Текст книги "Жизнь взаймы"

Автор книги: Василий Кононюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 26 страниц)

Теорию, как делали бумагу в Европе, Китае и Японии, нам еще в школе очень подробно учитель истории рассказывал. Любил он Средние века, диссертацию хотел писать, но в то время как-то больше котировались работы по истории партии, – так и попал он к нам в школу. Как причудливо сплетает нити судьба: выбери он другую эпоху для диссертации – так и не знал бы я, как бумагу делать.

Сделано вроде все нами было по теории, но на всякий случай решил из камыша сегодня не пробовать – посмотрим, что из более надежных материалов выйдет. Первым делом развел изготовленную моими орлами суспензию до состояния жидкого киселя. Они когда стебли перетирали, им погуще надо было консистенцию. Потом ковшиком налил этого киселя в мелкое прямоугольное сито и дал стечь. Помнил, что встряхивать это дерьмо считается настоящим искусством: китайцы – те как-то плавно встряхивали, сказывалось, видно, влияние ушу. Японцы – те, наоборот, энергично встряхивали, оно и понятно: в карате плавные движения отсутствуют напрочь. Встряхнул и я. По-русски, по-другому не умеем.

Получилось не очень: некоторая часть оказалась на мне, вместо того чтобы в сите сидеть. Придется фартук изобретать. То, что осталось, перевернул на кусок холстины, вторым быстро накрыл сверху, чтобы никто не увидел, что получилось, – и начал яростно раскатывать большим валиком. Немного успокоившись, повторил свои действия, но уже ближе к китайской школе. Перевернув полученное на холстину, не стал сразу прятать: заготовка вышла намного однородней и равномерней первой, но мокрая и толстая. Накрыв ее, чтобы не видеть, раскатав и положив, как есть, в холстинах, сверху на первую, начал сызнова. Набирал то больше, то меньше, встряхивал то по-японски, то по-китайски. Народ смотрел на это и потихоньку дурел – видно, они и представить себе не могли, сколько всего разного можно с дерьмом делать. Когда холстины кончились, накрыл стопку куском толстой доски, специально отпилил, и крикнул всем:

– Навались! – и прижал ею стопку.

Обрадованный народ бросился мне помогать: всегда приятно, когда ты можешь сделать что-то знакомое и полезное.

После этого мы прямо с холстинами повесили ЭТО сушиться. Народ начал меня яростно расспрашивать – что же это мы такое делаем и как оно нам поможет бить врагов. Я им ответил максимально откровенно:

– А хрен его знает. Но монет нам за это дадут.

– Кто даст?

– А хрен его знает.

Разговор как-то сам собой заглох. Ребята интуитивно почувствовали, что надо помолчать, иначе вновь две недели будут толочь дерьмо в ступе, а это труднее, чем воду. Подождав, когда те, что ближе к печке, высохнут, положил на стол и с волнением снял верхнюю холстину. На что я сразу обратил внимание – так это на то, что цвет практически не изменился. Решив сначала все сделать по теории и лишь потом решать, что это такое получилось, макнул второй валик в клей и прошелся по листку.

Высушив лист, начал думать: можно ли то, что держу в руках, назвать бумагой? Если писать на этом продукте пока вряд ли можно, тут еще пробовать и пробовать, то для некоторых других целей вполне подходит, так что смело можно эксперимент считать удачным. Для каких целей мне придется использовать основную массу полученного продукта, я благоразумно промолчал…

Человек, который две недели, как проклятый, наяривает каждый вечер колотушкой, испытывает эмоциональную привязанность к результатам своего труда, и нельзя его травмировать.

Выбрав пару листов более-менее равномерной фактуры и проклеив их, как положено, с двух сторон, с удивлением обнаружил, что на них даже писать можно. Чернила изготовил черные. Толченый уголь, вода, немного клея, самогонки и белой глины. Написав каждому на куске листа его имя, роздал ребятам такой сувенир на память о первой бумаге, которую мы изготовили.

То, что она была желтой, меня не волновало: как-то бабы нитки отбеливают – придумаем, как бумагу отбелить, пергамент тоже желтоватый выходит. А вот равномерность и тонкость листа – тут уж действительно только тренировка того, кто с ситом работает. Недаром учитель рассказывал: очень почетная профессия была. Результат работы многих людей зависел от его мастерства, ну и расход материала тоже немаловажный фактор. Тут как с луком – пока шишек не набьешь, не научишься.

Напрасно я про лук вспомнил: сразу настроение испортилось. Собрав стрелы, пошел к Кериму. Тренироваться и получать свою порцию палок. Но дело двигалось. Объединенное сознание оказалось очень способным к учебе, особенно при постоянном давлении неотвратимых палок.

Зря розги в школе отменили в наше время – предки не дураки были, умели создавать стимулы к плодотворной работе. Насколько я знаю, в определенных элитных английских учебных заведениях до сих пор и палок могут дать, и в карцер посадить, и никто это не думает отменять.

В субботу меня допрашивали атаманы. То, что рассказал, им не очень понравилось. Централизация раздробленного Литовского княжества, его уния с Польшей создавали серьезную угрозу независимости, но атаманы согласились, что формальная вассальная клятва Витовту – меньшее из зол. Перспектива, что через восемь с половиной лет Орда разгромит все, а на опустошенную землю хлынут поляки, насаждая католицизм и загоняя в кабалу всех, кто остался в живых, заставила их скрипеть зубами.

– Крепости – оно понятно, но зачем нам ладьи строить?

– Ладьями Днепр перекроем, не дадим басурманам переправиться, если что.

Тут возник спор – некоторые отстаивали точку зрения, что, сделав большие плоты и пустив коней вплавь, татары все равно переправятся; другие над ними смеялись и доказывали, что, перекрыв ладьей путь плоту, всех из луков перебьешь под защитой высоких бортов. Я про пушки не рассказывал – когда будет что показывать, тогда и поговорим. Сам склонялся к тому, что без пушек от одних ладей толку мало будет. С плота под защитой щитов тоже из лука стрелять можно. А кто лучше стреляет – так в этом пункте с татарами лучше не соревноваться.

В конце концов все принципиальные вопросы были решены. Поговорили про летние походы – у каждого были свои планы, у нас тоже, так что совместные действия решили оставить на усмотрение атаманов. Каждый старался выведать у другого, как и где тот намерен добычу хапнуть и какой хабар надеется к осени домой привезти. При этом ничего не говоря о собственных планах.

Очень мне это напомнило тусовки бизнесменов. С виду все друзья, в огонь и в воду за тебя пойдут. На словах. А на деле каждый норовит урвать у другого, что плохо лежит. И не надо сравнивать их с волками: волки добьют слабого с голодухи, когда другого выхода нет, – представить себе, что они это делают для развлечения, от скуки, просто невозможно. Так, задушевно пообщавшись, атаманы, прихватив по два бочонка ликера, разъехались по домам. Три большие бочки ликера как корова языком слизала.

В этот же вечер наконец-то подарил девушке чудо-веретено и показал, как им пользоваться. Это был первый раз, когда у девушки на вечерницах могла кончиться кудель, – обычно ее брали с запасом, едва половину выматывали. С учетом того, сколько времени все охали и ахали, каждая хотела потрогать, работала машинка всего ничего, а ниток накрутила раза в два больше обычного. И самое главное – не рвала нитку. Последнюю неделю мучился по вечерам, никак не мог добиться нужного результата, пока не додумался, как прижимать катушку к валу и регулировать силу трения.

Когда в этот вечер нас оставили одних, проследив, чтоб между парнем и девушкой был плетень, Мария, потупив глаза, сказала:

– Я твоим веретеном до осени все приданое себе сотку.

Она выжидающе замолчала. Недолго думая, брякнул:

– Значит, жди осенью сватов.

Девушка довольно улыбнулась, поцеловала меня в щеку, но продолжала молча стоять, ожидая еще чего-то. Пришлось подтолкнуть мыследеятельность в нужном направлении, в результате выдал:

– Я до осени хату построю возле новой крепости – там с тобой и жить будем.

Тут девушка уже расцвела, как дикая роза, подарила страстный поцелуй и убежала домой.

При всей своей эмоциональности девушки очень практичные существа, поэтому род человеческий еще не вымер.

Потом началась Масленица – это была неделя непрерывного гулянья, народ вытащил столы на площадь, каждый день начинался с того, что все несли из дому, кто что наготовил, атаман выставлял коллективу маленький бочонок ликера. Плотно позавтракав, чем Бог послал, народ начинал развлекаться. Пели хором песни, плясали в сопровождении бубна и дудки. Причем дудкой владели многие и искренне делились своим талантом с окружающими, устраивая немыслимую какофонию.

Еще атаман припахал одного из гречкосеев ликер продавать всем желающим по серебряной монете за кувшин – в кувшин влезало литра три. Мы так прикинули – как раз монет шестьдесят за большую бочку выйдет. И так продолжалось с утра до вечера. Казаки, как выпьют, начинают разные фокусы с оружием показывать, танцевать что-то типа гопака и саблями размахивать. Но обошлось без несчастных случаев.

Через неделю после Масленицы должен был приехать Авраам за очередной партией ликера, и я очень надеялся, что с ним заявится молодой коваль Николай, с женой или без – это уже как у него выйдет. Поскольку с литой сталью пока ничего не получалось, вспомнил старинный способ, когда изделия засовывали в горшок с толченым углем и нагревали до шестисот – семисот градусов, выдерживали, а потом либо плавно остужали, либо бросали в масло. Таким способом насыщали углеродом поверхность изделия. Бате я уже макет плуга изготовил, чтобы он знал, какие детали ковать, а Николая собирался припахать экспериментировать с углем и горшками. Пока стали нет, все изделия можно таким образом улучшать.

Весна была на носу, нужно было искать рабочую силу, которая согласилась бы за деньги выполнять мои указания. Посоветовавшись с атаманом, где искать строителей, мы наметили после Масленицы ехать в Киев. Был под Киевом поселок, где селились люди, которых в далеком будущем назовут «пролетарии». С именем Куреневка пережил этот поселок все эпохи.

Весной и летом его жители нанимались на различные работы – рыбу ловить, зверя бить и шкуры выделывать, а зимовать возвращались под Киев. Организованы были по образу казаков, жили в куренях, отсюда и название, выбирали себе атамана, который и заключал подряды для различных бригад. Узнав про такой отряд вольнонаемных работников, уговорил атамана поехать в Киев договориться с ними. У меня вид пока не сильно представительный, чтобы такие вопросы решать. Атаман был не против – он сам хотел в Киев свое семейство свозить.

Выехали в субботу утром. Атаман со всеми своими домочадцами сразу рванул вперед: они должны были по дороге Непыйводу и Ивана Товстого с женами прихватить. Разместив на четырех санях шесть больших бочек ликера, я, еще с четырьмя хлопцами, которые должны были отогнать все обратно, спешил в Черкассы. Авраам должен был мне три воза зерна привезти, ну и Николая надеялся наконец-то увидеть. Ребята отвезут все это в село, а я присоединюсь к атаману – и поедем дальше в Киев.

Глава 8
Новый год можно встречать и после Масленицы

Переночевав в Черкассах, мы с раннего утра двинулись дальше. Собралась нас команда серьезная – когда мы с Илларом договаривались про поездку, я не понимал, как атаман таким небольшим отрядом не боится с собой женщин в дорогу брать. Но оказалось, что слухи о малочисленности нашей компании были слишком преувеличены. К нам присоединилось семейство Нагныдуба в полном составе, родичи нашлись и у Непыйводы, и у Ивана Товстого. В результате набралось больше двадцати человек, половина из которых мужики или боеспособные хлопцы, все в полном снаряжении. Девки и бабы были одеты в татарские наряды, сидели в седлах справно, у каждой к седлу был приточен круглый щит. Ехали они в центре нашей команды, со всех сторон окруженные мужиками. Как я понял, в случае опасности они должны были самостоятельно прикрываться щитами, иначе зачем бы им их давали.

Я радовался, что наконец-то приехал Николай, с которым мы вчера до полуночи проговорили о текущих делах. Привез он с собой молодую жену, на первый взгляд, слегка капризную и балованную красавицу, но не полную дуру, что не могло не радовать. Так что у меня надежда не погасла: найдет она с маменькой и Оксаной общий язык, тем более что выхода у нее другого нет. Пока отстроятся, жить будут у нас, больше негде.

Николаю я подробно рассказал про метод цементирования в угольном порошке. Как готовить изделия, какие части оставлять открытыми, а какие обмазать глиной с песком. Сказал, что нагревать горшок с изделиями надо как в гончарной печи и в огне держать столько, сколько горшки палят, а потом пробовать чуть больше, чуть меньше – что из того выйдет.

Тут поведал Николай и мне одну историю. Живет, мол, в Чернигове один кузнец, литвин, с севера к ним приехал и осел, знает тот литвин секрет, как добрую зброю ковать. Никому того секрета пока не открыл, разве что сыну старшему, но тот уехал из Чернигова. И как ни старались подмастерья подглядеть, ничего не вышло у них.

Рассказывал один из них, после того как Николай его поил целый день, что складывает их хозяин готовые изделия в железный ящик, а что еще он в тот ящик кладет, никто не знает, – ящик в огонь засовывает и только тогда подмастерьев в кузню пускает. Целый день тот ящик в огне лежит, нагретый до ярко-вишневого цвета, вечером его из горна достают и на ночь остывать оставляют. Утром мастер сам все достает, сам чистит, ящик прячет, а готовые ножи, сабли, топоры на доводку отдает.

Вот и подумал Николай, как меня послушал: а не в толченом ли угле выдерживал литвин свои сабли? А я догадался, что недаром Николая нашел, – как человек тянется к знаниям, просто душа радуется. И не столь важно, что к чужим. Тут ведь еще как сказать, кто прав, кто виноват. Все знания – от Бога. Если стать на такую точку зрения, то тот, кто присваивает знание, полученное им свыше, – безбожник, а тот, кто их использует для личного обогащения, – вор.

Быстро сообразив, что старый литвин использует железный ящик для контроля температуры, дал Николаю задание выковать с батей такой же и попробовать цементировать изделия. Ящик делать такой, чтобы лемех от плуга туда влезал. Если все получится, отковать мне три плуга цельнометаллических.

– Так зачем тебе три плуга? У тебя что, шесть рук?

– Найдем руки, тут главное – чтобы было что в них взять.

– Так никто не пойдет к тебе весной работать, каждый свое поле отсеять захочет, а потом уже и поздно будет пахать.

– А ты пошто? Вот тебя и батю найму: все одно крица кончится, пока новую выплавим – как раз все и засеем.

– Не, невместно кузнецам за оралом ходить. Тогда и не кузнец, а не пойми что, если землю пашет.

– Вот бате моему это растолкуешь, а то каждую весну сеет и нас всех в поле тащит, – посмотрим, чья возьмет. Шуткую я, Николай. Будет у вас работы без поля – плинфу, уголь отжигать и домницу ладить. Как возведете, так поедем руду искать.

– Так чего огород городить, если руды нет?

– Не твоя печаль. Сказал, что будет руда, – с меня и спрос. Ваше дело – домницу поднять. Сперва крицу выпалим, посмотрим, что за руда, какое железо выходит, тогда уже высокую домну строить будем. Ладно, давай спать, когда вернусь – дальше потолкуем.

Авраам привез сто пятьдесят мешков зерна, правда, продал мне их вдвое против той цены, что я осенью платил, зато вовремя. Может, самому в Киеве купить и дешевле бы вышло, но пока привезу, может так статься, что лед на нашей речке уже саней держать не будет, и доставить зерно к нам в село выльется в целую эпопею.

– Что так мало меда привез, Богдан?

– Радуйся, что это есть, – я уж думал, и того не будет, пустым к тебе ехать придется. Масленица – последний праздник, когда казак со спокойной душой погулять может, потом забот навалится – уже не то веселье. Так что выпили казаки твой мед, Авраам, ждать придется.

– Спрашивают меня уже многие – где казаки тот мед берут, что я везу? Уж не знаю, что им и отвечать…

– Так рассказывай, как оно есть на самом деле. Скажи, недолго еще тот мед литься будет: как весь перевезу – так и не станет. Себе пару бочек оставлю, чтобы было чем зимой душу развеселить. А второго такого клада, может, и на всей земле нет. Так что дешево тебе мед продаю, Авраам, понравился ты мне, другому бы вдвое против твоей цены загнул.

Купец криво усмехнулся и посмотрел на меня, не скрывая иронии:

– Я тут в этой корчме всего полдня посидел, пока ты приехал, а уже раза три слыхал, как казаки бают – мол, есть в селе у атамана Иллара Крученого казак Богдан, молодой, еще усов нет. Бают, научился тот хлопец из бражки добрый мед делать: все село ему бражку настаивает, а он только мед варит и монеты в сундуки складывает.

– Так надо же мне было что-то в селе сбрехать, откуда я мед беру: скажи я всем, что клад нашел, – так считай, что и нет того клада, другие по следу пойдут, найдут да и выпьют все за месяц. Вот и пришлось байку пустить, что сам варю. Ты головой-то своей подумай: как я могу мед варить, если не делал того никогда? Ты пойди хоть в Киеве, хоть в Чернигове мастеров поспрошай: от деда-прадеда секреты передают, друг от друга берегут – и то такого меда сварить не могут.

– А бражку тогда куда деваешь?

– Поросят кормлю – свиньи бражку любят, пьют за милую душу и растут как на дрожжах. Так оно на дрожжах и выходит. Крепко растут.

Аврааму стало не по себе, когда он наткнулся на холодный и колючий взгляд Богдана. В который раз пожалел он, что согласился вести этот разговор. Сведения про Богдана он начал собирать после того, как привез от него первую партию товара. Драка в корчме, Любава, мед хмельной – все перемешалось в его голове тогда, не мог он о деле думать. Но как прознали родичи про товар новый, а семья большая, все торгуют, вцепились как клещи: разузнай да разузнай. В хмельных медах многие разбирались хорошо, и хоть никто не знал, как такой мед сварить, но все в один голос сказали – брешет казак, свежий мед, не стоялый.

Богдан ему был симпатичен, но семья дала задание, и он обязан попытаться его выполнить. Авраам сразу сказал, что не продаст казак секрета: какой ему смысл – вон он уже сколько монет заработал. Но никто его не слушал. Сначала предложить секрет купить, не захочет по-хорошему – выманить в Киев и попробовать захватить в дороге. Лихих людей много, за монеты кого хочешь украдут, только покажи место.

– Ты, Богдан, подумай. Есть купцы, готовые тебе много монет отсыпать. Вечно в тайне то не удержишь. Узнают люди в твоем селе, как мед варить, – найдется другой, кто секрет мне продаст и монету получит, так уж лучше я тебе заплачу.

– Птичка по зернышку клюет. Да и зачем монеты казаку? Удачу в бою не купишь… Я ж тебе и так его почти задарма отдаю, а тебе все мало. Все, что тебе знать нужно, уже сказано. И еще. Там, откуда я приехал, приговорка такая есть: «Любопытной Варваре на базаре нос оторвали». Так что гляди, Авраам, добре гляди, чтобы я тебе чего не оторвал. Ладно, не будем о грустном, голова у тебя вроде есть, пока… не дурная вроде голова. Ты мне лучше другое скажи. Надумал я корчму купить, но не тут – тут татары шалят, жить не дают. На Волыни, поближе к ляхам. Там и народ побогаче, и татар поменьше. Ты бы поспрошал. Найдешь то, чего мне надо, – свои монеты получишь.

Вспоминая этот разговор, сейчас, на этой зимней дороге, я с грустью подумал, что, видимо, придется Авраама как-то аккуратно прирезать. Уж больно алчно блеснули его глаза, когда я разговор про корчму завел. Видно, подумал, что мне захотелось от казаков смотаться, осесть и медом торговать. А как он долго на Иллара сетовал, что теперь вдвое меньше вина продать может: налог с него берут за все бочки, что привез на базар, а сколько он продаст, никто и не считает. Наступишь человеку на мозоль – и сразу видно, что у того на душе. Но у него еще есть шанс исправиться, жалко будет такого купца терять. В нашем деле купец очень нужен – пока другого найдешь, пока сработаешься. Что ни говори, а надежный парень Авраам.

Одно хорошо: будет корчму по-взрослому искать, носом землю рыть, чтобы меня выманить. Посмотрим, что у него выйдет.

Убедил атамана, что нужна нам база возле ляхов, чтобы народ православный сманивать, братьев по вере выручать. Атаман не возражал, но вдохновения на его лице не читалось. Когда я ему намекнул, что переселенцы все под его руку стекаться будут, а монеты, что мы потратим, их к себе переправляя, отработают, тут у него энтузиазма прибавилось. И кандидатура у него подходящая нашлась. Жил на хуторе возле Непыйводы казак увечный, в походы ходить уже не мог, землю ковырять тоже здоровье надо иметь, – так и перебивался случайными заработками. Старший сын погиб, младшие еще в силу не вошли. А сам головастый и хитрый – потянет дело, если подучить. Да и Павел, второй гайдук, который на хуторе пока кантовался, очень подходящая личность для такой работы.

Атаман, как умный человек, понимает, что все их теперешние отряды по тридцать – сорок человек – серьезному противнику на один зуб. И никто их не трогает только потому, что возни много, а толку мало. Казаки – они стенка на стенку биться не любят: то в засаду заманят, то просто в лес убегут, попробуй найди. Одно расстройство, а не противник. Но пришла пора не только прятаться, пришла пора себя показать, а тут кулак нужен. И чтобы всех атаманов в один кулак собрать, нужно в первую очередь собственные мускулы нарастить. Из самих переселенцев особых вояк не сделаешь, хотя и на этот счет у меня планы были, поближе к часу «Ч». Но дети их вырастут в среде, где владение оружием – это главный критерий оценки человека и есть свободный доступ к его изучению, это мы тоже обеспечим. Образование – основа любого прогресса.

Ехали мы не спеша, без заводных, только пара вьючных лошадей тащила большой шатер и припасы. На ночевки становились рано, чтобы лошади успели травы из-под снега наковырять, ну и овсом их подкармливали. Ночевали все вместе, в одном шатре, по двое становились на вахту отгонять волков от коней. Весна скоро, зверь оголодавший по лесу ходит. Каждую ночь волки выли возле нашего лагеря, пытаясь испугать коней, в надежде, что они сорвутся с привязи и убегут к ним в лес. Мы бросались зажженными ветками, стреляли тупыми стрелами, а утром оставляли им на месте ночевки недоеденную кашу из нашего большого казана. Когда мы уезжали, волки, не боясь, выходили к оставленной им пайке и провожали нас своими холодными желтыми глазами. В них не было благодарности, только недовольство тем, что от нас слишком сильно пахнет железом и приходится отпускать такую добычу.

Остановились мы у нашего старого знакомого, бывшего вояки, чему он был несказанно рад: в Большой пост с постояльцами негусто, а тут – забили всю корчму. Мужики спали внизу, в общем зале, а баб и девок наверх, в комнаты заселили.

На следующий день, отдохнувшие, мы дружно двинулись на базар. Меня атаман отправил в будущую Куреневку, которая пока не получила этого исторического названия. Мне нужно найти там атамана, договориться на завтрашнее утро про встречу на высшем уровне и обозначить предмет разговора. Так чтобы народ успел все обдумать, подготовиться – и можно было бы достичь окончательной договоренности.

Преисполненный ответственности за порученное дело: как-никак, переговоры организовать – серьезное интеллектуальное задание, это тебе не мурзу из засады завалить, тут думать надо, – направился на коне по окружной, вокруг городских валов, к пролетарскому поселку. Архитектурными излишествами поселение, в которое я заехал, явно не страдало. Дома в основном были похожи на большие шалаши, из живности попадались лишь козы и свиньи, обтрепанные люди подходили к полуразваленным заборам поглядеть, кто ж это приехал в их пенаты.

Это был еще не бомжатник – бомжи, как категория людей, в этот исторический период не выживали, – тут собирались люди, по какой-то причине сорвавшиеся со своего места, профессии не имеющие, перебивающиеся случайными заработками. Жили в поселке в основном неженатые парубки. Кто выбивался в люди, устраивался к мастеру или купцу на постоянное место, – те сразу уезжали. Оставались неустроенные пролетарии, готовые на любую работу.

Атаман у них был серьезный – чуть старше тридцати, но основательный не по годам. Видно было, что он в поселке старожил и давно верховодит своей командой. Был он женат, по хате бегало двое малолетних бандитов, не давая отцу слова сказать, третье кричало в люльке. Дав по заднице своим наследникам, чтобы не мешали батьке зарабатывать на спокойную старость, и отправив их к мамке, он усадил меня за стол. Поставив сверху небольшой бочоночек ликеру, я ввел его в курс нашего дела:

– Долгих лет и всяческих гораздов желает тебе Верховный атаман войска казацкого Иллар Крученый. Дело у него к тебе важное, вот и послал он меня найти и сговориться, когда сможет он с тобой о деле потолковать.

– Что ж за дело такое важное у атамана твоего?

– Мы этим летом крепость собрались строить и, окромя своих, хотим и твоих хлопцев на работу подрядить.

– А как платить будете?

– То не со мной – атаман платит, с ним и сговариваться будешь.

– А сколько вам народу надо и где они жить будут?

– Сколько наберешь, столько и возьмем, за жилье не со мной разговор.

– Так я и целую сотню набрать смогу. Кабы вам монет хватило за работу платить.

– Набирай, мы так и думали, что десятков семь-восемь у тебя народу будет.

Еще поговорили – я распинался про перспективы нашего сотрудничества, про наши планы, что если дело пойдет, то и на следующий год работа будет. Что переселенцев мы принимаем, если у него есть кто на примете, поможем на первых порах на ноги стать. Атаман слушал меня, хмыкал, пил и мед нахваливал.

Но один раз его таки проняло. Когда ему сказал, что дума про Керима – это про нашего казака сложена, я своими глазами тот поединок видел, он аж на лавке подскочил. Сначала не поверил, что Керим тот жив, пока здоров и он сам на него посмотреть сможет. Но когда до него дошло, что это не шутка и он своими глазами сможет увидеть живую легенду, тут он разволновался, и я понял: завтра разговор сложится. Все-таки искусство – это великая сила. А когда из его осторожных расспросов стало понятно, что быстрая карьера отдельных переселенцев в казацкие земли тоже дошла до нужных ушей и оставила там заметный след, мне стало радостно: мы на правильном пути.

Вдохновленный таким зримым результатом своего творческого труда, первым делом пошел на базар искать народных музыкантов. Подумать только – три месяца прошло, а какой резонанс! Слухи и народное творчество – это как печка: нужно вовремя подбрасывать дров и держать в теплом состоянии. Тогда народ потянется погреться у теплой стены. Ведь если подумать хорошенько, то песня – самое сильное оружие. Если тебе удалось создать правильный образ в народном сознании, никаким оружием его не победить.

Байде Вышневецкому удалось. Сколько раз разрушали до основания Запорожскую Сечь – а она возрождалась, как птица Феникс. Потому что славному князю удалось создать легенду, в которую поверил народ, легенду о братстве, о другой жизни. Где каждого оценят не за то, сколько у него монет и в какие штаны он одет, а за то, что у него в душе. Будем надеяться, что удастся это и мне. Тем более что иду уже по дороге, проторенной гигантами.

Найдя подходящего народного музыканта, придуриваясь слегка подвыпившим, хотя придуриваться особо не надо было, атаман подливал мне справно, – начал разучивать с ним популярную «казацкую» песню «Маруся» из известной советской кинокомедии. Там герои тоже путешествуют во времени. Как-то символично мне это показалось. Да и времена близкие, на пару сотен лет всего промахнулись.

Надо сказать, что данное музыкальное произведение отличалось от большинства того, что он тренькал на гуслях, сложностью мелодии. Текст немного пришлось адаптировать: прощался с Марусей, естественно, казак Богдан. Таким образом, убивал сразу двух зайцев: песню можно будет презентовать как мой подарок Марии, а еще она обещала стать народной в течение непродолжительного времени.

Пока разучивал с предком будущих лабухов хит нового сезона, возле нас уже стал собираться народ, прислушиваясь к словам и мелодии. А когда мы спели ее на два голоса, народ, как озверевший, начал бросаться в нас монетами.

У музыканта был, конечно, бас. Все местные музыканты пели исключительно басом. Подумав, пришел к выводу, что это связано с известным законом затухания волн: как-никак, четвертая степень по частоте вынуждает петь на длинных волнах, если хочешь быть услышанным. Все остальные голоса только для помещений с высокими потолками или тесных компаний. У нас с Богданом обещал в будущем прорезаться неплохой баритон.

Не успел это подумать, как в моей голове зазвучал непередаваемый голос Анатолия Соловьяненко и песня «Ой ти дівчино» в его исполнении. Я до крови закусил губу, чтобы не начать ее петь посреди людного базара, – так она легла на мое настроение. Песня хорошая, но отличается от музыкальной культуры эпохи и эмоциональна до жути.

Моя тоска, загнанная на самое дно, и непередаваемая мелодия этой песни смешались в гремучую смесь и рвали меня на части. Как сомнамбула, шел через толпу, мои губы шептали: «Ой ти дівчино, ясная зоре, ти ж мої радості, ти ж мое горе», – в ушах звучал голос, который невозможно описать словами, а перед глазами мне навстречу по весеннему парку бежала моя будущая жена…

Этот февральский день и шумный базар превратился в мираж, в сон, и только слезы, заслонив и размыв все вокруг серо-белесой дымкой, успокоили мечущийся разум, пытающийся найти опору между мирами.

– Чего горюешь, казак? – остановил меня чей-то голос, и сквозь пелену, смахнув слезы, я разглядел лицо немолодой, но еще пригожей женщины, продающей пироги.

– В глаз что-то попало, красавица.

– В глаз – это не страшно, со слезой сбежит, а вот если в сердце попало, тут уж слезы не помогут. Люди говорят, лишь время или смерть поможет. Угощайся, казак, добрые пироги, только испекла.

Дав доброй женщине мелкую монету за ее жизнеутверждающий прогноз моего душевного здоровья, взяв большой пирог, пошел дальше по базару искать своих.

«Ишь, как накрыло, девятым валом», – лениво ворочались мысли в пустой и прибитой мешком голове. А отходняк – как после боя. И ничего не поделаешь. Зажатые в угол чувства рано или поздно показывают зубы. В прошлой жизни про такое читал.

Живет себе человек, ходит на работу или в школу, а в один прекрасный солнечный день берет пистолет или автомат, кто что достанет, идет на работу, в школу, в магазин – и валит всех подряд, сколько сможет. Одно радует – автомата здесь еще не изобрели, хотя саблей тоже народу покрошить можно много. Но это если умеючи. А вот из лука уже не выйдет. Чтобы из лука стрелять, покой в душе должен быть, иначе никуда не попадешь. Так что есть свои прелести в Средневековье, надо только искать тщательно.