Текст книги "Дневник графомана"

Автор книги: Василий Ершов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 15 страниц)

Декабрь

 3.12.

 На днях звонили мне из НТВ с банальным предложением поучаствовать в их передаче. Я, на грани раздражения, долго и занудно убеждал журналиста, что я – не тот человек, который может дать рецепт спасения авиации. Ну, вроде отстали.

 Надо, надо их всех отшивать. Я не публичный человек, не общественный; скорее, наоборот. Хватит с них и моих книг.

 Скорее всего, я вымучу свою «Байкальскую историю» и прекращу писать. Уходить надо вовремя. Стимула к творчеству нет.

 И еще одно. Я вижу: кризис авиации необратим, он приведет к полному развалу старой советской авиационной системы, советской романтической философии полета, философии летной работы. Придет на смену что-то другое, новое, не наше, к чему у меня, воспитанника советской школы, душа не лежит. Опыт мой не востребован. Мои воспоминания  вызовут у нового поколения ухмылку: «любопытно…» – и только. Ну, пожалеют нас, романтических дураков… да и отгребут в сторону, чтоб дорогу не загораживали.

 Это новое поколение трудолюбивых, очень трудолюбивых пилотов… Да только трудолюбие их направлено не на штурвал и навыки пилотирования, а на зубрежку, зубрежку, зубрежку – то ли английского, то ли этих мануалов и чек-листов, то ли ФАПов… Ну, на управление кнопками компьютером, который управляет самолетом.

 Я знаю эту породу упорных людей, я их по-своему уважаю, но… разве это летчики? Сам никогда зубрилой не был – боже упаси! Я все схватывал на лету, вдохновленный романтикой. Вдохновленный! А эти ребята вынужденны стать целеустремленными посредственностями.: ни на шаг от вызубренного!

 Есть среди них и талантливые, одаренные, еще не совсем растерявшие ценности старой школы: вон, Денис Окань. Он-то руками пилотировать умеет, и показать может. Но все равно… философия другая.

 Они идут по тропе, проторенной кем-то, чуждым. Они идут вослед. И они знают, за чем они идут в полет.

 Это убивает. Мы были созидателями Полета; они же считают полет лишь частью общего процесса авиационной услуги, в которой собственно полету отводится небольшая по объему, итоговая, операторская роль. Они считают себя частью команды, стаи по совместной охоте на деньги. Я же всегда чувствовал четкую границу: вот я, капитан в небе, а там – они, команда. Я в небе решаю задачи полета, подготовленные и обеспеченные на земле командой, плюс те, что подбрасывает стихия. И в воздухе для меня той команды не существует. Ну, субъективно. Хотя прекрасно понимаю, что я на вершине созданной той командой пирамиды. На вершине! И здесь решаю я один.

 А нынешние молодые пилоты следуют именно своей роли в команде.

 Основное же для нового пилота – набить на клавишах цифры. И тогда полет сотворится. А неправильно набьешь – может и не сотвориться.

 И, самое главное: зарплата.

 Я до тридцати лет не задумывался над материальной стороной своей работы. Мол, есть умные тети, они о моей зарплате позаботятся. Мне хватало. Мне важнее было – висеть между небом и землей, решать интересные задачи и искать результат работы не в своем кошельке, а в глазах тех людей, кому я помог встретиться с близкими.

 О нынешних летчиках – никто не позаботится. Поэтому они и такие. Мне их жалко.

 Так для кого теперь писать? «Может быть, это будешь ты…»

 Сейчас я скорее против того, чтобы в авиацию шла молодежь. Ну, разве что в военную. Там хоть Родину защищать. Там – не за доллар.

 Надо в романе показать второго пилота именно таким вот прагматиком. И конфликт будет именно на этой почве. Старое и новое. И у каждого своя правда.

 Однако хотя времена Джека Лондона и миновали, его произведения о тех временах все еще востребованы. Может, и моя скромная лепта чем-то поможет прагматичным людям 21 века в их пресной жизни?

 10.12.

 Пока я правлю уже написанные отрывки из новой книги. Дописал знакомство Климова со вторым пилотом и обрисовал личность этого Димы Кузнецова. В профилактории между ними явственно возникнет конфликт мировоззрений. Думаю, в полете ему как отрицательному персонажу будет отведена роль явного, панического труса. Не буду трогать бедняг-пассажиров – пусть себе молча боятся. А второго пилота, видимо, придется в конце полета вообще выгнать из кабины как паникера. Ну, некуда его мне воткнуть в полете: статист и все. Вроде как пассажир за штурвалом – но имеющий поверхностные понятия о полете и случайно оказавшийся в кабине в экстремальной ситуации.

 Сейчас мучаюсь проблемой, как подать читателю обстановку в салоне. Скорее всего, для читателя пассажиры останутся живой безликой массой, как и для экипажа. Опишу поведение толпы.

 Меня всегда возмущало в книгах, и особенно в фильмах, сколь важную роль авторы отводят переживаниям и поведению коллектива личностей, сиречь толпы, в салоне. Ведь главное действо, определяющее саму их жизнь, происходит в пилотской кабине, главные переживания испытывают те, кто борется, а не живой груз – пусть и состоящий из отдельных бесценных личностей. Раненому самолету плевать на переживания личностей в кузове, зато ему очень важны нюансы мышления и поведения экипажа.

 Вот поэтому – в моей книге – пусть личности себе сидят и молятся. Варианты их переживаний обсосаны и без меня. А про экипаж, про водил этой воздушной маршрутки   везде упоминается очень мало – ну, в меру убогого понимания авторами летчицких проблем.

  Я хочу накормить читателя этими проблемами всласть, до отвала, чуть не до тошноты. Но важно соблюсти грань. Книга – о тончайшем внутреннем мире пилота-созидателя, на грани смерти решающего задачу. Чтобы те, кто предлагает решать вопросы безопасности полета общим демократическим голосованием, заткнулись навсегда. Если это удастся – книга действительно станет бестселлером, может, наравне с «Аэропортом» Хейли.

 Задача стоит: убедить широкие массы авиационных читателей в том, что дверь пилотской кабины для них  всегда закрыта. Деньги, услуги и т.п. – все это в любом случае приводит эту самую неповторимую пассажирскую личность к одному состоянию: молча принимай в полете свою судьбу живого организма – и только. Перетерпи. В небе – единоначалие. Вот здесь – фюрер думает за тебя. А боишься – не летай!

 11.12.

 Никак не решусь описать страх пассажиров, характеры и портреты штурмана и бортмеханика, волнения и заботы земли. Возьмусь-ка за собственно полет – это мне ближе всего.

 Нерешительность моя мешает мне и в писанине. Глянул в текст: нет, не так… переделал. Потом снова: нет, не так… снова переделал. А надо гнать и гнать, без оглядки. Потом, когда настанет «нестоячий» день, можно будет сесть и править в свое удовольствие.

 13.12.

 Вчера Эксмо  поздравило меня  с выходом 11 декабря «Самолетопада». Обложка в том же стиле – мол, коней на переправе не меняют.

 Год кончается. Итоги года еще впереди, но: издать в течение года четыре книги тиражом 65 тыс. экземпляров  – это таки успех.

 17.12.

 Я  ждал старости как самого долгого и приятного периода жизни, подготовился к ней, дождался ее и пока еще сохранил относительную бодрость и здоровье. Мне неловко выглядеть бодрым перед дряхлеющими ровесниками. А главное, не о чем говорить. У них на языке одно: пенсия мала, да кто из общих знакомых умер, да кто спился; ну, политика… Изредка вспоминают полеты, путаясь и во времени, и в последовательности событий… склероз. Я-то все это записывал, жил этим, все помню, и очень наглядно видно, как деградирует человек, сам не замечая своего маразма.

 А сам-то?

 Ну, я держу планку. Пока еще есть охота творить, а не доживать век.

 За этот високосный год я успел написать свою четвертую книгу, «Аэрофобию», причем, спонтанно, влет; потом пошли дела с изданием книг, тиражи, гонорары.  Ну, с работой пришлось в этом году расстаться – так ведь и пора. Работа, с ее вынужденным бездельем и явственной невостребованностью молодежью старого опыта, ощутимо давила и мешала работать над новой книгой.  И вот наконец  я освободился – это тоже удача. Начал новую книгу. Я уже 3 авторских листа накатал, и это только скелет. Плюнул на нюансы и гоню сюжет, действие. Психология и коллизии потом, их можно нанизывать на стержень  вместе со всякими словесными кружевами.

 22.12.

 Вечером раскопал в интернете внешний вид «Самолетопада». Ну, Эксмо верно себе: два прильнувших друг к другу силуэта мужчины и женщины  под зонтиком, а сверху в виде дождя падают самолетики, самолетики… Слоган дебильный: «В самолете умирают сидя». Плюс аннотация, вообще не имеющая отношения к содержанию книги.

 Надо бы продолжать «Страх полета». Я дошел уже до описания сармы, но вдохновения что-то нет, его отбивают сиюминутные хлопоты.

 Обдумываю концепцию повествования о сарме. Изображу сей байкальский  ветер эдаким ночным драконом, а параллельно – игра кошки с измученной, но живучей мышкой, которой, хоть и с переломанным хребтом, все же удается ускользнуть в норку. И – все соки из экипажа, уже на грани потери сознательности.

 Потом еще предстоит просвистеть над Большим Ушканьим островом и на последнем издыхании и на последних литрах топлива таки грохнуться на лед, проламываясь через гряды торосов. Надо показать волевое начало капитана, озадачивающего людей до последней секунды, чтобы они не поддались отчаянию. И это волевое усилие – последнее, на которое он окажется способен в этой жизни. До отвращения, до блевотины – вот что выгонит его из самолета, а дальше – дело ветра.

 Надо так преподнести, чтобы умники не задавались вопросом, кто должен покидать судно последним. Капитан  сделал больше, чем это возможно человеку, и после всех переживаний на время как бы обезумел, опустел, поддался рефлексу.

 Надо втолковать читателю: вот ты попробуй – а потом толкуй об ответственности и букве летных законов.

 24.12.

 Да, снятся, снятся мне полеты. Но как-то без надрыва. На седьмом году убеждаюсь: все  сделал вовремя, налетавшись в меру, наевшись полетами, сохранив впечатления и не испачкав их досадой или разочарованием. Теперь можно не спеша, потихоньку писать. Имя в авиации я себе сделал; этого мне достаточно. На большее у меня нет таланта, и надо выбирать шапку по Сеньке: читателю предлагается любопытная информация Ершова о полетах, не более. И новая книга выше не потянет, чую. Как ни вылизывай текст – он все равно останется всего лишь добротным текстом.

 А главное – разочаровываюсь в массовой читательской аудитории. Ей все-таки ближе сейчас развлекательное чтиво, которое по прочтении не жаль выбросить в урну и забыть.

 Так есть ли смысл писать что-то глубокое?

 И существует ли во мне что-то такое глубокое, о чем могу читателю сказать?

 25.12.

 «Самолетопад» в интернете пошел; уже и не совсем доброжелательный отзыв появился. Мол, Ершов в своей четвертой книге пишет то же, что и в предыдущих: нытье и хвастовство; интересно, что будет в пятой, шестой – книгу-то с полок разбирают!

 Ага, разбирают, нытье и хвастовство. А на казахстанском авиационном сайте мои книги цитируют с восторгом, целыми главами.

 26.12.

 Так писать, как пишу я – по столовой ложке раз в неделю, – и года на книгу не хватит. Интерес писательский как-то замыливается и затирается сиюминутными мелкими делами.

 Во всяком случае, новую книгу надо дописать, отполировать и выпустить. Пять книг на одну тему – это уже твердое имя в авиационной литературе.

 Моя беда в том, что пишу не механически, а сердцем и эмоциями: весь мокрый.

 Описал сарму. Уже осталось им десять-пятнадцать минут полета, скоро Ушканьи острова.

 Итак, осталось описать пролет над островом и собственно посадку. И все: фабула готова.

 Я тут попутно узнал значение некоторых литературоведческих терминов: фабула и сюжет, коллизия, перипетия, экспозиция, кульминация, завязка, развязка, пролог и эпилог.

 Оказывается, я делаю все по науке: пролог и экспозиция есть, коллизия вырисовывается, завязка есть, кульминация и развязка вот-вот будут, перипетии всякие присутствуют, эпилог, можно сказать, написал.

 29.12.

 Прислал мне письмо Владимир Александрович Пономаренко. Когда я, лет восемь назад, впервые услышал в «Олимпийце» его лекцию, когда потом с трепетом душевным познакомился лично, – разве я думал, что получу такой лестный публичный отзыв о своем творчестве от признанного ученого мирового масштаба? А теперь мы переписываемся.

 Пономаренко лежит в больнице со сбоем ритма, вот и написал, от скуки. Ну, мне – комплименты. Заодно довел до меня московские слухи насчет перестановок в верхах ГА. Ну, мне они все – до фени.  Разруха не в министерстве, а в головах правителей.

 30.12.

 С утра сел править, а потом-таки взялся за эти острова и дошел до посадки. Сумел связать с давным-давно написанной концовкой. Все. Теперь дописать сцены в профилактории, в салоне, оживить бортпроводниц – и кудрявить, кудрявить!

 Когда допишу эти сцены, получится 200 000 знаков, половина объема. Вторая половина – неспешное обсасывание красот, ощущений, коллизий. Думаю, на десять листов натяну, вряд ли больше.

 И так уже неплохо получается. Но надо, чуть чтоб отстоялось, потом свежим глазом оценить впечатление, потом править, править.

 31.12.

 Ну вот и год кончается. Для меня он был годом удач. И главное событие – освобождение от надоевшей, никому не нужной работы… ну, и от приличной синекурской  зарплаты.

 Живу так: написал пару страниц – и дальше день мне неинтересен;  просто нахожу себе заделье на кухне, тяну до сна.

 Вечером еще раз просмотрел написанное, сел и переписал эпизод приземления. Последовательный отказ двигателей должен привести к грубой посадке; пришлось посадить машину грубо. Убрал болтовню на пробеге: люди на пределе сил, командир теряет сознание. И дальше он действует рефлекторно: скорее на воздух, блевать, бежать, идти, ползти… потом до него доходит, что – все.

 Сомнения, сомнения… Мне все кажется, что скрупулезной вычиткой и правкой можно добиться истинного качества. А потом окажется, что для некоторых читателей книга будет вообще отстой, некоторые найдут уйму ляпов и несоответствий… Всегда найдется самоуверенный рецензент,  изрекающий банальные, поверхностные истины.

 Надо понять, что на всех не угодишь. И еще: Вася, да когда же к тебе придет уверенность? Ты пишешь о том, о чем ни один человек на земле еще не писал. А значит, морду лопатой, грудь колесом, и – попробуй кто из вас написать об этом лучше, вернее, талантливее. Надо ж знать себе цену.

 Слабость моя – однообразие языка. Добротный русский язык, но… не литературный, не художественный… явно не орёл. Попробую специально расширить список глаголов, прилагательных и т.п.

                                                      *****

2009 год
Январь

11.01.

 Воскресенье. Рабочий день.  Но заняться книгой нет возможности. С утра отвечал на письма: пишут фанатики, пробившиеся в летные училища… а что им отвечать? Авиация в кризисе… эх, не вовремя вы, ребята влезли. Ну, учите английский. Может, об эту стену разобьются радужные мечты. Авиация нынче, ох, зубрежная.

 Вчера кое-как начал эпизод в профилактории: разговоры дедов о судьбе авиации. Скользкая тема: иной читатель обвинит автора во всех грехах, а Надя сразу упрекнет в поучении масс. Но здесь – самая идея книги. Здесь же завязывается коллизия: спор проснувшегося парня со стариками. Вернее, спор внутренний: он не решается в открытую выступить, чтобы не портить отношения.

 Надо все то, что я описываю скороговоркой, превратить в диалоги героев. Тогда уж меня не упрекнешь в менторском тоне. Но… как же не хочется эти диалоги изобретать. Придется научиться.

 Если бы книгу, к примеру, Стругацких написать моим стилем, получилась бы повестюшка.

 Если мою повестюшку о простом перелете из сибирского города на Байкал закудрявить, как это делают Стругацкие, получится бо-ольшой роман.

 Накропал я диалоги, вроде получилось.

 15.01.

 Весь день вчера писал, не успевая обмывать взмокшие части тела. Выписал характеры экипажа, осталась бригадир проводников. Доходит уже до пяти авторских листов, надеюсь, сегодня дойду до объема полкниги.

 Останутся второстепенные темы: диспетчеры, спасатели…   Ну, и салон. По салону много сомнений, но знаю: как только войду в пассажирскую тему, как распишусь…  Спасет только привычка писать кратко. В этой книге пассажиры – вторичны. Но не забывать, что читать ее будут именно пассажиры.

 Сверхзадача книги: сравнить страхи пилотской кабины и салона.

 Страхи пилотов: просто ужас смерти; страх убить людей; страх за своих детей, страх не справиться, когда уже столько сделано (карточный домик на стадии завершения); страх потерять силы, страх неизвестности впереди.

 Кудрявить буду все что можно. Я умею обобщать; теперь придется научиться разобщать, конкретизировать, типа,  «а вот был случай» или «ну, например». Ну, как в большинстве книг.

 Стругацкие вон, не стесняясь, гнали вал мелочевки, иной раз ни ухом ни рылом не врубающейся в тему, и «пипл хавал», да еще как.

 По возможности переводить в диалог, особенно в напряженные моменты. Как у Жюль Верна начинается «Таинственный остров»: с диалога погибающих людей.

 Господи, как это все сложно. Если, конечно, не страдаешь словесным поносом, а думаешь. Хочется же сделать вещь, чтоб за душу взяло.

  Но главный мотив все-таки – не широкая известность (я скорее предпочел бы отсиживаться подальше от СМИ и поклонников), а – так открыть людям глаза на авиацию, чтоб у них врезалось в сердце. Чтобы сформировался новый общественный взгляд на авиацию, на летчика, отличный от нынешнего, расхожего. Вот тогда пусть говорят: «а вот у Ершова…»

 А я запрусь у себя на Вечернице.

 16.01.

 Я вчера копался в книге и понял, что добавлять-то больше нечего. Так, мелочевка. Еще сильнее закрутить переживания.

 Мучают сомнения насчет несчастного второго пилота: уж больно ничтожным я его выставляю. Может, дать ему возможность прийти в себя и начать осмысливать положение вещей? Может, он способен сделать выводы? Может, в нем проснется мужское начало и он, стиснув зубы, поклянется и т.п? Так сказать, возложить на него, птенца, надежды Климова?

 Вряд ли мне читатель поверит. Да и смысл книги теряется. Я ведь хочу показать, что пилоты – не простые водилы, а личности, способные управлять своей волей в самые опасные минуты жизни. А Димка как раз не из таких: его установка – приспособиться в авиации. Подобных  сейчас в нее приходит немало.

 Читатель должен задуматься: почему в летчики просачиваются не фанатики, а рвачи и приспособленцы? И как можно надеяться, что в экстремальной ситуации они отдадут все ради спасения пассажиров? Резонно будет предположить, что они скорее поведут себя так, как Димка.

 И пусть боятся! Пусть задумаются! Пусть возникнет определенное общественное мнение насчет подготовки кадров в авиации.

 20.01.

 Надо кончать книгу, отправлять в редакцию и садиться за новую. Может быть, это будут технологические рассказы, типа про ОСП или боковой ветер. Уж этого материала у меня полно: те же методички, только в популярной форме.

 А пока я выписываю образ бортпроводницы и перипетии в салоне. Страх есть у всех, и пассажирам тоже надо уделить внимание.

 Намечается линия пьяницы, который начинает бегать по самолету, врывается в открытую кабину, и бортпроводнице приходится утихомиривать его ноутбуком по башке. Уже подходит к шести листам.  Вряд ли я растяну текст до требуемых десяти.

 21.01.

 Пришли книги, «Аэромания». Ну, наконец-то моя любимая книга у меня в руках. Ничего, замечаний почти нет. Слава богу, что ее хоть читают.

 Хотя… перелистывая страницы своих опусов, испытываю комплекс неполноценности: можно было написать гораздо лучше! Гораздо!

 Я многого тогда не знал, во многом не был уверен, сомневался… как это все теперь видно!

 Но уже растеклось по интернету, и менять что-либо в текстах, считаю, нет смысла, только путаницу разведешь.

 Написал редактору, пообещал ему закончить книгу и отправить текст к февралю, мол, деньги нужны! Прицепил к письму фрагмент романа, тот, где  отказ  двигателя, пожар и отказ  управления.

 Мне тут же ответили, что мне напишет ответственный редактор новой книги, некто Алексей Татаринов; тот мне уже как-то звонил и, кажется, в свое время отвечал за «Аэрофобию» или «Самолетопад». Ну, жду.

 26.01.

 Отмучив выходные в безделье, накинулся утром на роман.

 Я сегодня заменил кое-какие слова на более корректные, кое-что упростил, – а дальше начал оживлять мальчика. И так это я его оживил, такие мысли ему вложил, что получился прям катарсис. И даже он у меня первым опоминается после драки в кабине над островом и замечает падение скорости.

 Образ мальчика как надежды стариков вроде получается. Я еще перечитаю и постараюсь последовательно и убедительно показать его рост над собой, взросление и переоценку ценностей.

 А в общем, получилось 280 тысяч знаков, семь авторских листов, как с куста.

 Ну, для пейзажей уже и места не остается: я их там натыкал, в меру. Но зато можно добавить, кому чего в какие моменты кажется. «В этот миг ему показалось…» «Он представил себе…»  Но это объема не добавит, ну, пару страниц разве что.

 Совсем у меня не думает в книге бортинженер, надо вложить ему живые мысли в лысую голову, он ведь хороший, добрый мужик, терпеливый, работяга.

 Да все они хорошие, надежные мужики, с такими летал и летал бы, как со своим старым красноярским экипажем.

 Сегодня пришла мне бандероль: академик Пономаренко прислал две своих книги и письмо, где поет мне дифирамбы, обзывая блистательным стилистом. Что это такое, я слабо представляю, – может, то, что у меня своеобразный стиль? На книге он надписал: «Королю гражданской авиации от принца военной». Не зазнаться бы. А сам лежит после операции на сердце.

 28.01.

 Оживил я мальчика, затем,  подумав, засел за CRM. Покопавшись в этой помойке прописных истин (Пономаренко, кстати, тут целиком на моей стороне), я напитался духом сарказма и вставил хороший кусочек о неприменимости этих бумажных рекомендаций к конкретной ситуации с Климовым. Заодно проехался и по пресловутому Черному квадрату.

 Подошло к 300 000 знаков. Мало. Но – боюсь утопить напряжение действия в притянутых за уши  авторских отступлениях, пусть и вложенных в уста героев. Динамика должна быть.  Надо еще раз вычитать роман и по общему впечатлению принять решение, может, даже пожертвовав объемом.

   Мучился-мучился, плюнул, вырезал часть соплей из последней сцены, довел капитана до самолета, уложил на лед и дал ему благородно умереть под сиянием звезд. И не дотянув до 300 тысяч, сказал себе: «Всё».

   Вещь завершена, добавить нечего. Что ж, напишу редактору, посмотрю, как он среагирует. И нет у меня такого количества рассказов, чтобы заполнить недостающие 25% до стандартного объема 10 авторских листов.  Есть три рассказа, на один авторский лист, это не спасает. Есть «Обида» – готовый, выстраданный рассказ.

 Полежал на диване – и тут стукнуло: а у меня же есть енисейские воспоминания, типа «Мемуар!» Ну-ка, ну-ка…

 30.01.

 Итак, вытащил я вчера «Мемуар» и взялся его дополнять. Получилось, в сумме с «Обидой», 370 000 знаков.

 Сегодня гороскоп мой, в который я не очень-то и верю, подсказывает благоприятный день для работы с деловым партнером. Что ж, благословясь, пишу редактору. Может, простит недостающие 30 000 знаков. А может, я еще с утра накропаю чего-нибудь.

 Накропать ничего не удается. Я опустошен; дело сделано. Отправил в издательство тексты.  Меня заверили, что с книгой они разберутся без задержки.

 Отправил рукопись на рецензию генералу Пономаренко.