Текст книги "Рэкет по-московски"

Автор книги: Василий Веденеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц)

XIII

Николай Евгеньевич сидел, уставившись в точку, затерявшуюся в пространстве темнеющего неба за окном. Вновь и вновь мысленно возвращаясь к недавно состоявшемуся разговору с супругой – разговору неприятному, оставившему у него брезгливое ощущение собственной нечистоты, словно жил и живешь в выгребной яме, а не в квартире улучшенной планировки, в окружении любящей семьи. Любящей? Это просто бред. Все они только себя любят и даже пальцем не шевельнут ради другого, кто бы это ни был – брат, сестра, мать, отец, муж… Если и засуетятся, то только чтобы им самим не стало хуже, не исчез привычный источник и гарант их благополучия, позволяющий жить в удовольствие. Сегодня он ясно это понял, поговорив с женой.

Телефонный звонок отвлек от размышлений. Филатов взял трубку.

– Николай Евгеньевич? – осведомился долгожданный баритон. – Не помешал отдыху?

– Нет. Я ждал вашего звонка. – Филатов решил не крутить, пора брать быка за рога – и делу конец. – Сидел и прикидывал: позвоните еще или нет? И решил: непременно позвоните. Я вам нужен. Так? Или будете хитрить?

– Не буду, – грустно вздохнул баритон. – Зачем? Вы человек деловой, я тоже. Давайте поговорим?

– Насчет чего? – Николай Евгеньевич пожалел, что не подключил к телефонному аппарату магнитофон, но сейчас заниматься этим уже поздно. – Насчет предложения о взаимовыгодном деле?

– Прогресс! – засмеялся незнакомец. – Прошлый раз вы были полны негодования. А теперь заинтересовались?

– Решил исправить свою ошибку, – заверил Филатов.

– Ладно, не буду мелочным. Дело простое: хочу попросить вас помочь сущим пустяком – спустить дополнительные фонды.

– Кому и какие?

– Ай-яй-яй, Николай Евгеньевич! Опять бежите с факелом впереди паровоза. Нехорошо!

– Помилуйте, но как я буду решать и соглашаться, не зная, кому и какие фонды спускать? И вообще, зачем мы обсуждаем по телефону? Давайте встретимся.

– Во встречах нет необходимости, – сухо отрезал баритон. – Я хочу получить принципиальное согласие, а потом обещаю представить полную калькуляцию: кому, что именно, и в какие сроки.

– Вот так вот, да? – усмехнулся Филатов. – А я что буду с этого иметь? Хотя бы с принципиального согласия?

– Вопрос по делу. Будете иметь приличную премию.

– Какую премию? – не унимался Николай Евгеньевич.

– Я сказал: приличную, – терпеливо пояснил баритон. – И кредиторы ваши уймутся, особенно молодой человек с бриллиантовым колечком.

– Надо понимать, вы знаете того молодого человека?

– Как хотите, так и понимайте, – равнодушно ответили Николаю Евгеньевичу. – Не накликайте на себя новых неприятностей. Это совет.

– Я подумаю…

– Это полезно, – хмыкнули на том конце провода. И не делайте необдуманных шагов. Кстати, не рекомендую подключать к телефонному аппарату магнитофон. Всего доброго…

Николай Евгеньевич на мгновение испытал суеверный ужас: откуда баритон мог знать о его мыслях насчет магнитофона? Но тут же успокоил себя – сейчас все читают приключенческие романы, смотрят западные фильмы. Вполне естественно на всякий случай пугнуть своего собеседника.

Да, поговорили. Но делать что-то надо: судя по всему, баритон – мужик настырный и не отвяжется. Заявить на него в милицию? А что там сказать? Звонит, мол, неизвестный дядя и предлагает спустить кому-то дополнительные фонды за приличную премию? Кому и сколько? Но я, граждане милиционеры, этого не знаю, так же как не знаю, кто дядя и почему звонит?

Ну, а делать-то что? Согласиться и посмотреть, что за этим последует? Вдруг назовут руководителей управлений или трестов – станет яснее, откуда ветер дует? Но баритон уклоняется от встреч, ничего прямо не говорит и может просто продиктовать: что и какому управлению дать дополнительно. Потом сиди и гадай, а приличная премия – дело весьма эфемерное: сейчас манят ей, словно наживкой, а после покажут кукиш из-за угла.

И вдруг осенило: Борис Иванович! Вот кто может дать дельный, действительно дружеский совет – иронично-циничный Борис Иванович Усов, всегда удивительно правильно судивший обо всех делах, непревзойденный предсказатель служебных катаклизмов, друг и приятель многих высокопоставленных людей, да и сам человек заметный, всегда даривший Филатова благорасположением, приглашавший его на дачу и домой, не отказывавший в поддержке. Вот с кем надо переговорить.

XIV

Усов ждал у подъезда, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу и зябко передергивая плечами под накинутым на домашнюю куртку темным плащом. Увидев «жигули» Филатова, Борис Иванович подошел, открыл дверцу и тяжело плюхнулся на сиденье рядом с Николаем Евгеньевичем. Тот резко тронул с места.

– Отъедем в сторонку. Не хочу торчать у подъезда…

Усов бросил на него испытующий взгляд и засопел:

– Газводишь таинственность… – Борис Иванович страдал дефектом речи, и часто вместо «эр» у него получалось «гэ».

– С чего ты взял? – Выбрав полутемный закоулок, Филатов остановил машину, достал пачку сигарет.

– Коля, не крути, выкладывай, что там у тебя? – Усов плотнее запахнулся в плащ, словно в машине тянуло сквозняком.

– Борь, я знаю, что ты с моей Нинкой жил, – глядя на лениво свивающиеся в невесомые ленточки струйки дыма сигареты, неожиданно для самого себя признался Филатов.

Борис Иванович, сидевший нахохлившись и глядевший прямо перед собой, не вздрогнул, не изменил позы.

– Ты приехал выяснять отношения? – тусклым голосом поинтересовался он. – Решил на старости лет мне морду набить?

– Ох, Боря, – горько усмехнулся Николай Евгеньевич, – если выяснять отношения со всеми, с кем она спала, боюсь, жизни не хватит. Тем более, я уже не мальчик, не на ярмарку, так сказать. Просто вырвалось. А может, не просто, может, хотел напомнить, что и тебе Нина не чужая?

– Ты объяснишь, наконец, что происходит? – повернулся к нему Усов.

– Борис! Мне не с кем посоветоваться, а дело серьезное, – Филатов примял в пепельнице сигарету, тут же вытащил из пачки новую, прикурил и начал рассказывать. Ему хотелось выделить в рассказе о событиях последних дней нечто самое существенное, только никак не получалось, и от этого Филатов сбивался, повторялся, перескакивал с одного на другое.

Усов слушал не перебивая. Когда Филатов закончил, Борис Иванович изменил, наконец, позу, слегка помассировал узловатыми пальцами затекшую ногу.

– Болячки, – вздохнул он. – Ты уверен, что этот друг, который названивает, действительно выполнит обещание? Может, стоит пойти в милицию? Поговоришь, там тоже люди есть, не все милиционеры того…

– Милиция! – фыркнул Филатов. – С чем идти? С рассказами про телефонные звонки и реальными долгами? Нинка дура, столько делов успела натворить! Грязи нароют, потом не отмоешься, все потеряешь. Послал Господь наказание.

– Положеньице, – крякнул Борис Иванович. – Думаешь, этот, ну, твой баритон, и вправду грозится?

– Откуда я знаю? Судя по тону, не шутит, а проверить, правда или нет, у меня желания не возникает. Черт знает, что эти люди могут сделать. Если тебя начнут везде топить, дочь изнасилуют, а сына покалечат, будет никак не легче, даже с милицией. Они же ко всем нам охрану не приставят…

– Ну это ты брось! – завозился на сиденье Борис Иванович. – Слава Богу, не в Чикаго живем, гангстеров здесь нету. Не думай даже о таком, а то спать перестанешь и наглупишь. Этому другу от тебя чего-то надо по твоей должности, я так понимаю. Зачем же калечить? Они вряд ли заинтересованы сводить знакомство с милицией, иначе уже было бы что-нибудь.

– И так есть. Давят меня, Боря, понимаешь? Давят!

– Психуешь! – отмахнулся Усов. – Если бы хотели просто задавить, а то сам говоришь: предлагают сделку. А ты потяни, посмотри, что будет, пообещай. Позвонят еще раз, проси в обмен на помощь расписку дочери. Ты же руку знаешь, так? Фальшивку не подсунут. А насчет фондов… Я бы в такой ситуации дал: шут с ними, пусть жрут! Но обязательно на легальных основаниях. Найди законные предлоги и дай в обмен на расписку и еще с них обязательств потребуй, гарантий оплаты. Понял?

– А как наверху? Вдруг не утвердят?

– Придется помочь, что поделаешь? – вздохнул Борис Иванович. – Сам говорил, что не чужие… Ну ладно, ладно, все между нами и похоронено. Давай подвези меня поближе к дому, поздно уже, устал я.

Стоя у дверей подъезда, Усов проводил взглядом красные огоньки машины Филатова. Потом немного прошелся по двору, жадно вдыхая свежий вечерний воздух. Да, мужик весь издерганный, того гляди сорвется. Допекло его, видно, ох допекло. Интересно, откуда он узнал о его амурах с Нинкой? Догадался или донес кто? С одной стороны, живешь в огромном городе, столько мест, где тебя никто не знает-не ведает, а стоит приехать куда-нибудь, как тут же наткнешься на знакомых. Закон подлости, что ли, срабатывает?

Хорошо, когда у тебя все в порядке – и дети нормальные выросли, уже пристроены, и жена, пусть не очень красивая, но всегда была только твоя, и никто тебе про нее не скажет того, что наверняка говорят Филатову…

XV

Утром Александр Михайлович не позвонил, а заявился сам, вместе с модно одетым длинноволосым парнем, назвавшимся Жорой.

– Я буквально на минутку, – сказал Сакура. – Дела, брат, дела, даже в субботний день. Помнишь наш разговор? Жора тебе объяснит, кому и чем помочь. Привет, позвоню…

Жора выпил чашку чая, болтая о всякой всячине, а потом предложил:

– Проветримся? Зайдем выпьем по грамульке со знакомством. Тут как раз рядом «Похоронка».

– Почему «Похоронка»? – Юрка натянул куртку и взял ключи.

– Там раньше похоронное бюро было, а потом бар сделали. Но народ не обманешь, – посмеиваясь, рассказывал по дороге Жора, – тут же перекрестили. Посидим, высосем по паре коктейлей, а обедать будем в другом месте. – Он гостеприимно распахнул перед Фоминым дверь бара на первом этаже домика, стоявшего на одной улице с театром на Таганке.

Уселись на высокие табуреты около стойки. Пошептавшись с барменом, Жорка сунул ему червонец. Тот поставил перед ними высокие стаканы с закрашенной соком водкой.

– Для аппетита, – хмыкнул Жора. – На Западе пьют аперитив, но нам такая роскошь недоступна.

– Чего надо делать сегодня? – Фомин перевел разговор на более интересовавшую его тему.

– Постоишь рядышком, и все дела, – хлопнул его ладонью по колену Жора. – Главное – не вмешивайся. Можешь сердито сопеть, это производит на клиентов хорошее впечатление.

– На каких клиентов?

– Слушай! – Жорка сделал круглые глаза. – В кого ты такой любопытный? Не переживай, все будет нормально. Просто жулик один зажал бабки и не отдает.

– А кому он должен и за что? – не унимался Фомин.

– Чего пристал? – разозлился Жорка. – Увидишь кому.

На улице остановились темно-синие «жигули». Вышел водитель – хорошо одетый мужчина лет сорока. Сухощавый, очень длиннорукий, что придавало ему сходство с большой, сильной обезьяной. Через минуту он вошел в бар и направился прямо к ним.

– Развлекаетесь?

– Виктор Степанович, это мы так, – залебезил Жорка.

– Ладно, пошли…

Усадив их на заднее сиденье «жигулей», Виктор Степанович плавно тронул с места и, посмотрев в зеркальце на Фомина, спросил:

– Ты от Александра Михайловича?

– Да, – Юрка немного смутился под его оценивающим взглядом, но Виктор Степанович уже смотрел на дорогу.

– Сейчас едем обедать к одному знакомому. Там и поговорим о делах.

Машина проскочила через центр, свернула на набережную, потом запетляла среди теснившихся в переулках старых домишек и уверенно втиснулась в узкие ворота двора, заставленного ящиками, пустыми бочками.

– Приехали, – Виктор Степанович выключил мотор.

Тщательно заперев дверцы, он кивком подозвал парня в белой поварской куртке, курившего у двери с марлевой занавеской.

– Лева здесь? Скажи, Виктор приехал. Иди, иди, – видя отразившееся на лице парня сомнение, Виктор Степанович слегка подтолкнул его. – Живей! – Парень, оглядываясь, пошел.

– Поглядим на аппарат Левы, – Виктор Степанович, широко шагая, направился в угол двора. Юрка и Жора поплелись за ним.

– Хорошая тачка! – Виктор похлопал крепкой ладонью по крышке жемчужно-серой «волги». – С видео и стереомузыкой.

– У фарцы перекупил, – авторитетно заявил Жорка. – Вроде в разных государствах живем – одни только смотрят, а у других все есть.

– Не юродствуй! – оборвал его Виктор Степанович и обернулся к подошедшему маленькому полному человеку кавказской наружности, одетому в белый халат. – Вот и любезный хозяин. Привет, Лева! Не ждал?

Толстенький седоватый Лева, изображая искреннюю радость, раскинул в стороны короткопалые руки:

– Всегда рад, всегда жду! – Он сделал широкий жест в сторону двери за марлевой занавеской. – Прошу!

– Где? – шагая рядом с ним, спросил Виктор Степанович.

– Как всегда, – шариком катясь впереди, ответил Лева и предупредительно приподнял марлю, пропуская гостей.

В узком коридоре пахло харчо и шашлыком, за открытыми дверями были видны облицованные кафелем стены, широкие столы с надписями: «Для сырого мяса», «Холодные закуски». Миновали выход в торговый зал, где за столиками сидели люди и сновали официантки, поднялись по узкой лестнице на второй этаж и, пройдя еще одним коридорчиком, попали в небольшую комнату со стенами, обшитыми деревянными панелями. Длинный стол был уже сервирован – графинчик с водкой, пара бутылок коньяка, кувшин сока, большое блюдо жареного мяса, зелень, отварной картофель, ветчина, селедка под соусом, красная рыба, масло.

– Присядь, – кладя себе на тарелку рыбу, кивнул на свободный стул Виктор Степанович. Лева послушно сел.

Поняв, что можно приступить к трапезе, Юрка и Жора тоже стали подвигать к себе блюда.

– Хорошая у тебя машина, – наливая в хрустальный фужер яблочного сока, заметил Виктор Степанович.

Лева достал из кармана халата скомканный носовой платок, вытер пот со лба и закивал, заулыбался. Виктор Степанович стрельнул в него взглядом и продолжал:

– Вчера был в твоем районе, хотел зайти, не стал беспокоить. Думаю, лучше сегодня с ребятами загляну, потолкуем по-приятельски и решим проблемы. Ты как?

– Конечно, конечно, – снова закивал Лев Михайлович.

– Врешь ты, Лева, – скучно сказал Виктор.

– Клянусь! – прижал ладошки к пухлой груди Лев Михайлович и, как показалось Юрке, готов был даже съехать жирным задом со стула и бухнуться на колени. Поглядывая на него, Юрка решил: гостеприимный хозяин, наверное, и есть должник-жулик. Иначе почему с ним так разговаривает Виктор Степанович?

– Отчего ты молчишь, Виктор? – с мольбой спросил Лева.

– Запонки из серого жемчуга носишь? – промокая губы салфеткой, ухмыльнулся Виктор Степанович. – Под цвет машины? Сейчас, Лева, запонки не в моде.

Лев Михайлович шустро подтянул манжеты сорочки в рукава халата и снова застыл в выжидательной позе.

– Спасибо, накормил, – отложил салфетку Виктор. – Теперь перейдем к деловой части. День – червонец!

– Витя, подумай что говоришь! – молитвенно поднял руки к потолку Лев Михайлович.

– Подумал и подсчитал, – сухо сказал Виктор Степанович. – Будешь пререкаться, станет пятнадцать рэ. Ничего, поднимешь. В крайнем случае сдашь свою тачку в Южном порту.

Лев Михайлович застонал, раскачиваясь из стороны в сторону. Юрке стало жалко его, маленького, толстого, убитого горем, правда, непонятно – каким?

– Это последнее слово? – глухо спросил Лева.

– Последнее слово дают на суде, – назидательно ответил Виктор. – А мы в дружеском кругу. Пока…

– Хорошо! – хозяин встал, поправил узел галстука. – Где и когда?

– Сегодня, сейчас, здесь! – ткнул пальцем в стол перед собой Виктор Степанович.

– Побойся Бога! – возмутился Лев Михайлович.

– Завтра будет уже по пятнадцать, – хищно улыбнулся Виктор Степанович.

– Ладно… – Лева сразу сник, словно из него выпустили воздух. – Я пойду?

– Не забудь о нашем беспокойстве, – вслед ему сказал Виктор Степанович. Лева, не оборачиваясь, дернул плечом, будто его хлестнули плетью по спине, и выскочил за дверь.

– Спекся! – Жорка весело подмигнул Юрке.

– А чего это: день – червонец? – спросил тот.

– Счетчик, как в такси, – пояснил Виктор Степанович. – Каждый день просрочки долга – десятка. Не думай, таких наказывать надо, чтобы знали. – И добавил: – В твоем возрасте пора знать про счетчик.

– Откуда мне знать? – хмуро выдавил Фомин. Сегодняшнее дело ему не нравилось: попахивает вымогательством. И зачем он здесь нужен? Неужели этого слизняка Леву не могли придавить без него? Да и что давить, он и так сам все отдал.

– Сидишь прикидываешь, как обирали бедного Леву? – усмехнулся Виктор. – А ты знаешь, сколько Лева в день имеет? Здесь чебуреками с лотков торгуют, воду продают, официантки клиентов обсчитывают. И все Леве отстегивают. Зарплата у него сто пятьдесят, зато какая тачка! А запонки? Не в наследство же это получил! В свое время голый и нищий Лева занял денег и купил себе место в захолустном привокзальном ресторане, затем стал директором вагона-ресторана, потом перебрался в Москву, построил роскошную кооперативную квартиру с двумя туалетами и гараж. А ртов у Левы в семье, кроме него самого, еще четыре. И все не работают, но едят, причем неплохо. И еще дача в два этажа, с телефоном, не говоря уже о том, что вся его семейка одета по последнему писку моды.

– Как же его до сих пор не посадили? – удивился Юрка.

– За что? – засмеялся Виктор Степанович. – Он сам не ворует. Ты оглянись вокруг: сколько подобных Леве живут и процветают! Сядет он и без нас, на таких теперь начали обращать внимание. Не знаю только, надолго ли хватит запала. Но представь на минуточку, что Лева уже сел. А долг? Кто его отдаст? Ведь давали деньги бедному Леве, а не Леве с машиной и дачей.

Вернулся Лев Михайлович, положил на стол большой пухлый конверт. Виктор взял его за уголок и поднялся:

– Деловую часть считаю законченной. Рад был тебя повидать, – он подал хозяину заведения руку и первым пошел к лестнице вниз, небрежно помахивая зажатым в пальцах пакетом. Жорка и Юрка направились за ним. Последним, как побитый, плелся Лева.

Во дворе он словно ожил, пожал всем руки на прощанье, снова улыбался и просил не забывать, заходить в любое время. Когда машина тронулась, Юрка оглянулся: Лев Михайлович стоял посредине захламленного двора, глубоко засунув руки в карманы халата, и, набычась, мрачно смотрел им вслед…

На Садовом кольце высадили Жорку, Виктор Степанович тоже вышел из машины, о чем-то поговорил с ним и вернулся.

– Садись рядом, дорогу покажешь, – предложил он.

Юрка охотно пересел. Возникшая в начале их знакомства некоторая настороженность исчезла – вроде не такой плохой мужик Виктор Степанович, не глупый, не пьянь. Даже сумел заметить Юркино состояние, разъяснил что к чему, ненавязчиво, с уважением. Это тебе не Славка с помятым «Запором».

– Ты, я слышал, один живешь? – скосил на Юрку глаза Виктор Степанович. – Справляешься с хозяйством? Молодец. Черкни телефончик, тут одна работенка будет, если не возражаешь.

– Какая? – насторожился Фомин. – Как сегодня?

– Не совсем, – улыбнулся Виктор. – Надо к одному знакомому на дачу съездить. Оплату труда фирма гарантирует.

Подъехали к дому. Фомин хотел распрощаться, но Виктор удержал его. Достал конверт и сунул Юрке в карман:

– Гонорар! – весело подмигнув, пояснил он.

Фомин вышел из машины, открыл конверт, увидел пачку червонцев – ровно десять штук. Он хотел вернуть их: за что брать – накормили, на машине покатали… Но Виктор Степанович, приоткрыв окно, крикнул:

– Бери, бери, заработал… – и дал газу.

Проводив глазами машину, Юрка некоторое время стоял, зажав в потном кулаке смятый конверт с деньгами…

XVI

Рисовать Глеб начал с раннего возраста. Ходил немного в изостудию, где старенький учитель рисования, разглядывая его рисунки, морщился, как от зубной боли. Упрямый мальчишка все видел по-своему и не желал вмещаться в привычно милые рамки общепризнанных школ и направлений. Однажды, выслушав очередные критические замечания, Глеб молча собрал листы с рисунками и ушел, чтобы больше никогда не возвращаться в изостудию, где хвалили прилежных мальчиков и девочек, аккуратно перерисовывавших чучела и фаянсовые кружки. Как узнал впоследствии никто из прилежных художником не стал.

Глеб тоже художником не стал, но продолжал рисовать для души, отдавая этому свободное время, стараясь не пропускать интересных выставок, подолгу простаивая перед поражавшими его воображение полотнами старых мастеров, пытаясь осознать, в чем секрет их вечной красоты.

Глеб не предполагал, что ждет его, когда, понукаемый одним из друзей, решился, наконец, и набрал номер телефона известного художественного критика – друг был с ним в приятельских отношениях и попросил взглянуть на работы Глеба.

Договорились о встрече быстро – критик не строил из себя великого человека, а просто и буднично объяснил, в какие дни он может уделить Глебу время, если тот соберется и приедет.

Глеб приехал. Хозяин дома ему сразу понравился – живой, остроумный, очень подвижный.

– Пока нам сделают чаю, вы показывайте, – потирая руки и не скрывая нетерпения, говорил критик. – Хочу взглянуть. Ваш приятель столь усердно нахваливал, что невольно заразил…

Для показа Глеб выбрал несколько небольших полотен.

Хозяин терпеливо дождался, пока он все расставит, потом подошел, переставил некоторые из полотен, снова отошел. Молча постоял, взял в руки маленький пейзаж с зимними березами.

– Учились где-нибудь?

– Нет, – выдавил Глеб. Он жалел, что поддался на уговоры, позвонил, приехал, отнимает время у занятого человека. Зачем? Чтобы еще раз испытать горечь разочарования?

– Жаль, что не учились, но есть в ваших вещицах нечто… Есть! Учитель вам тоже нужен неординарный, понимающий. Нет желания стать художником? Я имею в виду профессиональным?

– А жить на что? – прямо спросил Глеб. – У меня мать больная на руках.

– М-да… Сакраментальный вопрос: «На что жить?» Для занятий искусством в любой стране мира надо иметь крышу над головой, одежду и кусок хлеба, – хозяин еще раз медленно прошелся вдоль маленькой импровизированной выставки. Потом начал перебирать листы с акварелями.

– Нет, это хуже. Не так сочно… – он отложил папку и вновь встал перед пейзажами. – Сейчас устраивают аукционы, выставки-продажи. Хотите участвовать?

– Я не член союза.

– Не имеет значения! – отрезал критик. – Среди членов достаточно людей, не имеющих даже сотой доли вашего таланта и самобытности, зато они – члены. Запомните, членство означает наличие определенных способностей, но не всегда эти способности относятся к сфере искусства. Решайтесь!

– Что выставлять? – робко спросил Глеб, все еще не веря.

– Вот эти березы, старый колодец у дороги, сюжет с московским переулком и стога под дождем. В них есть настроение, хорошо схвачен цвет, неплохая композиция. Можно надеяться на успех. И работать надо дальше, работать, если хотите чего-то достичь. Попробуйте выставиться и решайтесь насчет аукциона.

– Согласен! – зажмурившись, словно перед прыжком в темную глубину неизвестных вод, выдохнул Глеб.

На выставку не пошел – боялся. Критик позвонил, отругал, обозвал рохлей, но Глеб не обиделся. На аукцион тоже не пошел – сидел у телефона и ждал. Когда услышал в трубке голос нового знакомого, сообщившего, что из четырех выставленных пейзажей купили три и сумму, вырученную от продажи, не поверил.

– Продайте мне ваши стога под дождем, – попросил критик. – Публика их не поняла и не приняла, а мне нравится. Продадите?

– Нет, – ответил Соломатин. – Не продам. Подарю!

– Не нужно чрезмерной щедрости, – сухо откликнулся критик. – Просто мне созвучно ваше настроение. И работайте, работайте, Глеб. Если действительно считаете, что я смог вам помочь, и дарите, то спасибо.

– Пожалуйста! – крикнул Глеб. Он был ошарашен.

Вскоре обо всем узнали сослуживцы. Соломатин и не делал секрета – можно ли что-то утаить от коллег, с которыми общаешься ежедневно? Да и зачем – разве он торгует на рынке, спекулирует или рисует в рабочее время? Один из коллег Глеба скупал марки, пристально следя за возрастанием их цены, а потом реализовал через комиссионный магазин. Филателист носил роскошную дубленку, дорогую шапку и ездил на автомобиле, хотя официально зарабатывал много меньше Глеба. Однако руководство это не интересовало. Соломатин не имел дачи, автомобиля, дорогой шапки и роскошной дубленки, но начальство интересовал.

Одна из женщин, работавших вместе с Глебом, имела обыкновение подолгу не появляться на службе, постоянно опаздывать, заниматься в служебное время личными делами, но это тоже не интересовало начальника отдела. Глеб постоянно находился на рабочем месте, не плел интриг, никогда не увлекался спиртным, не опаздывал, но все равно – начальство им пристально интересовалось, не желая простить независимости в суждениях, самостоятельности и отсутствия «грехов», указав на которые, можно «поставить на место».

Когда Соломатин заплатил партийные взносы с суммы, полученной за полотна, один из сослуживцев отвел его в сторону и заговорщически прошептал:

– Скажи, сколько ты на этом действительно заработал?

– Не больше того, с чего заплатил, – ответил Глеб.

– Ладно… Не хочешь сказать? – подмигнул сослуживец.

Соломатин только недоуменно пожал плечами. Этот разговор был для него неожиданным и неприятным.

К его удивлению, подобные вопросы стали ему задавать все чаще, причем он услышал их от людей, которых раньше считал умнее и порядочнее. Недели через две Глеб уже страстно желал выйти на собрании на трибуну и заявить, что не стал миллионером и не собирается им становиться. И спросить в ответ собравшихся, почему никто не поинтересовался, легко ли было ему написать проданную с аукциона картину, сколько труда, сил, нервной энергии потребовала она от него, принесла ли ему радость познания нового, неизведанного ранее, которой он готов поделиться с товарищами, вернее, был готов, пока не убедился, что большинство из них это, к сожалению, нисколько не интересует. И еще он хотел спросить, где же чувство товарищества, радость за работающего рядом с тобой? Хоть бы поздравил кто-нибудь… А то лишь вопросы о сумме.

Постепенно тучи начали сгущаться. Глеба стали считать ловким махинатором и обвиняли в трате сил на картинки, в то время как силы надо отдавать работе.

– Он и на службе рисует… – авторитетно заявлял в курилке неопрятно-толстый филателист. – И опоздал один раз.

– Его мазню только в общественных туалетах продавать или на рынках, и то не купят! – вторил другой коллега, постоянно игравший в спортлото и в спортпрогноз с затаенной мечтой разбогатеть и открыть кооперативное кафе, безжалостно бросив основное место работы, на котором он к пятидесяти годам не достиг никаких успехов.

Почему-то каждый раз в группу семинара политзанятий, где Соломатин был пропагандистом, стала приходить проверяющая, полная, сурового вида женщина, скрупулезно выискивавшая недостатки: то Глеб не так осветил тему, то распустил группу, разрешив не конспектировать первоисточники, то не привел в беседе со слушателями цитат. И вообще, почему он проводит занятия вечером, когда приказано проводить их утром?

– Не переживайте, – сказала Глебу одна из слушательниц. – Мы ее знаем, она была у нас пропагандистом, но по требованию группы ее освободили. За неуважение к слушателям.

Соломатин изумился – как такой человек стал членом методического совета, проверяет других пропагандистов? Он сходил к члену парткома, отвечавшему за эту линию работы, но и там не нашел взаимопонимания:

– Перестань собирать сплетни! – досадливо дернув длинной, как у гусака, шеей, заявил партийный функционер. – А не то мы тебя заслушаем!

– Хорошо, – согласился Глеб. – Но ведь и вас можно заслушать, задать вопрос: почему вы ни разу не отчитались о собственной работе перед собранием коммунистов партийной организации, выдвинувших вашу кандидатуру в партком?

Лучше бы он этого не говорил! Но тогда, в запале спора, Соломатин не думал о последствиях.

Его заслушали на «узком составе» и обвинили во всех возможных грехах. Вспомнили и гонорары за картины, и перенос занятий политгруппы, и анонимки, которые неизвестно кто писал, но дыма без огня…

Пытаясь объясниться, Глеб натыкался на стену нарочитого нежелания понять и вызывал на себя град новых обвинений и упреков. Он высокомерен, не желает считаться с мнением коллектива, решил, что нащупал золотую жилу, и, как купчик из Марьиной рощи, полагает для себя все дозволенным, а сам даже не является членом творческого союза!

«Нет, – решил Глеб, – работать я здесь не буду, попрошу перевода». Узнав, что ему вынесли выговор, Соломатин только упрочился в своем решении. Придя домой, он ничего не сказал матери, поужинал и лег спать.