Текст книги "Последний соблазн"

Автор книги: Вэл Макдермид

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 31 страниц)

– Утопили?

Де Врие кивнул:

– Никаких сомнений.

– Но вы сказали, что он умер в том положении, в каком его обнаружили.

– Правильно.

Марийке нахмурилась:

– Там не было воды. Он был привязан к письменному столу. Его нашли не в ванной и не в кухне. Как же его могли утопить?

– Очень неприятным образом, – бесстрастно отозвался патологоанатом. Он не сводил взгляда со своих рук. – Судя по состоянию рта и дыхательного горла, полагаю, воду подавали в дыхательные пути через трубку. Вы сказали, он был привязан, да я и сам видел следы. Он не мог оказать существенного сопротивления.

Марийке вздрогнула:

– Господи Иисусе. Заранее спланированное убийство.

Де Врие пожал плечами:

– Это вам решать, не мне. Я лишь озвучиваю то, что мне говорит тело. К счастью, мне не надо думать о том, кто и зачем.

«А мне надо, – мысленно отозвалась Марийке. – Отвратительное дело».

– Значит, причина – смерть от утопления?

– Вы сами понимаете, что определенно я смогу сказать только после окончания вскрытия. Но все указывает на утопление.

Де Врие снова повернулся к трупу, опустил руки в разрез и вынул какие-то органы.

«Утопление, – беззвучно повторила Марийке. – Такого не сотворишь сгоряча. Кем бы ни был убийца, он тщательно все подготовил. И принес с собой необходимые инструменты». Если же это преступление по страсти, то страсть довольно странная.

*

Войдя в свою квартиру, Кэрол закрыла тяжелую дверь и прислонилась к ней, скидывая туфли. Наклонившись и подняв ногу, она принялась массировать пальцы. Целый день она прошагала по нетуристическим улицам Сток-Ньюингтона, Далстона и Хакни, глядя на все вокруг себя взглядом преступницы, не так уж существенно отличающимся от взгляда полицейского. Оба обычно искали возможные пути отступления, возможные цели преступления, возможные прорехи в охране. Однако прежде Кэрол была охотницей. А теперь ей надо было вжиться в образ добычи.

Она запоминала боковые переулки, пустые дома, укромные местечки. Мысленно отмечала пабы с несколькими выходами, забегаловки, где подавали кебабы и где любой с быстрыми мозгами и острыми локтями мог легко выскочить в заднюю дверь, цыганские повозки, стоявшие в стороне от главных улиц и готовые в любой момент раствориться в воздухе. Смотрела, около каких домов есть сады или дворы, то есть запоминала их на случай бегства. Три дня Кэрол провела в атмосфере выхлопных газов, смешавшихся с вонью прогорклого масла и дешевой парфюмерии, одетая так, чтобы можно было легко слиться с теми, кто рассчитывает подняться по общественной лестнице, и теми, кто понимает, что неуклонно катится вниз. Она прислушивалась к говорам с пяти континентов, смотрела, кто привлекает внимание, а кто – нет.

Не то чтобы она считала, что добилась чего-то, но это было необходимо. Завтра она постарается навести глянец на свой новый образ, ну а потом – за дело.

9

Это было все равно что сковыривать болячку. Боль жуткая, а рука так и тянется делать это вновь и вновь. Тадеуш сидел за полированным срезом дуба, служившим ему письменным столом в домашнем кабинете, и перебирал фотографии Катерины. Здесь были официальные фотографии, когда они вдвоем посещали кинопремьеры и она сияла так, что журналисты принимали ее за восходящую кинозвезду, фотографии с благотворительных обедов, на которых Катерина собственными пальчиками кормила его лобстером, а еще с открытия детского сада, для которого она помогала собирать пожертвования, студийные фотографии, которые он выпрашивал у нее в качестве подарков на свой день рождения. Фотокамера любила Катерину чистой любовью.

Еще были десятки фотографий, сделанных им самим – и сиюминутных, и тщательно продуманных. Катерина в Париже, и Эйфелева башня отражается в ее солнцезащитных зеркальных очках. Катерина в Праге, на фоне многолюдной Вацлавской площади. Катерина на рынке во Флоренции, трогающая сверкающий бронзовый нос статуи дикого вепря, якобы приносящего счастье. Катерина нежится в бикини на солнце, согнув ногу в колене и читая дешевый романчик. Он никак не мог вспомнить, где была сделана эта фотография, – то ли на Капри, то ли на Большом Каймане. Почему-то эти фотографии попали в пачку с пражскими фотографиями. И за каждой была целая история.

Он постоянно собирался разобрать их и разложить по альбомам, однако, пока Катерина была жива, все не хватало времени, да и архив пополнялся регулярно. Зато теперь у него было сколько угодно времени и он мог раскладывать изображения любимой женщины в каком угодно порядке. Тадеуш вздохнул и потянулся за альбомом в кожаном переплете, который купил в магазине фототоваров несколькими днями раньше. Он открыл еще один пакет с фотографиями и принялся рассматривать их, не обращая внимания на пейзажи и архитектурные достопримечательности, но выбирая лишь лучшие изображения Катерины, три из которых расположил на первой странице. Придирчиво оглядев дело своих рук, он написал, как всегда, аккуратным почерком: «Катерина. Амстердам. Наш первый совместный уик-энд». Ему пришлось уточнить дату в дневнике, и его рассердило, что эта подробность их жизни с Катериной не осталась навсегда запечатленной в его памяти. Он расценил это как неуважение, которого Катерина не заслуживала.

Гудение видеодомофона прервало размышления Тадеуша, и он закрыл альбом, после чего поднялся, пересек холл и подошел к маленькому экрану в стене около входной двери. Снаружи Дарко Кразич стоял вполоборота к улице и беспрерывно шнырял глазами то вправо, то влево. Даже на респектабельных улицах Шарлоттенбурга его помощник не воспринимал безопасность как нечто даруемое небом. Кразич вечно цитировал своего отца-рыбака: «Одна рука для лодки, другая для себя». Тадеушу не приходило в голову протестовать против того, что можно было бы назвать паранойей, по крайней мере пока речь шла о его собственной жизни. Кразич заботился о его безопасности и о своей тоже, так что его следовало благодарить, а не давать волю раздражению.

Впустив своего помощника в подъезд, Тадеуш оставил дверь на задвижке и отправился в кухню варить кофе. Едва он успел достать кофе из морозилки, как Кразич уже был рядом, с опущенной головой и расправленными плечами, словно искал, на кого бы обрушить свое воинственное настроение. Однако он знал, что с боссом лучше не шутить.

– У нас неприятности, – проговорил он на удивление спокойно.

Тадеуш кивнул:

– Я слушал новости по радио. Еще два мертвых наркомана в грязном ночном клубе на Ораниен-штрассе.

– Всего семеро, считая того, который умер в реанимации.

Кразич расстегнул пальто и достал из внутреннего кармана сигарницу.

– Знаю. – Тадеуш включил кофемолку, на несколько мгновений лишив их обоих возможности слышать друг друга. – Дарко, я умею считать.

– Журналисты тоже. Тадзио, они поднимут жуткую вонь. Такое нельзя спустить на тормозах. На полицейских давят со всех сторон.

– За это мы им и платим, разве не так? Чтобы они держались и не нападали на наших людей.

Он насыпал кофе в кофейник и залил горячей водой.

– Есть кое-что такое, чего они не могут игнорировать. Например, семь покойников.

Тадеуш нахмурился:

– Дарко, о чем ты говоришь?

– Дело зашло слишком далеко, и нашими обычными силами мы не справимся. Сегодня собираются арестовать Камаля. У нас будет крапленая карта, если наш человек сейчас засветится. – Он раскурил сигару и с удовольствием затянулся.

– Черт! Что можно сделать?

Кразич передернул плечами:

– Зависит от многого. Если на Камаля повесят семь убийств, то он может решиться на то, чтобы сдать меня. И даже тебя. Если ему дадут гарантии безопасности, он с легкой душой от нас избавится в надежде на программу защиты свидетелей.

Тадеуш обдумал слова Дарко.

– Нельзя этого допустить. Дарко, настало время пожертвовать пешкой.

Дарко позволил себе легкую усмешку, и это не осталось без внимания Тадеуша.

– Хочешь, чтобы я не дал ему добраться до полицейского участка?

– Я хочу, чтобы ты сделал, что нужно. Однако, Дарко, надо быть осторожным. Дай что-нибудь журналистам, чтобы они думать забыли о мертвых наркоманах.

Он налил кофе в чашки, и одну подвинул сербу.

– У меня есть пара идей. – Дарко поднял чашку, словно хотел чокнуться с Тадеушем. – Предоставь все мне. Ты не будешь разочарован.

– Нет, – твердо произнес Тадеуш. – Не буду. Ну а если Камаля не станет? Кто займет его место? Кто сумеет его заменить?

*

День был долгим, и бригадир Марийке ван Хассельт слишком устала, чтобы сразу заснуть. Она доложила о результатах вскрытия – жертву, как сразу же предположил де Врие, утопили, – на совещании со своим начальником Маартенсом и Томом Брюке, своим коллегой в одинаковом с ней звании. Хотя они не обмолвились об этом ни словом, все трое сознавали, что у них ни единой зацепки.

Свое недовольство они скрывали за обычной полицейской рутиной, которую знали назубок. Маартенс быстро определил направления расследования, обозначив задачи так, словно ему уже приходилось сталкиваться с чем-то подобным. Однако все трое понимали, что бродят в потемках, не имея ни малейшего представления, где искать убийцу Питера де Гроота.

Как правило, прежние убийства раскрывались без особого труда. Они подпадали под три главные категории: зашедшие слишком далеко разборки на бытовой почве, убийства по неосторожности в пьяных ссорах и убийства, связанные с наркотиками или грабежом. Лейденское убийство не укладывалось ни в одну из этих категорий. В окружении жертвы не нашлось человека, имевшего очевидный мотив, да и на убийство из-за всепоглощающей страсти или испорченных семейных отношений это похоже не было. Кроме того, у бывшей жены и теперешней подруги имелось алиби. Одна сидела дома с детьми, а другая навещала сестру в Маастрихте.

Маартенс потребовал обратить внимание на профессиональную жизнь жертвы. Ему и самому казалось невероятным, чтобы кто-то из коллег решил закончить теоретический диспут таким страшным способом, однако при отсутствии зацепок надо было удостовериться, что они ничего не упускают. Ему приходилось слышать, что страсти могут весьма накаляться в утонченной академической среде, да и люди там встречаются разные, особенно в кругу психологов.

Марийке почла за лучшее промолчать, чтобы не усиливать предубеждений босса в отношении подобных ей самой университетских выпускников. Хотя, подобно всем своим коллегам, Маартенс освоился с современными методами расследования, он тем не менее предпочитал работать по старинке, и Марийке не хотелось усложнять и без того не самое простое дело. Кивком головы она подтвердила, что приняла приказ босса, но была убеждена, что это пустая трата времени, да и начать опрос раньше понедельника было невозможно. Однако свою задачу она выполнит добросовестно.

Команда Тома Брюке уже опрашивала соседей, но пока безрезультатно. Никто ничего не видел и не слышал такого, что имело бы очевидное отношение к убийству. Не тот это был район, где чужую машину сразу бы заметили, да и прохожие не привлекали внимания обывателей – здесь пешеходы не были редкостью. Кто бы ни убил Питера де Гроота, он остался незамеченным.

Остаток дня Марийке занималась тем, что осматривала дом де Гроота, искала ключ к странному сценарию, разыгранному в комнате на верхнем этаже. И ничего не нашла. Что же исчезло? Ни дневника, ни календаря, ни органайзера. Трудно было поверить, что у такого человека, как де Гроот, не было aide memoire в домашнем кабинете. Марийке приказала проверить компьютер профессора, не было ли у него электронного дневника, но и в компьютере ничего не нашли.

Иногда отсутствие каких-то вещей тоже имеет немаловажное значение. Для Марийке это означало, что убийца де Гроота не был человеком случайным. Его ждали, и он позаботился о том, чтобы убрать все следы своего присутствия в доме. Если она права, то есть шанс найти дубликат дневника в университетском кабинете де Гроота. Она пометила для себя, что надо поискать дневник, когда доберется до университета, и приказала одному из своих офицеров с утра первым делом получить допуск.

Тем временем Марийке убедилась, что больше ей в доме де Гроота делать нечего. Ее команда занималась обычным делом, разбирая вещи и бумаги, которые наверняка окажутся бесполезными, и ее присутствие не требовалось. Самым полезным для нее самой и для дела было пойти домой и обдумать все, что стало известно и что необходимо выяснить. По опыту она знала, что лучшие решения приходят в голову во сне.

Однако до сна еще далеко, и это тоже ей было известно по опыту. Она налила вина в бокал и устроилась за компьютером. Несколько месяцев назад она зарегистрировалась в сетевом чате полицейских-геев. Не то чтобы в голландской полиции не жаловали лесбиянок, да и зацикленности на сексуальных ориентациях у нее не было. Но иногда полезно иметь то, что она называла своим уголком в пространстве, и через этот форум ей удалось завести близкую дружбу с несколькими офицерами, которые с удовольствием обменивались с ней посланиями. Более того, особенно близкие отношения у нее сложились с немецкой коллегой. Петра Беккер служила в Берлине и, подобно Марийке, занимала довольно высокий пост в уголовной полиции, отчего близкие отношения с коллегами у нее не очень налаживались. Она тоже не была замужем – еще одна жертва карьеры. Поначалу они немного остерегались друг друга и писали больше о личной жизни, так как тут можно было быть более откровенными насчет своих мыслей и чувств. Обе считали, что хорошо относятся друг к другу, однако не хотели встречаться из боязни испортить отношения, которыми дорожили.

Итак, у них вошло в привычку проводить примерно по часу в компании друг друга несколько вечеров в неделю. Хотя это был не их вечер, Марийке знала, что если Петра дома и не спит, она в чате, так что можно сделать попытку и увести ее оттуда, чтобы без помех обменяться посланиями.

Марийке включила компьютер и вошла в чат. Высветился список бесед по интересам, и она сразу же вошла туда, где люди обменивались мыслями о полиции и о том, какую роль она играет в их жизни. Человек пять-шесть жарко спорили об операциях под прикрытием, записи так и мелькали. Однако Петры тут не было. Тогда Марийке отправилась на страничку лесбиянок. На сей раз ей повезло. Петра и еще две женщины обменивались впечатлениями о сомнительном изнасиловании лесбиянки в Дании, но едва немецкая подруга Марийке увидела ее имя, как тут же без промедления перешла на личную страничку, и они начали, не боясь чужих глаз, электронную переписку.

Петра: привет, дорогая, как ты?

Марийке: Только что вернулась. У нас убийство.

П: штука не из приятных.

М: Да уж. А это особенно отвратительное.

П: бытовое? уличное?

М: Ни то ни другое. Гораздо хуже. Ритуальное, преднамеренное, без очевидных подозреваемых. Явно по личным мотивам, но как бы обезличенное, если ты понимаешь, что я имею в виду.

П: кто жертва?

М: Профессор Лейденского университета Питер де Гроот. Тело нашла прислуга. Его голым привязали к письменному столу и утопили, засунув в горло трубку и пустив по ней воду.

П: жуть, он принимал участие в опытах над животными?

М: Он был психологом. О его работе я пока еще мало знаю. Но не думаю, что убийство связано с борьбой за права животных. Скорее, выяснение отношений один на один. Хуже всего другое. Это не простое убийство. Есть еще и членовредительство.

П: гениталии?

М: И да и нет. Убийца не тронул ни член, ни яйца, но ободрал лобок. Никогда такого не видела. Лучше уж кастрация. Было бы больше смысла. И ясно было бы, что орудует сексуальный маньяк.

П: знаешь, я тут вспомнила, читала об одном деле, не нашем, но задействованы все.

М: В Германии случилось что-то подобное?

П: не могу сказать наверняка, но что-то такое есть, буду на работе, поищу в компьютере.

М: Я тебя не стою.

П: стоишь гораздо лучшего, но мы, кажется, отклонились, хочешь просто поболтать?

Марийке усмехнулась. Петра напомнила ей, что жизнь состоит не из одних убийств, так что теперь Марийке предвкушала спокойный сон.

10

Борта «Вильгельмины Розен» необычно высоко поднимались над водой. Утром ее разгрузили, однако кто-то в транспортном агентстве не справился со своими обязанностями, и погрузку, которая должна была состояться в тот же день, отложили на сутки. Шкипер особенно не расстроился. Он наверстает упущенный день, когда они будут в пути, даже если нарушит правила, установленные насчет несения вахты. Команда тоже как будто не возражала. Всем хотелось провести вечер в Роттердаме, если это не грозило потерей заработка.

Оставшись один в своей каюте, он открыл небольшой, обитый медью сундук, принадлежавший его деду, и в который раз стал перебирать его содержимое. В двух кувшинах когда-то находились маринованные огурцы, но теперь на дне плавало что-то вонючее. Залитая формалином, украденным в похоронном агентстве, кожа давно потеряла естественный цвет и приобрела цвет консервированного тунца. Частички плоти были темнее и выделялись на коже, как разрезы на недожаренном стейке из тунца. Волосы все еще завивались, но стали тусклыми, словно на плохом парике. Однако он знал, на что смотрел.

Когда ему впервые пришла в голову эта мысль, он сразу решил, что ему понадобится нечто в качестве напоминания о том, как он хорошо справился с поставленной задачей. Он читал книжки об убийцах, которые отрезали груди, гениталии, сдирали кожу со своих жертв и делали из нее одежду. Все это казалось ему неприемлемым. Все те люди были извращенцами, а ему нужен был «сувенир», имеющий значение лишь для него одного.

И он стал перебирать в памяти унижения, которым его подвергал старик. Память не отказывала ему. Даже часто повторявшиеся муки не слились в одну картину. Все детали были словно острые иголки. Что бы такое брать, чтобы его цель сохранилась чистой, значительной и ясной?

И тогда он вспомнил о бритье. Это случилось вскоре после его двенадцатого дня рождения, который, как всегда, не отмечался ни праздником, ни подарком. Да и узнал он о своем дне рождения случайно, всего несколько месяцев назад, когда старик пересматривал старые бумаги. До тех пор он понятия не имел, когда родился. Ему никогда не дарили открытки, никогда он не получал ни подарков, ни торта со свечами, к нему никогда не приглашали гостей. Да и кого было приглашать? Друзей у него не было, родственников, кроме деда, тоже. Если он и знал кого-то, то только команду «Вильгельмины Розен».

Ему было известно, что он родился осенью, так как, когда облетали листья, ярость старика меняла словесное выражение. Вместо «Тебе уже восемь лет, а ты все еще ведешь себя как младенец», старик кричал: «Тебе уже девять, пора бы становиться взрослым».

Когда ему исполнилось двенадцать лет, он обратил внимание на происшедшие с ним перемены. Он вырос, плечи уже не помещались в матросской блузе, и голос стал ненадежным, он то басил, то давал петуха. Внизу живота начали расти черные волосы. Он знал, что когда-нибудь это случится, ведь он постоянно жил в окружении трех взрослых мужчин и понимал, что рано или поздно станет похожим на них. Однако это нагоняло на него страх. Детство оставалось в прошлом, а он понятия не имел, что значит быть взрослым.

Дед тоже заметил происшедшие с ним перемены. Трудно представить, как можно было стать еще более жестоким, но старик воспринял взросление внука как вызов и не нашел ничего лучшего, как придумать для него новые унижения. Его жестокость перешла на другой уровень, когда однажды утром в Гамбурге с треском лопнул трос. Виноватых не было, но старик решил, что должен на ком-нибудь отыграться.

Когда они вернулись домой, он приказал мальчику раздеться, и тот, весь дрожа, стоял в кухне, не зная, что его ждет, пока старик из ванной осыпал его руганью и оскорблениями. Вернулся он с острой опасной бритвой, которая сверкала, как серебряная, в предвечерних сумерках. От ужаса у внука желчь подступила к горлу. В уверенности, что старик решил его кастрировать, он бросился на него с кулаками, отчаянно стараясь вырваться и убежать.

Мальчик даже не заметил, как старик поднял руку и ударил его кулаком по голове, словно молотком. Он лишь почувствовал острую боль, а потом у него почернело в глазах. Когда он пришел в себя, вокруг было темно. С его щеки на пол стекала рвота, и еще болело внизу живота, отчего он испугался так, что даже не обратил внимания на глухую боль в голове. Довольно долго он пролежал, свернувшись комочком, на холодном линолеуме, не позволяя себе пошевелиться и протянуть руку, чтобы не убедиться в самом страшном.

Понемногу он осмелел. Медленно и осторожно он провел пальцами по животу, поначалу не чувствуя ничего, кроме холодной гладкой кожи. Потом сразу над лобковой костью ощущения изменились, и от острой боли он едва не застонал. Стиснув зубы, он привстал на локте. В темноте трудно было что-нибудь разглядеть, тогда он решил рискнуть и зажечь свет. Это могло закончиться плохо, однако ему непременно нужно было знать, что старик сделал с ним.

Едва не крича от боли, с какой ему давалось каждое движение, он встал на колени и так постоял, пока не отошла подступившая к горлу тошнота. Ухватившись за стол, он поднялся на ноги и сделал несколько шагов к выключателю. Он прислонился к стене и дрожащим пальцем нажал на кнопку. Сумеречный свет наполнил кухню, и мальчик, собравшись с силами, посмотрел вниз.

Вокруг гениталиев была одна большая кровоточащая ссадина. Ни осталось ни одного волоска, а заодно был удален и верхний слой кожи. Капельки крови виднелись там, где бритва заходила чуть глубже. Страшное жжение отдавалось в паху. Старик не просто сбрил волосы, он освежевал его. Таким образом он сказал внуку, чтобы тот и думать забыл о себе как о мужчине. Именно тогда, накрытый черной волной презрения к себе, мальчик себя и возненавидел.

Теперь, оглядываясь назад, он понимал, что панический бунт стал поворотным пунктом в его взаимоотношениях с дедом. С тех пор старик стал меньше мучить внука. Он даже держался на расстоянии, полагаясь на окрик, который все еще заставлял мальчишку дрожать и слабеть. Мальчик подумывал о бегстве. Но куда бежать? Он не знал другого мира, кроме «Вильгельмины Розен», и боялся, что не выживет за его пределами. В конце концов, достигнув двадцати лет, он сообразил, что есть другой путь к обретению свободы. Для этого потребовалось много времени, но победа осталась за ним.

Однако этой победы ему оказалось недостаточно. Требовалось что-то еще, что не давало ему покоя еще до откровений Генриха Гольца за кружкой пива. Правда, это Гольц подсказал ему, как вернуть свое. Он помог ему стать мужчиной.

Взяв один из кувшинов, мужчина крутанул его, наблюдая за медленным danse macabre<sup>[6]6
  Пляска смерти (фр.).


[Закрыть]</sup> внутри. И с улыбкой расстегнул штаны.

*

Тадеуш Радецкий был слишком умен, чтобы оставаться только гангстером. Он построил легитимную сеть пунктов проката видеофильмов, и она приносила ему существенный доход, который вполне удовлетворял налоговые органы, а заодно позволяла отмывать «грязные» деньги. Если бы конкуренты имели возможность заглянуть в его бухгалтерские книги, они бы подивились, какую высокую цену он установил за каждый фильм, и, не исключено, разогнали бы своих работников. Но такое, конечно же, было невозможно. Тадеуш позаботился о том, чтобы его легальный бизнес был безупречен. Забегаловки на темных улицах с контрафактными фильмами, тем более приторговывающие наркотиками, были не для него. Наверное, на складах случалось всякое, однако к этому Тадеуш Радецкий официально не имел никакого отношения.

В этот день Тадеуш посетил свой головной магазин в самом начале Курфюрстендамм, где продавали видеокассет и дисков не меньше, чем давали напрокат. Он решил взглянуть на новшества, которые предложили самые продвинутые дизайнеры, и был поражен результатами. Чистые линии, приглушенный свет и бар с кофе посреди торгового зала создавали идеальную обстановку для выбора и покупки товара.

Совершив экскурсию по магазину, Тадеуш позволил менеджеру увести его в кабинет, чтобы выпить там бокал вина в честь удачного ведения дела. Как раз в это время по телевизору показывали новости. Журналист стоял на улице, в которой Тадеуш мгновенно узнал Фризенштрассе в Кройцберге. За его спиной было видно пятиэтажное здание изолятора временного содержания. Естественно, самому Тадеушу не приходилось там бывать, просто на этой улице он обычно покупал детективы в специализированном книжном магазине.

Журналист беззвучно открывал рот, и его сосредоточенное лицо говорило о серьезности того, о чем он сообщал замершему в ожидании миру. Потом картинка сменилась, и на экране возникла любительская запись того, как два офицера полиции вытаскивают некоего человека из машины и тащат по направлению к тяжелой серой двери. Неожиданно из-под перегородки, ограничивающей въезд машинам, вынырнула женщина. Стража была захвачена врасплох, а женщина бежала следом на преступником, чем-то размахивая на ходу. Остановилась в паре ярдов от него, и тотчас его голова будто лопнула, как перезрелый арбуз, и все вокруг оказалось в красных пятнах. Почему-то на ум пришел брызнувший на кухонный стол соус для спагетти. Полицейские отшатнулись от своего пленника, когда он стал падать на асфальт. Они тоже попадали, оборачиваясь бледными лицами к женщине. Даже при такой некачественной съемке был виден ужас в их глазах.

Тадеуш в смятении смотрел на экран. Жертву он видел всего несколько мгновений, да и то вполоборота, но сразу понял, кто это. Услышав, что менеджер обращается к нему, он повернул голову:

– Прошу прощения?

– Я сказал, забавно, что реальная стрельба не смотрится и вполовину так впечатляюще, как в фильмах.

Он взял открытую бутылку с красным вином и налил понемногу в два бокала.

– Кажется, прежде мне не приходилось видеть настоящую стрельбу, – солгал Тадеуш. – Ужасно, что это показывают в первых вечерних новостях.

Менеджер со смехом подал бокал боссу:

– Уверен, радетели о нравственности молодежи непременно возникнут со своими жалобами. Ваше здоровье, Тадеуш. Удачно вы выбрали этих парней. Они отлично поработали над торговым залом.

Одной рукой Тадеуш автоматически поднял бокал, а другой взялся за мобильный телефон.

– Да. А теперь мне надо как-то оправдать понесенные расходы. Извини. – Он набрал номер Кразича. – Это я. Надо встретиться. Жду у себя через полчаса. – Не ожидая ответа Кразича, он выключил телефон и отпил вина из бокала. – Все отлично, Юрген, но, боюсь, мне пора. Сам знаешь, каково это – строить новые империи и завоевывать новые миры…

Спустя двадцать минут он уже мерил шагами пол перед телевизором и щелкал пультом, перебирая каналы в поисках местной станции, заснявшей убийство Камаля. Наконец он поймал взглядом последние кадры видеосъемки и тотчас усилил звук. Ведущий в студии вводил зрителей в курс дела:

– Убитый, чье имя пока не разглашается, был арестован в связи с делом о семи героиновых смертях, произошедших в последнюю неделю. Источники, близкие к полиции, сообщили, что стрелявшая женщина была подругой одного из несчастных, который умер после приема наркотика. Пока еще неизвестно, каким образом женщина узнала об аресте еще прежде, чем арестованный был доставлен в следственный изолятор. – Он заглянул в лежавшие перед ним бумаги. – А теперь послушаем нашего корреспондента в рейхстаге, где обсуждаются новые меры борьбы против дальнейшего распространения коровьего бешенства…

Тадеуш выключил звук. Теперь он знал все, что ему нужно было знать. Когда через пять минут приехал Кразич, что было мочи поносивший пробки, он сразу взял быка за рога.

– В какие игры ты играешь?

– Тадеуш, о чем ты? – уклонился от ответа Кразич. Однако по его бегающему взгляду было ясно, что он все отлично понял.

– К черту, Дарко, не строй из себя дурака. Что с тобой случилось? Убрать Камаля чуть ли не на ступеньках полицейского участка! Я считал, что мы должны свести расследование на нет, а не делать из него новость дня. Господи, ты ничего не упустил, чтобы привлечь к нему внимание.

– А что еще было делать? У меня не осталось времени для дорожной аварии…

Он притих, понимая, что сказал. Краска отлила от лица Тадеуша. В сумеречной комнате он выглядел устрашающе.

– Безмозглый ублюдок, – прорычал Тадеуш. – Уж не думаешь ли ты спастись, напомнив мне о Катерине?

Кразич с хмурым видом отвернулся:

– Я не это имел в виду. Подготовить несчастный случай, который показался бы естественным, у меня не было времени. Тогда я решил, что пусть это выглядит как убийство, но семейное. И я выбрал Марлен для грязной работы. Последние пару лет она в Митте распространяла для нас наркотики. Сама не употребляет. И достаточно умна, чтобы сыграть роль девицы, потерявшей от горя разум. Если дело дойдет до суда, ее не посадят. Нас она не выдаст. У нее шестилетняя дочь, и я пообещал позаботиться о ней. Меня она хорошо знает, так что объяснять ей ничего не потребовалось. Одно неосторожное слово, и о девочке позаботятся, но только не так, как ей хочется. Босс, другого выхода не было. Но дело должно было быть сделано, и оно сделано.

В голосе Кразича не было плаксивости. Он не сомневался в своей правоте. Тадеуш посмотрел прямо ему в глаза:

– Все полетит к чертям. Как ты не понимаешь? Теперь всю жизнь Камаля изучат под микроскопом.

– Нет, босс, этого не будет. Они займутся Марлен. А мы тем временем сделаем из нее героиню, которая избавила город от мерзавца-наркодилера. Я уже сказал, что она не наркоманка. В жизни у нее ничего особенного не происходило. А мы отыщем достаточно людей, которые будут говорить о ней как о матери, черт ее дери, Терезе. Опубликуем фотографию грустной шестилетней девочки. Расскажем, как Марлен мучилась, стараясь отучить своего дружка от наркотиков. К тому же теперь, когда все знают, как мы поступили с Камалем, никто не осмелится ни одним словом перекинуться с полицейскими. Поверь, Тадзио, ничего лучше нельзя было придумать.

– Ладно, Дарко, пусть будет так. Потому что, если все полетит к чертям, я буду знать, кто в этом виноват.