Текст книги "Жизнь взаймы"

Автор книги: Василий Кононюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 26 страниц)

После того как у атамана закончились вопросы, он обратился к Кериму, стоящему рядом с ним:

– Керим, ты скольких сегодня упокоил?

– Двоих, а третий вот стоит, своего часа дожидается.

– Твой он по праву. Но прошу тебя, Керим, приказать в этом деле не могу: уступи этот бой Ивану Товстому. Он, бидолаха, возле самого поваленного дерева со своим десятком стоял, даже стрелу не в кого ему было пустить. Пусть нам сегодня покажет, как он без зброи биться умеет.

– Ладно, я не жадный… – Видно было, что жалко Кериму такую потеху отдавать, тем более что сам поймал, сам приволок, но просьбу атамана уважил.

– Спаси Бог тебя, Керим. Иван, выходи. Знаю, зол ты на меня, что твой десяток без дела простоял, а потом я не дал вам следом за татарами в погоню кинуться. Покажи казакам, как надо биться. Просим тебя в круг.

– Давай, Иван! Покажи, как наши казаки бьются! – дружно зашумели соседские казаки.

Раздевшись до пояса, Иван вышел в круг. Там его уже поджидал татарин, слегка согнувшись и расставив руки. Мне удалось рассмотреть схватку в подробностях, потому что, по-пластунски пролезши между ногами, уселся на корточки прямо в первом ряду. Народ меня слегка попинал, но пустил.

Когда Иван неспешно приблизился к татарину, тот стремительно бросился вперед, пытаясь взять его в захват. Сместившись чуть влево, Иван поймал своей правой рукой левую руку противника, дернул на себя, одновременно заходя ему за спину. Левая рука Ивана обхватила голову противника, разворачивая ее и прижимая к груди, правая легла сверху.

Казалось, Иван прижал к своей груди голову любимой девушки, но резкий поворот корпуса влево увлек повернутую голову татарина за собой, вывернул ее практически на сто восемьдесят градусов и безвозвратно рассеял мимолетное лирическое наваждение. В шее его противника что-то отчетливо хрустнуло, а отпущенное тело безвольным мешком упало к ногам казака.

В том, как легко и непринужденно Иван лишил жизни человека, была какая-то противоестественная, завораживающая красота, и все мы в едином порыве вскинули руки вверх и закричали:

– Слава!

Затем слово опять взял наш атаман:

– Славный поединок мы увидали, казаки, славно завершил наш брат, видный казак и верный товарищ Иван Товстый нашу викторию. Тридцать шесть вражин легло сегодня в сырую землю и никогда не придут больше незваными к нам в гости. Пью за вас, казаки, все добре бились, но отдельно хлопцам молодым скажу. Первый раз вы с нами в походе, хлопцы. Когда место боя вам назначал, думалось мне, что в самое спокойное место вас поставил. А так все повернулось, что пришлось вам всему татарскому отряду в хвост вцепиться. Славно вы бились. Мало что пока умеете, но главную науку вы уже выучили. Без страха в глаза супостата смотреть и наказа ждать. Ждать и терпеть – вот самая тяжкая наука. А теперь помолимся Богу за то, что даровал нам сегодня жизнь, а врагам нашим смерть. Отец Василий, тебе слово.

Празднество понеслось своей привычной колеей, после короткого молебна в честь победы нашего оружия все набросились на еду и на алкогольные напитки. Пережевывание жилистого мяса (видно, конь был уже старым) способствовало плавному потоку мыслей в моей голове. Тамерлан все-таки двинулся в свой знаменитый «Поход за весной»[31]31
  Так назвали историки знаменитый рейд армии Тимура по ордынским степям, начавшийся на юге в феврале 1391 года и закончившийся битвой с объединенными силами Орды в середине июня.


[Закрыть], приведший его в середине июня к берегам Волги.

Татары Тохтамыша, пытавшиеся до этого измотать противника постоянным маневром, будут вынуждены дать бой и потерпят поражение. Спасутся те, кто сумеет переправиться на правый берег. Войско Тамерлана не станет их преследовать, а повернет обратно, чтобы успеть до холодов добраться с добычей в родные края.

Ко мне подсел Андрей, прервав плавный поток моих мыслей.

– Не по правде тебя атаман покарал, – угрюмо обронил он.

Близко к сердцу, видно, приняли мое наказание хлопцы, подослали заместителя со мной поговорить.

– Не бери дурниц в голову, Андрей. Бьют – значит, любят. То такая шутка была, никто меня не бил, а кто бил – так того я запомнил. За одно это я атаману благодарствую.

– Все одно не по правде это, – упрямо повторил Андрей и выжидательно уставился на меня.

Этот взгляд мне сильно не понравился. У хлопцев после такого напряжения откат, все под кайфом и без меда хмельного. В таком состоянии дурные мысли в голову так и прут. А революций нам не надо ни сейчас, ни потом.

– Не о том думаете, Андрей. Ведь за казаками правда. Самовольничал я. Останься с нами Сулим – какой бы он наказ дал?

– Сидели бы в яру до самого конца, а он бы побежал с казаками татар бить. И тебя бы взял: ты – казак. А нам бы носа не позволил из яра высунуть.

– Сам все знаешь. Правильно мне Иван Товстый сказал, что по самому краю мы прошли, Андрей. У него глаз наметанный. Меня только теперь страх взял. Пустил бы кто-то стрелу без наказа – один Господь знает, сколько бы нас там полегло… а ты говоришь, не по правде. Вы с Лавором мои главные помощники. Поговорите с хлопцами, узнайте, у кого стрела мимо прошла, поспрошайте, что он думал, когда команды дожидался, трусило его или нет, как трусило. Вспомни, на двадцати шагах у нас все в яблоко стрелой били, а тут, считай, пять промахов из двадцати. Значит, так била их Пропастница, что в руках самострела удержать не могли. Сейчас меду выпьют – у многих языки развяжутся, а вы слушайте да на ус мотайте. Завтра поговорим. А как в село приедем, сразу все в церковь, свечки поставим и помолимся, что отвели святые заступники беду от нас. Все понял?

– Понял…

– С Богом.

– А ты чего к нам не идешь?

– Приду. Мне нужно атаману слово сказать, жду, когда он один останется.

– Долго ждать будешь…

– Сколько надо.

Андрей ушел, а в моей голове вновь закрутились списки дел и поручений, которые мне нужно успеть за эти день-два, пока не выйдем мы в новый поход. Изредка поглядывал в сторону атамана, но его плотно обступило кольцо старших казаков, полностью закрыв доступ посторонним к его телу. Тем не менее он, заметив мои взгляды, неожиданно сам подошел ко мне.

– Как плечи? Болят? – послышался сзади меня хорошо знакомый голос. От неожиданности невольно вздрогнул.

– Плечи – то пустое, батьку. Злоба людская ранит сильней нагайки…

– Твоя правда… Обиды на меня не держишь?

– Какая обида… спаси Бог тебя, батьку, за науку. Вот теперь сижу и думаю, чем я Макару и Бориславу не угодил, что злобу такую на меня в сердце держат. И ничего не могу понять, батьку.

– А нечего тут понимать. Скажи мне, из-за чего первое смертоубийство на Земле случилось?

– Завидовал Каин брату своему Авелю, что больше привечает отец его и его подарки.

– Зависть – страшное чувство… все равны перед Богом, все равны перед смертью, почему в остальном не равны люди? Почему один умный, а другой дурень? Почему один бедный, а другой богатый? – Атаман выжидательно смотрел на меня, требуя ответа.

– Откуда мне то знать… у каждого своя судьба и свое испытание. Так Бог создал этот мир. Каждый хочет быть богатым и здоровым, а не бедным и больным, не зная, что в монетах нет счастья.

– Спешишь ты куда-то, Богдан… спешишь, людей не замечаешь. Может, и знаешь куда, может, и надо спешить, а другие видят лишь то, что живешь ты рядом, а мимо людей глядишь. Они на тебя добре смотрят, а ты на них нет. Не прощают такого никому, так что думай, хлопец, крепко думай. Кого сегодня заприметил – глаз с них не спускай, а поскольку не дал нам Господь глаз на затылке, спиной к ним не становись. Теперь поведай мне, что дальше будет с Тохтамышем, а то запамятовал я с нашей прошлой беседы…

Поверить в это было трудно – уж скорей он мою память решил испытать.

– Побьет скоро Кривой Тимур Тохтамыша и обратно в свою землю повернет, не будет его разбитую рать догонять и добивать. Не будет у него на то ни сил, ни времени. И ему крепко от татар достанется. Но не успокоится Великий Хан. Дальше будет войска ратить, земли, что отнял Тимур у Орды, под свою руку подводить. Три года будет он украины Тимурова ханства разорять. На четвертую весну придет Тимур с силой великой на Кавказ, все народы, верные Тохтамышу, резать будет без пощады. Войско Тохтамыша сильно побьет, догонять будет побитые рати и добивать. До берегов Днепра будут гнать его конники битых татар. Кто на нашу сторону уйти сможет, тот и выживет. Сам Тохтамыш будет у Литвы защиты просить. Опустеет степь, Дон, Кавказ. И Крым не избежит разорения. Поставит Тимур нового хана, а кто жить захочет – тот ему в верности присягнет.

– А у нас что?

– В Киевском княжестве четыре года тишь да гладь. Крымчаки если и будут появляться, то малыми силами, кусок ухватят и бежать. На севере князь литовский, Витовт, будет биться с братом своим двоюродным, королем польским Ягайлом. Через два года замирятся они – и начнет Витовт всех поместных князей под свою руку подводить. Через три года, осенью, поменяют нашего князя киевского Владимира Ольгердовича на Скиргайла. Тот на следующий год в поход на Черкассы, на казаков пойдет.

– Уверен в слове своем? Не уверен – лучше помолчи, может так статься, что головой отвечать придется и тебе и мне, если слову твоему поверю.

– Что мне открыто, то тебе открываю, слово мое твердое. Надо будет – отвечу головой.

– Добре… Теперь скажи: что с наймитами делать думаешь? Может, в Черкассы их? Там простоя не будет. За тыном переночуют, а возле стен работать будут без опаски.

Жаба, мой тотемный зверь, надавила на грудь так, что слова застряли в горле.

– У меня работа для них в лесу есть, батьку. Простаивать не будут, – выдавил из себя, с трудом шевеля сведенной от возмущения челюстью. Я, можно сказать, ночей не спал, работников разыскивая, а тут и оставшуюся половину забрать хотят. Без хитрого Атанаса тут не обошлось, зуб даю.

– Порядок знаешь? Шуметь в лесу только вечером и ночью позволено. Днем тихо должно быть.

– Все будет, как ты велишь, батьку.

– Гляди, монету тебе платить, не перехитри самого себя. Завтра с утра раненых к Мотре завезешь – с ней они и в лес поедут. Потом наймитов своих в лес спровадишь. Послезавтра после полудня – в поход. До вечера на выбранном месте должны быть. Там и станем татар дожидаться.

* * *

Следующий день прошел в страшной суете. Ох, недаром мудрый народ говорит: «Два раза переехать – все одно что раз погореть». Мать хотела и на новом месте винокурню организовывать, но я стал на дыбы. Не хватало мне, чтобы в походном лагере всей толпой дружно самогон гнали, обсуждая мои производственные секреты. Мать так просто не угомонилась бы, если бы ей батя не напомнил простые партизанские правила: костры палят либо с самого утра, до рассвета, либо после заката. Ни о каком многочасовом технологическом процессе не могло быть и речи.

Надо сказать, в последние годы татары редко заглядывали в наши края. Дело в том, что к нам не вели битые дороги. Нужно было километров пятьдесят идти степью, что существенно уменьшало скорость движения татарского отряда. С другой стороны, в наших краях к моменту появления людоловов все успевали отсеяться и налегке, с остатками припасов, спрятаться в лесах. Народ тут жил боевитый, а рыскать по непролазным лиственным лесам в поисках стрелы, вылетевшей из кустов… такие охотники жили недолго, поэтому и находилось их среди непрошеных гостей крайне мало. Так же как желающих шакалить по брошенным хатам в поисках чего-то ценного. Все татарские загоны рвались на северо-запад, в густонаселенные районы, где еще не все успевали провести весенний сев. Там была высока вероятность захватить ценную и беззащитную добычу.

Тем не менее никто в нашей деревне на авось не надеялся. Собирались быстро: бедному собраться – лишь подпоясаться. С собой забирали только то, что действительно ценно и может служить добычей грабителю. Никто не грузил столов и лавок. Большую часть глиняной посуды тоже оставляли в доме. Уже к полудню следующего дня груженные нехитрыми манатками возы, с привязанной к ним скотиной, потянулись через мост, на ту сторону реки, в леса Холодного Яра. Битая дорога обрывалась где-то посредине маршрута, дальше шли пеша, по тропинке, нагрузив себя и скотину. Чтобы все вынести, приходилось делать несколько ходок. Затем возы разбирались и складировались недалече, а колеса, как самый ценный и дорогой элемент конструкции, уносились с собой.

Своим работникам устроил временный партизанский лагерь на месте зимней вырубки – оно же было местом строительства самой верхней из запланированного каскада трех плотин высотой три с половиной-четыре метра каждая. Пока перевозили на лодке и на своем горбу инструменты, припасы и все необходимое, я объяснял бригадирам технологию строительства плотины. Поскольку мне никогда в жизни не доводилось строить плотин, пришлось творчески переработать технологию бобров и с уверенным видом внушать работникам свои идеи.

– Первым делом изготавливаете большое колотило, которым будете столбы забивать. На четыре руки. Знаете, о чем я речь веду?

– Да кто ж того не знает, Богдан. Кусок бревна по колено высотой, а к нему по бокам четыре палки крепим. Один хлопец столб держит, а двое берутся за палки и колотилом тот столб сверху забивают.

– Значит, подберете столбы, не тонкие, но и толстых не надо. Где-то как нога толщиной. Забиваете их через каждый шаг в дно ручья. Потом два шага отступили и второй ряд забиваете. А дальше просто. Поперек ручья кладете длинные ветки, тонкие деревца. Кладете перед столбами, чтобы они на них упирались, а сверху засыпаете землей. Так, чтобы плотина шириной не меньше четырех шагов была. Землю ниже по течению брать будете. Берега расширять станете сразу за плотиной. Там мы мельницу и пилораму потом поставим. А дальше вам все Павло расскажет, когда желоб деревянный класть и на какой высоте. Он тут без меня старшим будет. Он вам и монеты вместо меня платить будет в конце каждой седмицы, как у нас уговор был, чтобы вы меня не дожидались. Как тут закончите – ниже еще два места есть, где надо ручей городить. Так что без дела сидеть не останетесь. Пока ставьте шалаши, лагерь обживайте, думаю, вам здесь не меньше месяца жить придется.

– А вы когда вернетесь?

– Как татары домой отправятся, так сразу и вернемся, если будет на то Божья воля.

* * *

На следующий день после полудня, дождавшись казаков атамана Непыйводы, мы единым отрядом выдвинулись к месту будущей засады. Сигнальные дымы еще не горели, опасаться было нечего. Наши битые гости, по сообщениям дозоров, в тот же день скрылись на левом берегу Днепра. Выехав по самому короткому пути сквозь Холодный Яр на битую дорогу, мы в приличном темпе зарысили в сторону переправы, где в далеком будущем вырастет город Кременчуг. До выбранной нами балки было километров сорок, но еще нужно в стороне скрытое место для лагеря найти, обустроиться.

Всего собралось нас семьдесят два человека. По сравнению с предыдущей сшибкой – меньше на двенадцать человек. Трое из четверых раненых остались в лесу, да и не только они. Тот поход был обязательным – свои дома защищали, всех мобилизовали, до кого дотянулись. Этот – поход охотников за зипунами: хочу – иду, хочу – в лесу с семьей остаюсь. Прошлая осень была удачной, мои разнообразные сетевые начинания давали нашим бабам неплохой приработок – на бражке, на полотне для маскхалатов, – поэтому и недосчитались мы девятерых казаков. Зато будет кому дозор в летнем лагере нести, за порядком следить.

В отличие от большинства казаков мои хлопцы уже побывали этой весной на месте будущей засады. Там мы дружно поработали, увеличив плотность колючих кустарников на отдельно выбранных склонах. Атаман дал нам наказ исходить из того, что спрятать придется человек двадцать на каждом склоне. Уже тогда он прикинул, что у него, кроме моих пацанов, будет под рукой не меньше пятидесяти конников, поэтому решил значительно усилить наш отряд лучниками.

А это значило дополнительные маскхалаты и дополнительные самострелы. В результате у меня скопился целый арсенал. Тридцать семь обычных арбалетов и мой, фряжский, как его тут окрестили. Маскхалатов и того больше. Сперва Андрей скупил все полотно в селе и в ближайших хуторах. Затем наши хитрые бабы сообразили, что на такую халамиду, которую шьют себе казаки из их полотна, и мешковина сгодится. Открыв мне эту истину и разницу между вышеупомянутыми сортами домотканой продукции, они, напирая на дешевизну мешковины, впарили весь запас этого полотна неопытному покупателю. В результате, после того как все сшили, покрасили, сетки наделали, веток и сена навязали, оказалось в наличии сорок шесть маскхалатов.

Все это стоило немалых денег. Керим с меня брал за каждую двухслойную деревяшку по пять монет серебром. Это было очень по-божески. Самый простой двухслойный лук стоил в Киеве на базаре не меньше десяти монет, но с учетом массовости заказа мне удалось выторговать у прижимистого Керима приемлемую цену. Все остальное дерево стоило мне еще три монеты, хотя возни с ним было не в пример больше. Чтоб выполнить мой заказ, дядька Опанас, кроме Степана, взял еще двух помощников, которым платил по две чешуйки в день. Полотно на халаты стоило монету серебром, не считая всего остального. Крюки, наконечники, окантовка щитов железом, обувь и многие другие мелочи – все стоило денег. Кругом – бегом, в оснащение каждого своего бойца пришлось вложить около двадцати монет серебром.

Но оснащать казаков за мой счет мы с атаманом не договаривались, поэтому, вспомнив госзакупки, отнес шестнадцать самострелов и двадцать четыре готовых маскхалата атаману, потребовав с него за все это богатство двести восемь монет.

– Ты что, Богдан, сдурел совсем, столько монет с меня драть за свои халамиды?

– Так считай сам, батьку. Самострел по десять монет и халамида по две, вот и выходит. И не с тебя я их деру. Ты с казаков, кто их получит, эти монеты обратно вернешь.

– Так не захотят казаки брать…

– Так пускай лежа стрелу из лука пустят и без халамиды в степи заховаются, чтобы не нашел никто. Тогда могут и не брать. Ты им пока так дай, в долг, а с добычи монеты вернешь.

– Хитрый ты, Богдан, чисто жид на базаре, а не казак. Ладно, иди, получишь свои двести монет, как добычу осенью продадим.

И кто из нас, спрашивается, жид? А сформулировал как хитро: «Когда добычу осенью продадим», – читай: «После дождика в четверг». Почему двести, а не двести восемь? Почему с государства всегда так тяжко урвать монету? И ведь откат не предложишь, не та эпоха, не те люди. Не поймут – сразу веревку на шею и на гиляку в качестве наглядного пособия «что такое хорошо, а что такое плохо».

В результате такого хитрого маневра с амуницией удалось добиться того, что приписанные к засаде казаки самостоятельно овладели стрельбой из самострела, сами озаботились болтами, крюком и прочими необходимыми элементами. Со своим оружием каждый обходится не в пример заботливей, чем с колхозным. А прикрыться маскхалатом – дело нехитрое, на месте мелочи поправим.

Весь следующий день после приезда на место засады мы примерялись к будущей позиции. В результате многочисленных споров и дискуссий сложилась следующая диспозиция. Один наблюдатель на вершине ближнего холма. Тридцать восемь стрелков с двух сторон дороги, по девятнадцать с каждой стороны, на расстоянии пятнадцать – двадцать шагов от дороги. Двое лучников, вынесенных на сто пятьдесят метров вперед, и четверо – назад от места засады, подстраховывают наличие переднего и заднего дозора у отряда противника либо просто выбивают вырвавшихся вперед и отстающих. Двадцать пять всадников прячутся в балке, двое следят за остальными нашими лошадьми на месте основного лагеря. Распределив таким образом наши силы, атаман выбрал себе место наблюдателя на холме. Ему решать, кого бить, а кого пропускать. Для этого нужно видеть полную картину.

Ужинали мы на месте нашего основного лагеря, а вот спать нас атаман потащил в балку на месте засады. Дескать, татары ждать не будут, пока мы приедем, спрячемся, а потом обратно коней угоним. И он не ошибся. Костер на вежи, наблюдаемой с нашего холма, загорелся еще затемно. Вскоре он погас, значит, авангард татарский переправился перед рассветом и старается успеть за разъездами казаков потушить максимум сигнальных дымов, пока не рассвело. Мы как раз успели занять подготовленные позиции и тщательно замаскироваться, когда появились первые отряды. Только начинало светать, а они успели тридцать километров от переправы до нашего холма преодолеть. Недаром говорят: волка ноги кормят.

Мы пропускали отряд за отрядом, ожидая команды нашего атамана, но отряды шли слишком плотно, времени на надежную эвакуацию, с его точки зрения, не было. Мимо прошло не меньше полутысячи всадников, пока мы дождались окрика с вершины:

– Готовьсь! Тридцать басурман! Дозоров нет!

Так для меня и осталось загадкой – то ли подбирал атаман отряд поменьше, то ли интервал между отрядами побольше. Время в бою и в ожидании боя течет по-разному.

Роли были расписаны заранее. В голове и в хвосте засады сидело по восемь лучников, четыре с каждой стороны. Соответственно они самострелами в первом залпе захватывали четыре передних и четыре последних цели со своей стороны. С каждой стороны дороги в центре находилось по десятку моих парней, разбитых на две пятерки. Первая пятерка захватывала цели с пятой по девятую, считая с головы колонны, вторая пятерка – с девятой по пятую, считая с хвоста.

Пересекается ли множество целей второй пятерки со множеством целей первой пятерки – этот сугубо математический вопрос никого не волновал. Лишней стрелы на супостата никто жалеть не собирался, тем более что бронебойные болты прекрасно достаются из трупа и пригодны к дальнейшему использованию после переклеивания оперения. Убеждался в этом уже неоднократно.

Себе зарезервировал место в самом центре, напротив посадил Андрея. Мы были свободными охотниками и выбирали цели сами, после первого залпа. Команду подавал атаман с холма, тем самым отвлекая противника на свой одинокий окрик. Мы договорились, что он крикнет: «Ахмет!» Во-первых, очень распространенное имя среди крымских татар, во-вторых, не несет никакой угрожающей информации. Мало ли какой знакомый может сидеть на холме в степи и захотеть перекинуться словом с Ахметом. Обычное дело.

Меня искренне обрадовало то, что все казаки поняли: когда атаман крикнет: «Ахмет», нужно стрелять, а не помогать атаману найти Ахмета. Опечалило, что они переоценили свои математические способности. Считать до четырех умели явно не все. А как согласно кивали, когда я им талдычил, в кого они стрелы пускать должны. Обманули меня, доверчивого…

Порадовали мои ребята: центр выкосили полностью. В ком застрял один болт, в ком два, но результат был стопроцентный. Из четверых задних с моей стороны один остался невредимым. Его нужно было выбить в первую очередь. Пока он с похвальной скоростью закрывал свою грудь щитом, я стрельнул ему в голову, прикрытую шлемом. Из моей пушки можно было стрелять куда угодно. Не убьет – так покалечит. Целил в лоб, а попал в лицо. То, что противник слетел с коня, меня совершенно не удивило. Меня в плечо эта дура толкала отдачей весьма ощутимо, несмотря на свой вес.

Самое трудное пришлось на долю конных казаков, загонявших коней в балку и собиравших трупы. Это оказалось не таким простым делом, и атаман громким матом подгонял их, пугая приближающимся противником.

Как оказалось, он совершенно не преувеличивал. Едва все кони и люди скрылись в поросшей деревьями и кустарником балке – из-за поворота показался следующий отряд. Сколько мы пролежали после этого, мне сказать трудно, но солнце начало ощутимо припекать.

– Больше сорока конных! Но за ними никого! Что делаем? – Видно было, что атаману хочется потрепать этот отряд, тем более что зазор был непривычно велик, но смущала его численность.

– Бьем басурман! – дружно крикнули все.

Я промолчал. Теоретически я был принципиально против нападения на отряд, превышающий по численности количество стрелков в засаде. Война – это не спортивное соревнование, к честной борьбе и к подвигам мы были не готовы. Но практически, как и всех, меня задрало лежать на этом поле. «Авось обойдется», – подумало большинство из нас…

С самого начала все пошло наперекосяк. В отряде оказалось сорок шесть человек. Если бы мы удачно отстреляли первый залп, десять человек под перекрестным огнем растаяли бы как дым…

Не знаю, как можно допустить столько промахов либо перепутать цели, но в результате мы едва уполовинили неприятеля. Расслабленность и долгое ожидание сыграли с нами злую шутку. И осталось нас фактически поровну в скорострельной дуэли лучников. К шестнадцати фланговым лучникам присоединились Андрей, Лавор и я.

Увидев выскочивших из балки им навстречу всадников, татары дружно повернули назад, отстреливаясь от вскочивших казаков. Наши вымазанные землей лица и странные халамиды из травы и веток, безусловно, впечатлили их. Возможно, это, вкупе с отличными доспехами всех наших лучников, скрытых под маскхалатами, спасли многих из нас. Но не всех…

Разворачивая коней и огибая сбившийся в центре табун, оставшиеся в живых татары поневоле вынуждены были слегка заскакивать на горб. Казалось, они несутся прямо на тебя, я пускал стрелу за стрелой, не разбирая в этой мясорубке, где конь, где всадник. Все мои бездоспешные стрелки должны были лежать на земле и не шевелиться, пока лучники добивают оставшихся в живых. Должны были…

У двоих не выдержали нервы, и они вскочили на ноги. «Ложись!» – страшно закричал я, понимая, что уже поздно. Они легли почти сразу. Один поймал стрелу в грудь, второй в спину. Жало стрелы, мертвецки холодное, но обжигающе острое, скользнуло мне по щеке – и щека начала пульсировать в такт с моим сердцем. Что-то теплое и соленое потекло по моим губам, затекая в открытый криком рот, заставляя сглотнуть и закрыть губы. Живые враги как-то внезапно закончились. Мимо пробежал матерящийся атаман, повторяющий, как заевшая пластинка:

– Уходим отсюда на хрен! Все по коням! Уходим отсюда!

С трудом понял, что это касается и меня. Поймав двух лошадей, привел их к моим лежащим на земле хлопцам. Один уже отошел: стрела попала в левую лопатку и пробила сердце. Второй, со стрелой в груди, еще хрипел. Мне пришлось выдернуть стрелу, иначе она мешала бы положить Семена на коня. Это его добило. Предсмертная судорога выгнула тело дугой, он захрипел и затих. В странном отупении, ничего не слыша и ничего не чувствуя, действуя как робот по командам, возникающим в моем сознании, погрузил их трупы и оружие на коней. Закрепил все найденным арканом, подобрал свои железяки и повел двух коней в поводу к балке.

Слух и все остальные чувства вернулись ко мне, когда ставший на моей дороге Сулим прижал мокрую и обжигающую тряпицу к моей щеке.

– Прижми, а то кровью изойдешь! Пусти коней! Иди в балку, там кто-то твою морду зашьет.

Перекинув оба повода в одну руку, прижал смоченную самогоном тряпку к щеке и побрел дальше, ведя за собой свою тяжелую ношу. Сулим махнул рукой и убежал, все суетились, утаскивая трупы коней и людей в нашу балку. Атаман матерился и строил оставшихся конников пройти маршем по полю боя, создать новый рисунок следов, затирая все подозрительные полосы от волочения убитых коней.

В балке мы долго не просидели. Часть табуна сразу погнали в основной лагерь. Оказали первую помощь раненым. Их вместе со мной было восемь человек. Один тяжелый – получил срезнем в лоб, по касательной. Повезло. Наконечник был очень старый, широкий и тяжелый, то ли бронзовый, то ли медный, в виде полумесяца. Самое главное, что он был тупым. Он только пропорол казаку лоб и отправил его в глубокий нокаут. Был бы наточен – снял бы полчерепа. Но и без того состояние было скверным. На лбу вздулась огромная шишка, растягивающая края раны и не дающая ее зашить. Казалось, весь лоб вспух и навис над глазами. Все попытки привести его в сознание окончились безрезультатно. Остальные были подранены полегче, в конечности, но некоторые раны были серьезными и требовали срочной профессиональной помощи.

Трое убитых лежали отдельно. Еще одному лучнику бронебойная стрела попала в лицо и вышла из затылка. Казаки быстро ободрали шкуры с нескольких убитых лошадей и споро соорудили трое носилок, подвешенных между двумя лошадьми. На них уложили раненых, которые не могли держаться в седле. Убитых усадили в седла и связали им ноги под животом и руки за шеей лошади. Остальных раненых, в том числе и меня, усадили на коней, укрыли маскхалатами и отправили шагом по степи по направлению к нашему селу. Заодно напластали нам сырого мяса под седла, чтобы по дороге не оголодали. Ивана Товстого поставили руководителем траурного каравана, и еще четверых здоровых казаков назначили в дозоры. Береженого Бог бережет.

Я не плакал. Просто слезы катились по отмытым щекам, попадали в распухшую, зашитую шелковой ниткой щеку и щипали свежую рану. Приходилось прижимать к ране тряпицу, смоченную в настойке прополиса на самогонке. Обжигающая боль нивелировала прежние ощущения. Проезжающий мимо Иван прошипел мне в ухо:

– Перестань нюни распускать! Казак ты или баба? Никто в том не виноват, и никто того наперед знать не может. Только в бою видно, у кого кишка тонка. Поставь свечку святым заступникам, что не в прошлом бою они голову потеряли, а в этом, когда вся сила в одном кулаке была. В прошлом бою не только сами полегли бы, но и всех вас за собой потянули!

– На солнце долго пеклись, одурели все…

– Все, да не все! Кроме этих двоих, никто головы не потерял и убежать от смерти не пробовал. От нее не убежишь… ей надо прямо в глаза смотреть. А ты сегодня молодца! Смотрел, как ты стрелы пускал. Добре тебя Керим научил. А как ты с тем в кольчуге схлестнулся, так у меня сердце ойкнуло. С десяти шагов друг в друга стрелу пустили. Ты ему прямо в глаз, а у басурмана таки дрогнула рука, лишь морду тебе раскровавил.

– Не помню я…

– Так оно всегда. Со стороны виднее.

Все живо обсуждали прошедшую схватку, даже двое, лежащие на носилках, кричали и размахивали руками. Лишь троим покойникам, раненому, тому, что в коме, да и мне кричать, радоваться жизни почему-то не хотелось…

Мне не давало покоя несоответствие моего чувства прекрасного тому, что наблюдалось у моих товарищей. Лично мне верхом совершенства казалась первая сшибка. После первого залпа на поле одни покойники и редкие выжившие, которые тут же становятся похожими то ли на павлинов, то ли на дикобразов. Такое сравнение приходит в голову от количества стрел, которые торчат из них во все стороны. Вот это красота! А вся эта кровь, адреналин, рана на всю рожу, из-за которой я не могу пожевать мяса, никакого восторга ни в моей душе, ни в душе Богдана не вызывали. Как тут не вспомнить известную народную мудрость: «На вкус и на цвет товарищей нет»…