый мог ночью слышать залпы.

В декабре появились глухие слухи о Сталинграде. В Кисловодск поступали партии раненых. Советские аэропланы бомбили Пятигорск. Оккупанты притихли и посерели.

Бургомистр Кочкарев был отставлен за большую растрату. Его место занял некто Топчиков. На Рождество вырубили много елок, но веселых елок немцы не организовывали. Началась эвакуация.

4—5 января опять по квартирам искали евреев и коммунистов Появилось объявление, что распускаемые слухи об эвакуации Кисловодска ложны; за них будут расстреливать.

В первых числах января начались взрывы. Взрывали железнодорожное полотно, товарную станцию. Повторялись обыски. Немцы убежали внезапно 10 января. Это спасло много жизней. Немцы оставили на станции бочки с квашеной капустой, вино, мешки с солью. Вино оказалось отравленным. Соль тоже была отравлена, но хозяйственники сразу заметили, что посоленный немецкой солью суп покрывается зеленым налетом, и отравлений было не так много.

10 января в Кисловодске немцев уже не было. Вошли советские войска. Началось откапывание трупов убитых, замученных.

В противотанковом рву нашли 6300 зверски расстрелянных советских граждан. В Пятигорске на Машук-Горе найдено 300 трупов русских. В Кисловодске, у Кольца-Горы нашли еще тысячу трупов.

То, что было сделано немцами в Пятигорске, Ессентуках, сделано ими было спокойно и методически.

ЕССЕНТУКИ.
Подготовил к печати Илья Эренбург.

Немцы заняли Ессентуки 11 августа 1942 года. 15 августа был назначен Еврейский комитет, который произвел регистрацию евреев. Было зарегистрировано 307 трудоспособных, а с детьми и стариками около 2000.

На рассвете евреи должны были являться в Комитет. Их посылали на тяжелые работы. Немцы издевались над ними, избивали. Особенное усердие проявлял ”ответственный по еврейским делам” лейтенант Пфейфер. Этот толстый, краснолицый немец приходил в комитет с хлыстом и руководил побоями.

7 сентября по приказу коменданта фон-Бека евреям было предложено переселиться в ”малонаселенные места”. Все евреи должны были явиться в школу за полотном железной дороги, взяв с собой вещи (не более 30 килограммов), тарелку, ложку и продуктов на три дня. На сборы было предоставлено два дня.

Узнав о ”выселении” и понимая, что за этим скрывается, покончил с собой доцент Ленинградского университета Герцберг. Профессор Ленинградского пединститута Ефруси и доцент Мичник приняли яд, но были спасены немецкими врачами, считавшими, что евреев нужно убить по установленному регламенту.

В ту же школу было приказано отвезти всех больных, находившихся в больнице.

9 сентября с утра в школу стали собираться евреи. Многих провожали русские, прощались, плакали. Здание оцепили. Ночь обреченные провели в школе. Дети плакали. Часовые пели песни.

10 сентября в 6 часов утра евреев посадили на машины без вещей. Машины направились по направлению к Минеральным Водам.

В километре от стекольного завода находился большой противотанковый ров. Машины останавливались возле рва. Евреев раздевали и сажали в газовые автомобили, где они умирали от удушья. Пытавшихся убежать – расстреливали. Детям мазали губы ядовитой жидкостью. Трупы сваливали в ров слоями. Когда ров заполнялся, его посыпали землей и утрамбовывали машинами.

Среди убитых, кроме уже названных, много научных работников и врачей: доцент Тиннер, доктора: Лившиц, Животинская, Гольдшмидт, Козниевич, Лысая, Балабан, юрист Шац, магистр фармации Сокольский.

В Ессентуках работал доктор Айзенберг. В начале войны он был назначен начальником полевого госпиталя.

После освобождения Ессентуков Красной Армией доктор Айзенберг прибыл в родной город. Он узнал, что немецкие людоеды убили его жену и десятилетнего сына Сашу. Вместе с представителями Красной Армии и с рабочими стекольного завода доктор Айзенберг установил у рва мемориальную доску.

На этом месте зарыты евреи не только Ессентуков, но также Пятигорска, Кисловодска, Железноводска. Здесь же зарыты трупы 17 железнодорожников и многих русских женщин и детей.

РАССКАЗ РЫБОЛОВА ИЗ КЕРЧИ ИОСИФА ВАЙНГЕРТНЕРА.
Подготовил к печати Лев Квитко.

Когда началась эвакуация из Керчи женщин с детьми, моя жена не хотела ехать. Наши рыболовы, наш консервный завод выполняли заказы фронта, и я не мог оставить работу. Оставлять в городе меня одного жена не соглашалась.

– Если случится, – говорила она, – что тебе придется уходить, уйдем вместе.

По городу был расклеен приказ: все евреи – от грудных детей до стариков – обязаны явиться на регистрацию. Работоспособных отошлют на работы, а дети и старики будут обеспечены хлебом. У кого не будет штампа регистрации, тот подлежит расстрелу.

Я пошел и зарегистрировался вместе с семьей.

На сердце, однако, было тяжело. Не нравилось, что на улицах встречается мало керченских жителей, а евреев вовсе почти не видать.

– Знаешь, – сказала мне жена, – давай поговорим с Василием Карповичем относительно ребенка.

Зашли к Василию Карповичу, жившему у нас во дворе. Он и Елена Ивановна, пожилые люди, не раз просили заходить к ним:

– В тревожное время лучше, когда люди держатся вместе, – говорили они.

Но мы из дома уходить не хотели и только нашего младшего, Бенчика, отвели к ним. Старший сын наш, Яша, все равно дома не сидел. Школы были закрыты, и он по целым дням где-то бегал со своими товарищами.

Однажды утром вошли ко мне в дом двое полицейских и немец. Немец вычитал из бумаги мое имя, имя жены и моих детей.

– Соберите, – говорит он, – наиболее нужные вещи, так как вы отправляетесь на работу в совхоз, а квартира ваша будет занята другими. Возьмите с собой ваших сыновей – Якова 14 лет и Бенциона 4 лет. Где они?

– Это ошибка, – отвечаю я. – У нас нет детей.

Но тут же мелькает у меня мысль: а что я буду делать, если сейчас они войдут?

Немец что-то записал и приказал следовать за ним. Двор точно вымер. Но я чувствую, что из-за окон квартир за нами тайком следят перепуганные соседи.

Привели нас в тюрьму. Она была переполнена. Встретили там всех наших друзей и знакомых. И так как никто не знает, для чего и надолго ли нас взяли, в голову приходят самые страшные мысли. От тесноты и мрачных предчувствий все возбуждены, громко говорят, дети плачут – с ума можно сойти.

К вечеру пришел начальник тюрьмы.

– Незачем волноваться, граждане! – сказал он сладким голоском. – Выспитесь, отдохните, а завтра мы отвезем вас в ваши совхозы на работу. Будете получать по два кило хлеба в день.

Народ успокоился. Знакомые начали сговариваться о том, чтобы вместе попасть на грузовики и работать в одном совхозе.

На следующее утро к тюрьме подъехало пять грузовиков. Они наполнились людьми и уехали. Я, жена и наши друзья никак не могли пробиться к машинам – до того была велика толкотня. Люди хотели как можно скорей выбраться из тюрьмы и очутиться на свободе, в совхозе. Наиболее сильные пробились вперед, а мы все оставались, хотя грузовик курсировал весь день.

Ночью кому-то показалось странным, что грузовик оборачивается в течение 25 минут. Куда же они могли за такой срок отвозить людей? Эта мысль так ударила по голове, что всех нас охватил ужас. Так промучились всю ночь.

Утром снова приехали грузовики, и мы вместе с нашими друзьями наконец-то уселись. Как только мы выехали за город, я почуял недоброе. Я знаю все пригородные дороги – не в совхоз едем мы! И, прежде чем я успел что-нибудь сообразить, я увидел противотанковые рвы и возле них гору платья.

Как раз здесь остановился автомобиль, и нас согнали. Мы оказались в окружении солдат с винтовками, направленными на нас. Из ямы, еле присыпанные землей, торчали ноги, руки, еще двигающиеся части тела. На секунду мы словно оцепенели. Девочка лет 14-15 с нашей улицы припала ко мне с плачем: ”Я не хочу умирать, дяденька!” Это так потрясло нас всех, что мы словно очнулись. Никогда я эту девочку не забуду! Ее плач живет в моей крови, в мозгу, в сердце.

С нас начали срывать верхнюю одежду и гнать в яму – прямо на расстрелянных. Послышались страшные вопли. Солдаты гнали нас в могилу живьем, чтобы не нужно было потом таскать наши тела. Окружавшее нас кольцо сжималось все больше. Нас оттеснили к самому краю ямы, так что мы в нее свалились. В это мгновение раздались выстрелы, и упавших тут же начали засыпать землей. Я распрощался с женой. В то время, как мы стояли обнявшись, пуля попала в голову жены, и кровь ее хлынула мне в лицо. Я подхватил ее и искал место, куда бы ее положить. Но в эту минуту я был сшиблен с ног, на меня упали другие.

Я долго лежал без сознания. Первое ощущение, которое я, очнувшись, испытал, было такое, что меня покачивает горячая масса, на которой я лежу. Я не понимал, где нахожусь, и что произошло. Меня давила тяжесть. Хотелось вытереть лицо, но я не знал, где моя рука. Вдруг я раскрыл глаза и увидел звезды, светящиеся в великой вышине. Я вспомнил обо всем, собрал все силы и сбросил лежавшую на мне землю. Отгреб также землю, лежавшую поблизости. Хочу найти жену. Но кругом темно. Каждый раз беру в руки чью-то голову, всматриваюсь – не женина ли. Темно. Вожу пальцами по лицу, может быть, удастся наощупь опознать. Наконец, нашел. Она была мертва.

Я выбрался из ямы и пошел куда глаза глядят. Увидел огонек и зашел в деревенскую избу. Там было трое мужчин и две женщины. Они меня о чем-то спрашивали, но я не знал, что отвечать. Очевидно, они сразу догадались обо всем. Женщины сняли с меня измазанную в крови рубаху, смазали йодом мои раны, надели на меня свежую рубаху, накормили, дали мне фуражку, и я ушел.

По дороге одна из женщин спросила меня:

– А Вальдман Илья Вениаминович тоже был среди вас?

– Да, – сказал я, и женщина, заломив руки, упала.

Я шел по направлению к городу. Не знаю, почему, но страха я совершенно не испытывал. Я хотел узнать о детях. На дворе была ночь, будить знакомых мне не хотелось, и я, увидав развалины разрушенного бомбежкой дома, вошел в погреб.

Но рано утром я хотел подняться – и не мог. Раны кровоточили, меня лихорадило, я был прикован к месту. По обрывкам разговоров, по доносившимся крикам и отчаянным воплям я понял, что в городе происходит большой погром; как я потом узнал, то, что происходило в городе, значительно превзошло мои представления. Немцы окружили также рабочее предместье и убили около 2000 человек.

Лежу в погребе и двинуться не могу. Но вот что удивительно: очевидно, кто-то догадывался о том, что в погребе находится живое существо. От времени до времени кто-то опускал в погреб то каравай хлеба, то отваренную картошку, то лук, то бутылку воды. Пятнадцать дней я пролежал таким образом. Вдруг мне стало ясно, что я заживо гнию. Тогда я собрал остатки сил и выбрался наружу. Пришел в поликлинику. Когда я вошел в кабинет, доктор спросил: ”Что с вами? Почему такая вонь?” Я показал свои раны.

– Места нет, – сказал он, – деньги и бумаги есть у вас?

– Нет.

– В таком случае я не имею права лечить вас, – говорит врач и тут же шепчет медсестре, чтобы та немедленно приготовила для меня место в палате.

Он лечил меня без денег и без бумаг, продержал две недели и выпустил здоровым.

Ушел я к своим знакомым русским и получил у них еду, деньги и жилье.

Тридцать пять лет я имел дело с морем, с ураганами. Не раз буря перевертывала мои лодчонки, но меня не побеждала. Сколько раз меня уже заглатывали волны! А этот вот презренный пес хочет погубить меня в два счета... Не дожить ему до этого! На фронте воюют мои братья и братья моей жены, они уже знают о том, что натворили немцы в Керчи.

Начал разыскивать своих детей. Никто не знает, куда девался Яша. Несколько ночей подряд я рылся в ямах. Но можно ли среди стольких трупов, да еще в темноте, узнать кого-нибудь? К тому же покойники часто так меняются, что их вообще узнать невозможно. Затем я добрался до партизан. Однако пропавшим я своего сына не считаю: он вырос на море. А с Бенчиком все обошлось так, как обещал мне Клименко: ”Что бы ни было с нами, – говорили они, когда я отдавал им ребенка, – Бенчик должен быть спасен”.

Через несколько дней после того, как нас отвезли на расстрел, к нам во двор пришли немцы с полицией и потребовали у соседей Бенциона Вайнгертнера. Немец показывал на бумаге, что ему не хватает из состава семьи рыболова Вайнгертнера четырехлетнего мальчика Бенциона. Пусть ему скажут, где он находится. Соседи уверяли, что ребенок был взят вместе с родителями, хотя все, конечно знали, что он у Клименко.

На следующий день немец с полицейским пришел еще раз. Он явился неожиданно средь бела дня и застал во дворе много детей.

– Кто вздумает удрать – будет расстрелян! – предупредил немец. Он снова вытащил свой список и стал расспрашивать каждого ребенка в отдельности: имя, отчество, фамилию. Среди ребят был и Бенчик. Он выглядел старше своих лет. Когда очередь дошла до него, он ответил, что его зовут Николай Васильевич Клименко. Люди, стоявшие рядом, и дети будто воды в рот набрали.

Немец перешел к опросу.

Однако, на этом дело не кончилось. Спустя несколько дней немцы пришли прямо к Клименко, чтобы забрать у них недостающего им по счету ребенка.

Клименко спрятала ребенка и твердила, что это их мальчик. Клименко хлопотали, раздобыли бумаги и живых свидетелей, подтвердивших, что ребенок действительно их.

Завязалась длительная борьба между немцами и четой Клименко из-за четырехлетнего Бенчика.

Между тем, Клименко не дремали. Они посоветовались с соседями и приняли решение.

Однажды ночью они, оставив дом на попечение соседей, вместе с Бенчиком потихоньку выбрались из города. В дороге добрые люди помогли, и таким образом они с ребенком добрались до степей под Джанкоем, в заброшенный колхоз. Здесь жили родственники Клименко, здесь их знали.

Так они спасли моего Бенчика.