Текст книги "И дух наш молод"

Автор книги: Василий Васильев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 25 страниц)

Представители этих-то трех групп, как правило, преобладали в полковых, дивизионных, корпусных и армейских комитетах, в Советах рабочих и солдатских депутатов. Большевиков в этих комитетах и Советах было еще мало. Вот каким, например, оказался состав полкового комитета Измайловского полка: эсеры унтер-офицеры Бутт, Григорьев, Потемкин, меньшевики – Кобзев, Кудряшов, Прянишников и другие. От Союза георгиевских кавалеров – прапорщик Козлов, Лузгин, от большевиков – Семенюк, Петров и я{20}. Такое соотношение сил в Советах, комитетах сохранялось в армии и на флоте примерно до августа 1917 года.

Острая борьба между большевиками и эсеро-меньшевистским блоком разгорелась по вопросу о роли Советов рабочих депутатов. Эту борьбу наглядно можно проследить на примере нашего района. Эсеро-меньшевистский блок Петергофского районного Совета упорно добивался объединения Совета с "районным рабочим комитетом", самочинной организацией, преследовавшей цель снабжения рабочих продовольствием. Меньшевики стремились превратить Совет в орган общественного самоуправления. Большевики боролись за четкое определение задач Советов. Они предлагали хозяйственные функции передать "районному рабочему комитету", сделав его временной районной думой. Совет же должен стать единственным политическим органом рабочих района. В ожесточенной борьбе с соглашателями большевики добились победы.

16 марта на районном Совете рабочих депутатов представитель партии большевиков Егоров зачитал напечатанную в "Правде" статью "О Советах рабочих и солдатских депутатов". Написал ее недавно возвратившийся из ссылки И. В. Сталин. В ней ставилась задача организации новой революционной власти:

"...залог окончательной победы Русской революции – в упрочении союза революционного рабочего с революционным солдатом.

Органами этого союза и являются Советы рабочих и солдатских депутатов.

И чем теснее сплочены эти Советы, чем крепче они организованы, тем действительнее выраженная в них революционная власть революционного народа, тем реальнее гарантия против контрреволюции.

Укрепить эти Советы, сделать их повсеместными, связать их между собой во главе с Центральным Советом рабочих и солдатских депутатов, как органом революционной власти народа, – вот в каком направлении должны работать революционные социал-демократы!"{21}

Эта статья несомненно сыграла свою роль в борьбе за укрепление Советов.

За Нарвской заставой трижды собирались районный Совет и "рабочий комитет", чтобы определить круг деятельности каждой организации. Наконец, 20 марта было принято пространное решение, по которому Совет рабочих депутатов признавался главной политической организацией рабочих. Задачи Советов, хотя и не совсем четко, определялись таким образом:

1. Экономическая и профессиональная организация солдат и рабочих.

2. Руководство массовыми и политическими выступлениями рабочего класса, подготовка их и предварительное разрешение общеполитических вопросов, возникающих в общегородском Совете рабочих и солдатских депутатов.

3. Создание районной думы как органа местного хозяйственного самоуправления.

4. Установление постоянного контроля над деятельностью районной думы для проведения в жизнь рабочей муниципальной политики"{22}.

"Рабочий комитет" был превращен во "временную районную думу". С этого дня районный Совет рабочих депутатов выступал как единственный политический представитель всех рабочих Нарвско-Петергофского района.

На историческом перекрестке "февральско-мартовского рубежа" встретились лицом к лицу как претенденты на власть, с одной стороны, главные движущие силы, обеспечившие победу, пролетариат и одетое в солдатские шинели, матросские бушлаты крестьянство; а с другой – буржуазия, жаждущая воспользоваться плодами революции для упрочения своих позиций. Такая расстановка сил стала одной из основных причин необычайной сложности и противоречивости в дальнейшем развитии революции.

Центральными вопросами оставались вопросы о войне, земле и власти.

В общественных местах, в театрах, в цирке "Модерн", в клубах с утра до ночи толпился народ, жадно потянувшийся к политике. Всюду раздавались брошюры, листовки, слышались речи агитаторов.

На всех заводах, в цехах, дворцах – на самом видном месте – сооружались трибуны. Ежедневно в обеденный перерыв, после работы у трибун собирались рабочие и начинался митинг.

Запомнился такой митинг в шрапнельном – самом большом цехе Путиловского завода, где раньше работал и я. 18 марта там собралось несколько тысяч человек; были рабочие и других цехов. На трибуне – депутаты Совета от шрапнельной и лафетно-снарядной мастерских В. Петров, шрапнельщики Игнат Судаков, Григорий Самодед и другие.

Первым выступал депутат меньшевик Копьев, говорил о братстве народов. Он не жалел красок на картины ужасов войны, но вывод делал такой: война была делом царской шайки, стремившейся к порабощению других пародов. Теперь царя нет, вопрос об "аннексиях" снят, и народ ведет войну за свою свободу, за новую, "обновленную Россию". В подтверждение своих слов Копьев зачитал выдержку из манифеста Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов. Именем Совета он призвал рабочих не слагать оружие до тех пор, пока немецкие рабочие не свергнут своих империалистов.

В заключенно Копьев воскликнул:

– Не отдадим демократическую Россию на растерзание немецкому империализму! Граждане рабочие, в ваших руках свобода! Не упустите ее!

Слова "империализм", "аннексия", "демократия" оглушали не очень политически грамотных шрапнельщиков, недавних крестьян. Чем непонятнее были слова, тем казались им "революционней". В ответ послышались возгласы: "Не выпустим свободы из своих рук!"

Меньшевик депутат В. Петров еще больше подогрел оборонческие настроения рабочих. Он заявил, что война не нужна никому, мира желают все. Но как достичь его, если кровавый Вильгельм наступает и хочет уничтожить, растоптать революционные завоевания масс? Отсюда вывод: победа революции это победа над немцами.

Слово попросил бывший токарь Игнат Судаков. Рассказал, как приходилось ему и его товарищам на фронте ("Известное дело: война не лечит, а калечит"). Игнат отвернул борт своей видавшей виды шинели и, словно в подтверждение сказанного, провел руками по Георгиевским крестам всех четырех степеней (цех ахнул!), висевшим у него на груди.

– Нас, как мышей, загнали в окопные норы, поливали свинцом, травили газами. Даже не верится, что вырвался из этого ада. А нынче, – заявил Игнат, – я первый пойду обратно в окопы, если это будет нужно для защиты свободы.

Говорил Судаков искренне, не понимая, что и после свержения царя война не перестала быть захватнической.

Тут в бой ринулся стоявший на трибуне Григорий Самодед. Он протиснулся вперед, заговорил резко и страстно.

– В этом-то и путаница, дорогой Игнат! И прежде, и сейчас войну ведут буржуй, капиталист, банкир. Им требуется война! Им выгодно, чтоб война народ, а заодно и революцию перебила! Войну следует немедленно прекратить.

– Как же ты прекратишь ее, когда немец прет?

– Если захотеть – можно прекратить, да наверху не хотят.

Митинг поручил комиссии уполномоченных, в которую входило до 70 человек представителей от всех мастерских шрапнельного цеха, вместе с депутатами Совета выработать текст резолюции.

Спустя два дня в шрапнельных мастерских появились листовки. Комиссия уполномоченных от своего имени и от имени Совета рабочих и солдатских депутатов призывала путиловцев "работать интенсивно, ибо наша работа победа над врагом". Резолюция заканчивалась словами: "Кто не соглашается с этим постановлением, тому не нужны свобода, равенство и гражданство".

Такие оборонческие резолюции были приняты еще в двух цехах завода пушечном и башенном. Нечто похожее происходило и на других заводах: "Розенкранце", ("Тильмансе", Химическом, Франко-русском, где преобладало влияние эсеро-меньшевистских блоков.

Угар оборончества захватил на время некоторые слои не закаленных в революционной борьбе рабочих, все еще слепо доверявших соглашательскому Петроградскому Совету.

На Петроградский Совет рабочие смотрели как на орган своей власти и верили, что он осуществит все требования рабочих и солдат и в первую очередь добьется заключения мира. Но меньшевики, эсеры и не думали о прекращении войны, а вместе с буржуазией намеревались использовать революцию в интересах ее продолжения.

Большевистские агитаторы разоблачали эсеро-меньшевистский обман. В райкоме партии была создана большая группа агитаторов. В нее вошли и мы, командиры сотен – дружин Красной гвардии. Руководителем нашей группы был назначен Шведов – один из популярных ораторов Нарвской заставы.

Его инструктажи были краткими, четкими – кому куда пойти, какую смену встретить на заводе, в какую воинскую часть направиться. Советовал пресекать ложь соглашателей конкретными фактами, примерами, вопросами; длинные речи не произносить – запутаешься, и тебя побьют. Если возникнет вопрос о трудностях с продовольствием, упор делай на войну – первопричину усиливающегося голода.

Наша агитация не сразу, с трудом, но все чаще находила отклик в рабочей, солдатской среде. Это было видно, несмотря на поток оборонческих резолюций. Двоевластие все меньше устраивало рабочих и солдат.

Путиловы и терещенки прекрасно понимали, что даже при помощи обмана, даже при активной поддержке эсеро-меньшевиков в данных условиях трудно довести войну до победного конца. Нужна была сила, армия, военная диктатура. Но как заставить воевать армию, тесно связанную с рабочим классом? Возник дьявольский план: настроить, натравить армию на рабочих, снова сделать солдат послушным орудием в руках реакции. Все пошло в ход: клевета, ложь, грязные провокации – не брезговали ничем. Поползли слушки, что рабочие петроградских заводов, дескать, только то и делают, что митингуют и не хотят работать, этим предают армию, солдат фронта, оставляют "наших доблестных воинов" без снарядов, вооружения, снаряжения на растерзание кайзеровским войскам.

В буржуазной, черносотенной печати, предназначенной для фронтовиков и войск в тылу, писалось о том, что вот, мол, рабочие Путиловского, Обуховского, Балтийского и других заводов Петрограда требуют зарплату 5 рублей в час, в то время как солдат получает столько же в месяц. В этой лжи особенно изощрялась буржуазная газета "Речь". В ней приводились высосанные из пальца цифры уменьшения выпуска заводами орудий, снарядов, вооружения, снаряжения и т. д. Рядом печатались сводки о наших потерях на фронтах, длинные описки убитых, пропавших без вести. Рабочих в этих статьях называли предателями свободы. Так вороньим карканьем пытались дезорганизовать силы революции, разбить единство рабочих и солдат. Каркали, каркали и докаркались. Для проверки "точных сведений" в столицу стали прибывать делегации от фронтовых соединений, частей и Петроградского гарнизона. Вечером 30 марта в районную дружину пришел Тимофей Барановский, предложил мне и Семенюку подобрать группы надежных солдат Измайловского и Петроградских полков, хорошо знающих, что на каком заводе делается. Эти группы из 6-7 человек мы подобрали. Правда, в одну из них вошел меньшевик Дятлов, но он сам попросил, чтобы ему дали возможность разоблачить ложь врагов революции.

31 марта мы встретили первую делегацию от 1-й армии и 16-го корпуса Северо-Западного фронта и гостеприимно разместили в казарме учебной команды петроградцев. Фронтовики сначала отнеслись к нам, "тыловым крысам", с большим недоверием. К счастью, у многих из нас на груди красовались Георгиевские кресты, а их, известно, в тылу не заслужишь.

Делегации на второй день отправились на Путиловский завод. Явились фронтовики в полном боевом снаряжении. На рабочих глядели сумрачно, хмуро, исподлобья. Артиллеристы, предъявляя резолюцию армейского комитета, поручившего им проверить, верны ли слухи о забастовках на заводе, прямо говорили: "Мы кровь проливаем, сидим без снарядов, патронов, а вы митингуете, бастуете".

Модельщики первые растопили сердца и суровость фронтовиков, показали им принятую накануне резолюцию цехового собрания, которая гласила: "Ввиду распространившихся слухов среди населения и войск о том, что рабочие не хотят работать и что у рабочих алчность и леность, обращаемся с призывом к населению и к нашим братьям-воинам не верить подобным слухам. Эти слухи разносят темные силы защитников павшей самодержавной клики, дабы внести раздор между революционной армией и народом"{23}.

После смены на заводском дворе состоялся многотысячный митинг. "Кровью своей мы спаялись здесь, на улицах Петрограда, – говорили путиловцы. – И не разъединить нас никакой клевете, никакой темной силе". Митинг принял большевистскую резолюцию, которая требовала, чтобы Временное правительство опровергло ложь и клевету на рабочих. Кроме этого, был объявлен бойкот буржуазным газетам. Резолюцию путиловцев поддержало большинство заводов и фабрик Петрограда.

В эти дни нашу группу армейских агитаторов можно было встретить в Павловском, Гренадерском, Волынском полках. С нами обычно приходили представители заводов, кто-нибудь из делегатов-фронтовиков и вездесущий Гриша Самодед. Наши выступления нередко завершались тем, что представители полковых комитетов тут же заявляли о том, что их части тоже присоединяются к бойкоту буржуазной печати.

А как же Временное правительство? Оно отмалчивалось. Не в его интересах было разоблачить, пресечь вздорные вымыслы изолгавшейся буржуазной "Речи".

Больше того, Временное правительство само пошло на провокацию, распространив новое лживое сообщение о вооруженной демонстрации Петроградского полка против путиловцев. К нам пришли члены полкового комитета. Они передали, что полк, узнав о новой провокации, бунтует. Нужно принимать срочные меры.

Закончив занятия с пулеметчиками районной дружины, мы с Семенюком пошли в райком к Барановскому. Три дня спустя состоялся общеполковой митинг петроградцев и измайловцев. Делегацию путиловцев возглавил Григорий Самодед. На митинг от Совета прибыли меньшевики, эсеры. Их пригласил меньшевик Бутт. Митинг прошел бурно. Меньшевики-эсеры потерпели сокрушительное поражение. Резолюция подтвердила нерушимое единство рабочего класса и революционных солдат. Митинг требовал от Временного правительства прекращения провокаций в отношении солдат и рабочих, привлечения к ответственности виновных в распространении лживых слухов. Петроградцы тут же на митинге выделили группы солдат (все георгиевские кавалеры), которые впредь встречали и сопровождали по заводам нескончаемый поток делегаций с фронта.

Чем больше прибывало делегаций, тем меньше места оставалось для лжи. Делегации фронтовиков, войск гарнизона из других городов России, побывав на заводах, резко меняли свое отношение к рабочим, к большевикам, к войне. Почти ежедневно мы сопровождали делегации на Путиловском заводе. С тремя делегациями пришлось побывать на Химическом, с двумя – на заводе "Розенкранц". Мы терпеливо объясняли солдатам:"рабочие всегда были против грабительской войны и теперь за мир, но работы не бросают: так мира не добьешься. Вот когда солдаты сами поймут, в чьих интересах ведется война, сами воткнут штык в землю, тогда дело пойдет на лад.

После обхода солдатские делегаты приходили в заводской комитет и писали свои отзывы, резолюции. Привожу некоторые из них: "Эти слухи, ползущие, как ядовитые змеи, из темных подполий, куда забились черные вороны, ползущие по всему фронту, мы рассеиваем нашим авторитетным и убедительным словом"{24}.

А вот что писала делегация 532-го полка 10-й пехотной дивизии: "Убедились воочию, что вся травля, пущенная в ход врагами пролетариата, основана на лжи и клевете"{25}. Делегация 2-й артбригады отмечала: "Если и бывали задержки, то только по вине администрации завода, которая ведет втайне саботаж и старается натравить солдат на рабочих"{26}.

Делегаты увозили на фронт в свои гарнизоны не только уверенность в том, что на Путиловском и других заводах рабочие честно трудятся, но и сомнения в необходимости продолжения войны.

В заводских комитетах (заботилась об этом и паша группа) делегатов снабжали большевистской литературой, пачками "Правды", листовками. Фронтовики (с некоторыми из них я впоследствии встречался) уезжали с твердым убеждением: буржуазии верить нельзя, надо прислушиваться к голосу рабочих, большевиков.

Так потерпела неудачу попытка буржуазии (одна из первых, но отнюдь не последняя) посеять распри между рабочим классом и армией. Нет худа без добра. Как говорят немцы, из каждого свинства можно выкроить кусочек ветчины.

"Ветчина" на этот раз оказалась весьма весомой Связи рабочих с армией стали еще крепче. В Петрограде родилась новая форма солдатско-рабочего братства: полки гарнизона самочинно (теперь бы мы это назвали шефством) прикреплялись к заводам. Так, Выборгская сторона побраталась с 1-м пулеметным полком, обувная фабрика "Скороход" – с волынцами, наш Измайловский полк и Павловский – с Путиловским заводом. Рабочие и солдаты в знак единения обменивались знаменами. Под этими боевыми стягами революционной дружбы путиловцы, измайловцы и павловцы не раз выступали вместе, плечом к плечу, против контрреволюции.

"И друг наш – молот..." Дом на Новосивковской, 23. Ответственный организатор (С. В. Косиор). Исторический бильярд. Первое письмо Ленина. Главная гарантия. Без пропусков. Нашего полку прибывает. Ошибочная позиция. Скорее бы приехал Ильич...

Я готовил пулеметчиков в районной дружине и на заводах – Путиловском и "Тильмансе". 21 марта занимался с дружинниками. Ребята накануне нашли отличное место для занятий: за пушечными мастерскими, в лесу. И "пулеметным классом" стала живописная полянка. Пулемет я знал хорошо: "максима" мог разобрать и собрать с завязанными глазами. На полигоне на черных квадратах мишеней выбивал почти идеальные круги. Всему этому учил – и небезуспешно дружинников-красногвардейцев. Среди путиловцев самым прилежным учеником оказался Петя Шмаков. Кое в чем он превзошел своего учителя, оставляя на мишенях "автографы" в виде любой геометрической фигуры, а по особому заказу, так сказать, на бис – наши инициалы. Впрочем, старались все, выполняя мои приказы, наставления. Многие по возрасту годились мне в отцы, но величали меня "товарищ Васильев".

...Однажды возвращались мы домой с песней. Очень полюбилась нам в те дни популярнейшая после Февраля песня "Мы – кузнецы, и дух наш молод". Молотобоец Шмаков переиначил слова на свой лад:

Мы – кузнецы, и друг наш – молот.

Куем мы счастия ключи,

Вздымайся выше, наш тяжкий молот,

В стальную грудь сильней стучи...

Мы подхватывали:

...стучи, стучи!

Все выше взлетала песня – боевая, полная молодого задора и веры:

И после каждого удара

Редеет мгла, слабеет гнет,

И по полям земного шара

Народ измученный встает, встает, встает!

Ребята разошлись по домам, а я – в райком. Вот и знакомое здание. Небольшой одноэтажный домик с крылечком, с двумя окнами, выходящими на улицу. Как всегда, полон людей. Двери – настежь. Не закрываются ни днем ни ночью. Дом на Новосивковской – бывший трактир – стал своего рода политическим клубом Нарвской заставы. Приходили сюда не только члены партии, боевики-дружинники, но и беспартийные рабочие, сочувствующие большевикам, старики и молодежь, мужчины и женщины. Забегали сюда и ребятишки. Голодные, в рваной обувке, в залатанных пиджаках с отцовского плеча или в маминых кофтах, но веселые, задорные, смелые до отчаяния, готовые по первой просьбе отправиться в люобой конец района, города с поручением или запиской.

Собирались обычно в самой большой комнате. Все ее убранство – бильярд (он достался райкому в наследство от трактира) да несколько колченогих стульев и простых неструганых скамеек вдоль стен. Как не похоже это на картины, которые можно было наблюдать здесь совсем недавно.

Где раньше звучали пьяные песни, похабщина, где в хмельном угаре обида, подогретая вином, нередко приводила к кровавым дракам, теперь царили трезвость, строжайшая дисциплина.

Кроме большой комнаты (зала) были еще две боковушки. В одной сидел секретарь-казначей. В другой принимал посетителей, беседовал с представителями заводских и военных большевистских организаций секретарь райкома, как тогда говорили, ответственный организатор района. В руководящую тройку райкома входил еще и член бюро.

Первым легальным секретарем Нарвского (Нарвско-Петергофского) райкома был Э. И. Петерсон (И. Гайслис). Старый член партии, опытный подпольщик, политкаторжанин, он недолго задержался у нас. Вскоре он был отозван на другую работу. В конце апреля секретарем избрали С. В. Косиора.

В недалеком будущем крупный партийный и государственный деятель, секретарь ЦК ВКП(б) (1925-1928 годы), первый секретарь ЦК КП(б)У (1928-1938 годы), Станислав Викентьевич Косиор уже в предоктябрьский период проявил себя как незаурядный политический руководитель. В нашем районе его ценили за твердость характера, четкость, обязательность (пообещает – сделает, даст задание – проверит), принципиальность. А тот, кто сталкивался с ним непосредственно, не мог не полюбить этого задушевного, чуткого человека. Подкупали его искренность, простота, скромность. А было ему тогда 28 лет. К слову, таким примерно был средний возраст многих партийных руководителей районных и городских комитетов, секретариата и членов ЦК.

Двадцать восемь лет. За ними была большая, полная опасности, невзгод жизнь революционера, большевика, работа в подполье, многочисленные аресты, тюрьмы, ссылка.

В 20-е годы С. В. Косиор, работая секретарем ЦК ВКП(б), бывал у нас – в Военной академии имени М. В. Фрунзе. Он узнал меня. Стал расспрашивать о наших общих знакомых по Нарвской заставе. Несколько раз я заходил к нему в ЦК по делам Объединенного партбюро четырех академий и всегда получал исчерпывающие, конкретные ответы, а если совет – то дельный, очень помогающий мне в моей секретарской работе. Должен сказать, что годы после Октября мало отразились на его внешности. Казалось, время совсем не властно над Косиором. Наголо бритая голова, небольшого роста, плотный, он был очень живым, подвижным и в то же время предельно внимательным. Вглядываясь своими серыми глазами в собеседника, он как бы весь превращался в слух, умением выслушать человека несколько напоминал Ильича. А как заразительно, вкусно смеялся, любил хорошую шутку, розыгрыш. Носил косоворотку, в зной и холод часто ходил без фуражки. Я часто видел Косиора на Путиловском заводе, на "Треугольнике", слушал его выступления. Бросалось в глаза, с какой теплотой и сердечностью принимали его рабочие. Сам пролетарий, он знал рабочую жизнь не по книгам и со слов других, а по собственному опыту, умел входить в каждую деталь, в каждую мелочь, волновавшую человека труда, заводской коллектив. Застать секретаря в его рабочей комнате-клетушке было довольно трудно. Косиор считал, что в канун решительных схваток руководитель должен быть в самой гуще масс, знать их настроения, колебания, тревоги.

Как-то мы с Тимофеем Барановским зашли в райком на рассвете и застали секретаря спящим на... бильярдном столе. Под головой, вместо подушки – пачка газет, вместо одеяла – пальто. Дядя Тимофей приложил палец к губам. Мы на цыпочках вышли на крыльцо.

– Ему это не впервые, – шепотом заговорил Барановский. – Днем – в бегах, беспокойная душа. Вечером – заседаем. А задержится допоздна – ехать далеко. Вот и приспособил бильярд.

Бильярд, к слову, служил кроватью не только секретарю райкома. Он стал на Новосивковской этакой дежурной койкой. На бильярде спали Г. К. Орджоникидзе, В. Володарский. Жаль, что исторический бильярд не сохранился и только поэтому не занял почетное место в музее, недавно открытом (дом-то стоит!) на бывшей Новосивковской, 23.

Приходили в райком после бурных митингов, собраний на заводах и в воинских частях, после горячих споров -сражений с эсерами, меньшевиками. Собирались, чтобы отчитаться, поделиться впечатлениями, узнать последние политические новости, договориться, что надо делать завтра, послезавтра. И каждый раз мысли невольно обращались к тому, кто был душой, организатором и вождем нашей партии. Как воспринял Ленин, находясь далеко от родины, весть о революции в России, какую дает ей оценку, какие ставит задачи. Мы видели имя Ленина в опубликованном "Правдой" списке ее активных авторов. И все эти дни с нетерпением ждали ленинского слова, его статей, советов, наставлений, ясного анализа современной обстановки, четких директив.

...В тот вечер райком показался мне еще более оживленным, чем в обычные дни. На каждом шагу встречались люди со свежим номером "Правды" в руках. Иван Газа, заметив меня, помахал газетой, как знаменем.

– Видел?! Читал?! – спросил, весело поблескивая своими черными цыганскими глазами. – Наконец-то пробилось письмо Ленина. Дошло!

Он торжественно вручил мне номер "Правды". Я пристроился поближе к лампе, стал читать. Это были знаменитые "Письма из далека"{27}. "Первый этап первой революции". Уже начальные строки захватили железной логикой, неожиданным поворотом мысли, перспективой.

"Первая революция, порожденная всемирной империалистической войной, разразилась. Эта первая революция, наверное, не будет последней"{28}.

Значит, рано праздновать победу. Революция разразилась, но отнюдь не завершена. То, что мы считали венцом, только первый этап революции, но отнюдь не последний.

Ко мне подошел старый рабочий, друг отца:

– Читай, набирайся ума. А Ильич каков! Глазастый... Он и за границей видит то, чего некоторым вождям под самым носом не видно. Не тот бой, что позади, а тот, что впереди. Я товарища Ленина так понимаю: надо готовиться. Первый этап прошли. Даешь второй!

...Меня пригласили в соседнюю комнату, где уже собралась группа агитаторов. Тут мы снова прочитали первую часть письма абзац за абзацем. Читали вслух, останавливаясь на моментах, которые казались нам особенно важными. Было решено уже сегодня сообщить рабочим и солдатам: Ленин прислал письмо, призывает рабочих и всех трудящихся не останавливаться на полпути, продолжать борьбу за мир, за землю, за власть.

Договорились подробное обсуждение письма перенести на следующий день, когда будет опубликовано его окончание.

22 марта митинги прошли во всех цехах, почти на всех сменах. Не были забыты и воинские части. Наша группа агитаторов во главе с Григорием Самодедом побывала в Измайловском, Петроградском полках.

Солдаты спрашивали, что это за второй этап, что он может дать трудовому народу. И зачем тянуть? Не лучше ли сразу переходить от первого ко второму? Многие интересовались тем, как Ленин относится к Петроградскому Совету, к его нынешнему составу.

Вечером 22 марта мы снова, теперь уже с двумя номерами "Правды", явились на Новосивковскую. На этот раз собрался почти весь актив райкома: Эмиль Петерсон, Антон Васильев, Иван Газа, Егоров я другие. Газа предложил еще раз повнимательней прочитать вторую часть письма:

– Тут, брат, многое касается нашего с тобой дела.

Нетрудно было догадаться, что имел в виду Газа. Крепко врезались ленинские слова о единственной гарантии свободы и разрушения царизма до конца. Ильич видел эту гарантию в вооружении пролетариата, укреплении, расширении, развитии роли, значения, силы Совета рабочих депутатов.

Вооружение рабочего класса и укрепление Советов – главная, первоочередная задача. "Все остальное – фраза и ложь, самообман политиканов либерального и радикального лагеря..."{29}.

Вновь и вновь возвращается Владимир Ильич к мысли, которая, как видно, в те дни глубоко его волновала: "Помогите вооружению рабочих или хоть не мешайте этому делу – и свобода в России будет непобедима, монархия невосстановима, республика обеспечена"{30}.

Вывод напрашивался сам собой: вооружение пролетариата – задача сверхважная. Вез этого немыслимы ни укрепление и запрета демократических свобод, ни переход ко второму этапу революции.

Письмо Ленина мы принимали как программу действий. Ярким светом озарился пройденный с февраля путь – короткий по времени, но насыщенный событиями огромного значения. То, что на митингах ораторы-краснобаи называли "чудом", "чем-то божественным", "необъяснимым", становилось простым и понятным.

Как за неделю развалилась монархия, державшаяся веками? Почему "телега залитой кровью и грязью романовской монархии могла опрокинуться сразу"?{31}.

Не "божественное чудо", а уроки прошлого: три года "величайших классовых битв" и революционная анергия русского пролетариата 1905-1907 годов, победы, поражения и всесильный "режиссер", "могучий ускоритель" всемирная империалистическая война, массовый героизм рабочих и солдат в дни Февраля обеспечили крах самодержавия.

И так же неопровержимо Ленин доказал, почему Временное правительство правительство буржуазии и помещиков – не может дать народу мир, хлеб, свободу. Пролетариат сумеет завоевать все это только собственными руками.

Казалось, Ленин обращается к каждому из нас: "...рабочие, вы проявили чудеса пролетарского, народного героизма в гражданской войне против царизма, вы должны проявить чудеса пролетарской и общенародной организации, чтобы подготовить свою победу во втором этапе революции"{32}.

Поздно вечером в бывшей бильярдной, где шло обсуждение, появился В. И. Невский. Сказал, что, как ему объяснили в редакции "Правды", письмо Ильича по чисто тактическим соображениям напечатано о некоторыми сокращениями.

– Думается, агитаторам Нарвской заставы полезно познакомиться с оригиналом письма без пропусков и купюр.

Владимир Иванович стал читать, по два-три раза повторяя пропущенные в газете места.

Ленин предстал перед нами в несколько ином, новом свете: остро, беспощадно высмеивающий известных в то время политических лидеров. Несколько слов, одно-два предложения – и портрет готов.

Львов и Гучков – "вчерашние пособники Столыпина-вешателя", Милюков и кадеты, сидящие "больше для украшения, для вывески, для сладеньких профессорских речей; "трудовик" Керенский, играющий роль "балалайки" для обмана рабочих и крестьян".

Срывая маску за маской, Ильич призывал "раскрывать глаза народу на обман буржуазных политиканов, учить его не верить словам, полагаться только на свои силы, на свою организацию, на свое объединение, на свое вооружение"{33}.

– Какой же мы должны делать вывод? – подвел итоги В. И. Невский. – Еще теснее сплотиться, еще организованней, настойчивей готовиться к грядущим схваткам.

Письмо Ленина стало основным документом в деятельности большевиков Нарвской заставы, дало направление работе тогда еще не очень опытных пропагандистов и агитаторов. Оно непосредственно сказалось и на нашем, как говорил Иван Газа, "главном деле". Райком партии выделил группу, на которую возлагалась задача организации и вооружения отрядов и дружин. В нее, кроме Н. Войцеховского, И. Газы, вошли члены райкома И. Голованов, Н. Богданов, Т. Барановский, И. Смолин, В. Мещерский. Руководителем группы, а затем и командиром нашей районной дружины стал С. М. Корчагин, член Петросовета и Петергофского районного Совета. Это был замечательный товарищ. Человек сугубо штатский, Корчагин с большим интересом и живостью стал вникать в детали обучения красногвардейцев военному делу.