Текст книги "Последний соблазн"

Автор книги: Вэл Макдермид

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 31 страниц)

31

Петра с радостью оторвалась от компьютера, когда в комнату влетел Акуленок. Ей мешали пульсация в голове и боль в покрасневших от многочасовой работы с монитором глазах. Единственный перерыв она сделала, когда «выбивала» запрос для Тони. До поздней ночи она читала файлы об убийствах, а к утру получила рапорт Кэрол и долго сравнивала его с имеющейся у нее информацией о Радецком, после чего пришла к выводу, что пора посетить офтальмолога. Вот так оно и бывает. Это называется концом молодости. Сначала очки для чтения, потом контактные линзы, потом, возможно, придется заменить шейку бедра. Обо всем этом, не внушавшем оптимизма, думать не хотелось, и потому даже появление Акуленка стало желанным поводом отвлечься от мрачных мыслей.

– У тебя есть кодеин? – спросила она, прежде чем он успел открыть рот.

– У меня есть кое-что получше кодеина, – ответил Акула. – Я знаю, где дочка Марлен.

Он лучезарно улыбался, словно большой ребенок, который понимал, что своим поступком заработал одобрение матери. Петра не смогла справиться с изумлением:

– Шутишь.

Акуленок едва не подпрыгивал от распиравшей его радости.

– Ну нет, Петра. Говорю же, я нашел Таню.

– Боже мой, Акуленок, это же здорово!

– Идея была ваша, – проговорил он, в спешке глотая слова. – Помните? Вы приказали мне искать контакты Кразича. Ну, в конце концов я нашел двоюродного брата, у которого свиная ферма за Ораниенбургом. Его сын Радо – один из «поди-подай» Кразича. Я поехал и проверил. Девочка точно там!

– Ты не приближался к дому? – испугалась Петра.

Только этого не хватало.

– Ну конечно же нет. Я хотел поехать туда еще вечером, а потом решил дождаться утра. Чтобы не было темно. Все равно встал засветло, надел шмотки постарее и поехал. Отыскал место, где мог наблюдать за домом сзади, спрятался за изгородью и стал ждать. Это было ужасно! Холодно, грязно, к тому же я и не знал, что свиньи так портят воздух. Ублюдки словно знали, что я там, подходили совсем близко и пукали прямо мне в лицо.

– Акуленок, забудь о чертовых свиньях. Что ты видел?

– Сегодня чудесный день, правда? Отличный весенний денек! Ладно, около семи мужчина средних лет, похожий на кирпичный дом, выходит на квадратный двор и кормит свиней. Какое-то время больше ничего не происходит, потом открывается задняя дверь и из дома выходит женщина, вроде лет под пятьдесят. Она обходит двор, внимательно все оглядывает. Там тропинка, так она идет по ней, смотрит поверх изгороди, как будто проверяет, все ли чисто. После этого возвращается в дом и выводит маленькую девочку. У меня был с собой бинокль, так что я хорошо разглядел дочку Марлен. Мне самому не верилось. Женщина держала Таню за руку, потом отпустила ее руку, но я увидел, что на талии девочки веревка. Малышка попыталась убежать, однако женщина сбила ее с ног, не успела та сделать и нескольких шагов. Минут десять она водила Таню по двору, словно собаку на поводке, а потом уволокла обратно в дом.

– Ты уверен, что это Таня?

Акуленок кивнул так, словно его вдруг разбил паралич:

– Говорю же, Петра, ошибки быть не может. У меня с собой была ее фотография, так, для уверенности. Это Таня. Не беспокойтесь.

Он с улыбкой ждал ее одобрения. Петра покачала головой, не в силах поверить, что на кости, брошенной ему, лишь бы он не путался под ногами, оказалось так много мяса. С каким бы уважением она ни относилась к Кэрол Джордан и ее работе, ей хотелось самой взять Радецкого. И похоже, в ее руках оказался рычаг, который доставит его к ней.

– Ты молодец, Акуленок.

– Что будем делать?

– Пойдем к Плеш и решим, каким образом будем освобождать малышку и прятать Марлен, чтобы Кразич и Радецкий не добрались до нее. Отличная работа, малыш. Ты справился.

Акуленок только об этом и мечтал. И расплылся в широкой улыбке:

– Петра, это была ваша идея.

– Может быть. Однако идея идеей, но если бы ты не потрудился как следует, ничего бы не вышло. Пойдем, Акуленок, порадуем Плеш.

*

Когда Тадеуш сказал, что офис небольшой, он не шутил. В комнате над залом игральных автоматов едва хватало места для стола и четырех кресел. Однако, если не считать грязноватой лестницы, что вела наверх, роскошная обстановка оправдала ее ожидания. Застарелый запах сигар не вызвал у Кэрол приятных эмоций, но кресла были кожаные и высшего качества, да и массивный стол – из настоящего дуба. На боковом столике стояли бутылка дорогого шампанского и виски «Джек Дэниэлс», а также четыре хрустальных стакана и четыре пепельницы из художественного стекла. Звуконепроницаемая плитка покрывала стены и потолок, так что ни один звук снизу не нарушал тишину в здешнем святилище.

– Очень изысканно, – сказала Кэрол, раскручивая одно из кресел. – Вижу, тебе нравится производить впечатление на деловых партнеров.

Тадеуш пожал плечами:

– Зачем же испытывать неудобства? – Он взглянул на часы. – Будь как дома. Дарко появится с минуты на минуту. Хочешь выпить?

Кэрол отрицательно покачала головой и села лицом к двери:

– Для меня еще слишком рано.

Тадеуш удивленно поднял брови:

– Это место телохранителя.

– Что?

– Телохранители всегда садятся так, чтобы видеть дверь.

Кэрол рассмеялась:

– Все женщины, Тадзио, перевалив за тридцать, садятся спиной к окну.

– Тебе-то нечего бояться.

Кэрол не успела ответить на комплимент, потому что открылась дверь.

«Черт меня возьми, да это танк «Центурион» с ногами», – подумала Кэрол.

Кразич постоял на пороге, почти касаясь плечами стен. Глаз не было видно под кустистыми бровями, пока он осматривался. «Очаруй его», – сказала себе Кэрол и вскочила с кресла. Протянув руку, она пересекла расстояние между ними, пряча под улыбкой предчувствие беды, которое пробудило в ней физическое присутствие Кразича.

– Вы, верно, Дарко, – весело произнесла она. – Рада познакомиться с вами.

Кразич на удивление нежно пожал ее руку.

– Я то же самое рад, – произнес он на плохом английском, хотя его обеспокоенный взгляд выражал обратное. Поглядев поверх плеча Кэрол, он что-то торопливо произнес по-немецки.

Тадеуш фыркнул:

– Он сказал, что я был прав. Ты очень красивая. Дарко, умеешь ты сделать дамам комплимент. Входи, садись. Выпей.

Кразич подвинул кресло даме, налил себе виски и сел напротив Кэрол, не сводя с нее пристального взгляда.

– Итак, вы имеете способ решить нашу английскую проблему? – с вызовом спросил он.

– Полагаю, мы можем помочь друг другу. Да.

– Кэролин нужны рабочие, и у нее есть возможность доставать документы, которой не было у Колина Осборна. Все, что от нас требуется, это организовать доставку и платежи, – деловито сообщил Тадеуш, садясь и раскуривая сигару.

– Тадеуш показал мне, как вы работаете. Я все еще под впечатлением от того, как все отлично продумано. – Она поощрительно улыбнулась Кразичу. – Я работаю только с теми людьми, которые умеют держать слово, и я видела достаточно, чтобы понять, вы – такие.

– Мы тоже работаем только с человеком, кому доверяем, – отозвался Кразич. – Вы тот человек?

– Ладно тебе, Дарко, не будь таким упертым ублюдком. Мы проверили Кэролин, и нам известно, что она – одна из нас. Лучше скажи, когда мы сможем поставить ей первую партию?

Кразич пожал плечами:

– Через три недели?

– Так не скоро? – спросила Кэрол. – Я думала, у вас все отлажено.

– После смерти Осборна стало немного труднее, – ответил Кразич.

– А как насчет тех, которые в Роттердаме? – вмешался Тадеуш. – Мы не можем часть из них отправить в Англию прямо теперь?

Кразич нахмурился:

– Надо подумать. У вас спешка?

– Я приму груз, как только вы скажете. Но если у вас залежалый товар, я должна сама убедиться, что он не испортился. Не хочу, чтобы у меня на руках оказался контейнер с трупами.

Кразич метнул взгляд в сторону босса. Тот развел руками:

– Ну конечно, Кэролин. Дарко, почему бы тебе не подготовить все к началу следующей недели? А мы с Кэролин встретим тебя в Роттердаме до погрузки, и она собственными глазами поглядит на будущих рабочих.

Не веря своим ушам, Кразич во все глаза смотрел на Тадеуша, потом заговорил по-немецки. Кэрол пожалела, что плохо знает этот язык. Ее память была настроена на английскую речь, и у нее не было ни малейшей надежды воспроизвести диалог двух мужчин, так как прежде чем перейти на английский, Тадеуш что-то выговорил своей «правой руке».

– Прошу прощения, что мы перешли на немецкий, но Дарко не очень силен в английском. На нем лежит ответственность за безопасность нашего бизнеса, и он считает, что не бывает лишних мер предосторожности. К тому же ему не нравится, когда я не ограничиваюсь ролью администратора и сам принимаю участие в операции. Так ты можешь приехать в Роттердам в конце недели, чтобы проверить товар?

Кэрол кивнула:

– Да, приеду с удовольствием. И мне хватит времени, чтобы подготовиться. Я должна убедиться, что мои люди обеспечат прием.

– Сколько тебе нужно? – спросил Тадеуш.

– Начнем с тридцати, – сказала Кэрол. Эту цифру она обговорила с Морганом. Не слишком много, чтобы люди умерли от духоты в контейнере, и не слишком мало, чтобы Тадеуш счел сделку невыгодной. – А потом по двадцати в месяц.

– Немного, – произнес Кразич. – Мы можем поставить намного больше.

– Наверно, можете, но мне больше не нужно. Если все будет складываться удачно, не исключено, что я расширю бизнес. Все зависит от источника, от которого я получаю паспорта. У меня документы высочайшего класса, и я не хочу рисковать. Итак, пока двадцать в месяц. Соглашайтесь или отказывайтесь, мистер Кразич.

Кэрол не составило труда выглядеть «крутой». Недаром она несчитаное количество часов провела в комнатах для допросов с весьма упертыми преступниками.

Свои слова она сопровождала взглядом в упор и серьезным выражением лица.

– Нормальные цифры, – вмешался Тадеуш. – На первый раз тридцать, потом по двадцати в месяц. Да, мы можем поставить больше, но, по мне, лучше двадцать с гарантией, чем шестьдесят без гарантий. Теперь утрясем финансы.

Кэрол улыбнулась. Она победила. В рекордное время. Хотелось бы ей видеть лицо Моргана, когда он получит следующий рапорт. Все в порядке. В конце недели в Роттердаме они возьмут Тадеуша Радецкого, и вся его империя рассыплется в пух и прах.

– Правильно, – весело проговорила она. – Посчитаем деньги.

*

Тони встречал довольно много психиатров – и полицейских тоже, – выстраивавших стену между собой и шокирующими впечатлениями своей работы. В душе он не мог винить их за желание установить дистанцию. Никакой нормальный человек не выдержит того, что им приходится слышать и видеть. Однако еще в самом начале своей клинической карьеры Тони обещал себе, что никогда, чего бы это ни стоило, не откажется от сочувствия к несчастным. Если ему придется слишком туго, он найдет другой способ заработать себе на жизнь. Однако, утратив способность понимать боль других, будь то преступник или жертва, он поступит нечестно и с ними, и с самим собой, по крайней мере так он считал.

Однако пачка документов, увезенных им из замка Хохенштейн, наводила Тони на мысль, что он близок к пределу своих возможностей. Бесстрастные списки с именами, диагнозами и так называемым лечением вызывали в воображении картины ада, так что ему отчаянно захотелось вмиг очерстветь душой. Но не тут-то было. Душа его истекала кровью. Он отлично понимал, что простого владения такой информацией достаточно, чтобы надолго обрести бессонницу.

Доктор Верхеймер была права, говоря, что нацистские медики были одержимы стремлением все задокументировать. Сотни имен, сотни людей со всей страны. У каждого ребенка был набор статистических данных – имя, возраст, адрес, имена и занятия родителей. Потом причина, по которой их госпитализировали. Наиболее часто встречающаяся – «отставание в развитии», и сразу за ней – «физический недостаток». Но иногда объяснения, из-за чего детей отрывали от родителей, внушали откровенный ужас.

«Врожденная лень».

«Антисоциальное поведение».

«Расовая неполноценность».

Каково было родителям этих детей, когда они стояли и молча смотрели, как увозят их отпрысков, понимая, что любой протест обернется против них самих и не спасет ребенка? Тони подумал, что, наверное, они отрекались от своих детей, и потом это разрушало их эмоционально и психически. Неудивительно, что после войны немцы не желали знать, какая участь была уготована их детям, причем с их собственного согласия.

Умственно отсталые дети, по крайней мере, не понимали ужаса происходившего, а для остальных, ежедневно видевших смерть, жизнь свелась к одному-единственному: наступило утро, и они видят его.

О судьбе многих детей говорили всего две фразы: «Пролечен инъекциями экспериментальных лекарств. Положительной реакции нет». За этим следовали дата и час смерти. Таким образом, вне всяких сомнений, зашифровывали эвтаназию. Это был редкий случай, когда самонадеянность режима дала сбой. Хотя «врачи» не сомневались в том, что никто и никогда не привлечет их к ответственности за детей, умерщвленных во имя чистоты арийской нации, все же им показалось необходимым использовать эвфемизм.

Однако это вовсе не значило, что у них оставалась хоть капля уважения к невинным жертвам. Участь других детей, которая читалась в сухих терминах, заставила Тони устыдиться своей принадлежности к сообществу медиков. Некоторые дети умерли мучительной смертью в результате серии экспериментов с цветом радужки, подразумевавшей инъекции в глаза. Другие сошли с ума, став жертвами опытов по изучению необходимой продолжительности сна. Таких списков было много. Иногда в них имелись ссылки на научные труды, где подводились итоги экспериментов.

И никто не понес за это наказания. Хуже того, были случаи молчаливого согласия между союзниками и нацистами. Результаты исследований становились собственностью победителей в обмен на молчание преступников.

Если Иеронимо сам заплатил большую цену за то, что делалось во имя науки шестьдесят лет назад, его ярость и горечь неудивительны, думал Тони. Все тогдашние жертвы, не он один, взывали к возмездию. Даже Тони, разумного человека, это выводило из себя. Что же говорить о жертвах тогдашней «науки» во втором и третьем поколениях?

Очевидно, что Иеронимо выбрал неправильные цели. Можно пожалеть об этом, однако Тони не находил в себе мужества однозначно обвинить несчастного человека за желание отомстить, которое питало его.

*

…П: ты права, «истории болезней» производят ужасающее впечатление, криминалисты подсказали что-нибудь стоящее?

М: Пока трудно сказать. Они разбираются. А у меня сегодня появилась одна мысль. Очень многие из наших улиц сейчас просматриваются камерами наружного наблюдения. Я уже сделала запрос на пленки с записями дня убийства де Гроота и собираюсь посмотреть, нет ли на них темного «фольксвагена-гольф» с немецкими номерами.

П: отличная мысль.

М: Возможно. Если бы нам удалось сопоставить данные. На работу с речными судами уйдет уйма времени.

П: тони подтверждает свою мысль о жертвах психологических пыток, сегодня он получил списки детей, ставших жертвами нацистов, и вечером сканирует их, так что ты получишь копию, еще один список для сопоставления.

М: Все равно пока нет ощущения, что мы продвигаемся.

П: от статей в утренних газетах тоже никакой помощи.

М: По крайней мере, они не задели нас, так что пока мы можем работать спокойно. А у вас в Германии теперь больше кооперации?

П: не знаю, я на отшибе, наверное, ты узнаешь первая, кстати, по телевизору сегодня вечером говорили о том, что университетская профессура живет в страхе перед серийным убийцей, как бы он не залег на дно.

М: Или заляжет, или будет действовать еще рискованнее. Если он больше не сможет действовать обычным способом, придумает что-нибудь еще. Все ужасно. Повесели меня. Как у тебя с другой операцией?

П: похоже, мы нашли дочь марлен кребс. собираемся одновременно произвести обыск там, где ее держат, и поместить марлен в безопасное место, где ее не достанет радецкий. как только он окажется за решеткой, у нас будет все, что нам нужно, неплохо, да?

М: Если ты попутно не подставишь Джордан.

П: поверь, все продумано, или будет продумано, думаю, мы все запланируем на одно время, наш клиент уезжает вместе с джордан, так что никто никого не подставит.

М: Мои поздравления! Мне известно, как вам всем тяжело досталось.

П: я знаю.

П: нам надо это отпраздновать вместе, марийке, может быть, приедешь в берлин?

М: Я бы с удовольствием, если бы не эти убийства. Работы по горло. Почему бы тебе не взять отпуск на несколько дней после ареста Радецкого и не приехать в Лейден?

П: не знаю, тут черт-те что будет после того, как мы его возьмем, давай договоримся, что вместе откроем шампанское в берлине или лейдене, как только завершим свои дела.

М: Отлично. Однако я хочу, чтобы ты знала. Наконец-то я твердо уверена, что хочу с тобой встретиться.

П: я тоже, мне страшно, но я тоже уверена.

М: Мне пора. Я еще на работе, и у меня много дел.

П: ладно, чем больше ты работаешь, тем быстрее раскроешь дело, и мы сможем назначить нашу встречу.

М: Ты так думаешь?

32

В других обстоятельствах Кэрол было бы трудно к чему-нибудь придраться. Внимательный красивый хозяин, отличная еда, великолепное вино, обстановка, которая внушила бы зависть редактору любого гламурного журнала. И все это не считая беседы о политике, музыке и путешествиях по Европе перед тем, как перейти к более интимным темам, касающимся личных отношений Тадеуша и Кэролин.

Однако это не вносило покоя в душу Кэрол. Она не имела права позволить себе расслабиться даже на мгновение, не имела права забыть, что играет роль другой женщины, не имела права отвечать Тадеушу, не продумав хорошенько своих слов и действий. Тем более теперь, когда любой ее жест мог все разрушить.

Кэрол тем более было не по себе, что она ни на секунду не забывала о Тони, вновь занявшем место в ее жизни. Из-за этого милый флирт с Тадеушем казался ей двойным обманом. Не покидавшая ее мысль, что она закончит день с Тони, а не с мужчиной, который лез из кожи вон, чтобы соблазнить ее, придавала всему происходящему второй, третий смысл и странные обертона..

Тадеуш вернулся из кухни с подносом в руках. Он стоял в дверях столовой и улыбался Кэрол.

– Почему бы нам не выпить кофе в гостиной? Там удобнее, и вид из окна лучше.

«Там удобнее», – мысленно повторила Кэрол. Еще бы не удобнее, ведь там не надо тянуться через стол, уставленный тарелками после пяти смен блюд.

– Очень хорошо, – сказала Кэрол, вставая и следуя за Радецким.

Входя, Кэрол оглядела комнату. Два дивана под углом друг к другу и удобное кресло рядом с одним из них. Сесть в кресло значит заявить о том, что она не собирается еще больше сближаться. С одной стороны, ей не хотелось его поощрять, с другой – она была очень далеко от дома и совершенно вымотана. Тем не менее, пока Радецкий и Кразич на свободе, ей придется играть свою роль.

Тадеуш поставил поднос на низкий металлический столик со стеклянной столешницей и сел в углу между двумя диванами, после чего посмотрел на Кэрол, скользнув взглядом по облегающему вечернему платью.

– Устраивайся, – сказал он и наклонился, чтобы налить кофе в тончайшие чашки из костяного фарфора.

Кэрол села на диван поближе к кофе и скрестила ноги в надежде, что Тадеуш правильно поймет ее, однако она совсем забыла, как соблазнительно в таком случае выглядят округлая линия бедра и тонкие лодыжки. Тадеуш наклонился над столом, одной рукой опершись на него, и подал ей кофе.

– Бренди? – спросил он. – Уже не слишком рано.

Едва заметно кивнув и улыбнувшись, Кэрол показала, что помнит их разговор. Радецкий в первый раз за весь вечер намекнул на их якобы общий бизнес.

– Я люблю «Гранд Марньер», если у тебя есть ликеры.

– Твое желание – закон для меня.

Радецкий подошел к подносу с бутылками и вернулся с бренди для себя и большой бутылкой «Гранд Марньер» для Кэрол. Дальше случилось то, чего она боялась. Он сел рядом, и она оказалась между ним и подлокотником дивана. «До чего же они предсказуемы», – устало подумала Кэрол и потянулась за чашкой с кофе. Только идиоту может прийти в голову обнимать женщину, которая держит в руках обжигающий кофе.

– Все было очень вкусно, – сказала Кэрол. – Ты умеешь баловать женщин. Спасибо за то, что не побоялся хлопот.

Тадеуш выпил, не вникнув в смысл ее слов:

– Никаких проблем. Телефонный звонок и несколько полученных указаний, которым надо в точности следовать. Температура в духовке должна быть такой-то. Ставить блюдо «А». Ждать десять минут. Ставить блюдо «Б». Вот так.

Кэрол покачала головой:

– Знаешь, я была бы рада и пицце.

– Это платье заслуживает лучшего.

Тадеуш коснулся бедра Кэрол, провел пальцем по тонкой ткани из смеси хлопка и шелка.

«О черт, надо его остановить», – подумала Кэрол.

– И платье, и его хозяйка весьма польщены.

Тадеуш повернулся, чтобы видеть ее лицо. Мягким жестом он забрал у нее чашку и поставил на стол:

– Это самое меньшее, что я мог сделать для женщины, которая вновь научила меня смеяться.

Он наклонился и поцеловал ее.

Кэрол старалась придумать правильный ответ. Она чувствовала слабый запах бренди, и ей было неприятно. Однако она не посмела показать это. И в то же время она не посмела отдаться во власть нежного объятия, противостоять которому было очень нелегко, хотя ответ ее тела был инстинктивным, звериным. Вопреки самой себе она находила мужчину привлекательным, и ее гормоны не желали слушаться приказов сознания. Кэрол целовала Тадеуша с таким же жаром, с каким он целовал ее.

Его руки уже были на ее теле, притягивали ее ближе, ближе. Кэрол не сопротивлялась, пробегая пальцами по длинной мускулистой спине. Они целовались, и дыхание у обоих все учащалось. Уже почти лежа на Кэрол, Тадеуш поднял подол платья, и ее кожу словно обожгло. Ей не хочется его останавливать, в ужасе поняла Кэрол.

Однако разум стоял на страже желаний плоти. Перед ее мысленным взором пронеслись ужасные видения. Трупы в контейнерах. Морган, говорящий ей, что поставка людей Радецким должна быть прекращена. Человек, убитый на ступенях полицейского участка. Потом лицо Тони с грустной усмешкой на губах и укоризненным взглядом милых глаз. И Кэрол вновь взяла власть над Кэролин Джексон. Она отодвинулась от ищущих губ Радецкого.

– Нет, подожди, – задыхаясь, проговорила она.

Радецкий застыл, не отнимая руки от ее бедра:

– Что? Почему?

Кэрол закрыла глаза:

– Я не могу. Извини. Просто не могу.

Он прижался к ней теснее, не отрывая рук от ее тела:

– Ты хочешь, я знаю, ты хочешь.

Кэрол постаралась отодвинуться подальше, отрывая его руку от своего бедра:

– Я хотела. То есть я хочу. Просто… Тадзио, извини. Слишком все быстро. И неожиданно.

Он уперся ладонями в бока:

– Я не понимаю. Ты целовала меня, ты хотела меня. – Он говорил громко, сведя брови над прищуренными глазами.

– Я и не говорю, что не хотела. Пожалуйста, не думай так. Но… все это очень странно. У меня никогда раньше не было близости с деловыми партнерами. Я не уверена, что из этого что-нибудь выйдет. Мне нужно время, чтобы подумать.

– Боже мой. – Тадеуш вскочил на ноги и достал из коробки сигару. Некоторое время он раскуривал ее, словно пользуясь возможностью взять себя в руки. – Мне никогда раньше не хотелось близости с деловыми партнерами, – проговорил он, и его слова были куда рассудительней тона, каким он их произнес. – Но я не понимаю, каким образом это помешает нашим деловым отношениям. Наоборот, наши отношения могут стать крепче. Мы станем командой. Это же великолепно, Кэролин.

Кэрол потянулась за кофе и сделала глоток из чашки.

– Мне тоже нравится. Однако пока прошло слишком мало времени, и я не успела привыкнуть. Я же не говорю «никогда», всего лишь «не сегодня». – Она отвернулась. – Есть еще и другое.

– Да? И что же это?

Он вызывающе смотрел на нее.

– Катерина, – тихо проговорила Кэрол.

На его лице словно появилась маска, которую Кэрол видела в первый вечер, когда пришла в его ложу.

– Что – Катерина? – в конце концов переспросил Тадеуш.

– Ты сам сказал, что я очень на нее похожа. – Кэрол постаралась изобразить мольбу. – А я хочу быть уверена, что ты будешь спать со мной, а не с подобием Катерины.

Глаза Тадеуша подернулись туманом, он опустил плечи:

– Думаешь, я сам не задавал себе этот вопрос?

– Не знаю.

Понимая, что нашла кнопку, благодаря которой может умерить его гнев и сделать его уязвимым, Кэрол позволила себе немного расслабиться.

– В первый раз, когда я увидел тебя, я был в шоке, дал себе слово, что пальцем к тебе не прикоснусь, потому что тогда станет еще больнее. Но чем лучше я узнавал тебя, тем сильнее ты мне нравилась. Теперь же, когда я смотрю на тебя, то вижу Кэролин, а не Катерину. Извини, если я поторопился.

– Тадзио, мне хочется тебе верить. Но мне нужно еще немножко времени.

Он скрестил руки на груди:

– Понимаю. У тебя сколько угодно времени. Торопиться некуда. Извини меня.

Кэрол покачала головой:

– Тебе не за что извиняться. Теперь многое прояснилось, и мы лучше понимаем друг друга.

Тадеуш с трудом изобразил едва заметную улыбку:

– Вот и хорошо, Кэролин.

– Да, хорошо, Тадзио. Но я хочу быть уверена. – Она оправила платье и встала. – А теперь мне пора домой.

*

Свет еще горел, занавески не были задернуты. Это было первое, на что Кэрол обратила внимание, когда вышла из «мерседеса» Тадеуша и попрощалась с водителем. Она казалась себе растрепанной и даже немного запачканной после поцелуев на диване, но ей было все равно. Желание видеть Тони было настолько сильным, что она не стала терять время на приведение себя в порядок.

Дверь распахнулась так быстро, что у Кэрол появилась мысль: а не ждал ли он ее стука? Тони нежно улыбнулся при виде ее.

– Ты потрясающе выглядишь, – сказал он, показывая Кэрол на гостиную. – Как все прошло? – спросил он, идя следом за ней.

Они остановились совсем близко друг к другу. Поразительно, как она выглядит, думал Тони, волосы сверкают на фоне черного окна, губы приоткрыты в соблазнительной улыбке. Кэрол была возбуждена, и Тони почувствовал болезненный укол в сердце. Это была ревность. Ему бы хотелось, чтобы ее желание было обращено на него, а не на преступника Радецкого, который был всего лишь гангстером, хоть и под маской утонченности.

– Днем было как нельзя лучше. Он повез меня за город и показал, как проводит свои операции. Потом мы встретились с его пособником Дарко Кразичем. Боже мой, вот у кого вид настоящего бандита. Девушка дважды подумает, прежде чем остаться с таким наедине. И он ненавидит меня. Он бы не раздумывая свернул мне шею, если бы решил, что я собираюсь навредить его бесценному Тадзио.

– Огради нас, Боже, от такой привязанности. Наверно, ты испугалась.

– Испугалась. Однако он помог мне сконцентрироваться на Кэролин. И это сработало. Правда, Тони, сработало. Мы многого добились. В конце недели я буду в Роттердаме, чтобы посмотреть на нелегалов, которых он собирается поставить мне, и тогда его можно будет арестовать. Вот Морган обрадуется, когда получит мой рапорт!

Тони кивнул:

– Ты отлично поработала.

Кэрол в ответ пожала плечами:

– У меня бы не получилось, если бы не ты.

– Да ладно тебе, все бы у тебя получилось. Ну а что было вечером? Вы отметили начало партнерских отношений?

Тони не смог спрятать горечь.

– Он хотел переспать со мной, – с отвращением ответила Кэрол. – Но мне удалось остудить его пыл. Нужна дьявольская изворотливость, чтобы, топя его, самой не утонуть.

– Наверно, это нелегко, – с трудом выдавливая из себя слова, проговорил Тони.

Кэрол сделала шаг ему навстречу:

– Он красивый мужчина. И моему телу было нелегко противиться ему, в отличие от головы. Ужасно неприятно.

Тони стоял, опустив голову и уставившись в пол. Он боялся поднять взгляд на Кэрол.

– Ты же профессионал, – пробурчал он.

Кэрол положила руку ему на плечо:

– Дело не в профессионализме. Просто я думала о тебе.

– Тебе было бы неприятно мое неодобрение?

Ему не удалось спрятать привычную кривую усмешку.

Кэрол покачала головой:

– Не совсем так. Скорее, я подумала о том, чего на самом деле хочу.

Она подошла еще ближе, и Тони почувствовал, что его обдало жаром. Не раздумывая, он открыл объятия, и Кэрол прильнула к нему. Они так крепко прижались друг к другу, что слышали, как стучат их сердца. Тони спрятал лицо у нее в волосах, вдыхая ее милый запах. В первый раз после визита в замок Хохенштейн он забыл о тамошних ужасах.

Однако передышка была недолгой. Кэрол пробежала пальцами по волосам у него на затылке и тихонько сказала:

– Извини. Я все о себе и о себе. Как ты провел день?

Тони мгновенно оцепенел, потом мягко отстранил от себя Кэрол.

– Мой рассказ тебя расстроит, – сказал он, направившись к столу и беря в руки бутылку с шотландским виски. Он вопросительно наморщил лоб, и Кэрол молча покачала головой. Тогда Тони наполнил стакан и буквально упал в кресло перед ноутбуком. Он отхлебнул виски, потом тряхнул головой. – Поверь мне, лучше не рассказывать.

Кэрол присела на край дивана всего в нескольких дюймах от Тони:

– Не думаешь же ты, что меня пугают страшные истории? Сам знаешь, от них никуда не скрыться в нашей профессии. Так что давай делись со мной своей ношей.

Тони не отрывал глаз от стакана.

– Дети. Это были дети. Конечно, я знаю, что случаи издевательства над малолетними и сейчас не редки. – Он нахмурился. – Но все-таки на детей, как правило, посягают извращенцы-одиночки, которые сами за гранью добра и зла. Они не похожи на нас. Это как-то успокаивает. – Он еще глотнул виски. – А ужас моего сегодняшнего открытия состоит в том, что мучители действовали сообща. Десятки, возможно, сотни людей были вовлечены в преступление против детей. Родители, спрятавшись за ощущение беспомощности, позволяли мерзавцам увозить своих малышей. Почему? Потому что они физически неполноценны. Или потому, что они умственно неполноценны. Или потому, что они не признавали правил и их было трудно обуздать.

Тони провел рукой по волосам, не в силах справиться с недоумением, отразившимся у него на лице, и Кэрол положила ладонь ему на колено. Он накрыл ее руку своей рукой.

– Потом врачи и медицинские сестры. Они ведь не невежественные крестьяне. Образованные люди. Вроде нас с тобой. И эти люди наверняка, когда пошли в медицину, намеревались лечить больных. Однако сверху спустили указание, и в одну минуту они, перестав быть целителями, сделались истязателями и убийцами. Меня мучает вопрос: как можно так переустроить свою голову? Мне нетрудно понять самообман человека, который стал надзирателем в концентрационном лагере. Когда ощущаешь себя уязвимым, то начинаешь подозревать всех, кто не причастен к твоему сообществу, например евреев, или цыган, или коммунистов. Но здесь же немецкие дети. Наверняка многие из палачей сами были родителями. Как же они могли разграничивать свою служебную деятельность и свою домашнюю жизнь? Некоторые из них, мне кажется, свихнулись. – Он покачал головой. – Я умею сочувствовать. Я умею входить в положение людей, чья боль выплескивается на ближних. Но будь я проклят, если у меня есть хоть капля жалости к тем, кто участвовал в преступлениях, о которых я сегодня читал.