Текст книги "Жизнь взаймы"
Автор книги: Василий Кононюк
Жанры:
Попаданцы
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 26 страниц)
Глава 12
Некоторые особенности охоты на охотников
Уже вечерело, когда наше объединенное сознание что-то почувствовало. Поскольку это был не первый и не второй раз, когда эти предчувствия оправдывались, пришлось медленно сползать со своей лошади. Резко дергать напухшей щекой совершенно не хотелось. Припав неповрежденной стороной лица к земле, я отчетливо услышал гул. Только приличный табун лошадей мог создавать такой шум.
– Что ты там нашел, Богдан? – типа пошутил один из казаков.
– Лошади. Много. Идут рысью. Скоро догонят.
Давно стала мне понятна простая вещь. Если человек хочет, чтобы его поняли, он говорит коротко и ясно. Если он хочет навешать тебе на уши лапши, предложения его станут длинными и витиеватыми, а в конце его речи ты почувствуешь себя глупым незнайкой – столько неизвестных слов он употребит в своем рассказе. Сам много раз пользовался этим приемом. Прислушайтесь к тому, что вам говорят, – вы сразу заметите разницу. В данной ситуации мне очень хотелось быть услышанным. С вероятностью девяносто пять процентов это были наши казаки. Но в этом случае оставшиеся пять процентов мне казались неприлично большой цифрой, которую проигнорирует только последний болван.
Надо сказать, что все отнеслись к этой новости крайне серьезно. Иван разослал казаков найти поблизости подходящий ярок или балку. Как только что-то нашлось, Иван услал всех раненых гуськом двигаться в нужном направлении, затем казаки, взяв заводных коней, затоптали наши следы и двинулись в другом направлении. Казаков он выстроил лавой и галопом услал вперед прокладывать явный и широкий след, а сам остался на ближайшем холме дожидаться, кто пожалует. Нам было велено сидеть, пока нас не найдут, либо до утра. Утром мне и еще одному легкораненому было велено возвращаться назад и искать следы нашего основного отряда. Затем действовать согласно сложившейся обстановке.
К счастью, девятнадцатикратный перевес сказал свое веское слово, и это все же оказался наш атаман. Он велел нам двигаться по его следам.
– Тут уже недалече, – сказал и ускакал.
Действительно, еще засветло мы приехали в разбитый возле небольшой речушки лагерь. Как объяснил мне Иван, эта речка впадает в нашу, а до дома осталось уже меньше половины пути. Первым делом атаман велел хоронить убитых.
Их положили втроем на холме, лица накрыли красной китайкой. В сложенные на груди руки вместо свечки казаку вложили его саблю, а моим хлопцам – их ножи. Потом каждый рыл землю на свой щит, приходил и высыпал ее сверху на мертвых товарищей. Остановились мы уже в темноте. В вершину рукотворного холма атаман вбил простой деревянный крест, который за это время успели вырубить из двух нетолстых стволов. Их зарубили друг в друга и стянули крест крепкой волосяной веревкой.
– Спите спокойно, казаки. Пусть будет вам земля пухом. Пусть простятся вам все прегрешения и примет вас Отец наш небесный в свои чертоги. Помолимся за усопших братьев наших.
Мы читали «Отче наш», а мне вспоминалось, как радовались они оба, когда все мои безлошадные хлопцы в качестве добычи за нашу первую битву в лесу получили по лошади. Это было всего три дня назад, но мне казалось, что прошло не меньше месяца. Добычи в тот раз было мало, а народу много. Даже седел с уздечками на коне не осталось. На одну долю достался конь без сбруи. Тогда мне пришла в голову мысль подговорить всех лошадных из моего отряда – Андрея, Лавора, Ивана – взять наши доли сбруей и помочь ребятам. Как раз хватило всех снарядить. С этой добычи они собирались рассчитаться с нами, а так вышло, что не нужны уже наши седла и уздечки этим двум хлопцам. Я мрачно думал: скольким еще не придется со мной рассчитываться в конце этого военного сезона?
Этот бесконечный день не хотел заканчиваться. Только присел возле казана с кашей, чтобы наглотаться ее не разжевывая – жевать было очень больно, – как прискакала тетка Мотря, а с ней Ждана и Любава в сопровождении казака. Оказалось, умный атаман сразу после боя отправил гонца отроеконь к нам в село притащить на оговоренное место всех лекарок со всем необходимым.
Мотря со Жданой начали откатывать яйцом тяжело контуженного казака, а Любава быстро рассортировала остальных раненых на две группы – на тех, кому нужно помогать срочно, и кто доживет до утра и так. К немалому моему изумлению, меня определили в первую категорию.
– Никогда бы не подумала, Иллар, что в твой медный котелок может такая разумная думка прийти. Не позвал бы нас – не дожил бы Киндрат до утра.
– Ты, Мотря, думай, что говоришь своим змеиным языком. А то отрежу ненароком. Тебе язык за больными глядеть только мешает.
– Люди добрые, я его похвалила, а он меня так позорит при всем народе. Полдня задницу отбивала, к нему спешила в его очи ясные заглянуть – и что в ответ?
– Хватит балы точить. Видишь крест на горбочке? Трое под ним лежат, и тут восемь подраненных. Не до шуток. А задницу твою могу салом намазать, дюже помогает. Надумаешь – приходи, помогу.
– Так я об том всю дорогу думала. Готовь сало. А приеду – Тамарке расскажу, какие у тебя руки большие да ласковые.
– Тьфу, баба. Проще удавиться, чем тебя переговорить. – Атаман гордо развернулся и быстро ретировался подальше от языкатых ведьм.
Ко мне очередь пришла уже в темноте. При свете факелов Любава всунула мне в зубы кусок палки, ножиком, тоненьким и острым как бритва, сняла крайние швы. Затем начала ковыряться в ране тонкой палочкой, которую она регулярно смачивала самогоном. Слезы катились из глаз, а зубы пытались перекусить твердое дерево, но мучительница не обращала на это внимания. Она позвала Ждану, и они, вставив соломинки в края раны, начали поочередно что-то вдувать туда и отсасывать, сплевывая это кровавое месиво. Мне оставалось держаться и стараться не грохнуться в обморок. С трудом, но у меня это получилось. Уходя, маленькая злюка не преминула уколоть:
– Плачет, как баба, – за что получила подзатыльник от тетки. Фыркнув, она ушла мучить следующую жертву.
– Не обращай внимания. Она тебя любит, и я люблю. Спаси тебя Бог за то, что ты нас к Мотре привез. А нам уже новую хату поставили. Атаман перед Великднем десять хлопцев прислал, они вместе с нашими за седмицу управились.
Если бы у меня в зубах не была зажата деревяшка, тогда, быть может, мне бы удалось преодолеть свою скромность и намекнуть, что без меня там не обошлось. Именно мне принадлежала идея отправки ударного отряда на еще одну новостройку сезона. Но именно в это время Любава накладывала мне дополнительные стежки на рану, формируя деревянными палочками и лопатками более эстетичный вид сшиваемых участков, поэтому мне удавалось лишь шипеть, как змее.
– Ну вот. Сделала, что могла. Порезало тебя до кости, шрам большой будет. Заживет быстро. На таких, как ты, все заживает как на собаке. Но ты не радуйся… чем быстрее заживает, тем быстрее ты в землю ляжешь. За все платить приходится. Видела твою невесту. Красивая девка. Жалко мне ее…
Почему-то вспомнилась мне гуцульская песня, услышанная в Карпатах:
Мне трудно объяснить, почему среди тихой пустынной степи вспомнилась песня шумного застолья, услышанная среди высоких гор, но, видно, под впечатлением этого воспоминания, выплюнув палку изо рта, прошипел ей на ухо:
– Рот закрой. И впредь головой думай, где что говорить. А то без языка останешься.
– Злой ты, Богдан. К тебе со всей душой, а ты…
– Ага, ты еще полночи мне в ране поковыряйся – так я вообще озверею. Не злись, просто не болтай лишнего, когда рядом полно ушей. Вернусь из похода – построю вам сарай и корову подарю за то, что ты так хорошо мою рожу зашила.
– Не надо нам коровы…
– Корова на хозяйстве всегда сгодится. А деткам вашим молоко надо пить.
– Да кто за ней приглянет, мы ж в разъездах все время.
– Дети и приглянут. Соседи есть, чай, не в лесу живете. Слушай, что я вас попросить хотел. Вы трав целебных побольше заготавливайте. Я вам крепкого вина хлебного привезу, настойки целебные делать будете. Попробуем их в Киеве продать. И вам монета – и мне что-то перепадет.
– Зачем тебе столько монет? Люди говорят, ты уже богаче атамана, монеты в бочонках держишь.
– Слушай больше.
– Ты чего? Аж лицом поменялся…
– Пустое… про травы не забудь. Мне пора. Вон Андрей стоит, ждет, когда ты меня отпустишь.
– Насобираем. Ты поберегись. Лихое на тебя замышляют. Не знаю кто, не знаю когда, поэтому будь осторожен.
– Спаси Бог тебя, родная… обязательно буду.
Андрей принес мне болт к моей пушке и четыре мои поломанные стрелы, которые я успел выпустить из лука. Вот чем хорош самострел – так это тем, что одним болтом можно десятерых завалить, и он как новенький: подточил, перья наклеил – и готово. А стрелу хорошую и сделать тяжелей, и сломается при первом же выстреле.
– Держи. Твои стрелы. Троих насмерть, четвертая в коня. Про самострел даже не говорю. Кольчугу насквозь и спереди, и на спине. Лучше тебя только Керим, Сулим и мой отец отстреляли. Никогда бы не поверил, если бы сам стрел не доставал.
– Повезло. Близко было, потому и попал.
– Так и мне близко было… а я только одного снял. Второму в щит, третью в коня. Из самострела тоже снял, ну так то не в счет.
– Очень даже в счет, Андрей. Если бы все так стрельнули с первого раза, остался бы живым десяток вражин. Мы бы их враз смели… все были бы живы и здоровы…
– Ты себя не кори. Они наказ порушили. Из-за своей дурости полегли. Нет в том нашей вины.
– Ты еще их родичам это скажи.
– И скажу!
– Ты скажешь то, что я скажу и все скажут. Погибли хлопцы в бою с басурманами. Каждый из них двоих супостатов с собой забрал, а считая сшибку в лесу – троих. Недаром они кровь свою пролили: если бы каждый так помирал, давно бы забыли басурмане дорогу в нашу землю. Братья их вырастут, рядом с нами станут, сестры детям своим расскажут про дядьев, что в землю легли как казаки, а не как дерьмо придорожное. А не согласны со мной – просите атамана, чтобы вам другого ватажника поставил. Поутру соберемся, будем совет держать. А за стрелы благодарствую, должок за мной.
– Пустое…
С утра все хлопцы поклялись, что будут говорить то же, что и я, но высказывали обоснованное сомнение в том, что казаки скажут.
– Пусть казаки говорят что хотят. Мы их товарищи, мы рядом с ними лежали, а кто что сбоку увидал… Так чего он на басурман не глядел и стрел не пускал? За нами правда.
Атаман погнал нас в путь еще затемно. Ехали мы не спеша, таким темпом конь и в темноте найдет, куда копыто поставить. А если и провалится в нору, то ногу выдернуть из опасного места успеет всегда.
– Чего примолкли, казаки? С победой и с добычей домой едем, а что не все – так никто не знает, что лучше: молодым умереть с саблей в руке или старым, немощным, на печи. Да под лай невестки, которая тебя со свету сжить хочет – так ты ей уже надоел. Давай, Богдан, запевай песню, которую ты про себя сложил. Вот же ж молодые, нагайкой вас мало били. Нет чтобы про атамана своего песню сладить – он про себя поет.
– Не могу, батьку, рот открыть, болит дюже.
– То-то тебя не слышно. Только басурманской стреле под силу тебе рот закрыть, нагайкой не получалось. Значит, Андрею слова шепчи, а он пусть поет.
Под мой суфлерский шепот Андрей запел новый хит сезона:
Зеленою весной, под старою сосной
Казак Богдан с любимой прощается.
Кольчугою звенит и нежно говорит:
«Не плачь, не плачь, Мария-красавица…»[34]34
Переделанные слова песни «Кап-кап-кап» (музыка Александра Зацепина, стихи Леонида Дербенева) из фильма Л. И. Гайдая «Иван Васильевич меняет профессию».
[Закрыть]
Песня просто идеально подходила к эпохе, а энергичное звучание и маршевый ритм с первых же звуков брали в плен неизбалованного литературным и музыкальным творчеством слушателя и больше не отпускали. Тут я не удержался, переборол свою скромность, подъехал к атаману и шепотом напел ему песню, которую сочинил для него. Это были вариации на тему:
Как на правый берег вывели татары
Супротив казаков много тысяч лошадей
И покрылось поле, и покрылось поле
Сотнями порубанных, пострелянных людей…[35]35
Переделанные слова махновской песни (музыка Никиты Богословского, стихи предположительно Бориса Ласкина) из кинофильма Леонида Лукова «Александр Пархоменко». Впрочем, песня из фильма – тоже переделка народной казачьей песни XVIII века. Известно множество вариантов этого текста, в том числе после выхода указанного фильма – танкистский вариант, и т. д.
[Закрыть]
Искусство – великая сила, в этом мне пришлось убедиться еще раз. Выслушав меня, атаман тихо и задумчиво сказал:
– Ты как омут, Богдан: всех за собой тянешь, до кого дотянуться сил хватает. Я это еще тогда понял, когда ты палку свою из Оттара выдернул. Был бы тот омут темным – давно бы ты в земле гнил, уже и забыли бы все, что был такой хлопец в селе… Но вижу, не под себя гнешь, за товарищество душа твоя болит и рвется. Только другим до того дела нет. Иисус Христос тоже людей за собой тянул, в царство Божие, а кончил на кресте. Не прощают люди тем, кто их тянет. Так он был Сын Божий, а ты кто? Тебе голову снять – что плюнуть и растереть. Не забывай о том, когда думы свои думаешь… Песня добрая, только не ты ее первым петь будешь, а киевские песняры на базаре. Казаки услышат и подхватят. Понял меня?
– Понял, батьку…
– Тогда пришли мне тройку хлопцев своих, дело у меня есть для них.
Двое казаков и мои ребята с ними, взяв из табуна заводных коней, резвой рысью умчались вперед, а мне оставалось в мрачном и сумеречном состоянии духа размышлять над словами атамана.
Самое обидное, что все его слова – это была чистая правда. По каким-то неведомым законам любая система отчаянно сопротивляется малейшим изменениям, насылая массу неприятностей на голову того, кто пытается вывести ее из состояния равновесия. Причем неприятностей с отчетливой тенденцией к летальному исходу.
По большому счету, думать было нечего. Времени, когда основными моими противниками будут инерция и неприятие нового, было катастрофически мало, максимум четыре года. После этого сильные мира сего доберутся до южных границ своих владений и всерьез заинтересуются бесхозными землями, которые они к тому времени получат в подарок от Орды и станут тут формальными правителями.
Тогда сегодняшние трудности, косые взгляды и недобрые замыслы покажутся детскими играми в песочнице. А заботиться общественным мнением – это задача нашего любимого атамана. В конце концов, это же для него и его будущего казацкого удельного княжества мне приходится пахать в поте лица.
Но раздражать публику своими талантами надо меньше, тут Иллар прав. А то поют казаки и думают: а какого хрена тут поется «казак Богдан»? «Казак Иван» или, к примеру, «казак Степан» не менее органично вписываются в размер песни. И они правы. Еще скромнее мне надо быть, чем сейчас, несмотря на то, что это практически невозможно…
* * *
Под такие невеселые думы и въевшуюся в кровь привычку растягивать по дороге тугой лук в качестве тренажера мы добрались до нашего села. Там нас уже поджидал отец Василий, бочонок моего крепкого меда литров на пятьдесят и столитровая бочка бражки. Учитывая, что по семьсот граммов моего двадцатиградусного напитка – для здешней публики это уже доза глубокого наркоза, сто литров бражки были явно лишними.
Но перед попойкой была обязательная часть, состоящая из короткого молебна и долгого дележа добычи. При подсчете долей атаман, как обычно, посчитал на убитых по три доли и по две доли раненым, не способным пойти с нами в следующий поход. Узнав, что в следующий раз атаман планирует удрать от семьи через три дня, прихватив с собой большинство мужиков, Мотря выдала лицензию на продолжение благородного дела сокращения народонаселения лишь троим из восьми: мне и двум легко раненным в руки казакам. Тут попросил слова и вышел в круг один из казаков Непыйводы. Он и задал вопрос:
– Слыхал я, что один из убитых хлопцев стрелу в спину получил. Кто мне растолкует, как это случилось?
Пришлось мне выходить и просить слова:
– Я рядом с ними был. У них наказ был не подниматься: без доспехов они были. Когда на меня трое басурман на конях кинулось, встали хлопцы мне на подмогу. Один копье не успел бросить, как стрелу в грудь получил, второй успел, за вторым копьем нагнулся, как ему стрела в спину вошла. Если бы не они, может, не стоял бы я сейчас здесь. Они стрелы татарские на себя приняли, что в меня лететь должны были. Время мне дали басурман стрелами посечь. Вот как дело было, казак. Растолковал я тебе?
– Я бы хотел еще кого-то послушать, кто видал, как оно было…
– Так ты что, мне не веришь, казак? Может, ты хочешь меня брехуном назвать? Так ты прямо скажи, как есть. А вот что я хочу у тебя спросить. Ты скольких басурман вчера положил? Отвечай, когда тебя спрашивают, не молчи. Мне так сдается, что ни одного. А те хлопцы, что в землю легли, каждый двоих упокоил. Одного в первой сшибке, второго во второй. Чего замолк? Поспрошай еще.
Я подошел к нему достаточно близко, чтобы при желании сделать короткий шаг вперед и влепить ему в рожу. Без хорошего мордобоя решение этого вопроса не проглядывалось. Но оно нашлось. Свое веское слово сказал атаман Непыйвода:
– Демьян, ты спросил – тебе ответили. Выходи из круга. И ты, Богдан, уймись. Раз ты все видел и правду нам сказал, то не прыгай, как молодой петух. Ты славно вчера бился, то все видали, но пора тебе уже от боя охолынуть. Тут товарищи твои стоят, а не басурмане.
– Простите, братцы, если обидел. Не со зла я. А как видел, так и рассказал.
Атаман как ни в чем не бывало продолжил подсчеты, казаки с новой силой включились в оценку полученной добычи, а мою голову полностью захватил сравнительный анализ. Даже самый бедный пастух, шедший в набег, нес с собой ценностей на девяносто – сто монет серебром. Два коня, сбруя, оружие, сапоги, одежда – все это стоило денег. А были отдельные представители крымско-татарского народа, с которых можно было снять ценностей монет так на пятьсот. В среднем каждого раздетого сегодня можно оценить на сто пятьдесят монет. С учетом долей командного состава, раненых и убитых, на одну долю, которую мне выдадут, придется сто десять серебряков. Учитывая, что средний ремесленник за год зарабатывает не больше восьмидесяти, привлекательность разбойничьей деятельности сомнения не вызывает. А помереть можно и от лихоманки, и от несварения желудка. Смерть в данный исторический период была постоянным спутником человека, поэтому особо никого не пугала.
Предстоящие четыре сравнительно спокойных года будут по-своему опасны. Моя бурная производственная деятельность и вынужденное безделье основной вооруженной массы населения будут диссонировать, и относительная гармония может нарушиться. А относительная гармония – это наше все, ибо абсолютная гармония недостижима. Значит, предстоит озаботиться и этим вопросом…
* * *
Пьянка затянулась до глубокой ночи, поэтому в лесу в нашем временном лагере мы появились лишь на следующее утро. Мне впервые пришлось принять участие вместе с атаманом и моими десятниками в нелегкой церемонии уведомления родичей погибшего об их утрате. В селе мы бы заходили в каждую хату, а тут собрали их всех вместе.
– Простите нас, родичи, что не уберегли мы ваших сынов. Полегли они в бою с басурманами, а их души полетели прямо в рай, ибо погибли они, защищая родичей, товарищей и землю, на которой живем. А за это прощает Отец наш небесный любые грехи. Примите от нас добычу, положенную им по закону казацкому. Не вернет она вам ваших сынов, но поможет поднять на ноги их братьев и сестер. А товарищество наше вам в этом всегда опорой будет.
– Пусть Бог вам простит, а мы прощаем, нет в том вашей вины. У каждого своя судьба… – Бабы плакали, а мы поклонились им в пояс и оставили одних с их горем.
Весь остальной лагерь весело шумел, обсуждая удачный и прибыльный поход, мои хлопцы хвастались перед родичами и соседскими девками своей добычей, казаки поопытней снисходительно улыбались. Меня сразу взяла в плен Мария и потащила на медицинские процедуры. Она еще вчера успела узнать у вернувшейся Мотри, что со мной случилось и как нужно меня мучить, ухаживая за раной. Затащив меня в укромный уголок, она начала мужественно обрабатывать чистой тряпицей мою рану, периодически макая ее в небольшой кувшинчик с самогонкой, настоянной на тысячелистнике.
Спасла меня делегация местных гречкосеев, которые сообразили: чем сидеть без дела в лесу, можно у Богдана деньгу заработать. Всего нашлось около двадцати человек, охваченных духом наживы. Пришлось организовывать работы на двух дамбах сразу. Для одной и того количества работников, что было прежде, хватало с избытком. Впрочем, поскольку второе место было всего в трехстах метрах ниже по течению, никаких организационных проблем это не вызвало.
Три дня крутился между стройками и любимой девушкой, решившей поставить на мне некоторые эксперименты на выживаемость под видом лечебных процедур. Обижаться не приходилось: у женщин это на генном уровне. Они сами не подозревают, что все время испытывают своего избранника на прочность. Природе не нужно слабое потомство, и заботу об этом она возложила на хрупкие женские плечи.
Несмотря на это, многое удалось наладить. Кузнецу Николаю дал в помощь нескольких человек. Они стали месить глину с песком, формовать кирпичи и выкладывать их на просушку. Домну ставить, деготь, смолу гнать – везде кирпич нужен будет. Отец с братом тоже обзавелись помощниками для увеличения выжига угля. Столяры делали ульи и рамки по наброскам, которые я рисовал на скорую руку. Благо особого ума не надо, чтоб понять устройство этого домика для пчел. В каждый улей велел положить по паре рамок с воском, немного меда. Ульи установить на четырех кольях на юго-восточном склоне холма рядом с моим будущим домом. Скоро пчелы начнут роиться, может, некоторые рои залетят сами в подготовленные для них места. В это время бортники еще роев не ловили, осмысленного пчеловодства не существовало – хватало того, что давала природа.
Несмотря на увлекательность всех этих дел, через три дня мы выехали в новый поход. Начинался самый интересный и результативный период охоты на татар. Дело в том, что на татарский отряд, не отягощенный добычей, результативно напасть было очень сложно. Не принимая боя, они пытались ускользнуть, а затем обескровить преследующего их противника точной стрельбой из лука, что им удавалось в девяноста девяти процентах случаев, зарегистрированных в истории. Чтобы добиться убедительной победы, татар нужно было заставить принять контактный бой. Зажать в неудобном месте, вынудить штурмовать укрепленный лагерь – либо напасть на татарскую колонну, отягощенную добычей и пленниками.
Вот эту самую подходящую по размеру колонну татар, отягощенную добычей и пленниками, мы и ехали искать. Надо отметить, что наряду с жесткой конкуренцией, которая царила среди вышедших на охоту татарских отрядов, каждый понимал, что в одиночку с добычей обратно не вернуться. Поэтому заранее назначалась точка сбора, где располагался лагерь того мурзы, кто организовал данный набег, а также являлся на это время начальником всех отрядов, вышедших вместе с ним. От этой точки большие отряды рассыпались в разные стороны, по дороге разделяясь на более мелкие. Те, в свою очередь, дробились дальше вплоть до отрядов, состоящих из двух-трех десятков человек.
Три-четыре дня отряды в свободном поиске шерстили максимально большую территорию. Укрепленные усадьбы и замки, как правило, обходились стороной. Затем все отряды с захваченной добычей начинали стягиваться к основному лагерю. Через неделю собранные в кулак налетчики отправлялись в обратный путь, спеша переправиться через Днепр на левый берег и раствориться в степях. Отстающих никто не ждал, поэтому все четко знали, к какому сроку нужно вернуться.
Формально говоря, в настоящий исторический период официально эти набеги числились бандитскими, каковыми они и являлись. Орда была в дружеских отношениях с Литовским княжеством, независимого Крымского ханства еще не существовало. Все происходило полулегально. Поэтому происходящее не идет ни в какое сравнение с тем, что будет твориться здесь лет через шестьдесят, если все пойдет по-старому. Татарские набеги будут докатываться до Кракова, татарское войско – доходить до сотни тысяч всадников. Соответственным будет и количество пленников, угоняемых на невольничьи рынки.
В силу отсутствия центральной власти и бардака на данной территории (в будущем это назовут демократией) о каком-либо организованном противодействии подобным вылазкам не могло быть и речи. Все отсиживались по своим усадьбам – княжеская дружина была мала, чтобы в одиночку противостоять такому количеству всадников. Да и желания особого не имела. Добычу нужно вернуть хозяину, с нищего татарина взять нечего, а стрелу получить – запросто.
Казаки, естественно, ничего никому не возвращали, а добыча их вполне устраивала. Так и получалось, что они были единственными, кто оказывал реальное сопротивление людоловам. Пленников, как правило, отпускали, неженатые казаки могли найти среди освобожденных пленниц себе невест и увезти домой. Молодые хлопцы могли изъявить желание уехать с освободителями – им никто не препятствовал, но о трудностях предупреждали.
За четыре дня мы без приключений доскакали до нынешней Хмельницкой области. Атаман уже имел предварительную информацию, куда нам следует ехать, от нескольких захваченных в плен во время нашего предыдущего боя раненых татар. С ними тогда вдумчиво побеседовали до того, как облегчить их страдания. Мы объехали по широкой дуге основной татарский лагерь, в котором уже появились первые отряды и первые пленники, и километрах в тридцати от него организовали засаду.
* * *
Мы лежим в чистом поле в двухстах метрах от основного места засады, Керим старший, нас пятеро в этом месте, и наша задача – уничтожить либо связать боем передний дозор противника. Каким он будет, мы не знаем. По дороге сюда нам встретился достаточно многочисленный отряд, сабель восемьдесят, так у них полный десяток был как в переднем, так и в заднем дозоре. Тот отряд мы пропустили – не были готовы к бою, еще и места будущей засады не выбрали. Сулим с пятеркой казаков караулит задний дозор, тридцать четыре человека в основной засаде, и два десятка конных подстраховывают нас. Десять спереди и десять сзади. Еще три разъезда по три человека каждый разъехались веером на несколько километров, пытаясь выследить татарские отряды. Они ведь могут и не по дороге идти.
Вокруг – чистое поле. Место никоим образом не подходит для организации засады. Поэтому его и выбрали. Дорога проходит у подножия невысокого пологого холма, на склоне которого сидит наш атаман. Кто-то из переднего дозора татар обязательно выедет на холм, проедется по нему и съедет с него с обратной стороны. Излишне говорить, что об этом подумали, и на его предполагаемом пути чисто.
Команду на начало боевых действий даст атаман. Мы его не услышим, поэтому он подымет над головой короткое копье с привязанным к нему лошадиным хвостом. К сожалению, мест, где можно спрятать десяток конных, в окрестности нет. Им пришлось прятаться прямо в поле, используя любую складку местности. Поле ведь только кажется ровным – небольшие подъемы и впадины в нем присутствуют. Поэтому они от нас далеко, не меньше трехсот метров. Пять с одной стороны дороги, пять с другой. У них самые быстрые кони: их задача – перехватить и уничтожить немногочисленных желающих донести весть о засаде вышестоящему татарскому начальству. Дальние дозоры должны предупредить нас о передвижениях татарских отрядов. Если смогут. На случай, если не смогут, мы и лежим на поле, а не в холодке.
Солнце уже жарит прямо над головой. Мы лежим больше четырех часов. Наконец мой чуткий организм улавливает микроскопические колебания почвы.
– Скачет кто-то. Один. Скоро здесь будет…
Меня, как и всех, разморило на солнце, губы неохотно размыкаются, язык с трудом шевелится в пересохшем рту. Керим долго, секунд пятнадцать, вслушивался, приложив ухо к земле.
– Точно скачет.
Все оживились, надеясь на новости. Ничто так не способствует жажде боя, как многочасовое ожидание на солнцепеке. Вскоре на дороге показался одинокий всадник в странной одежде. Это наш дозорный в маскхалате. Теперь маскхалат был у каждого казака. Атаман по достоинству оценил нововведение и приказал всем, у кого маскхалат отсутствовал, за три дня отдыха изготовить себе комплект. Весит немного, места не занимает, а в засаде и в дозоре вещь крайне полезная.
Дозорный не стал съезжать с дороги: любой след мог стать предметом изучения вражеского отряда. Обремененные добычей и чувствуя свою уязвимость, татары становились крайне нервными и подозрительными. Так, прямо с дороги, он что-то докладывал поднявшемуся атаману. Выслушав, тот высоко поднял над головой бунчук. Это означало, что мы будем атаковать приближающийся отряд. Казак поскакал по дороге в нашу сторону. Керим остановил его:
– Сколько в переднем дозоре? Как далеко они вперед вышли?
– Десяток. Идут одноконь, россыпью. По дороге четверо и по трое по бокам. Шагов сто в сторону каждая тройка заходит. Вы в самый раз лежите. Как раз перед вами будут.
Дозорный ускакал дальше, сворачивая с дороги к одной из пятерок верховых казаков. Нас охватило радостное возбуждение. Каждый еще раз потрогал лук и приготовленную стрелу. Мы трое лежим в двадцати шагах в стороне от дороги, так, чтобы приближающиеся повернуты к нам правым боком. Напротив нас с противоположной стороны дороги еще двое.
– Не пылуйтесь так. Скоро они не будут. – Керим демонстративно опустил голову на руку и закрыл глаза.
А вот это правильно. Наш дальний разъезд был выдвинут на несколько километров вперед. Пешком это не меньше получаса ходьбы. Так и вышло. Минут через двадцать показался передний татарский дозор, сочетавший в себе и оба боковых. Шли шагом, неторопливо. Именно поэтому эти последние минуты тянулись дольше всего. Боковые шли широко, метрах в семидесяти от дороги и чуть вырвавшись вперед. По дороге ехала четверка всадников, один чуть спереди, одетый в кольчугу, шлем и обитый железными пластинами кожаный жилет без рукавов. За ним еще трое бездоспешных, как и шестеро всадников бокового дозора. Все они смотрели вдаль: под ноги пусть кони смотрят. Под ногами ничего крупнее суслика спрятаться не может.
Когда Иллар вскинул вверх бунчук, четверка всадников как раз поравнялась с нами. Мне стало это понятно по движению моих соседей – сам на Иллара смотреть не мог. Одновременно целиться в вожака из самострела и смотреть в сторону атамана было затруднительно. Громко тренькнула тетива моего тяжелого орудия о стальные плечи. В который раз подумал, что нужно с этим как-то бороться, вскакивая на ноги и хватая лук. На тех, что на дороге, даже не смотрел. Из самострела попал, троих бездоспешных есть кому с коней снять. Сразу развернулся и пульнул стрелу в ближнюю боковую тройку. Вслед за ней один за другим пустил два срезня в коней.
