Текст книги "Булачка"

Автор книги: Васіль Ткачоў

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц)

АРТЫСТ

Мірончык працуе акцёрам. Ролі, праўда, яму адводзяць не галоўныя, але заняты ў спектаклях даволі часта. На афішах у пераліку прозвішчаў пасля « у спектаклі таксама заняты» – фігурыруе і ён. Больш за ўсіх ганарыцца Лізавета, што яе зяць не пастух-абібок які-небудзь там зачуханы, а артыст! Тэлевізар з гэтае нагоды не выключаецца – усё меціць Лізавета зяцька на экране ўбачыць у спектаклі альбо кінафільме, але нешта не відаць. І яшчэ ў старой склалася ўражанне, што калі яе зяць артыст, то, значыць, усё можа рабіць. Нават хляўчук згарбузаваць. У кіно ж артысты тыя чым толькі не займаюцца. Таму, калі на чарговыя выхадныя зяць наведаўся да цёшчы ( за бульбай і салам), атрымаў нарад:

– Зрабі, зяцёк, хлеў. Карову даюць у калгасе, а ставіць няма куды.

– Як двойчы два! – упэўнена сказаў Мірончык.–Тут справы тае! У нас, у тэатры, гэтыя хлявы вылятаюць з майстэрні, бы аладкі з печы. Не кажучы ўжо пра Палацы розныя. Матэрыял... будаўнічы, маецца на ўвазе, мне. Плюс цвікі, малаток, сякеру, нажоўку. І можаце прыводзіць сваю карову, матуля, хоць заўтра!

Мірончык забіў на агародзе чатыры калы, абцягнуў іх рубероідам, на рубероідзе належнай фарбай намаляваў бярвенні, на дах накідаў рознага ламачча, а пад дзверы прысобіў старую шафу.

–Прымай, матуля, работу!– шырока ўсміхаўся зяць.

– Во дзякуй табе. А я і знала, што калі арціст, то ён на ўсе рукі масцір. Суседзі вунь дзівяцца: дзе ты, Лізавета, лесу на хлеў набрала столькі багата, быццам бы і не ляжаў каля двара? Так я ім і скажу – дзе. Хай самі здагадаюцца.

З нагоды пабудовы хлява Лізавета добра пачаставала зяця чаркай, а пакуль ён еў-піў, прывяла карову з калгаснай фермы, зачыніла: няхай прывыкае да новага месца. Яна б, можа, і прывыкла, але якраз побач з хлеўчуком па вясковай вуліцы гналі з пашы статак, карова пачула знаёмае мыканне і кінулася да сваіх, несучы на рагах і спіне ўвесь той хлеў...

Добра, што зяць яшчэ не паспеў у горад паехаць – няхай пабачыць, які ён хлеў зрабіў.

– Цьфу!– плюнула Лізавета.

– А вось для курэй самы раз было б, – памяркоўна сказаў Мірончык і паскроб за вухам цвіком: гэта ўсё, што засталося ад хлева.– Матэрыял, панімаеце, слабаваты... Для бутафорскага хлява – так, падыходзіць, а вось на большае... прабачце. Прабачце – не цягне. Гэта і рагуля даказала. Купляйце курэй.

– А калі куры ўзляцяць, зяцёк, раптам з тваім хлевам, што тады?– сумна ўсміхнулася Лізавета і ўзяла пад руку зяця, павяла з агарода...

НЕ ДАНЁС

Прыехалі ў вёску артысты. На сцэне людзей пацяшаюць, ажно ў тых слёзы на шчоках блішчаць. І старшыня калгаса, звычайна строгі і насуплены, бы індык, на гэты раз не хаваецца – прамакае і прамакае насоўкай вільгаць на твары, а жывот трасецца ў яго, нібы баксёрская груша ад моцных удараў.

У антракце старшыня паманіў да сябе пальцам загадчыка клуба Мамоньку. Падзяліліся ўражаннямі. Спектакль жа, вядома, падабецца. Камедыю ўсе любяць. Тым больш вясковую.

– Гэта добра, – сказаў старшыня. – А вось пра кветкі мы забыліся. Артысты заслугоўваюць , каб ім прыпаднесці букет. Трэба арганізаваць.

– Будуць, будуць кветкі! – запэўніў Мамонька. – Гэта мы ў момант! Прасцей простага! – і ён паклікаў маладога кінамеханіка Кольку Цярэшку: – Дзе хочаш, там і даставай, але каб к канцу спектакля кветкі былі!

– Нарву, – ляніва паабяцаў кінамеханік.

Ён і нарваў цэлае бярэмя кветак. Пад акном сваёй хаты растуць – праблемы вялікай няма. Нясе Колька Цярэшка кветкі, удыхае прыемны іх пах, а насустрач якраз ягоная каханка, дачка старшыні Кацька, яна ў горадзе вучыцца , і вось прыехала апошнім аўтобусам.

– Ой! – успляснула рукамі Кацька, заірдзелася ўся. – Што гэта з табой, Колька, зрабілася? Не пазнаю. Праўда. Ты і не ты. Першы раз мяне сустракаеш і з такім прыгожым букетам. Кветкі... гэта мне?

– Ну а каму ж! – праз сілу ўсміхнуўся Колька і працягнуў Кацьцы букет, за што атрымаў кароценькі пацалунак у шчаку.

А ў клубе ўжо закончыўся спектакль. Старшыня, стоячы на авансцэне і стрымліваючы хваляванне, пагрозліва глядзеў на загадчыка клуба Мамоньку, той шукаў вачыма кінамеханіка Кольку Цярэшку, уяўляючы, што з ім ён зробіць, калі сустрэне...

Цяпер у вёсцы, калі хто з мужчын пойдзе за чым-небудзь і вернецца з пустымі рукамі, жанчыны не прамінуць ушчыпнуць: «Цябе, ёлуп стары, пасылаць усё адно, што Кольку– кіншчыка за букетам!»

НЕ ПАЖАРНІК!

На курорт Прымак ездзіў яшчэ пры Хрушчове, « у дзеўках», як любіць ён казаць. Збіраюцца, бывае, вясковыя мужыкі на прызбе дзе, просяць Прымака:

– Раскажы, Васіль, як ты на курорт ездзіў.

– А што расказваць?– Прымак крыху ўпарціцца, а потым зрывае з галавы кепку, кладзе яе на калена, прылізвае далоняй растапыраныя валасы. – Што было, тое было. Ездзіў. Ага. Добра там. Дрэвы такія прыгожыя растуць... во забыўся, як называюцца... але іголкі доўгія і не коляцца, халера.

– Ты нам не пра іголкі,– хто-небудзь з мужыкоў перапыняе Прымака.–Ты нам лепш пра баб... Не адну, пэўна, ашчаперыў?

Прымак усміхаецца:

– Было... Хлусіць не стану. Іх там, мужыкі, любога каліберу. Адна за мной увязалася– праходу не давала. А я за дрэва схаваўся, рукамі махаю: кыш, кыш, не падыходзь, а то крычаць буду! Дзе тут участковы? Мо заразу якую хоча перадаць з таго курорту? І не даўся. А яна: « У мяне пуцёўка гарыць!» А я што табе–пажарнік?

Мужыкі дружна смяюцца. Мо дзесяты раз слухаюць яны Прымака, і кожны раз слёзы на вачах...

ПО-РУССКИ

УИК-ЭНД С ДЕПУТАТОМ

Мамкин вернулся с работы в приподнятом настроении. Едва переступив порог, поцеловал в щёчку жену, что ту откровенно удивило, когда ещё такое было, а потом, хлопнув в ладоши, бодро сообщил:

– Нинуля, у нас гости! Из самой столицы! Однокурсник! Он сейчас–ого-о! Шишка! В парламенте восседает. Да ты его, конечно же, не раз по телевизору видела, только внимания не обращала. Человек с портфелем. Голова-а! Сам президент с ним здоровается. Фамилия–Бурчалкин. Как, она говорит тебе о чём?

Жена, держась за то место, куда её поцеловал муж, неуверенно повела головой:

– Нет, первый раз слышу.

– Ничего, ничего, всё поправимо-через часок, а, может, и того раньше, будешь иметь возможность познакомиться с ним лично. Бурчалкин пообещал заглянуть к нам, так сказать, на огонёк. Приехал в командировку и сразу мне звонок на работу: Мамкин, привет! Мамкин, какие у тебя проблемы? И так дальше. Обмозгуй, говорит, чем могу тебе помочь-сегодня буду, перед отъездом есть пару часиков, встретимся. Тут, говорит, тянут в рестораны со всех сторон, на пикники разные, но я всё же отбился: однокурсник на уик-энд пригласил, так что... извольте, господа. Мамкин ждёт. А? Ты вот что, Нинуля, пока я отвернусь в гастроном, кое-чего прихвачу, собери на стол и думай, чем тебе и мне, конечно же, может помочь Бурчалкин. Смотри, ничего не упусти. Не промахнись. Он человек слова. Ну, где деньги?.. Давай, давай, не скромничай... для такого дружеского уик-энда не жаль потратиться.

Нинуля, еле сдерживая волнение, суетливо извлекла из семейного тайничка деньги, отсчитала необходимую сумму, протянула мужу:

– Смотри же там, обязательно коньяк возьми. Который получше. А то, может, он водку не пьёт? А? Павлик, и деликатесов каких-нибудь прихвати. Всё же-из парламента... И не задерживайся. А то вдруг заявится гость, а я и не буду знать, о чём мне с ним говорить. Ещё не то ляпнешь...

– Не волнуйся, дорогая, всё будет проделано наилучшим образом!– Потёр ладонями Мамкин.– Куплю всё, что нужно! Да ты не волнуйся... Человек он свой, простецкий, хотя и чин большой имеет. С ним можешь обо всём, чего душе пожелается, балакать. И говори! Ну, смотри тут, а я побежал. И думай! Думай, что нам, Мамкиным, нужно ещё в этой жизни? А хочешь, он нас запросто в Минск перетянет? Без портфеля, конечно же, не оставит. Не такой он, Бурчалкин, чтобы лучших друзей забывать!

– Счастливо,– улыбнулась Нинуля и начала собирать на стол.

... За углом Мамкина дожидался Бурчалкин.

– Порядок!– переведя дыхание, вскинул большой палец Мамкин.–Разыграно всё, как по нотам. Побежали в гастроном. А потом-ко мне. Смотри же, веди себя пристойно... на уровне депутата. И обещай! И квартиру, и работу! Понял? Как и договаривались. По разработанному сценарию. Ну, а завтра, Бурчалкин, я у тебя буду гостем из столицы. Из парламента!

И собутыльники потопали в гастроном.

ГОНОРАР

Писатель Стёпкин получил очередной гонорар – за роман, который напечатал довольно солидный журнал. Денег получилось – полный дипломат. Стёпкин принёс госзнаки домой, устало шлепнулся в кресло, вытер носовым платком лоб.

– Фу-у, – вздохнул он, – чуть дотянул. Катюша, глянь, но сначала взвесь: килограммов пятнадцать, не менее. Во отхватил, а? В кассе, правда, не пересчитывал – к утру не управился бы с моими математическими способностями. Да и зачем? У нас же не обманывают. Писателей уважают. Ну, на бутылочку коньяку презентовал, не без этого. Когда у тебя радость, то и другим пусть хоть немножко веселее будет.

Жена была на седьмом небе. Увидела деньги – и у нее сначала отняло язык, она только и могла кивать головой, счастливо улыбаться: наконец-то заживем! Когда она видела еще столько денег? Где? Может только в кино. Или у Якубовича в «Поле чудес». Но это же – свои. Бери. Распределяй – куда их девать, какие дырки в семейном бюджете заштопать.

– Иваночка, мой родненький, умничек ты ясненький! – поцеловала в щеку. – Пусть тебе здоровьечка Бог даст. Можешь даже выпить сегодня сто граммов.

Степкин удовлетворенно крякнул.

Жена перевернула дипломат, пачки денег расплылись на журнальном столике. Еще определенное время, словно завороженная, она смотрела на них, а потом энергично подхватила мужа под руку:

– Обедать, обедать, обедать! Ты сегодня заработал!..

Не успели Степкины сесть за стол, как позвонил сын, передал привет от жены и внука, а потом, как бы между прочим, поинтересовался:

– Папа гонорар получил?

Поскольку в эту минуту папа наполнял в рюмку свои законные сто граммов, а мать разговаривала по телефону, то она, воровато оглядываясь на мужа, прошептала:

– Получил...

Вскоре вспомнила про родителей и дочь. Позвонила. Жива, значится, и здорова, в семье все хорошо... Тоже поинтересовалась гонораром. Пообещала приехать – навестить стариков.

Шумно сделалось вскоре в квартире Степкиных – дочь, сын, зять, невестка и внуки появились почти одновременно, как будто сговорились. Были даже поцелуи, чего раньше не замечалось. Потом все устроились за праздничным столом. Используя ситуацию, Степкин пропустил еще рюмочку. Жена даже прослезилась: «Бедненькие мои, как же вам без нашего папочки?»

Степкин молчал. Он пропустил еще сто граммов, на что жена также не среагировала, встал с места, попросил внимания.

– Денег я вам подброшу. Так и быть. Но! Сначала скажите, как называется мой роман, за который я получил гонорар?

Минута молчания. Пошла вторая...

– Ну?

– Папа, какая разница, как называется? – прижалась к его плечу дочь, нежно погладила последние завитушки на его голове. – Главное, ты – талант! Мы гордимся тобой!

Взрослые не пожалели аплодисментов.

– Спасибо! – поднял руку Степкин.– Спасибо. Приятно услышать, что вы мною гордитесь. Ну, а кто читал этот роман? – Он неторопливо обвел взглядом каждого, кто сидел за столом, и, видимо, пожалел, что вылез с этим глупым вопросом: если даже названия никто не знает, то где же там про то чтение заикаться. – Эх, гонорарные вы дети! – Степкин дернул носом.

Он выбрался из-за стола, взял на столике журналы с напечатанным романом, протянул по экземпляру сыну, невестке, дочке, зятю...

– Они прочитают, Иваночка, прочитают, – защебетала жена.–Тебе, может, еще рюмочку?

– Рюмочка подождет, – спокойно и уверенно посмотрел на жену Степкин: пусть почувствует, что сегодня он может сам покомандовать за этим столом не хуже, чем она. Потом направил взгляд в сторону двери. – А вам, уважаемые, вот что скажу: когда прочитаете роман – приходите. Через недельку не будет вас – опоздаете: у меня путевка в дом отдыха.

... Через три дня дети рассказывали Степкину содержание его нового романа.

КАРАСИ НА ПЕСКЕ

Все началось с письма от сына Михаила, который сообщал, что приедет не один, а с девушкой, будущей женой.

–Надо встречать...– сказал Леон Матрене.– Пригласим гостей, родственников и соседей, чтобы они, понятное дело, с Михайловой девчушкой познакомились, может, и свадьбу попросят. Готовиться надо. Погляди, сколько у нас сахара, Матрена. Хватит на это самое... Ну, сама знаешь... Тебе ли говорить... Водка в сельмаге больно уж дорогая... Одним словом, будем готовиться...

Как только в бочке прекратился процесс, Леон сказал сам себе: «Пора».

Утречком, когда деревня еще спала, Матрена на плоскодонке отвезла Леона на остров, а сама вернулась домой. Однако ж шило в мешке не спрячешь: сосед Понтик заметил, что Конопелька потянулся через огороды к озеру с немудреными и хорошо ему знакомыми приспособлениями. Понтик имел на Леона зуб, и поэтому даже очень возрадовался, подтянул штаны и сразу же взял направление к дому участкового, решительно постучал в окно. Вскоре в нем показалось заспанное лицо милиционера Кузовки.

– Ну, чего у тебя? – протирая глаза, лениво спросил тот.

– Ты вот спишь, дрыхнешь, а Леон уже на острове самогон тиснет. Штрапуй! Всех штрапуешь, а его что ... не видишь? Или может ты через одного штрапу даешь? Гляди, хоть ты мне и родственник, но могу и повыше заявить. Бумага есть. И ручка. За мной не заржавеет...

Участковый только вздохнул. Удовлетворенный Понтик вернулся домой, бодро почесал руки: вот так, Леонтий, теперь запоешь у меня Лазаря! Будешь знать, как лезть со своей простыней.

Леон тем временем приспособил аппарат, разложил огонек, и вскоре в трехлитровую банку со звоном упала первая капля...

Старик не сразу услышал плеск весел по воде. Насторожился – на берег надвигалась милицейская фуражка. Испугавшись, Леон сразу же бросил все и спрятался в зарослях, начал наблюдать, что ж делается возле его аппарата...

Участковый тем временем важно направился к очагу. Осмотрелся по сторонам.

– Леон, выходи! Твой агрегат, сразу узнал, – услышал старик требовательный голос Кузовки.– Не прячься. Будем акт составлять. От закона не спрячешься.

«Нет, смолы...– рассуждал Леон. – Этак меня не возьмешь. Еще неизвестно, кто кого...»

Кузовка походил-повздыхал возле агрегата, позвал еще раз Леона, а потом заметил, что огонек притух, перестало капать в банку. Непорядок. Как человек хозяйственный, он подбросил дровишек, и самодельный напиток снова побежал тоненьким ручейком.

«Что он хоть тут производит? Может, снять пробу?» – участковый подставил стакан, и когда нацедилось граммов сто, отломал от буханки хороший ломоть хлеба, достал в Леоновой торбочке сало, луковицу, глянул в ту сторону, где скорее всего спрятался самогонщик, и засмеялся:

– Сиди, Леон, мне и одному хорошо!

И вылил содержимое стакана в рот. Одним махом. Передернуло: первачок что надо! Хорошо закусил.

– Сиди, Леон, мне и одному тут нравится, – повторил Кузовка и снова подставил стакан.

Потом – второй раз, третий...

Когда Леон вскочил в лодку участкового, тот громко и красиво напевал: «А я лягу– прилягу...»

Старик добрался до берега, помчался в контору.

– Девчата, срочно позвонить надо, – попросил он разрешения, набрал 02 и аж заревел в трубку: – Алле! Милиция? Докладываю, значит, ситуацию... Участковый Кузовка... в Борках... на острове чимергес тиснет... Сам видел...

Все, кто был в конторе, удивленно переглянулись...

Кузовка спал, подложив под голову фуражку, когда приплыли на остров его коллеги.

... Леон и бывший участковый Кузовка часто сейчас вместе ловят карасей. Только никогда не сидят рядом. И еще: оба не любят поглядывать на остров. Леон – потому, что конфисковали его самогонный аппарат и вклеили штраф. А участковый – из– за того, что лишили милицейского мундира.

А караси прыгают на песке, как на сковородке. Приличные такие караси. И мужикам полезное занятие...

ПРОМАХНУЛСЯ

Тюлькина хлебом не корми, а дай куда-нибудь записаться. Ну, например, формируется туристическая группа – конечно же, за счет профсоюза или хорошего спонсора, – Тюлькин тут как тут:

– Запишите! Вы записали? Дайте убедиться на собственные глаза, поскольку кому и доверяю, то им, уважаемым, – Тюлькин напяливает на переносицу выпуклые очки, подносил к ним бумажку и, заметив свою фамилию, удовлетворенно улыбался.– Вот сейчас вижу. А куда, не подскажете, завтра будете записывать?

Получив информацию, Тюлькин появлялся в необходимое время как раз в том кабинете, где и надо было быть.

– Запишите! Я – Тюлькин! – перешагнув порог, заявлял он.

– Знаем, знаем, – раздраженно отвечали ему.

И записывали, поскольку не запиши – крику будет на весь белый свет. И на дефицитные товары (было и такое), и на гуманитарную помощь, и на культпоход в театр, и еще много куда.

В тот день тоже куда-то записывали. Куда – Тюлькин не знал.

– Запишите! Я – Тюлькин!

– Что, и вас записать? – удивилась активистка в очках на симпатичном личике.

– Обязательно, обязательно!

– Так вы же... – девушка поперхнулась, сняла очки, почему-то долго, не моргая, всматривалась в Тюлькина.

– Никаких «вы же»! Не запишете – буду жаловаться! Я–Тюлькин!

– Не могу я вас записать...

– Сможете! Вы, я вижу, новенькая?

– Да.

– Поэтому запомните фамилию.

– Запомнила: Тюлькин.

– Вот-вот!

Девушка встала, подошла к Тюлькину:

– Так вы же живой!

– Да, да, живой, и пока живой – должен везде побывать, всего попробовать. Записывайте, записывайте! Не будем портить отношений. Я вам тоже могу пригодиться...

– Я хотела сказать, что я только переписываю на чистовик...-девушка совсем, кажется, растерялась под напором Тюлькина. – Список составили без меня...

Тюлькин хитро улыбнулся, дотронулся до плеча девушки, прошептал:

– А вы, уважаемая, впишите. И всего делов-то. Нет такой бумаги, чтобы на ней не хватило места для моей персоны.

– Ну, как желаете! Запишу! – не выдержала девушка и решительно вывела на листке фамилию – Тюлькин.

– Спасибо, спасибо, вот и прекрасно, вот и хорошо, что нашел с вами общий язык, – Тюлькин помахал на прощание девушке ручкой.

... На следующий день был съезд творческого союза, делегатом которого являлся и Тюлькин. Председательствующий попросил почтить память тех, кого не стало за отчетный период, минутой молчания. Когда он назвал фамилию Тюлькина, а в списке она была последней, по залу прокатился шумок – делегаты оживились, начали искать глазами Тюлькина...

Тюлькин сидел и растерянно моргал глазами. Первый раз так промахнулся: не туда записался.

ЭХ, ЖЕНЩИНЫ, ЖЕНЩИНЫ!

Новогодний банкет был в самом разгаре, когда Сыроежкина, как всегда, вылезла вперед. Она окинула хитроватым взглядом всех, кто сидел за праздничным столом, и предложила:

– Внимание, товарищи! От имени женщин предлагаю каждому откровенно, не виляя хвостиком, признаться... да-да... кто изменял своей жене в уходящем году. И сколько раз.

Мужчины удивленно и растерянно переглянулись. Женщины застучали в ладошки – подбадривали своих рыцарей, чтобы те поскорее выкладывали все.

– Ну, с кого начнем? – стрекотала Сыроежкина. – Что, нету смелых?

Таких сначала не находилось.

– Мужики, что-то вас не слыхать!..

– Ну, Дон Жуаны, почему притихли?

– Попались! – издевались над сильным полом жены.

Первым набрался смелости Трушков:

– Я, например, не изменял. Спи спокойно и в новом году, Зинуля!– он приложил руку к сердцу и сел.

Почти то же самое сказали и все остальные. Кроме Белкина. Белкин же не спеша поднялся со своего места с бокалом в руке, немножко отпил шампанского, серьезно, не моргнув глазом, отчеканил:

– Что было, то было. Врать не буду. Прости, Галя. Изменял я. Были у меня женщины. Одну из них звали Лариской, другую Наташкой, третью Клавкой, четвертую Верочкой, пятую...

Все засмеялись.

– Ну и шутник ты, Белкин! – промокая влажность носовым платочком на глазах, перебила его Сыроежкина. – Так рассмешит не каждый!.. Артист. Тебе только Дедом Морозом быть! Галя, ну у тебя и муж!.. С ним, видать, никогда не скучно!

Белкин немного замялся. Он хотел продолжать, но Сыроежкину было уже не остановить. Он сел на место. «Вот и скажи им правду!– сокрушался Белкин.–Эх, женщины, женщины! Сбрешешь – поверят, а правду скажешь – никогда...»

ПРОЕХАЛ!..

«Гляньте вы, зашли в автобус и хоть бы хны...и едут безбилетниками... зайцами... даже на компостер не поглядывают... А я что – лысый? Только успеваю вытягивать из кармана билетики, только и щелкаю компостером, – рассуждал Рудькин, держась за поручень. – Нет, и я не лыком скроен. Или у меня копейка лишняя?»

Возвращался с работы Рудькин в приподнятом настроении, идея ездить бесплатно в общественном транспорте, что пришла к нему сегодня утром, согревала под одеждой, и он время от времени бросал короткие взгляды на тех, кто входил в салон. Мало кто вытягивал талончик на проезд. «Вот-вот, – рассуждал Рудькин, – и всегда так... Нет, и мы не лаптем борщ хлебаем. Смотришь, раза три проеду, и буханка хлеба будет. Или поллитровка молока. А это уже что-то значит...»

Как и водится в таких случаях, на линии появился контролер.

– Товарищи, подготовьте талончики для проверки, – потребовала женщина в черном беретике, окинув строгим взглядом салон.

«Буду держаться да последнего, – твердо решил Рудькин и достал на всякий случай талон, зажал в кулаке. – Если что – компостер рядом, успею... Женщина же далеко еще...»

Оставалось ехать неполных три остановки. Далековато. Рудькин почувствовал, что взмок лоб, труднее сделалось дышать, а пальцы на руке подрагивают. Он не сводил глаз с женщины-контролера, черный беретик которой был все ближе и ближе. Рудькин видел, как верткие парни вьюнами проскальзывали между пассажиров, прячась от контролера, ухитрялись проскочить, а большинство предъявляли проездные билеты...

«Все, успел!» – с облегчением вздохнул Рудькин и соскочил на асфальт, он отдышался, вытер взмокший лоб. Талон все еще был зажат в кулаке. Рудькин смял его и по привычке швырнул в урну для мусора...