Текст книги "И дух наш молод"

Автор книги: Василий Васильев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 25 страниц)

Если Измайловские казармы встретили Ильича, как уже отмечалось, доброжелательным ожиданием, стремлением выслушать, разобраться, понять, то совсем в другой обстановке проходило выступление Ильича перед солдатами и матросами несколько дней спустя – 15 апреля.

...Второй день шла Петроградская общегородская партийная конференция. В 11 часов утра меня вызвал в "Военку" Мехоношин, предложил собрать всех свободных в эту минуту людей и немедленно выехать в Михайловский манеж. Набралось нас человек девятнадцать. Мехоношин в присутствии всей группы объяснил обстановку и предстоящую задачу.

На конференцию, сказал он, пришли солдаты Броневого дивизиона с требованием, чтобы перед их товарищами выступил Ленин.

Напрасно делегатам объясняли, что сейчас идет конференция, что товарищ Ленин, заседая в президиуме, уйти не может. Солдаты упрямо стояли на своем: подавай им Ленина, и точка.

Мехоношин сказал, что вопрос о том, выступит ли Владимир Ильич на митинге, решается. Оборончески настроенная, судя по делегатам, солдатская масса все еще остается грозной загадкой. Отпускать Ленина в бушующую толпу вооруженных и крайне возбужденных людей очень опасно. Возможно, поедут другие товарищи, скорее всего Невский. Как бы ни было, группе надо быть там. Моя задача – прибыть к Михайловскому манежу, встретить ораторов и обеспечить им охрану.

Манеж к нашему приезду был уже переполнен солдатами и матросами. Митинг в полном разгаре. Многотысячная толпа возбуждена. До прибытия Невского я решил людей в манеж не вводить. К счастью, встретил знакомых ребят из "Военки". С их помощью удалось за счет надежных солдат из присутствовавших на митинге довести состав группы человек до 50. И все же не переставал повторять про себя: "Хоть бы Ленин не приехал".

О том, что произошло дальше, рассказывает в своих воспоминаниях В. И. Невский, признанный к тому времени кумир армии, по долгу одного из руководителей "Военки" обязанный присутствовать на всех крупных солдатских митингах:

"Подходя к Михайловскому манежу, я заметил несколько своих солдат и матросов, ожидавших меня у входа.

– Ну что? – спросил я.

– Да что, – ответил молодой солдатик Гренадерского полка, член нашей военной организации, – просто беда. Как с ума сошли! Благим матом орут, подай им Ленина, да и шабаш! А вы сами знаете, митинг не наш, председатель какой-то кадет, настроение к нам враждебное... Будет Ленин?

Когда я ответил, что Ленин занят и что вместо него приедет Каменев, солдатик облегченно вздохнул:

– Вот и хорошо...

– Много ли здесь наших? – спросил я.

– Да человек двадцать"{56}.

"Солдатик Гренадерского полка" был я. Владимир Иванович, с легкой руки Мехоношина, упорно называл меня Гренадером.

Оценив обстановку, В. И. Невский дал указание: десять человек пусть держатся поближе к нему, остальным занять различные пункты в манеже.

Мы стали пробиваться к трибуне. "Моя солдатская куртка, – вспоминает В. И. Невский, – позволяла мне сливаться с массой, а молодые руки и плечи моего безусого спутника (усы для солидности я завел три года спустя, уже став комиссаром бригады. – В. В.) позволили, хотя и с большим трудом, пробраться к трибуне"{57}.

Впереди шел боец нашей группы Лямзин – богатырского сложения. Мы вдвоем локтями прокладывали дорогу. За нами, как за ледоколами, шли Невский и остальные бойцы группы.

Наконец мы у цели. В президиуме сидели представители соглашательских партий, кадеты и даже анархисты. На трибуне ораторствовал невысокого роста господия. Говорил о патриотизме, призывал хранить верность союзникам, вместе с ними громить войска кайзера. Слушали его плохо. Манеж по-прежнему гудел, как встревоженный улей.

Незадачливого оратора сменил эсер Борис Савинков.

Буржуазная печать в те дни широко рекламировала его как "героя революции". Я видел Савинкова впервые и, должен признаться, был разочарован: какой-то нескладный, в предлинном пальто английского покроя. И такая же несобранность мыслей. Совершенно не в унисон настроению толпы, с бухты-барахты он предложил почтить память революционеров-террористов, которые отдали свою жизнь в борьбе с царизмом. Это было настолько неожиданным и не к месту, что "Вы жертвою пали" солдаты пропели недружно, кое-как.

И тут многотысячную толпу будто кто-то подстегнул. Со всех концов раздались неистовые крики: "Ленина давайте, Ленина! Изменников и предателей сюда! Требуем отчета от них!"

Господин в котелке снова поднялся на трибуну. Призывая народ успокоиться, сказал, что за Лениным посланы люди, и призвал толпу внимательно выслушать Савинкова – "великого героя революции". Вначале, пока Савинков склонял на все лады Ленина, большевиков, его слушали. Но вот он стал, как предыдущий оратор, призывать к защите отечества, к войне до победного конца, и толпа загудела: "Долой! Сам иди воевать!" Савинкову не дали закончить речь, буквально стащили его с трибуны. А к ней уже пробирался следующий оратор – Невский. Он подал в президиум записку с просьбой зависать его на выступление.

Толпа вооруженных солдат, раздраженных, хмурых, продолжала шуметь, кричать. Трудно было сказать, за кем она пойдет, как поведет себя. И я еще раз подумал: как хорошо, что Ленин на этот раз не приедет. Одно было видно: толпа крайне враждебно настроена к нам. "Предатели, шпионы, изменники!" неслось со всех сторон в адрес Ленина, большевиков. Вдруг я услышал возбужденный голос Владимира Ивановича и еще чей-то знакомый голос. Оборачиваюсь – и не верю своим глазам: рядом с нами стоит... Ильич и уговаривает Невского пойти в президиум и записать для выступления его, Ленина, вместо себя. Лицо Ильича сияло довольной улыбкой: дескать, не пускали, а я тут. Эту сцену заметили наши ребята из группы охраны и двинулись к нам. Несмотря на энергичные возражения Невского, Ленин продолжал теснить его к трибуне. Вот они оба на помосте. Вслед за ними удалось проскочить мне и Артузову. Впоследствии видный чекист, один из ближайших помощников Дзержинского, он непосредственно занимался операцией "Трест" и поимкой Савинкова.

Ленин был в плаще пепельно-серого цвета – ни до, ни после я такого плаща на нем не видел, – в кепке, плотно надвинутой на лоб. Перед выступлением он снял в плащ, и кепку. Я поймал их буквально на лету. Невский не успел даже слова сказать председателю, как один из членов президиума не без злорадства прокричал: "Товарищи! Граждане! Здесь Ленин! Он просит слова". Последнее толпа вряд ли услышала. Все утонуло в неистовых выкриках: "Дать, дать! Изменник! Предатель! Позор! Позор! Дать! Слово ему! Ленин! Ле-нин!" Казалось, вся ненависть, озлобление, обиды этой массы людей в серых шинелях и черных бушлатах – все, порожденное войной и бесправием, сейчас вылилось на Ленина. Нас охватил страх за жизнь Владимира Ильича. Мы готовы были выскочить вперед, заслонить его грудью от разъяренной толпы. Прошло шесть десятилетий, но и теперь мороз проходит по спине, когда вспоминаю те минуты.

Ленин на трибуне. Поднял руку, и толпа несколько успокоилась. Но вдруг раздался чей-то голос: "Это что еще за фигура?" Владимир Ильич спокойно ответил: "Я – Ленин".

"Я – Ленин". Эти два слова и то, как они были произнесены, произвели на толпу не поддающееся описанию гипнотизирующее действие. Настала напряженная тишина. Все взоры снова обратились к трибуне. Владимир Ильич повторил: "Товарищи, я – Ленин". А солдаты и матросы, только что бросавшие в него обидные, злые слова-глыбы, слова-булыжники, смотрели на Ильича словно завороженные. В такой вот жутковатой тишине он начал свою речь.

По времени она длилась недолго – полчаса, не больше. Прошли первые минуты. Слушают. И молчание уже не то: не гробовое, не мертвое. Словно какая-то непонятная, могучая сила укротила, подчинила себе, ввела в разумное русло дикую стихию.

А между тем слова были так необычайно просты, так обыденны, лишены какой-либо красивости. Ильич не выговаривал, не упрекал, но и не льстил толпе, не заманивал ее ловким оборотом речи, не давал отдохнуть шуткой.

Спокойно, доверительно, словно и не было этой бури, будто не окатывали его только что волны озлобления, говорил он о том, кто, почему, в чем обвиняет большевизме, "изменников народного дела, свободы", и чего они хотят на самом деле.

Начал он примерно так:

– Товарищи солдаты и матросы. Тут называли меня и моих товарищей шпионами, нас, большевиков, обвиняют в измене. Но ведь в Россию мы возвращались вместе с представителями партии меньшевиков – по одним и тем же визам, ехали через одни и те же страны, на одних и тех же средствах передвижения. Почему же не слышно столь страшных обвинений в адрес меньшевиков?

Владимир Ильич объяснил, кому это выгодно. Почему большевикам-эмигрантам пришлось выбрать дорогу через Германию. Почему до сих пор социалисты, живущие за границей, не могли попасть в Россию. Правительство империалистической Англии, кровно заинтересованное в братоубийственной бойне, не хочет пропускать тех, кто объявил войну войне, кто требует мира. Правительства всех империалистических стран держали в тюрьмах своих социалистов, выступающих против войны. Петроградский Совет заслушал сообщение о проезде через Германию, никакого порицания не вынес. Совет потребовал от Временного правительства принятия экстренных мер для беспрепятственного пропуска всех эмигрантов в Россию.

Владимир Ильич с предельной ясностью обнажил предательскую, соглашательскую политику меньшевиков, эсеров, враждебную народу и революции политику буржуазных партий. Четко изложил нашу большевистскую программу, рассказал, чего хотят и что предлагают большевики. Толпа еще теснее придвинулась к трибуне. Тысячи глаз были устремлены на говорившего. Все затихло. Все слушало. Крикни кто в эту минуту оскорбительное слово в адрес Ильича – и обидчика наверняка растерзали бы на месте.

Ленин окончил свою речь призывом поддерживать не Временное правительство, а Совет рабочих и солдатских депутатов. Толпа не сразу пришла в себя. Несколько секунд длилось гробовое молчание, нам оно показалось угрожающим. Вдруг что-то раскололось, грохнуло обвалом. Крик, рев, стон вырвались словно из одной глотки, из одной груди и затопили манеж.

Толпа рванулась к трибуне. Миг – и Владимир Ильич в руках неистово ревущей, бушующей массы.

Не передать словами, что я пережил в считанные секунды, пока скорее почувствовал, нежели понял: все в порядке. Как лодка в штормовую погоду – то исчезая, то вновь появляясь на гребне волны, Ленин плыл над головами людей к главному выходу. Толпа неохотно расступалась, и боец моей группы Лямзин, снова работая плечом, как тараном, пробивал нам путь. Мы с трудом "отбили" Ильича. Помогли ему сесть в машину. Лицо его показалось мне несколько смущенным, усталым и... счастливым, каким оно обычно бывает у человека после хорошо проделанной работы. Рядом с Лениным сел Невский. В последнюю минуту я успел подать ему плащ и кепку.

Автомобиль медленно катил, набирая скорость. Солдаты бежали следом, выкрикивая: "Ильич, приезжай еще!", "Ленину – ура!" Вдруг откуда ни возьмись посреди улицы появился матрос – гигант двухметрового роста. Встал, широко расставил ноги, держа в левой руке карабин. Какое-то время он с радостной улыбкой смотрел в ту сторону, где в облаках пыли только что скрылось авто. Тут он заменил какого-то солдата-фронтовика, бросился обнимать его, время от времени повторяя: "Слышал, браток, как Ленин говорил? Слышал, браток?!"

Митинг окончился. Солдаты в манеж не шли. После Ленина им уже не хотелось слушать других ораторов. Перебивая друг друга, они вновь и вновь повторяли слова человека, которому удалось так просто и понятно выразить то, что их волновало, чем они жили.

На митинге в Михайловском манеже с особой полнотой открылся бойцовский характер Ильича – трибуна, пропагандиста. Он, как никто, чувствовал настроение, дух аудитории и, постоянно связанный с нею невидимыми нитями, никогда не пасовал перед непониманием, плохо замаскированной или открытой враждебностью, особенно если она шла от людей обманутых, введенных в заблуждение хитросплетением лжи. В такие минуты Ильич, как это было в Михайловском манеже, не только не терялся, но становился еще более собранным, уверенным, я бы сказал, даже веселым. Никогда не забуду его лица – я стоял у самой трибуны, – озаренного улыбкой, мирной и счастливой. Голос, преисполненный веры, волевого нажима, жесты естественные, правда, обнаженная, бьющая прямо в душу, – все это очаровывало слушателей, крепко, с какой-то гипнотической силой брало в плен. Впечатление чего-то неоспоримого, продуманного, очевидного, ясного, идущего от ленинского слова со временем только усиливалось.

Речи В. И. Ленина всегда были разными по форме – в зависимости от того, перед какой аудиторией он выступал. Впрочем, не могу припомнить двух одинаковых выступлений – даже тогда, когда были почти однородные аудитории. Характерны в этом плане речи Ильича на Путиловском заводе 12 мая 1917 года и несколько позже – на Обуховском, о которых я хочу рассказать подробнее.

На Путиловском заводе

"Выменяли кукушку на ястреба..." У прокатных мастерских. "Селянский министр". "Нас сказками не прокормишь". У старых друзей. Согретый доверием и любовью. Выступление Игната Судакова. "Казалось, что говорит не один Ильич..."

Под натиском рабочего класса ушли в отставку Милюков, Гучков, ненавистные народу министры-капиталисты. В правительственное кресло, наряду с представителями крупной буржуазии, сели социалисты: меньшевики Скобелев, Церетели, эсеры Керенский, Чернов и другие. Сознательных рабочих эта замена не обманула. "Хрен редьки не слаще. Выменяли кукушку на ястреба", – говорили ни. Дескать, вместо одних предателей революции пришли другие.

Борьба за массы еще больше обострилась и усилилась. Решения ЦК партии большевиков и статьи Ленина в "Правде" обязывали всех членов партии, пропагандистов идти на заводы, фабрики, в казармы, разъяснять пароду, что создание коалиционного правительства не меняет положения.

В этой обстановке по инициативе соглашательских партий – меньшевиков и эсеров – на Путиловском заводе был организован митинг. Его по праву можно назвать межрайонным, поскольку здесь были представители многих заводов и войсковых частей.

О том, что на митинге будет выступать Ленин, я узнал от Кости Мехоношина. Первую группу подвижной охраны во главе с Федоровым я выслал к полудню, а сам выехал попозже, сопровождая товарища Серго (Г. К. Орджоникидзе).

Я знал, с каким нетерпением многие путиловцы ждали приезда и выступления Ильича. Старые рабочие хорошо помнили Ленина еще по 90-м годам, по временам первой русской революции. Меньшевики и эсеры под разными предлогами, однако, отказывались устроить митинг, где мог бы выступить Владимир Ильич. Но в борьбе за массы соглашатели на Путиловском заводе теряли одну позицию за другой. Спорить с большевиками им становилось все труднее. Мало кто из сознательных рабочих верил, что коалиционное правительство разрешит все вопросы. Чтобы удержать за собой влияние, эсеры и меньшевики сговорились совместно устроить общезаводской митинг, выставить "товар" (министров-социалистов) лицом. Большие надежды эсеры возлагали на Чернова и Авксентьева. Пригласили своих лидеров и меньшевики. Но, как говорится, нет худа без добра. Узнав о предстоящем митинге, заводские большевики обрадовались: самое время пригласить Ленина.

Когда я приехал, у прокатных мастерских уже и яблоку негде было упасть. Подоспела вторая смена. На митинг пришли и те, кто свое отработал, и те, кто только заступил. Общий вид заводского двора в момент митинга хорошо передает картина известного советского художника И. И. Бродского. Море человеческих голов. Люди забрались на кучи старого лома, на крыши вагонов и заводских строений, на крыльцо конторы, даже на кран. Всюду, где только было малейшее пространство, стояли и сидели. И в этом море, как островок, как капитанский мостик, сбитая из досок, покрашенная в красный цвет трибуна.

Насколько мне помнится, митинг начался до приезда Владимира Ильича. Первым выступил Виктор Чернов – председатель партии эсеров и министр земледелия – глав-эсеровская пожарная кишка на экстренный случай. Пухлая шея в кашне, упитанное лицо. Хорошо поставленный голос и... постоянное красноречивое пустозвонство. Земля – крестьянам, но он, Чернов, против немедленного раздела помещичьей земли. Все решит Учредительное собрание. Войну надо кончать, но справедливым, достойным России миром. Главное единение, полное доверие вождям революции и никакого самоуправства. Свою речь он начал сказкой Пушкина о рыбаке и золотой рыбке. С ужимками, помогая себе мимикой, жестами, рассказывал "селянский министр", как ненасытная старуха требовала все большего и большего, пока не осталась жадная бабка, пожелавшая быть владычицей морской, у разбитого корыта.

Участники митинга сначала не поняли, к чему клонит оратор, и с разных сторон послышались голоса рабочих: "Ты перестань нам сказки рассказывать, дело говори". Чернов в ответ развел руками: мол, сказка сказкой, да в ней намек. Разве Ленин и большевики не похожи на эту привередливую старуху: каждый день предъявляют новые и новые требования. Всего им мало: и свободы, и власти. Тянутся к власти, как дети к огню, не думая о возможном пожаре. Предлагают прекратить войну.

– А разве это плохо? – крикнули из толпы.

– Плохо, – ответил Чернов, – немцу фронт открывают. Еще вот рабочий контроль предлагают установить на заводе.

И снова голоса:

– Правильно!

Раздражение нарастало с каждой минутой. От оратора ждали ясных ответов на вопросы о земле, о войне и мире, о хлебе, а он юлил, юродствовал, отделывался пустыми фразами. Терпение путиловцев лопнуло.

– Землю! Когда землю крестьянам дадите?

– Долой войну!

– Брось свои байки! – крикнул чей-то зычный голос. – Мы не дети. Нас сказками не прокормишь!

Владимир Ильич приехал на завод, когда Чернов уже оканчивал свое выступление. Известие о приезде Ильича всколыхнуло многотысячную аудиторию. Толпа образовала узкий проход, по которому Ленин торопливой походкой шел к трибуне. Вихрь восторга и радости долго не давал возможности начать речь.

Шумели машины. Пыхтели паровозы. Где-то рядом тяжело били молоты. Как только Ленин заговорил, в толпу врезался неизвестно откуда взявшийся паровоз – "кукушка". Его пронзительный свисток (явная провокация) требовал проезда. Тысячи кулаков пригрозили машинисту-меньшевику – "кукушка" остановилась. Миг – и ее облепили со всех сторон. Котел, колеса, подножки все покрылось живой броней.

Чернов к тому времени, сопровождаемый группой эсеров, позорно ретировался. Владимир Ильич выразил сожаление, что не может на таком большом собрании рассказать о предательской политике соглашателей в присутствии одного из их заправил.

Снова тысячи людей, затаив дыхание, слушали своего вождя. Но это была уже не та серая, хмурая, недоверчивая и даже враждебно настроенная вначале масса, что в манеже. Там солдаты больше сердцем почувствовали правоту Ленина. А в глазах путиловцев, на их лицах, покрытых копотью, отражались сознательная мысль и гордость. Согретый доверием и любовью, голос Ленина звучал здесь, в близкой и родной ему стихии, с особой убежденностью.

Кратко рассказав о причинах своей поездки через Германию (в Михайловском манеже он остановился на (этом подробно), Владимир Ильич перешел к войне, к тому, как кончить ее (не соглашение рабочих с капиталистами и крестьян с помещиками, а путь борьбы рабочих и крестьян против своих угнетателей).

Слова Ильича о том, что коалиционное правительство – это соглашение, сговор социалистов с капиталистами, это удушение революции, были встречены криками одобрения, громом аплодисментов. Все, что волновало рабочих: и нота Милюкова, и сказки словоохотливого "селянского министра", выстрелы по демонстрации 21 апреля на Невском и Садовой, заводские дела, – все связывалось воедино, осмысливалось, взвешивалось каждым. Жадно, с надеждой и верой путиловцы впитывали слова Ильича.

Вдруг что-то затрещало. Крики резанули воздух. Мы с Федоровым, захватив двух бойцов, кинулись было к месту происшествия, но тут же повернули назад. Оказалось, под тяжестью тел рухнула крыша какой-то постройки. К счастью, никто не пострадал. Виновники отделались легким испугом.

Минуту спустя воцарилась удивительная тишина. Ленин снова заговорил. Он закончил свое выступление призывом к решительной борьбе за мир, хлеб, за рабочий контроль. Единственный выход, говорил он, состоит в том, чтобы власть перешла в руки Советов рабочих и солдатских депутатов. Стало понятным, как и почему надо кончать войну, для чего необходим рабочий контроль, чем чревато двоевластие и почему Советам пора взять власть, что большевики предлагают делать с помещичьей землей.

Десятки рук подхватили Владимира Ильича. Снова появилось ощущение цельности, взаимного слияния этой массы и Ленина, отдельных воль в одну огромную всепобеждающую волю.

Ленин уехал. Митинг продолжался, но уже совсем не так, как был задуман. Потекли медоточивые речи. Засверкали фейерверком образные сравнения, шутки-прибаутки искуснейших ораторов. Однако ни меньшевик Грибков, ни председатель исполнительного комитета Совета крестьянских депутатов эсер Авксентьев уже не могли спасти положения. Их попросту не стали слушать. Слушали своих – рабочих и солдат-фронтовиков. Речь Ленина помогла им найти настоящие слова. "Теперь мы, – говорили рабочие, – знаем, с кем нам по пути, кто действительно защитник народа".

На трибуну поднялся фронтовик, председатель солдатского комитета Павловского полка унтер-офицер Игнат Судаков, бывший рабочий-путиловец, полный георгиевский кавалер. Он снял все свои награды, поднял их так, чтобы всем было видно, и сказал: "Эти награды я заслужил кровью, думал, что защищаю Родину. Родина, считал я, это одно. А большевики, Ленин – другое. Отныне я пойду вместе с вами под знаменем Ленина, а награды жертвую в фонд большевистской газеты "Правда". Закончив выступление, он брякнул крестами, медалями в бескозырку, подставленную матросом.

Поступок Судакова произвел сильное впечатление. Один за другим поднимались на трибуну рабочие, солдаты. По примеру Судакова солдаты и матросы снимали кресты, медали, свои фронтовые награды, бросали в бескозырку. В тот вечер и я расстался со своим Георгиевским крестом. Многие рабочие тут же стали рвать свои членские билеты, заявляя о своем выходе из партии меньшевиков и эсеров.

Так закончился митинг. Тысячи рабочих пошли за Лениным и большевиками.

На Обуховском заводе

Под влиянием соглашателей. Вылазка провокаторов. "Правильно, Ильич!" Случай с газетой. Ленин – трибун, агитатор, пропагандист партии.

– Завтра в час дня на Обуховском заводе выступит Ленин.

Мехоношин сообщил мне это накануне вечером и распорядился: к одиннадцати часам с усиленной группой прибыть на завод. В указанное время мы уже были на месте и могли наблюдать, как готовился митинг; видели, как эсеры и меньшевики шныряли в толпе, подбивая рабочих сорвать выступление.

Многотысячный коллектив обуховцев находился в те дни под заметным влиянием соглашательских партий.

Большевистская ячейка была здесь малочисленной: всего двадцать двадцать пять человек. Как и на других казенных заводах, выполнявших военные заказы, многие здесь были настроены оборончески, все еще верили меньшевистско-эсеровским басням о том, что после Февраля война якобы приобрела другую окраску: из империалистической стала революционной.

Митинг продолжался. Огромная башенная мастерская еле вмещала всех желающих. Рабочие сидели, стояли на станках, на недостроенных броневых башнях кораблей, на стропилах и орудийных стволах.

Ленин поднялся на трибуну. Только старые кадровые обуховцы встретили Ленина аплодисментами. Большая часть – настороженно и даже враждебно. Несколько минут Ленину не давали говорить. Из разных углов мастерской знакомый почерк – раздавалось шипение, уханье, свист. Делалось все, лишь бы сорвать выступление Ленина. Мы тесным кольцом окружили трибуну, готовые к любым эксцессам.

Владимир Ильич внешне был совершенно спокойным. Когда вдруг загрохотали металлические листы – очередная вылазка провокаторов, Ильич ненадолго замолчал, выжидая. Постепенно народ успокоился. Начали прислушиваться. Много времени Владимир Ильич Ленин уделил вопросам войны, доказывая, что империалистический характер ее не изменился в результате буржуазно-демократической революции, так как власть от помещичьей династии Романовых перешла к буржуазии – львовым, родзянкам.

Владимир Ильич призывал рабочих активнее поддерживать большевиков, помогать им осуществлять задачи, намеченные в решениях Апрельской партийной конференции. Послышались одобрительные голоса: "Правильно, большевики!", "Правильно, Ильич!" Сначала эти слова произносились как-то несмело, нерешительно, а йотом громче, увереннее.

Администрация завода, лидеры соглашательских партий с беспокойством и страхом следили за происходящим. Они видели: многотысячная толпа рабочих, которая совсем недавно подчинялась им, ловит каждое слово Ленина, дружно одобряет выдвинутые им положения. Они решили во что бы то ни стало сорвать выступление Ленина. Неожиданно открылись большие ворота цеха. Откуда ни возьмись по узкоколейке въехал в цех паровозик "рачка", непрерывно пыхтя, гудя, резкими свистками требуя, чтобы рабочие расступились.

"Рачка" полз прямо на трибуну. Наглая выходка соглашателей и администрации возмутила рабочих. В будку паровоза полетели гайки, болты, куски железа. Машину выкатили из цеха. Потом большевик – обуховец Викторов рассказывал мне, что в тот вечер машинисту паровоза здорово попало от рабочих.

Ленина не смутила эта провокация. Наоборот, дружный отпор рабочих подбодрил его. Он спокойно продолжал речь:

– Мы, большевики, – твердокаменные. Не такое видали. Напрасны, господа провокаторы, ваши потуги.

Люди все плотнее окружали трибуну, все чаще раздавались голоса: "Верно! Так их!" И все громче, победоноснее звучал голос Ильича. Вынув из кармана газету, Ленин сказал:

– Вы только что видели, на что способны господа соглашатели, а теперь послушайте, что они пишут: "Солдат сидит в окопах 24 часа, а рабочий сколько работает?"

Толпа грозно загудела. Многих присутствующих возмутила злобная клевета на рабочих, по вине которых якобы армия на фронте терпит поражение.

Чего добиваются подобными провокациями? Хотят поссорить рабочих и солдат. Буржуазия, развивал свою мысль Ленин, прежде всего боится союза рабочего класса и армии, рабочего класса и трудящихся крестьян, так как в этом союзе залог победы социалистической революции. Ленин окончил свою речь под продолжительные аплодисменты обуховцев.

Слово взял один из меньшевистских лидеров Дейч. Он начал с чтения записки, на которую Ленин якобы не ответил: "Господин Ульянов, сколько Вам заплатил Вильгельм за то, что Вы устроили такой ералаш?" Возмущенные рабочие согнали Дейча с трибуны: "Довольно! Хватит паясничать, дурить головы рабочим! Мы уже наслушались ваших сладких речей и обещаний!"

После выступления В. И. Ленина в настроении рабочих завода наступил резкий перелом. На июньскую демонстрацию обуховцы вышли с большевистскими лозунгами: "Долой войну!", "Да здравствуют Советы рабочих и солдатских депутатов!", "Да здравствуют большевики!"

В мае – июне Ленину нередко приходилось выступать в крайне неблагоприятной для него обстановке. И каждый раз ему удавалось переломить настроение толпы, повести ее за собой.

Как? Своим рассказом о Ленине на митингах – таким, каким он мне запомнился, я попытался ответить на этот вопрос.

Ленин – трибун, пропагандист, агитатор идей партии. Многое, к сожалению, с годами забылось. Запомнились только отдельные выступления, если не слова, то обстановка, стиль, форма изложения, смена настроения аудитории. Но вместе с тем живет в памяти сердца и обобщенный, сотканный из наблюдений образ Ильича на митингах весной и летом семнадцатого.

Как донести этот образ? Где взять слова? И постоянное ощущение новизны, открытия, о котором уже говорилось, откуда оно? Чем объяснимо?

Думается, прежде всего тем, что Ленин-оратор, как никто, умел не только убеждать, разъяснять, но и понимать, слушать (как порой не хватает этого умения многим нашим даже хорошим лекторам, пропагандистам), слушать не только произнесенное вслух, а самое потаенное, невысказанное, еще не сформировавшееся, не отлитое в слово.

Мгновенно, почти всегда безошибочно улавливал Ильич настроение, дух, колебания, чаяния толпы, самые ее сокровенные думы. И каждый раз находил, хотя говорил об одном и том же, новые слова. Уже в первые минуты возникала обратная связь. Монолог становился диалогом, и приходили взаимопонимание, слитность. Тут надо бы подчеркнуть одну особенность Ленина-оратора. Его бойцовский, полемический дар. Полемистом на трибуне он оставался всегда, даже при отсутствии зримых, видимых противников. Убеждая, разъясняя, подкрепляя свои аргументы энергичными "вдалбливающими" жестами, он ни на минуту не прекращал свой спор в поединке с врагами революции за умы и сердца людей труда.

Речь его очень живая, меткая. Выступая на митингах, Ильич редко прибегал к цифрам, зато охотно употреблял сравнения, меткие словечки, поговорки, которые хорошо запоминались и объясняли мысль, делали ее более близкой, понятной.

Не знаю, не встречал другого человека, кто бы как оратор так успешно пользовался всем богатством, разнообразием русского языка. Во время полемики речь Ильича становилась еще живее, образней, острее. Попался Ильичу на зуб пощады не жди. При этом, страстно отстаивая истину, беспощадно обрушиваясь на предателей революции, вскрывая их трусость и пресмыкание перед буржуазией, Ленин оставался решительным противником низменных бульварных приемов, к которым нередко прибегали соглашатели. Настойчиво советовал нам, молодым агитаторам: избегать "страшных", "ругательных" слов, критики с помощью "ярлыков", личных выпадов, обыгрывания физических недостатков противника.

Слушатель незаметно для себя, направляемый ленинской волей, тоже втягивался в полемику, нередко с самим собой. Так побеждали ленинская правда, его умение мгновенно проникаться мыслями, настроением толпы. Не монолог, а диалог... Меня всегда поражало то, что было даже не приемом, скорее сущностью Ленина-оратора. Он не выступал, не ораторствовал в общепринятом смысле, а, приближаясь к рампе, к самому краю сцены, трибуны, помоста, просто, по душам беседовал со всеми и с каждым в отдельности.

За долгую мою жизнь мне приходилось слушать многих замечательных ораторов, пропагандистов (Володарского, Луначарского, Невского, Свердлова, Орджоникидзе, Антонова-Овсеенко, Кирова, Калинина), но выступления Ленина мне особенно памятны.