Текст книги "Рэкет по-московски"

Автор книги: Василий Веденеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)

II

Неожиданно Соломатину позвонил Борис Иванович Усов.

– Представьте себе, – начал он, – перелистываю записную книжицу и неожиданно натыкаюсь на ваш номер. Может быть, не откажетесь встретиться? Пообедаем, поговорим?

– Где будет контакт? – съязвил Соломатин.

– Господи, да разве мало в городе ресторанов? Согласны на «Будапешт»?

– Хорошо, – сдался Глеб. В конце концов, чем он рискует?

Борис Иванович ждал его у входа. Радушно улыбаясь, подал руку, повел по лестнице наверх, в кабинет.

– Предпочел посидеть без публики, – объяснил он, – чтобы никто не мешал разговору. Все заказано: салат, соляночка по-домашнему, две бутылки минеральной, жаркое, кофе с пирожными. Мне показалось, вы любите сладкое. Угадал?

– Угадали, – улыбнулся Глеб. – Я слушаю.

– Торопитесь? – откинувшись на спинку кресла, Борис Иванович иронично сощурился. – Не спешите, многого стоило решиться на эту встречу.

Глеб молча ждал продолжения.

– Старость, она, как говорится, не в радость, – занимаясь салатом с кальмарами, начал Усов. – Вообще, старое должно вовремя уходить, уступать место молодому, иначе беда! Судите сами. Когда покрытый плесенью времени старик начинает руководить молодыми и сильными, он дождется только насмешек, каким бы он ни казался самому себе молодцом. Труху времени нельзя скрыть ни блестящими мундирами, ни побрякушками. Но самое страшное, что старый человек уже не может плодотворно работать, твердо держать в руках бразды правления и поневоле попадает в сети своры льстецов, пройдох и корыстолюбцев. Рано или поздно они отбирают у него реальную власть, действуя где обманом, где хитростью. А власть такой, с позволения сказать, клики самая страшная, поскольку они, заботясь о собственном благополучии, умножают число отъявленных негодяев, развращают народ воровством и тем самым начинают подрывать основы государства.

– Допустим, – еще не очень понимая, куда ведет Усов, уклончиво ответил Соломатин.

– Ах, все вы, молодые, или жутко недоверчивы или доверчивы сверх меры, – тихо посмеялся Борис Иванович. – У вас зачастую только одна правда, та, которую вам навязали, вбив в голову, старшие. А ведь они могут лгать, стремясь повести вас за собой. В реальной жизни всегда две стороны, и, чтоб знать правду, надо поглядеть и на ту, и на другую.

– Во времена татаро-монгольского ига в Золотой Орде был неглупый хан Узбек, – отодвигая от себя пустую тарелку, сказал Глеб. – Он говорил, русских можно покорить только тогда, когда в них умрет память о прошлом, когда молодые люди отвергнут опыт родителей и захотят жить по-своему. Раздели народ руссов на отцов и детей, брани старших и льсти молодым, пачкай грязью прошлое и хвали чужеземные порядки – тогда государство врага станет подобно дереву, источенному червями. Так говорил один из завоевателей-чингизидов. Но это к слову, маленькая историческая справка. О какой другой стороне вы говорите?

– Приятно иметь дело с интеллектуалом, – польстил Усов. – Однако вы неправильно меня поняли. Старость не всегда прямо связана с возрастом. Понимаете, о ком я?

– Догадываюсь. О покойном Филатове?

– Именно. Я недавно виделся с его вдовой, Ниной Николаевной. Жаловалась на вас, говорит, покоя не даете.

Глеб внутренне напрягся: нет ли здесь какой-либо связи с тем, что ему фактически запретили работать, приказав начать сдавать дела и ждать приказа о переводе? Нет, предполагать связь Собачкина и Усова – просто бред. Конечно, сам Собачкин не додумается вставлять палки в колеса, он это делает по указке. К глубокому сожалению, в свое время выстроилась лестница руководителей, сверху донизу удобных друг другу, а сломать ее зачастую не достает сил, поскольку за каждым стоят родственные или иные связи.

– Надо установить причину, – пояснил Глеб.

– Понимаю, – закивал Усов, – закон суров, но это закон! А если я вам помогу? Честно говоря, мне ее жаль, себя тоже жалко и покойного Колю… Эта женщина способна высосать из мужчины не только деньги, силы, ум, но и порядочность. Коля не был исключением, как ни прискорбно. Она запутала его в долгах, толкнула на должностные проступки. Вот и причина.

– Простите, но…

– Понимаю, – повторил Усов. – Хотите спросить, откуда я, собственно… Это тоже непросто. Коля все же оставил записку, но Нина ее порвала и спустила в унитаз. Я надеюсь на вашу чисто человеческую и профессиональную порядочность, потому говорю. Я первым пришел с ней в квартиру… Поверьте, это было ужасно! – он прикрыл глаза рукой. – Она взяла с меня слово никому не говорить о записке, но обстоятельства вынуждают.

– Какие? – заинтересовался Глеб.

– Разные… В том числе то, что мы когда-то были близки, а теперь это тяготит меня. И дело не в том, что она требует материальной помощи, дело в другом. Смертью Коля искупил грехи, и свои, и ее!

Он помолчал, задумчиво помешивая ложечкой остывающий кофе.

– Теперь речь идет о памяти друга, а мы все же были друзьями. И я вас прошу ради его памяти… Он все равно не сделал ничего плохого или предосудительного, а долги семьи так и остались. Поможем, чем можем, выкарабкаются, но память Коли… Теперь причина вам известна.

– И мне надо успокоиться? – закончил за него Глеб.

– Я сказал только то, что хотел сказать, и не вправе диктовать вам какие-либо выводы, – развел руками Борис Иванович. – Зная, что вы ищете причину, я открыл ее вам, чтобы меня не мучила совесть.

– Спасибо, – Глеб встал, положил на край стола деньги, – благодарю за беседу и за прекрасный обед.

– Зачем? – покосившись на купюры, сморщился Усов. – Мы же взрослые люди! Я не покупаю вас обедом и не взятку предлагаю.

– Вы тоже должны меня правильно понять, – застегивая пиджак, ответил Соломатин.

III

Старый переулок встретил Глеба сонной, знойной одурью. Поднявшись к квартире Фомина, Соломатин на всякий случай позвонил. Нет, тихо, половик у двери высох, съежился и даже замочная скважина вроде чуть поржавела.

Выйдя во двор, Глеб уселся на лавочку в тени старого дерева. Сидевшая на другом конце лавки старушка с коляской недовольно сморщилась:

– И чего наш двор облюбовали? Что ни день, приходют, сидят, курют, плюются. То один, то другой…

– Простите, – Соломатин подсел поближе к бабке. – Кто сидит? Вы не волнуйтесь, я из милиции.

– Почем мне знать? Ваше дело выяснить. Вона, один сидит, – кивнула бабка на противоположную сторону переулка. – Здеся сидел, да я согнала, курит много! Который день тута околачивается, будто делов у него других нету. Я спрашиваю: чего сидишь? А он: товарища жду, обещал прийтить.

– Какого товарища?

– Не сказал, – сердито поджала губы старуха. – Очень вам, молодым, надо с нами объясняться. Вы теперя сами себе хозяева. Поди спроси, может быть, тебе скажет?

– Придется, – Глеб встал. – Спасибо.

Не дождавшись ответа, он пошел к Садовому кольцу. Войдя в телефонную будку, набрал номер начальника местного отделения – с Володькой Шестаковым они много лет работали вместе. На счастье, Шестак оказался на месте.

– Доставить? – хмыкнул он. – Сделаем в лучшем виде. Потом сам подойдешь или тебе доложить?

– Подойду, – Володька любил подковыривать приятелей, и Глеб, зная его привычки, не обращал на них внимания.

Долго ждать не пришлось. Вскоре по переулку пропылила патрульная машина, остановилась у скверика. Два сержанта подошли к сидевшему на лавке парню, о чем-то спросили. Тот ответил, махнув рукой в сторону дома Фомина. Сержанты не отходили. Вот парень неохотно встал и поплелся к машине, сел в нее, следом уселись сержанты, и машина уехала. Все, можно идти в отделение.

Когда Глеб вошел в кабинет, Шестак заботливо поливал цветы карликового перца.

– Привет начальству! – он отставил в сторону детскую пластмассовую лейку. – Давненько тебя в наших краях не видно.

– Сам знаешь мои дела, – ответил Соломатин. – Или тебе рассказать, почему некогда? Квасу холодного у тебя нету?

– Еще одного главаря мафии поймал? – доставая графин с квасом, усмехнулся Шестак. – Или международного валютчика? Пей… Сейчас узнаем, какой улов…

Сняв трубку телефона, он набрал номер и коротко спросил:

– Как?.. – выслушав ответ, приказал: – Давай сюда, а его оставь в дежурке.

Через минуту в кабинет вошел оперуполномоченный и положил перед Шестаком фотографию. Тот повертел ее и отдал Глебу: Соломатин взял фото – на карточке лицо Юрки Фомина. Сердце дрогнуло и забилось нервными толчками – неужели нащупал?!

– Откуда это у него? – обращаясь к оперативнику, спросил Глеб.

– Говорит: просили посмотреть, когда придет домой.

– Кто?

– Знакомая компания в ресторане попросила помочь, обещались заплатить за каждый день дежурства по двадцать рублей, – оперативник взял из рук Глеба фото. – Натворил что-нибудь?

– Да так, – отделался Соломатин неопределенным ответом. – Кому он должен сообщить?

– Позвонить велели, – зевнул оперативник и, поглядев на начальника, добавил: – Извините, я после дежурства.

– Веди его сюда, – распорядился Шестак.

Оперативник снова сдавленно зевнул и вышел из кабинета.

«Все правильно, – подумал Глеб. – Для него это мелкий эпизод, не связанный с происшествиями на обслуживаемой территории, поэтому и интересоваться не стоит, без того забот полон рот. Менять нам систему надо, застоялась она в рамках старой структуры, лишает инициативы, приучает делить дело на свое и чужое, а хуже ничего быть не может».

Задержанный вошел в кабинет робко, бочком присел на предложенный стул. Он явно был испуган.

– Зачем караулил? – прямо в лоб задал вопрос Шестак.

– Просили, – опустил голову задержанный. – Моисей сказал, что он деньги не отдает.

– Куда надо звонить, если он появится? – вступил в разговор Глеб. – Моисей тебе фотографию дал?

– Ага, – поднял на него глаза парень. – Встретились в кабаке, там попросил и фото дал. А я что, я ни при чем, я ничего не знаю, честное слово, – он прижал руки к груди.

– В каком ресторане встретились?

– «Цветок папоротника». Там Моисея многие знают.

– Звони! – пододвигая ближе к задержанному телефонный аппарат, приказал Шестак. – Срочно направь в оба места ребят, – обратился он к оперативнику и повторил задержанному: – Звони, говори, что пришел.

Парень начал тыкать пальцами в дырки наборного диска. Наблюдая за ним, Глеб записал номер телефона. Неожиданно Шестак нажал на рычаг аппарата:

– А ну, скажи, что ты там должен провещать?

– Алика спросить и передать ему для Моисея, что пришел, – испуганно вытаращился задержанный.

– Хорошо, звони, – успокоил его Глеб, снимая трубку параллельного аппарата.

Набран номер, долгие гудки, потом щелчок и женский голос:

– Говорите!

– Алика, пожалуйста, – запинаясь, произнес парень.

– Нету таких!

– А Моисей… – но в трубке раздались короткие гудки.

– Все! – подытожил Шестак и, прищурившись, поглядел на парня. – Ну, голубь, что с тобой делать прикажешь? Надуть нас вздумал?

– Я?! – изумился задержанный. – Зачем? Я правду сказал.

– Проверим, – пообещал Соломатин. Ему стало скучно. Он уже понял: дальнейшие разговоры будут упираться в одно и то же – парень встанет на своем! Максимум, что от него еще можно получить, – приметы Моисея да два-три имени – люди его круга обычно не интересуются подробностями жизни знакомых – не принято. Пришел – хорошо, нет – тоже неплохо, а тут обломилось заработать денежку. Обманывать нас парню действительно нет смысла. Он отрабатывал свое, боясь получить по шее, если не выполнит обещанного. Наверняка его проверяли на посту.

– Тебя проверяли? – спросил Глеб.

– Где? Там, в переулке? Да, приезжали ребята Моисея.

– Когда? В определенное время или нет?

– По-разному. Я там несколько дней болтался. Предлагали и ночью караулить, но я отказался: родители потом заедят, – опустил голову парень. – А чего мне будет?

– Поглядим, – мрачно улыбаясь, ответил Шестак. – Иди, напиши подробно, кого знаешь, кто дал фото, сколько заплатили…

– Ну? – дождавшись, пока закроется дверь за вышедшим из кабинета парнем, повернулся он к Соломатину.

– Поторопился, – Глеб закурил папиросу. – Может, это живец, подставленный, чтобы выяснить наши намерения, а я, не подумав, дернул за нитку обратной связи. Зато теперь они точно знают, что Фомин нас интересует.

– Непонятно, но красноречиво, – засмеялся Шестак.

– Да нет же, пойми, за этим наблюдателем тоже могли наблюдать! Ждать, что произойдет, а когда произошло, раньше нас позвонить. Посмотришь, ребята вернутся ни с чем. Оборвали ниточку, хотя и не до конца. Не подумали, что «Цветок папоротника» не то что нитка, – веревка!

– Для тебя, может быть, – откинулся на спинку стула Шестак. – А я, представь себе, пока мало понимаю в этой истории. Парня придется постращать и отпустить. Нет основания для его задержания, но пока он пишет захватывающую летопись, ты, будь любезен, введи меня в курс дела. А то у меня под носом натуральные парижские тайны, а я ни сном ни духом! Надо было сразу прийти к старому товарищу Володе Шестаку и рассказать, глядишь, помог бы. Ты к себе не торопишься? Тогда рассказывай.

И Глеб начал рассказывать историю странного знакомства с Фоминым.

IV

Звонок Мирона заставил Рунина вылезти из ванны. Закутавшись в большой махровый халат, он прошлепал босыми ногами к телефону, снял трубку.

– Алло, Витя, это я!

– Ты меня из ванны вытащил, – недовольно сказал Рунин. – Если не срочно, то перезвони.

– Срочно! – отрубил Мирон, и сердце Виктора Степановича болезненно сжалось в нехорошем предчувствии. – Наблюдателя в участок поволокли. Постовые на патрульной машине.

– Позвони на маячок к Моисею, пусть отрубят. Потом перезвонишь мне. Все, жду…

Бросив телефонную трубку, Рунин прошел в ванную, быстро встал под душ, включая то холодную, то горячую воду. Едва успел вытереться и одеться, как телефон снова зазвонил.

– Все сделал, – голос Мирона прерывался от волнения.

– Молодец. За домом его девки поглядите, – приказал Рунин. – Моисея отправь куда-нибудь, ребят пересади в другое место, пусть продолжают ждать. Где Жорка?

– Слинял! – Мирон не скрывал озабоченности.

– И его поищи. Понял? Потом смотаешься к Икряному и Учителю, предупреди, чтобы немедленно сообщили, если Юрка появится. Вечером позвони, доложишься и начнешь работать с Левой. Вы уже в контакте?

– Виделись.

– Смотри там, без рук! – предупредил Рунин. – Генерал Льва Михайловича нам теперь очень понадобится. Осознал?..

V

На работе Соломатина ждал сюрприз. Увидев входящего в кабинет Глеба, капитан Гаранин сразу же сказал:

– Наконец-то! Спустись в бюро пропусков, там дожидаются.

– Кто?

– Филатова…

Сбегая вниз по лестничным маршам с забранными сеткой пролетами, Соломатин подумал, что сюрпризы бывают и неприятными: что понадобилось от него Нине Николаевне?

С тяжелым чувством открыв дверь бюро пропусков, он прошел мимо дежурного милиционера и бегло оглядел небольшой зал: неужели надоело ждать, ушла?

– Глеб Николаевич?

Он обернулся. Рядом стояла Ирина.

– Извините, что назвалась маминой фамилией. Сейчас понимаю, как была неправа.

Глеб смотрел на нее и не узнавал: несколько дней назад она выглядела по-другому – юной, беззаботной, и ему стоило немалого труда найти с ней общий язык. Теперь перед ним похудевшая, осунувшаяся девушка, грустная, повзрослевшая.

– Мы можем поговорить?

– Да, конечно, – Глеб быстро прикинул: заказывать пропуск означает поставить в известность о ее приходе Собачкина, а этого не хотелось. – Пойдемте, посидим на бульваре?

Они пошли по старому кривому переулку, вышли к бульвару, нашли свободную скамейку, уселись. Пока Глеб раздумывал, как бы половчее повести разговор, чтобы девушка не замкнулась, Ирина начала рассказывать сама. О том, как однажды вечером пришла домой и совершенно случайно сняла трубку параллельного телефона, полагая, что звонит кто-то из ее знакомых. Но звонили не ей, а Николаю Евгеньевичу. Разговор был малопонятный, полный скрытых угроз и намеков.

Сначала она хотела повесить трубку, однако любопытство заставило слушать дальше. Какой был голос у собеседника Николая Евгеньевича? Запоминающийся – мягкий, хорошо поставленный баритон приятного тембра. Баритон прекрасно владел собой и, как ей показалось, чувствовал себя полным хозяином ситуации.

Нет, покойный Николай Евгеньевич никак его не называл. Трубку параллельного аппарата она положила еще до окончания их разговора – боялась, что отчим заподозрит неладное и потом устроит скандал. Тогда она еще наивно считала домашние скандалы ужасным бедствием, но это было еще до того, как их с матерью – да, да, вместе с Ниной Николаевной – захватили в плен разбойники. «Что вы улыбаетесь, Глеб Николаевич? Я говорю вполне серьезно…»

Они держали их, словно заложников, в собственной машине. Тогда не подумала, что одно происшествие может быть связано с другим, но приказание матери молчать о происшедшем инциденте заставило думать, искать ответ. Разве не логичнее заявить в милицию или хотя бы рассказать Николаю Евгеньевичу? Но вскоре с ним произошло непоправимое несчастье, и в доме поселился страх. Все боятся – искренности друг с другом, воспоминаний, разговоров на темы, связанные с работой покойного Филатова.

Она назвала отчима по фамилии, как совершенно постороннего человека. Вообще боятся. Чего? Пожалуй, всего сразу. Да, она чуть не забыла об истории с кольцом! Впрочем, стоит ли рассказывать?

Последняя размолвка с матерью, скорее, даже не размолвка, а разрыв, заставил искать помощи родного отца. Ирина ее получила – помощь, поддержку и кров. К матери теперь не вернется, это решено, а Соломатину позвонила, чтобы отдать заявление, где подробно описано случившееся, начиная с истории с кольцом. Папа одобрил ее поступок. Зачем она заявляет? Чтобы выяснили правду. Как жить в атмосфере вечных недомолвок и страхов, лжи и обмана, погони за материальным благополучием, построенным на той же лжи и том же страхе? Уж лучше правда…

Она вынула из полиэтиленового пакета пачку исписанных округлым детским почерком листков:

– Возьмите, пока я не передумала.

– Ваша мать знает об этом?

Глеб взял листки.

– Нет, – Ирина поднялась. – Я пойду? Наверное, меня вызовут? Там есть мой новый адрес и телефон. Пока живу у отца, а потом видно будет…

VI

После беседы с Ириной Соломатин пришел к следователю Глотову. Молча положил перед ним ее заявление.

– Скверно, – отодвигая от себя прочитанные бумаги, задумчиво произнес Слава. – Это называется вновь открывшимися обстоятельствами, а доказательств никаких. Есть такая отрасль науки, виктимология, от латинских слов «виктима» – жертва, и «логос» – учение. Она исследует роль потерпевшего в механизме преступного поведения. Сдается, Филатов попал в роль «молчаливой жертвы», собственным поведением создав ситуацию, которая привела его в петлю.

– А записка? – возразил Соломатин. – Сейчас я несколько иначе склонен оценивать его слова: «Теперь я знаю».

– Нам надо выяснить то, что он узнал! – отметил Глотов. – А мы топчемся на месте. Я поинтересовался состоянием дел на работе покойного. Есть признаки крупных хищений стройматериалов, ребята из ОБХСС работают. Где-то притих «поставщик по февралю», большой черный делец, которого голыми ручками не взять, поскольку он вроде ежа – выставил вокруг иглы связей и крепкой круговой поруки. С этой точки зрения Филатов мог стать одной из его жертв, неожиданно попытавшейся выйти из-под контроля. Про Оракула слыхал?

– Доводилось, – признался Глеб. – Мифическая фигура: никто не видел, а в материалах эта кличка мелькала. Меня, Слава, другое радует. Теперь есть официальное заявление, и никакой Собачкин слова не посмеет сказать.

– Посмеет, – горько усмехнулся Глотов, – еще как посмеет. К сожалению, наша система долгие годы была вообще вне всякой критики как снаружи, так и изнутри. Скрывались наши проблемы от народа, все решалось кулуарно, словно не в народе наша сила, не в опоре на него. Посмотри книжки про милицию – там же не люди, херувимы!

– Согласен, – кивнул Соломатин. – Я это называю «контрпропагандой». Когда есть «они» и все остальные, когда за правду не милуют, с мнением подчиненных не считаются, прикрываясь демагогией и создавая вокруг себя ядро «удобных», полностью зависящих от начальства. Я сам с выговором, знаю, как и что делается. Хотя у нас говорят: тот не милиционер, кто не имел ни одного выговора. Но подавляющее большинство начальников их не имеет, даже если серьезное дело завалят.

– Ладно, – устало махнул рукой Глотов, – мы с тобой, словно чеховские интеллигенты: покритиковали, а все осталось по-прежнему, как те выборы, когда все «за», а каждый в отдельности «против». Это у нас бывает на собраниях. Оставь заявление, зарегистрируем, решим вопрос о возбуждении уголовного дела. И готовь материалы по этому вопросу – теперь твоя самодеятельность кончилась, будешь исполнять мои поручения. Если, конечно, возбудим дело.

– Имеешь сомнения? – насторожился Глеб.

– Человеку свойственно сомневаться, – уклонился от прямого ответа следователь. – Скажи лучше, что у тебя запланировано по Филатову?

– «Цветок папоротника».

– Пожалуй… – протянул Глотов. – Без Фомина нам дольше разбираться в этой истории. Да вот беда, нет его и сам не придет. А знаешь почему? Нам не верит! В этом и мы виноваты, и газетные публикации, где журналисты пишут о нас всякое, стригут под одну гребенку…

– Больше сами, – уже от двери откликнулся Соломатин.

– Когда пойдешь в рассадник зла? – имея в виду ресторан, спросил Слава.

– Сегодня. Чего откладывать? – буркнул Глеб.

По дороге к себе он решил, что Глотов во многом прав, и самое больное – он прав, сравнив их разговоры с беседами чеховских интеллигентов. Отучили людей говорить прямо, отучили от искренности, признав ее чем-то запретным, вредным.

Дверь кабинета оказалась заперта: ребята разъехались по своим делам – оперативного работника кормит не только голова, но и ноги. Доставая ключи, Глеб услышал, как по ту сторону двери надрывается телефон. Успеет или нет? Успел.

– Соломатина, пожалуйста, – голос женский, – Глеб Николаевич? Простите, что беспокою. Вы меня не знаете. Светлана говорит, знакомая Юры Фомина…

Это был второй сюрприз за сегодняшний день.