Текст книги "Варфоломеевские ночи (СИ)"

Автор книги: Василий Варга

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 21 страниц)

– Хорошо. Сейчас всех вас расстреляют.

Со слезами на глазах, а мать Володи упала на колени, все начали упрашивать его дать согласие служить в Красной армии. И Володя такое согласие дал. Всех отпустили, в том числе и Володю, дав ему три дня отпуска побыть с молодой женой, а потом он обязан явиться в военную комендатуру для дальнейшей службы в рядах Красной армии.

Эти опыты привлечения офицеров царской армии срабатывали. Уже год спустя в рядах Красной армии насчитывалось около трех миллионов человек.

Гражданская, братоубийственная война была в самом разгаре. Ленин был политическим организатором и вдохновителем этого позорного в истории России братоубийства. Психология палача и невиданной дотоле демагогии стали давать положительные результаты.

В своем кабинете он работал над "выдающемся" произведением "Как организовать соревнование". В его рабочий кабинет кроме членов ЦК, могли входить только два человека – супруга, превратившаяся в прислугу, и партийный товарищ Инесса Арманд, любовница вождя. Обычно она появлялась в длинном шелковом халате, расстегнутом на первые две пуговицы, кошачьей походкой обходила кресло и как бы внезапно опускала ладошку на сверкающую лысину вождя.

– Над чем ты так самозабвенно работаешь, милый мой коротышка, что даже меня не замечаешь? – спросила она, обнимая его короткую шею.

– Товарищ Инесса, послушай несколько строк из моего выдающегося произведения под названием

«Как организовать соревнование». Оно будет разослано во все партийные ячейки, во все коммуны по городам, уездам и деревням великой России. Разумеется, секретно. Никто не должен знать, что практически советует Ленин. «Коммуны и ячейки в городе и деревне должны посвятить себя общей единой цели: очистке земли русской от всяких вредных насекомых, то есть от зажиточных, от богатых, – от всех тех, кто не согласен с советской властью. В одном месте пусть посадят десяток богачей, дюжину жуликов, полдюжины рабочих, отлынивающих от работы. Во втором – поставят их чистить сортиры. В третьем – снабдят их по отбытии карцера, желтыми билетами, запрещающими устройство на работу, получение продовольственных карточек, чтобы весь народ надзирал за ними, как за вредными людьми. В четвертом случае – пусть расстреливают на месте без суда и следствия».

– Я не могу это слышать, – расплакалась Инесса.

– Нет, ты послушай:

А вот это касается и тебя, Инесса -га-га-га.

"Всех, проживающих на территории РСФСР иностранных поданных из рядов буржуазии тех государств, которые ведут против нас враждебные и военные действия, в возрасте от 17 до 55 лет заключить в концентрационные лагеря..."

– Так ты всех предлагаешь расстрелять, упрятать в концлагеря, – кто же смотреть будет за неисправимыми? – с удивлением спросила Инесса.

– Не всех. В России пятнадцать миллионов кулаков, их надо расстрелять, выселить в Сибирь, пусть там трудятся пока не подохнут, как...мухи.

– А кто же кормить будет Россию? Ты что, Володя? Мы сами с тобой подохнем, если не будет хлеба.

– Пролетариат других стран... не оставит нас в беде. А ты думаешь, кулаки нас кормят? Как бы ни так. Да они прячут хлеб в подвалах и даже есть такие случаи, сжигают в амбарах, лишь бы советской власти не достался, товарищ Инесса. Беспощадная война против этих кулаков. Смерть им! Смерть, смерть! И их детям, и их внукам − смерть!

Ленин так распалился, что слюна стала брызгать изо рта. Инесса раскрыла ладони и когда они оказались мокрыми от слюны, нежно размазала по лысине вождя. Он встал и стал расхаживать по кабинету, заложив руки за спину.

Через какое-то время Инесса, опустив голову, повернулась и также бесшумно удалилась. Вождь даже не заметил этого. Воображение работало вовсю: кулаки, корчась от боли, когда им отсекают пальцы на руках, потом руки до плеч, но они не сдаются, так как они заклятые, врожденные враги народной власти. Они такими уже родились, поэтому не может быть и речи о перевоспитании. То же самое происходит и с промышленниками, капиталистами, эксплуататорами, попами, их много – пол России, а может и больше. Если всех расстрелять, то останутся только пролетарские массы и с этими массами можно осуществить мировую революцию. В кабинете стояла Надя за шторой, она слышала разговор с Инессой, тихонько плакала, а когда та ушла, и Володя пришел в себя, почти шепотом стала произносить его имя.

− Володя, у меня сегодня день рождения...

− Инесса, выстави за дверь это насекомое, − дал команду вождь, оглядывая пустой кабинет. − А, ты ушла Инесса, э, черт. Надя, Надюха-муха, уйди. Мировая революция не признает никаких дней рождения. Это архи важно. Ну да ладно, так уж и быть, подойди, в лоб поцелую по случаю дня твоей смерти.

− Как в свое время в Шушенском, − произнесла Надя, смахивая слезу, не расслышав конец фразы.

Вошла Фотиева, личный секретарь и вручила Ильичу шифрограмму, точнее копию, отправленную Троцким Межлауку, командующему войсками Урала, в которой сообщается, что части Красной армии повально сдаются врагу и в этом виноваты командиры из числа мобилизованных советской властью царских офицеров. Ленина это взбесило. Он тут же вызвал Дзержинского. Железный Феликс не заставил себя ждать.

– Товарищ Дзержинский, полюбуйтесь. Мобилизованные нами офицеры, так называемые военные специалисты, саботируют. Срочно узнайте у Бронштейна фамилии офицеров, а потом расстреляйте их семьи – отца, мать, сыновей и дочерей независимо от возраста; братьев, в том числе двоюродных и троюродных, дедушек и бабушек, всех, всех до седьмого колена. Вывесить списки, пусть все знают, что мировая революция беспощадна к предателям и пособникам империализма. Объявите офицерам под личную расписку, что они сами несут ответственность за судьбу своих семей. Это архи важно.

– От вашего имени, Владимир Ильич? – спросил Дзержинский.

– От имени революционных масс, товарищ Дзержинский. Моя информация, мои указания совершенно секретны. Моя фамилия нигде не должна звучать. Я себе не принадлежу, я часть революционных масс и от имени этих масс я даю всякие распоряжения и указания, товарищ Дзержинский. И вы так же действуйте. А мои записки должны храниться в партийных архивах вечно. Вскрыть их можно только после победы мировой революции, когда ни одного империалиста не останется на земле. Вы поняли? Можете идти. И не поддавайтесь слабости, слюнтяйству, какой-то там буржуазной морали. Никакой морали. Все, что делается именем революции морально.

Реввоенсовет, созданный Троцким рассылал всех комиссаров, это были, как правило, головорезы и шпики еврейской национальности − в полки, армейские штабы с той целью, что комиссары будут следить, как командиры выполняют свои обязанности. Гораздо позже военных комиссаров заменили секретари партийных организаций не только в армейских частях, но и на гражданке, начиная от детского сада, школы до крупного завода, министерства и т. д.

Как правило, Ленин давал секретные указания комиссарам. Вот некоторые из них. "Казань. Реввоенсовет. Раскольникову. При сомнительных командирах поставьте твердых комиссаров с револьверами в руках. Поставьте начальников перед выбором: победа или смерть. Не спускать глаз с ненадежных командиров. За дезертирство лица командного состава комиссар отвечает головой". Как видим, комиссары тоже находились под бдительным ленинским оком и его детищем НКВД.

Вскоре Троцкий сообщает, что не хватает револьверов, а без револьверов, приставленных к голове командира, невозможно добиться победы. "Без револьверов воевать нельзя".

Ленин вскоре создал специальные органы для борьбы с дезертирами, и тут же было задержано и расстреляно 79036 дезертиров. А 98 тысяч добровольно сдались молодчикам НКВД, которые использовались в качестве пушечного мяса.

Ленину доложили, что пропадают красноармейцы.

– Товарищ Дзержинский! Где он, в подвале, работает? Когда выпустит последнюю пулю в затылок врагу мировой революции, пусть срочно чешет ко мне вождю мировой революции Ленину.

– Я уже здесь, – сказал Дзержинский. – Устал. Кроме того, у меня произошел сбой, Владимир Ильич. Одна дама разжалобила меня. Она все время держалась за живот и умоляла не стрелять в живот, потому что там живой ребенок. Просила оставить жизнь ребенку. У меня дрогнула рука.

– Ты что, слюнтяй?! Срочно догнать, расстрелять, как собаку. Нам дети от буржуев не нужны.

– Нет уж, Владимир Ильич, сделайте это вы, вот мой пистолет вам, он заряжен, спуститесь в подвал, она там сидит, плачет, у нее как это? А, у нее шок.

– Ладно, Феликс, садись. Мне доложили, что пропадают красноармейцы. Разве такое возможно? Мы должны пропавших защитить. Найти и защитить.

– Боюсь, что это невозможно.

– Как это невозможно?

– Красноармейцы пропадают по ночам. Их хватают, уводят, чаще в дом, умертвляют, дробят и спускают в канализацию. И все чисто. Понимаете? Наши враги тоже не дремлют.

– Тогда сделаем так. Тот квартал, в котором пропал красноармеец, берем в заложники...вместе с детьми и стариками. Если в течение трех дней красноармейца нам не возвращают – всех расстрелять. До единого! Идите, выполняйте задание партии, товарищ Дзержинский. И докладывайте, докладывайте!

***

Ленин, когда некого было отчитывать, брался за перо и рассылал циркуляры.

Троцкому: ... "выздоровление идет превосходно. Уверен, что подавление казанских чехов и белогвардейцев, а равно поддерживающих их кулаков-кровопийц, будет образцово беспощадное. Горячий привет Ленин".

«Пенза. Губисполком. 29 августа 1918 года. Крайне возмущен, что нет ровно ничего определенного от вас о том, какие же, наконец, серьезные меры беспощадного подавления и конфискации хлеба у кулаков пяти волостей проведено вами? Бездеятельность ваша преступна. Провести массовый беспощадный террор против кулаков, попов и белогвардейцев, сомнительных запереть в концентрационный лагерь вне города».

В том же году палач намыливает шею Троцкому: «Удивлен и встревожен замедлением операций против Казани.... По-моему, нельзя жалеть города и откладывать дальше, ибо необходимо беспощадное истребление».

Таких директив палача в отношении собственного народа нескончаемое количество. Ленин является автором заградительных отрядов, которые использовались и во время Второй мировой войны его учеником Джугашвили.

Экзекуции проводились и среди красноармейцев.

Бесконечная, беспардонная демагогия и пустые обещания, помноженные на доисторическую звериную жестокость, помогли Ленину сломить сопротивление белых армий в гражданской войне. Белые офицеры, а в основном они составляли костяк армии, воспитывались в других условиях. Это были русские интеллигенты, аристократы, исповедующие иные ценности. Русский интеллигент неспособен был вспарывать животы сдавшимся в бою солдатам, своим кровным братьям.

Немаловажную роль сыграла и разобщенность командующих, чьи дивизии воевали против красных Комисаров. Они также не были поддержаны армиями Антанты. России суждено было погрузиться во тьму на долгие десятилетия коммунистического болота и мракобесия.

30

Изрядно потрепав несогласных с насильственным раем, отказавшись от лозунга «земля − крестьянам», Ильич вспомнил, что где-то за Уралом, кажется в Тобольске, в доме Ипатьева томится царская семья. Эта мысль током ударила в воспаленный злобой мозг вождя мировой революции.

Юные дочери, больной несовершеннолетний царевич Алексей, врач, повар, домработница находились под неусыпным контролем чекистов, ленинской гвардии.

Но теперь уже не революционная бдительность руководила вождем, не страх, что царь может вернуться, страна уже практически была сломлена, − теперь месть не давала ему покоя. Она кусала его как блоха, она грызла его как совесть, которой у него не было. Он вспомнил брата Александра, он видел его, болтающегося на веревке, беспомощного, с искаженным лицом. Тут же, как предлог возник образ Белой Армии. А белая армия могла вернуться, освободить царскую семью, царь мог возглавить армию и двинуться на Москву. Ужас, караул. И как мне раньше не пришла эта спасительная мысль в голову, подумал и хлопнул себя по лысине, да так, что услышала Фотиева и ворвалась в кабинет, чтобы спасти его.

– Товарищ Фотиева! Явилась, молодец, ценю, ценю за преданность и бдительность, получишь лишний килограмм черного хлеба в качестве премии. А пока вызовите мне Кацнельсона и Дзержинского, срочно, они мне нужны как революционеры, члены ЦК, как боевые товарищи по архи важному делу. Ну, идите, идите, чего вы стоите, хлопаете глазами? Премия не предусматривает медлительности, медлительность свойственна только буржуазии, а мы ее уже скрутили в бараний рог и этот рог опустили на дно параши,-га-га!

– Свердлова что ли? – стушевалась Фотиева.

– Да, именно его. Это его партийная кличка, вы это должны знать, между прочим. Он так и останется Свердловым, гусским а то уже контрреволюцией пущены слухи, что в Ленинском Политбюро одни евреи. И даже имеются еврейские погромы. А Свердлов – теперь гусский, он великий революционер, после меня, конечно. Как и я, он гусский. Стал гусским. Он трижды, четырежды гусский, как и польский еврей Дзержинский. За его спиной Урал, а Урал – это гусская территория, товарищ Фотиева. И я Ленин подарил ему эту национальность. Вот Бронштейн – настоящий еврей, умный, талантливый, не чета гусским дуракам, но я его крестил в гусского и назвал Т...оцким.

˗ Как же вы крестили, если Бога не признаете? ˗ спросила Фотиева, которая могла задать такой вопрос, который не позволено было задавать любому ходоку.

˗ А я кто, по-твоему? Я и есть бог...пролетарских масс.

˗ А, поняла.

Фотиева бросилась искать Кацнельсона, а Ленин все не мог остановиться. Он быстрыми шагами расхаживал по кабинету и произносил великие идеи о суде над Николаем Вторым.

– Это будет суд народа. Никто не сможет назвать нас и меня в том числе, убийцей царя. Это суд пролетарских масс. Хоть царь и подарил мне коня в Шушенском, и платил неплохие деньги на содержание, и даже дал возможность сыграть свадьбу, но пролетарские массы требуют его казни. И я ничего не могу поделать. А что касается царских дочерей, не познавших клубнички, то ...пусть отправляются на тот свет. Там они найдут и женихов, и любовников, га...га...га. Ко всему прочему, не могу забыть казнь моего брата. Хоть и предлагали ему покаяться во имя спасения жизни, но он не согласился, и я не могу согласиться с тем, чтобы царь и его дети так просто топтали мою землю, которая принадлежит теперь революционным массам. И это архи важно. И всю царскую родню туда же, их очень много и... некая монахиня Елизавета Федоровна, красивая, черт возьми, ее бы того... обнять, но это буржуазная красота не по мне, не по мне, это архи важно. Бывшая жена московского генерал-губернатора под давлением народных масс, вынуждена была уйти в монастырь. Но это ее решение. Тем более она должна принять мученическую смерть как ее наставник Христос, которого не было, га...га...га. Христос, как и все попы, будет свержен. Я заменю его собой. И Бога тоже.

Кацнельсон в очках и с бородкой "под Ленина" бодро вошел в кабинет, захлопал в ладоши, выразив, таким образом, восторг от решительных шагов своего учителя. От его подкованных сапог оставались грязные следы на ворсистом ковре. И Дзержинский как вихрь ворвался и упал в кресло, рассматривая вождя, сгорбившегося и похудевшего...

– Вы, как юноша, Владимир Ильич, − сказал Кацнельсон, будущий Свердлов. − Я в восторге от ваших шагов. Это революционные шаги. И от вашего гомерического хохота, присущего только гениям, я в восторге. Я об этом издам книгу. По ночам, когда я просыпаюсь и больше не могу заснуть, в моей голове самостоятельно рождаются планы этой великой книги, героем которой...И знаете, – он перешел на шепот, – меня как мужчину интересует интимный вопрос. Это диктуется тем, что я как мужчина, стал сдавать. Даже молоденькая, революционно настроенная девушка из семейства гопников, порой не может меня возбудить для того, чтоб я удовлетворил ее в интересах революции. А вы как? как у вас с Инессой, ведь она уже старая, во всяком случае, кажется таковой, виски стали покрываться пеплом, ходит, немного сгорбившись, хотя значительно моложе вас и Надежды Константиновны. Жаркая она в постели? Должно быть жаркая, если вы ее до сих пор возле себя держите. Расскажите, клянусь революционной бдительностью, никто не узнает об этом. Может и мне найти более опытную и молодую женщину– гопничку? А ты, Феликс закрой глаза, вернее уши, ты не слышишь, что говорят и о ком говорят два великих человека.

– Янкель, Феликс, ты уши закрыл? закрыл молодец. Так вот, с возрастом любовь к женщине отходит на второй план, зато появляется любовь к Родине. Если считать родиной Россию, то тут проблемы, я не люблю Россию. Тебе, Янкель, подошли бы дочери царя Николая, если бы не угрожали мировой революции своим существованием, я бы тебе порекомендовал одну из них. А Инессу я собираюсь отправить на юг к Фрунзе, но так, чтоб она больше не смогла вернуться обратно, так чтоб ей там понравилось, и чтоб она там осталась эдак лет на тридцать. Ты как революционер, смог бы справиться с любой. Тело-то у царевен нежное, царское..., хоть и поганое, враждебное, интеллигентное, а интеллигенция − говно, товарищ Свердлов, или Каценльсон−Муцельсон. А ты...найди себе молодую революционерку из народа, возьми из тюряги, ведь ты там уже сидел, знаешь, какие там пылкие гопнички, что вынуждены были экспроприировать на свободе, за что их сажал царский режим. Она возродит твою способность. Так-то, товарищ Свердлов.

А теперь к делу. Дело – вот в чем. Дело в том, что царь и его семья не перестают меня беспокоить. Даже во сне их вижу, обнажив когти, ко мне являются. Как они смеют? Кто им позволил беспокоить вождя мировой революции?

Ты, товарищ Кацнельсон, только послушай, что пишет Нечаев! Он пишет, что надо уничтожить всю царскую семью. Браво Нечаев! Но ему не удалось это сделать, не успел. "Так вот то, что не удалось осуществить этому великому революционеру, сделаем мы", Янкель.

Пролетарские массы одобрят расстрел царской семьи. Всех до единого; и прислугу, и врача, и сторожа, и уборщицу, и мойщицу посуды – всех, кто окружает царя Николая Кровавого, поскольку они пропитаны царским духом. Не революционным, а царским. Царь Николай этого заслуживает. Кто убил моего старшего бата Александра? царизм убил. Не убил, в смысле расстрела, а повесил. Вот и мы должны всех повесить на Красной площади, на всеобщее обозрение пролетарских масс. Четвертовать, а потом повесить, потом снять, снова четвертовать и снова повесить, а единственному сыну − наследнику пустить кровь и повесить, чтоб болтался на ветру. А пролетарские массы будут в восторге от этой гуманной акции. Что это я говорю "гуманной". Пролетарская революция не признает гуманизма. Гуманизм – это буржуазное, враждебное нам понятие. Еще Бакунин говорил..., а что он говорил, ты не помнишь, Яша? Вспомнишь – приходи. Прав я, товарищ Свердлов или неправ? А впрочем, вождь всегда прав.

Ленин никак не мог остановиться. Он дошел до того, что стал требовать перемолоть царские кости, все сжечь и развеять над пустыней Сахара.

Свердлов, не получивший удовлетворявший его ответ на интересующий вопрос интимного характера, повторять его не стал, хорошо зная, что если повторит свой вопрос, Ленин выкатит глаза, налитые кровью и долго будет тараторить с нотками дьявольского подозрения в измене мировой революции и ее врагах. Поэтому он переключился на проблему, так волнующую своего вождя.

– Владимир Ильич! позвольте высказать свое личное мнение. Оно может быть иным, если вы прикажете или ЦК не будет согласен с ним. Я даже не знаю, высказать его или воздержаться. Но в интересах мировой революции, решусь на дерзкий поступок.

– Валяй, Кацнельсон, – разрешил вождь.

– Благодарю и да здравствует Ленин! – воскликнул Кацнельсон, вставая. – Так вот. Судить царскую семью принародно в открытом суде, мне представляется нецелесообразным. Почему? Да потому что, скажем, судить детей царя, тем более больного малолетнего царевича Алексея, не за что. Они никаких преступлений перед революцией не совершали и не могли совершить. Они – дети. Подростки. Я уверен, что мы одолеем белогвардейцев и всякую контрреволюционную сволочь, и вы утвердитесь как глава великого государства, тогда ваш авторитет распространится и на другие страны. Нас начнут признавать, устанавливать дипломатические отношения. С мировой революцией, похоже, небольшая передышка, она как бы отошла в тень, по крайней мере, до тех пор, пока у нас не кончится Гражданская война. А казнь детей даст возможность руководителям капиталистических государств задать нашим дипломатам один и тот же вопрос: за что? Не думаю, что это в наших интересах.

– Хорошо, обговорим этот вопрос на пленуме ЦК РКП(б). Ты там выступишь с этим предложением. Но учти, казнь царской семьи, в том числе и детей, осуществишь ты, не ты лично, а под твоим руководством, если хочешь, чтобы город Екатеринбург носил твое имя – Свердловск. А царь и его семья должны быть расстреляны, независимо от решения Пленума. Сделай это тайно. И учти: я здесь не при чем, я таких указаний не давал. Сделай так, чтоб никто не знал, что такое указание давал лично я, найди нужных, преданных революции людей. Среди них должны быть евреи. Евреи – это наши люди. Ты же еврей, Кацнельсон, вот и сделай эту гуманную акцию руками евреев. Можешь идти, Кацнельсон. А, подожди! О нашем разговоре никому ни слова, понял? Понял или нет? Если понял, повтори. Ни одна душа не должна знать, что великий Ленин казнил царских детей, понял или нет? Я здесь ни при чем. И на пленуме этот вопрос обговаривать не надо. А если обговаривать, то я на этот пленум не пойду. Я здесь ни при чем, ни при чем вот так, Кацнельсон.

− Именем революцией клянусь! ни одна душа знать не будет, что великий Ильич требовал казни детей.

31

Вождь задумался. Может действительно послы капиталистических стран начнут шуметь по поводу справедливой казни врагов революции, не смотря на требование народа. Надо как-то так, чтоб ни темно и не светло. Чтоб и нашем и вашим. Чтоб я к этому делу отношения не имел и чтоб вся царская семья вместе с прислугой, врачом и прочей сволочью были ликвидированы. А что если поручить ликвидацию семьи Николая Екатеринбургскому Совпеду? Пусть они расстреляют, а Москва ни при чем.

− Иди, Кацнельсон. Освободи кабинет, я думаю, а когда я думаю, никого не должно быть рядом. А ты Дзержинский, мастер расстрельных дел, освободи уши от зажатых ладоней. Феликс, если ты не спишь, слушай. Ты возьмешь на себя всяких там князей и особенно Елизавету Федоровну, монахиню, преподнеси ей змею на блюдечке с голубой каемочкой, Идет? А сейчас надо идти в подвал, расстреливать попов. Э, черт с ними, пусть их расстреливают твои замы, а ты составляй планы. Сначала всех арестуй, а потом...сам знаешь, что делать. С Кацнельсоном договоритесь, чтоб это было одновременно, но в разных местах. А пока побудь в приемной, ко мне Инесса рвется, черт бы ее побрал.

Дзержинский почесал бородку, глаза у него заблестели и ниже пупка у него что-то там зашевелилось. С приподнятым настроением он вышел в приемную и стал обдумывать план написания гениального труда "Ленин и революция". Это будет лучше, чем выстрелы в затылок, ведь должны же враги когда−то кончиться, а труд о бессмертном вожде будет существовать вечно, как драмы Шекспира.

***

Инессе в этот раз удалось умаслить своего угасающего любовника, он готов был выполнить основную миссию мужчины, но его организм, основательно подточенный, сработал досрочно, и вместо благоприятного воздействия на психику от контакта с женщиной, вышло одно расстройство. Он впервые брякнул в ее адрес оскорбительную фразу:

˗ Уходи, видеть тебя не могу.

Инесса только достала платок, вытерла глаза и бесшумно удалилась через черный ход, а вождь красный, как рак, слегка подергивался, произносил какие-то непонятные слова. Он сам открыл дверь приемной и сказал:

– Феликс, заходи. У меня тут возникла небольшая проблема. Попил слишком горячий чай с малиновым вареньем и меня, вдруг, бросило в жар. Это Фотиева виновата, я ее непременно накажу. А то и заменить могу и выслать за Урал. Нельзя долго держать рядом с собой, под боком бабу, она имеет возможность накапливать всякую секретную информацию и...и может передать французской разведке.

Дзержинский, не поднимая глаз, спросил:

˗ Что прикажете, великий стратег?!

˗ У меня тут проблема, политическая проблема, у меня нет других проблем, меня хорошо кормят, поят чаем с малиной, поэтому у меня только политические проблемы, черт бы их побрал. Мне уже надоели эти буржуи. И когда только они подохнут. Взяли бы, да подохли добровольно, сами и сняли бы все проблемы, но совести у них нет. Я, правда, отвергаю это понятие, совесть это буржуазная категория, а мы должны вырастить общество, которое не будет знать, что такое совесть.

˗ Конкретно, вождь народов, ˗ произнес Дзержинский холодным тоном, так похожим на тон головореза, отчего Ленин хотел вздрогнуть, но не получилось.

˗ Ах, да, забыл и это архи плохо. Так вот, брат Николая Второго, Михаил Романов обратился ко мне с просьбой сменить свою фамилию на фамилию жены и стать гражданином Барсовым. Он, видите ли, отказался от царской короны, когда его брат отрекся в его пользу, даже носил красную повязку на рукаве во время переворота. Он, видите ли, хотел бы жить среди пролетариата, ввиду того, что очень любит свою жену. Как ты думаешь, искренен он, или притворяется?

− Притворяется.

− Тогда арестуй его, Феликс, и тут же покончи с ним, и жену его расстреляй. Знаешь, муж и жена – одна сатана. И Елизавету Федоровну, которая на награбленные деньги больницу построила для бедных...тоже арестуй, сбрось в шахту живую, пусть там молится.

– Я Михаила Романова арестую и отправлю в Пермь, там он будет расстрелян, а потом займусь остальными.

– Хорошо.... Только нам надо как-то так... Конспирация в этом деле, вот что нам надо. Феликс, посоветуй и посодействуй.

– Насколько я знаю, царь и его семья находятся в Екатеринбурге. Надо вызвать военного комиссара Уральской области Голощекина, коменданта Юровского и дать задание...это наши люди, оба евреи.

– Правильно, товарищ Феликс. Но только так ... как-то так, не называя имен. Ты...посоветуй им расстрелять − всех, всех, родителей, детей и слуг. Но все должно быть строго законспирировано. Конспирация − это фундамент мировой революции, товарищ Дзержинский. Твоим именем тоже будут названы города и поселки. И памятник тебе в Москве поставят. Только, прежде необходимо снести все памятники царям и прочей сволочи. Они все были против революции, а если не были как Петр первый, то могли быть.

Дзержинский вскочил, как солдат революции и уже стал смотреть на входную дверь.

˗ Подожди, Феликс. Ты немного устал, я по глазам вижу. Угостить царскую семью пролетарскими пулями, поручено Кацнельсону ˗ Свердлову, я только что вспомнил. Есть возможность снять с тебя это тяжелое бремя. Работай пока в подвале и чаще мой руки, а то за ногтями высвечивается застывшая, присохшая кровь буржуев, наших заклятых врагов. А Елизавету...дай команду и все дела...

Дзержинский отправился выполнять задание своего учителя...пока в подвале. Он в эту ночь расстрелял 55 безвинных и гордился этим.

А что касается Михаила Романова, его судьбы, он поручил другим головорезам. В ночь с 11 на 12 июня 1918 года брат Николая Второго, Михаил Романов вместе с семьей был арестован, перевезен в Пермь и вместе со своим секретарем англичанином Джонсоном расстрелян без суда и следствия. Уничтожение царской семьи началось. Ужасное злодеяние шло успешно в ленинском духе. Затем была арестована Елизавета Федоровна.

32

Вскоре к Ленину пожаловали уральские головорезы Голощекин Шая Ицкович – организатор убийства царской семьи и Юровский. Они предложили план ликвидации царской семьи и обещали привезти награбленное золото, бриллианты (они уже знали, что драгоценности спрятаны в корсетах царевен).

Ленин пожал каждому руку, но сказал:

– Я... знаете, я здесь не при чем. Вы зайдите к Свердлову, у него получите подробную инструкцию. Инструкция должна быть приведена в исполнение немедленно. Как только, как только все исполнится − доложить лично мне, хотя не мне, а Свердлову. Меня этот вопрос не интересует, я здесь не при чем. Меня это не интересует, но вы мне доложите лично. Лично меня это не интересует и запомните: я здесь ни при чем. Да и не хочу, чтоб потом, лет эдак через пятьсот, когда революция победит во всем мире, кто-то мог сказать: Ленин расстрелял царских непорочных дочерей и больного царевича Алексея. Я их расстреливать не буду. Не хочу и все тут. Ленин имеет право не хотеть. Ленин подвинул Бога и сам занял его место, этого скрыть нельзя, это очевидный факт, а факты – упрямая вещь. Это говорю я – вождь мировой революции. Но с царской семьей должно быть покончено в кратчайшие сроки. Царская семья угрожает революции. – Ленин не мог успокоиться. Голос у него дрожал, слюна брызгала изо рта как у бешеной собаки. Он походил, шлепнул себя по лысине и не мог успокоился. − Кстати, как там Польша – пала? Это архи важно. Нет еще? А где Бронштейн, жид проклятый? Он что – трус? Когда с царской семьей и этой монахиней будет покончено, доложите мне и только мне, хоть ночью, а потом Дзержинскому и этому, как его? а Кацнельсону− Муцельсону, а он уж доложит ЦК. Вы слышите? Муцельсону, будущему Свердлову.

− Так он уже Свердлов. И памятник ему воздвигнут, кажись...

невинно убиенные

˗ Так быстро? Эх, каналья... А я? Медлю, хотя эта медлительность недопустима.

Царская семьи, согласно инструкции, исходившей из уст Ленина, предписывала покончить с поверженным царем и его домочадцами в общих чертах и все равно эта инструкция была ужасной, зверской, трусливой, жестокой, как сам вождь мировой революции.

Большевистские прихвостни тщательно скрывали этот бесчеловечный поступок своего вождя. Дескать, это Уральский совет решил, Ленин и не знал об этом, однако непосредственные исполнители казни Юровский и Голощекин, и некоторые другие братья по крови Ленина, те, кто непосредственно палил из браунинга, с гордостью рассказывали молодежи на различных собраниях, как это происходило. Убийцы не стеснялись в выражениях, но главного убийцу никто не вспоминал: главный убийца всегда был в тени.

***

Мешок с головами царя и его супруги и ценностями царевен в Москву доставил Юровский, Шая Голощекин, Войков (Вайнер Пинсух) Петр Лазаревич, Никулин и Ермаков.

Ленин не скрывал восторга, но распорядился произвести дезинфекцию, дабы можно было к ним прикоснуться.