Текст книги "И дух наш молод"

Автор книги: Василий Васильев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 25 страниц)

Подвижность Ленина на трибуне, его умение убедительно, просто выделять самое главное, самую суть вопроса, его жестикуляция, его глаза, светящиеся то добродушным юмором, то суровой сосредоточенностью, и, наконец, совершенно исключительное богатство и разнообразие его интонации – все это захватывало слушателей, не сводивших с него глаз.

В его речах – огромная вера в потенциальные возможности, исполинскую внутреннюю мощь класса-организатора, класса-созидателя, умение увидеть, разбудить, привести в действие эту мощь как в массах, так и в каждом рабочем. Выступая на митингах, Ленин – и в этом его сила – всегда побуждал к действию, к практическому участию в революции, глубоко убежденный в том, что самая лучшая школа – сама революция.

Артистический голос, артистические жесты, многозначительные паузы всеми этими классическими приемами ораторской школы Владимир Ильич пренебрегал. Его стремлением было с необычайной простотой изложить свою мысль.

Речь его цельная, как слиток. Он брал основную задач чу ("Как добиться мира?", "Как решить вопрос о земле?", "В чьих руках и почему должна находиться власть?"). Все же другие вопросы, которых так или иначе касался, находились в прямой связи с главной темой выступления. Каждое его выступление не экспромт, а результат большой работы ученого-исследователя и политика. Все основные положения он заранее продумывал, но форма его выступлений отнюдь не тезисная: аргументы, возражения, свежие факты часто рождались тут же на трибуне.

Газетное сообщение, реплика оппонента, инцидент (случай с Кравченко), увиденный по дороге на митинг лозунг – все использовалось. И костяк заранее продуманной ленинской речи обрастал живой плотью.

Железная логика мысли и гибкость, абсолютная свобода ее выражения, необыкновенная способность всесторонне охватывать события и видеть далеко их развитие – вот чем всегда поражали его выступления.

Вовлекая в поиск истины аудиторию, Ленин внимательно рассматривал все "за" и "против". Тут же отклонял менее удачный вариант. Он приходил к единственно правильному в данных условиях решению, аргументировал свое мнение. Вместе с ним приходили к этому решению и мы, будто сами нашли этот выход, и не только нашли, но даже подсказали его оратору. Таким образом Владимир Ильич, убеждая, заодно учил и заставлял думать, обсуждать и решать большие и малые проблемы.

Не в этом ли высшее искусство агитатора-пропагандиста?

Как я попал в анархисты

У Троицкого моста. Бешеная травля. Невский проспект меняет свой облик. Барометр контрреволюции. Враг действует. "Ври, да знай меру". День Ильича. "В кулачной защите не нуждаемся".

...Стоял на редкость для Петрограда солнечный июньский день. Нас было трое: Федоров, Семенюк и я. Подходим к Троицкому мосту – митинг. Собралось человек сто, если не больше. Слушают оратора. Тот, в студенческой фуражке, прилепился к фонарному столбу, словно акробат. Одной рукой обнимает столб, а свободной размахивает. Захлебываясь, не выкрикивает, а, казалось, выплевывает слова: пломбированный вагон, золото... Ленин...

Знакомая песенка. Надо сказать, что дикая травля Ильича началась уже в первые дни его приезда.

"Нас пропустили, встретили здесь бешеной травлей... Атмосфера здесь бешеная травля буржуазии против нас. Среди рабочих и солдат сочувствие"{58}, – сообщает 12(25) апреля в письме В. А. Карпинскому в Женеву В. И. Ленин.

В тот же день Ленин пишет членам зарубежного представительства ЦК РСДРП (б) в Стокгольм. "Буржуазия (+Плеханов) бешено травят нас за проезд через Германию. Пытаются натравить солдат. Пока не удается: есть сторонники и верные... Бешеная травля нас за то, что мы против "единства", а массы за объединение всех социал-демократов. Мы против...

Положение архисложное, архиинтересное"{59}.

Бешеная травля... "Правда" в апреле, обращаясь с воззванием "Против погромщиков" к рабочим, солдатам и всему населению Петрограда, разоблачала гнусную, клеветническую, погромную агитацию против нашей партии, против товарища Ленина. "Мы, – писала "Правда", – имеем ряд сообщений не только устных, но и письменных об угрозах насилием, бомбой и пр."{60}.

Статьи в буржуазных газетах прямо и косвенно подстрекали к убийству В. И. Ленина, разгрому "Правды", действовали в те дни и сотни контрреволюционных агитаторов. В июне обстановка еще больше накалилась. Именно в те дни Лига борьбы с большевизмом, объединяющая в "братском союзе" многих деятелей помещичье-капиталистической Государственной думы и самых махровых черносотенцев-громил, приняла секретное постановление, которое стало известно уже после Октября. Вот что оно гласило.

"Постановление № 9, 18 июня 1917 г. Лига борьбы с большевизмом и анархией, рассмотрев дело о Ленине (Ульянове) № 2 1917 г. и дело о газете "Правда" (№ 4, 1917 г.), нашла, что как и Ленин, так и газета "Правда" поставили своей целью создание в России анархии и стремятся к тому, чтобы вызвать гражданскую войну. Находя виновность Ленина и газеты "Правда" вполне доказанной... Лига большинством голосов постановляет:

1) Ульянова, именующего себя Лениным, лишить жизни.

2) Типографию газеты "Правда" взорвать..."{61}. Контрреволюционеры отнюдь не ограничивались одними угрозами.

Нарастающая злоба, атмосфера ненависти к большевикам, к "Его величеству Пролетарию Всероссийскому" особенно ощущалась нами на Невском.

За несколько послефевральских месяцев чопорный, праздный, самодовольный баловень-красавец Невский несколько раз менял свой привычный облик.

В первые недели "свободы" он, сбросив свой напудренный парик, согнав с тротуаров малиновый звон шпор и шелест шелков, как-то вдруг из белого стал если не красным, то розовым. Исчезли на Невском, сдутые ветром революции, бодрые рысаки, коляски на резиновых шинах, бакенбарды вельмож и шлейфы красавиц, неприступные городовые с застывшими лицами истуканов, толстозадые дворники с бляхами. Вместо всего этого – серые пиджаки, рабочие кепи, серо-зеленые шинели, красные банты, знамена.

Невский – неумытый, непричесанный, но как никогда оживленный, веселый, всем доступный и дерзкий.

Вспоминается такой эпизод. В Екатерининском сквере – чугунная Екатерина в буклях. Стоит себе на привычном месте матушка-императрица. В руках красный флаг, а лицо, как оспой, густо обсыпано птичьим пометом. Полная свобода – городским голубям и воробьям. Вокруг памятника – шелуха, тоже примета послефевральского Невского: тяжелый шаг солдатских сапог и хруст семечек. Это рабочая застава, село надвинулись, захлестнули Невский. Крестьянин на Невском. Но не в лаптях, не просителем, а в солдатской шинели, матросском бушлате, не выпускающий из рук винтовку. Он страстно митингует, слушает. И большевиков, и эсеров, и кадетов. И думает. И грозно хмурится, и смеется до колик у памятника некогда грозной царицы.

Я спешил с каким-то поручением, но взрывающийся хохот толпы остановил и меня.

Молодой чубатый парень, забравшись на памятник, сыпал скороговоркой про царя Николашку, жену его Сашку, как они по воду ходили, щи из крови варили, бедных не любили, богатых дарили.

Таким был Невский в апреле, мае, но вскоре словно повеяло ледяным ветром с Финского залива.

На Невском под солдатской бескозыркой, под мягкой шляпой все чаще можно было встретить переодетых золотопогонников (мы узнавали их по выправке), жандармских офицеров. Снова появились разодетые кокотки в мехах, юркие биржевики ("Продаю – покупаю", "Даю керенки – беру Николаевки"), подозрительные личности с "тросточками" особого свойства (свинцовые головки, острые наконечники). Все смешалось: брюки цвета сливочного мороженого, монокли, гетры, галифе, красные казачьи лампасы, монархисты, кадеты, георгиевские кавалеры.

И глаза-кинжалы, настороженность, а то и враждебность, нескрываемая ненависть, когда на Невский вступали рабочие в рваных сапогах, в брезентовых робах, испещренных дырочками от брызг расплавленного металла, женщины – в ситцевых платочках, в козловых башмаках с ушками. Словно не было мартовского "братания", поцелуев, объятий. Невский не по дням, а по часам все больше становился барометром контрреволюции. Другие пошли разговоры, речи.

– Войну до победного конца!

– Тех, кто против войны, против наступления, надо арестовывать, как германских шпионов, судить по законам военного времени. Они – враги революции.

– Давить их, гадов! Всех во дворце Кшесинской!

– Пломбированные предатели, христопродавцы!

От словесных угроз враги все чаще переходили к делу. То Невский, то Мехоношин, предупреждая о возможных провокациях ("Бдительность. И еще раз бдительность"), информировали нас, старших групп по охране ЦК, ПК, Ленина:

– Вчера на Морской был избит до полусмерти один наш товарищ.

– На Невском, Литейном, на Троицком участились случаи контрреволюционного самосуда над нашими агитаторами, красногвардейцами, разносчиками "Правды", "Солдатской правды"...

Мы знали, как это обычно делалось. Чаще всего самосуды устраивались под видом расправы с "карманным вором".

"Спектакли" в разных местах разыгрывались по одному и тому же сценарию. Крик: "Он у меня бумажник вытащил!" И тут же, словно из-под земли, появляются какие-то парни, заранее подкупленные наемные убийцы из уголовного мира или фанатики-добровольцы. Прибежишь на помощь – никого. А наш товарищ лежит неподвижно, истекая кровью.

По совету старших товарищей, опытных подпольщиков, мы обычно ходили на задание группой.

В июньский полдень, когда случилась эта история, мы тоже возвращались с задания группой, втроем.

Подходим к митингующим.

Спрашиваю у солдата-фронтовика:

– О чем разговор?

– О чем? О чем? Гутарят: Ленин от самого кайзера десять пудов золота заполучил. Мол, я тебе золотишко, а ты против войны и революции выступай.

Федоров, сам из матросов, характер – кипяток, хвать солдата за грудки, встряхнул, спрашивает:

– А ты, простота, так и поверил?

Солдатик – за винтовку. Лицо его, лукавое, веснушчатое, вмиг посуровело:

– Не тронь, матрос! Це дило треба розжуваты. Якось сами розберемось, хто бреше, а хто правду каже.

Мы поближе к оратору – одно и тоже мелет Емеля. Терпеть невмоготу. Схватили мы его за ноги, деликатненько так на землю опустили.

– Иди, – говорим, – господин хороший, не оглядывайся. Впредь ври, да знай меру.

"Студент" – в амбицию.

– У нас, – кричит, – свобода! Я, – говорит, – жаловаться буду.

Одним словом, помяли мы маленько оратора. Отвели душу за все, что пришлось пережить в последние дни, за провокации, за "шпионов".

На следующий день прихожу в ЦК, в особняк Кшесинской.

Дни Ленина в апреле – июле не походили один на другой. Но одна общая особенность бросалась в глаза. День Ленина – вождя партии, редактора "Правды" – начинался с чтения огромного количества газет всевозможных направлений и толков. Читал очень быстро. Меня всегда удивляло, как может один человек за какие-нибудь полчаса перечитать, переварить целую газетную гору.

Случилось так, что мозг партии, оба его штабных пункта – Центральный Комитет и "Правда" – расположились в центре аристократического, буржуазного Петербурга: ЦК – у самого въезда в Каменноостровский проспект, сплошь застроенный особняками богачей; редакция "Правды" – рядом с Невским, на набережной реки Мойки, по соседству с домом Волконских, больше известном в народе как дом Пушкина. В этом доме жил последние годы и умер смертельно раненный на дуэли поэт. Дом, где 5 марта 1917 года "Правда" пережила свое второе рождение, стоит и ныне. Не очень приметный, он острым своим углом чем-то напоминает нос корабля, рассекающий волны. На 3-м и 4-м этажах сдавались комнаты (меблированный дом "Бристоль").

Вход в типографию (я раза три ходил туда по поручению Невского) был с Волынского переулка. На первом этаже под старой вывеской "Сельский вестник" – контора "Правды", на втором этаже – редакция. В комнате побольше – секретариат. В проходной комнатушке сбоку – кабинет Ленина-редактора. Здесь он уединялся, когда работал над очередной статьей, принимал посетителей. Я знаю об этом и по личным наблюдениям, но больше со слов старого правдиста К. С. Еремеева – дяди Кости. Летом 1917 года и попозже, в дни Октября, я близко узнал и крепко полюбил этого человека. К слову, именно ему, дяде Косте, "Правда" обязана своим появлением на Мойке, 32, в столь близком соседстве с Невским проспектом и Зимним дворцом.

Было так. Сразу после февральских событий Русское Бюро ЦК РСДРП (б) приняло решение: возобновить выпуск "Правды".

4 марта дядя Костя (я не раз слышал от него эту историю) явился с группой революционных солдат в дом, где тогда помещалась типография и контора правительственного верноподданнического "Сельского вестника". Первый номер воскресной "Правды" вышел на следующее утро 100-тысячным тиражом после трехлетнего перерыва.

Немалую роль сыграли тут решительность Еремеева и активная поддержка типографских рабочих.

5 апреля к обязанностям редактора газеты приступил В. И. Ленин. Рабочий день Ленина строился примерно так. Первую половину дня он проводил в особняке Кшесинской. Вторую, если не было экстренных заседаний, митингов, в редакции "Правды".

На набережной Мойки Ленин обычно, по словам того же дяди Кости, засиживался допоздна. Зато утром в ЦК, как я мог наблюдать, приходил попозже.

С пачкой газет смело переступаю порог. Уверен: в знакомой комнате с выходом на балкон никого нет. И тут же, к удивлению, слышу:

– Товарищ Васильев?! Заходите, заходите. Вас-то мне и надо.

Рядом с Лениным – Подвойский. Владимир Ильич посматривает на меня с этакой лукавой смешинкой:

– А правду говорят, товарищ Васильев, что вы вступили в партию анархистов?

Я опешил. Чего-чего, а такого не ожидал.

– Как же так, Владимир Ильич! Кто мог на меня такую напраслину возвести? С анархистами дел никаких не имел, их программу и действия не разделял и не разделяю.

– А как прикажете, товарищ Васильев, расценивать вчерашний случай у Троицкого? Им, видите ли, – повернулся Владимир Ильич к Н. И. Подвойскому, не понравился оратор. И они попросту стащили его с трибуны, чуть ли не самосуд устроили.

– Какая, – говорю, – трибуна?! Обыкновенный фонарный столб. А оратор, товарищ Ленин, такие небылицы нес: невмоготу стало.

– Вот-вот, небылицы... Лгал, клеветал. Что же вы сделали, чтобы разоблачить ложь, восстановить правду? Поддались эмоциям, минутному гневу, прибегли к насилию и оказали партии, нашему общему делу медвежью услугу. Вот вам и анархизм, батенька, чистейшей воды. Убедительно прошу вас, товарищ Васильев, сообщить о нашем разговоре Федорову и Семенюку. Так и передайте: в кулачной защите не нуждаемся...

Тогда я рассказал про солдатика, о его желании самостоятельно во всем разобраться.

– Это хорошо. Всякий гражданин, – заметил Владимир Ильич, – вправе и обязан требовать расследования любого факта, имеющего общественное значение. Враг, сознательно и преднамеренно распространяющий ложь и гнусную клевету, одно; солдат, стремящийся разобраться во всем, узнать истину, – другое. Чем больше людей узнает настоящие обстоятельства проезда русских политэмигрантов через Германию, тем лучше для революции, тем скорее потеряет свою силу, свое влияние на массы поток грязной лжи, мутной клеветы и погромной агитации. Так и передайте товарищам.

Живи, "Солдатская правда"

Поручение. Напутствие Ильича ("Не для солдат... а солдатская"), "Ловкачи". Разговор в редакции. "Густо пишет..." "...взять самим в руки свою судьбу". Письмо.

Обязанности старшего подвижной группы по охране ЦК, Петербургского комитета партии, В. И. Ленина по-прежнему отнимали у меня львиную долю времени. Я оставался также членом полкового комитета измайловцев, пропагандистом-агитатором. Но, как ни уставал, никогда не отказывался от других поручений "Военки". Одно из них – распространение нашей прессы среди солдат – всегда выполнял с особой охотой.

К тому времени партия организовала выпуск ряда большевистских газет и листков для солдат, матросов.

Общепризнанным лидером, запевалой среди них стала петроградская "Солдатская правда". Первый номер вышел в свет без малого две недели спустя после возвращения В. И. Ленина из эмиграции. Своим появлением газета в значительной степени тоже обязана Владимиру Ильичу.

Узнав о намерении "Военки" (мне известно было об этих планах от В. И. Невского) приступить к изданию ежедневной популярной солдатско-крестьянской газеты, Владимир Ильич горячо поддержал очень, по его словам, своевременную инициативу.

Предполагалось, что газета будет издаваться на средства (денежные взносы, пожертвования, подписка) самих читателей. Ленин, как вспоминает Н. И. Подвойский, горячо приветствовал и эту идею. Тогда же Владимир Ильич высказал свои пожелания будущей газете: "Если вы станете выпускать газету для солдат (разрядка наша. – В. В.) – ничего не выйдет, надо, чтобы это была солдатская газета. – И Владимир Ильич сделал ударение на слове "солдатская". – Вы поняли меня? – спросил он и, не дожидаясь ответа, тут же пояснил:

– Если писать в нее будут сами солдаты, тогда и читателей своих она заинтересует..."{62}.

С таким ленинским напутствием очень скоро (15 апреля 1917 года) родилась "Солдатская правда". Среди ее сотрудников – Н. И. Подвойский, В. И. Невский, А. Ф. Ильин-Женевский, К. А. Мехоношин, М. С. Кедров. В авторском активе газеты – М. И. Калинин, Н. К. Крупская, Н. В. Крыленко и другие. Ильич был очень расположен к "Солдатской правде", повседневно направлял работу газеты, на ее страницах напечатаны многие статьи и речи Ленина, а в приложении к 13-му номеру были опубликованы решения VII (Апрельской) Всероссийской конференции.

Газета смело, на простом, доступном языке несла в солдатские массы идеи партии, гневно обличала виновников кровавой бойни, выводила на свет да на солнышко социал-шовинистических трубадуров "войны до победного конца". И всем этим сразу завоевала сердца своих читателей, о чем свидетельствует огромный поток солдатских писем{63}, денежных переводов, пожертвований.

Вскоре по примеру "Солдатской правды" на местах появились новые издания: "Знамя борьбы" – орган Выборгской военной организации, "Голос правды" – Кронштадт, "Волна" – Гельсингфорс. Из Риги доставлялась "Окопная правда".

И все же газет не хватало. Поэтому газеты выдавались по разнарядке уполномоченным полков, частей и кораблей.

Занималась этим, как правило, наша тройка: Л. Федоров, А. Смирнова и я.

Выходили газеты на плохонькой бумаге, без рисунков, фото, а спрос был огромный, номера, еще пахнущие типографской краской, рвали прямо из рук.

Помню такой случай. Кое-кто из уполномоченных пробовал словчить, становился в очередь у книжного склада тут же, во дворе особняка Кшесинской, вторично, но у Лени Федорова глаз наметанный, ловкачей он узнавал сразу и разоблачал под дружный хохот.

Как-то в первых числах июня в помещение, где мы раскладывали газеты, зашел Владимир Иванович Невский. Сказал, что Ленин хочет узнать от нас лично, как идет распространение печати среди солдат, какова популярность в частях тех или иных газет.

Невский попросил нас все хорошенько обдумать, во время беседы побольше нажимать на конкретные факты.

Владимир Ильич (разговор состоялся в редакции "Правды", в комнате секретариата) встретил нас вопросами: "Какие большевистские газеты пользуются особой популярностью? А газеты буржуазных партий? Как распространяются среди солдат? Кем и как читаются?"

Я уже знал нелюбовь, а порой и нетерпимость Ильича к общим, приблизительным ответам. Поэтому мы условились, кто о чем будет докладывать.

Смирнова рассказала о системе распределения газет, вспомнила "ловкачей", чем, к нашему удивлению, чрезвычайно обрадовала Владимира Ильича.

– Нарасхват, говорите, и даже вторично норовят в очередь? Превосходно! Когда солдатская масса, полуграмотная, воспитанная на бездумном послушании, тянется к своей газете, к нашей, большевистской правде, – это хорошо, очень хорошо.

Но тут же переспросил:

– А не преувеличиваете? Не сказывается ли привычка солдата-курильщика, которому попросту не хватает бумаги на самокрутку?

Кто-то из нас сказал, что одно другому не мешает. Газеты действительно идут на раскур, но сначала – не раз был тому свидетелем – их зачитывают до дыр, передавая из рук в руки.

Федоров ведал распространением газет среди матросов. Он предложил увеличить тираж "Голоса правды". Ведь в экипажах больше грамотных людей, больше читающей публики.

Пришла моя очередь.

Владимир Ильич попросил подробнее рассказать, как солдаты расценивают отдельные выступления в газете, какие статьи, напечатанные в апреле, мае, перечитывают.

Вопросы Ильича на этот раз не застали меня врасплох. Я частенько присутствовал на митингах, солдатских посиделках, беседовал с делегатами фронтов.

– "Правда", – говорили они, – наша родная матушка, а "Солдатская правда" нам вроде как сестра.

Не раз приходилось мне участвовать и в коллективных чтениях, обсуждениях напечатанной в первом номере "Солдатской правды" за 15 апреля 1917 года статьи "Солдаты и земля". Она будоражила солдатскую массу, вызывала бурные споры. Все чаще на таких читках и митингах солдаты выступали за Ленина.

– Башковитый. Густо пишет. И все понятно. Видно, горой стоит за простой народ. Его правда врагу глаза колет.

И теперь, перечитывая статью "Солдаты и земля", где излагалась аграрная программа большевиков, не перестаю восхищаться умением В. И. Ленина писать просто, доходчиво о сложнейших вещах.

Лидеры меньшевиков, эсеров типа "селянского министра" Чернова всячески запутывали вопрос о земле, склоняя на все лады слова: "свобода", "народ", "братство", "единение" и т. д.

Среди этого словоблудия, густого тумана лживых фраз голос Ленина звучал отрезвляюще и убедительно.

"Большинство солдат – из крестьян. Всякий крестьянин, – напоминает Ильич, – знает, как угнетали и угнетают народ помещики. А в чем сила помещика? – спрашивает он и сам же отвечает: – В земле".

Вот она, правда, выношенная на мужицком горбу, попятная каждому солдату:

"У помещиков десятки миллионов десятин земли. Поэтому миллионам крестьянских семей ничего не остается, как идти в кабалу к помещикам"{64}.

Еще один сокрушительный удар по пустопорожним мечтаниям, наивной вере, остаткам иллюзий:

"Никакие "свободы" не помогут крестьянам, пока помещики владеют десятками миллионов десятин земли"{65}.

Что же делать?

Лидеры меньшевиков и эсеров, социал-шовинисты всех мастей, обещая пахарям и сеятелям "свободной России" в неопределенном будущем этакий мужицкий рай на земле, призывали солдата во имя грядущего "рая" снова проливать кровь, терпеливо ждать "победоносного" конца войны, Учредительного собрания – совсем в духе некрасовских мужичков ("Вот приедет барин – барин нас рассудит").

Ленин дает ответ, в котором воплощены многовековые чаяния русского крестьянства: "Надо, чтобы все земли помещиков отошли к народу".

Земля – собственность всего народа. Распоряжаться землей должен народ местные Советы крестьянских и батрацких депутатов. И тут же боевая программа действий:

"Как добиться этого? Немедленно устраивать "по образцу депутатов в городах" Советы крестьянских и батрацких депутатов. По "всей России, в каждой без исключения деревне".

Снова Ленин взывает к волеизъявлению, инициативе масс:

"Если сами крестьяне и батраки не объединятся, если сами не возьмут собственной судьбы в свои собственные руки, то никто в мире им не поможет, никто их не освободит от кабалы у помещиков"{66}.

Сами... Но смогут ли крестьяне сами довести до конца начатое дело?

Ильич не навязывает, а как бы подводит читателя к главному выводу: отобрать землю у помещиков – важный, но только первый шаг. Надо "распорядиться ею правильно, соблюдая полный порядок, оберегая всякое имущество от порчи". И сделать это надо в теснейшем союзе с рабочими.

"Крестьяне, солдаты, рабочие – огромное большинство в государстве. Это большинство хочет, чтобы все земли немедленно перешли в руки Советов крестьянских депутатов. Никто не сможет, – развивал свою мысль Ленин, помешать большинству, если оно хорошо организовано (сплочено, объединено), если оно сознательно, если оно вооружено"{67}.

И дальше прямой призыв: "Солдаты! Помогите объединению и вооружению всех рабочих и всех крестьян!"

Единство? Да, Но на классовой основе: "Солдаты! Объединяйтесь сами крепче и теснее сливайтесь с рабочими и крестьянами! Не давайте вооруженной силы отнять из ваших рук!

Тогда и только тогда, – заключает В. И. Ленин, – народ получит всю землю, народ избавится от кабалы у помещиков"{68}.

Ленин особенно оживился, когда я стал приводить пожелания фронтовиков, солдат из тыловых частей. Обрадовало его письмо солдата, которое вместе с Георгиевским крестом передал нам делегат Юго-Западного фронта. В нем говорилось, что "Солдатская правда" раскрыла свои объятия для всех трудящихся и разоблачила все потоки зла и грязи капитала. Не имея средств помочь газете "Солдатская правда", он, солдат с фронта, жертвует ей Георгиевский крест. Пусть живет, процветает, борется.

Зачитали мы и другие солдатские письма. Фронтовики отдавали рубли, кресты, медали, еще недавно добытые в бою потом и кровью, в "железный фонд "Правды", в кассу "Солдатской правды".

Владимир Ильич заметил Невскому, что хорошо бы такие отзывы, письма, сообщения о пожертвованиях почаще печатать на страницах "Солдатской правды". Помещать не только письменные, но и устные отзывы в популярном пересказе с упоминанием фамилий, номеров частей.

– Сколько уполномоченных является за газетами? – спросил Владимир Ильич.

Мы ответили, что день на день не приходится. Когда триста, когда и больше. Кто – за газетами, а кто – за новостями, установками. Третьи сами делятся новостями, порой сообщают интересные сведения. Так мы узнаем, что делается в частях, флотских экипажах, и всегда в курсе солдатских настроений.

– Нельзя ли, – обратился Владимир Ильич к Невскому, – каким-то образом записать подобные беседы, информации, сообщения, хотя бы те из них, что представляют для нас особый интерес?

Невский ответил, что уже подумывал об этом, что есть у него на примете один грамотный, толковый товарищ.

Прощаясь, Владимир Ильич попросил в ближайшие дни, при первой возможности, пригласить к нему на беседу группу солдат-фронтовиков.

Случай такой вскоре представился.

Ходоки-солдаты

Земной и близкий. На конференции фронтовиков. Унтер-офицер Полухин. "А Ленина увидим?.." Гвоздь вопроса. Первое знакомство с биографией Ильича. В каменной беседке. Царский ужин. Умение убеждать (Поручик Григорьев и подполковник Якимов). "Теперь мы зрячие и злые".

Не так давно по приглашению ЦК СЕПГ я побывал в ГДР. Встречался с молодыми рабочими, воинами, активистами молодежных организаций, ветеранами партии. В Лейпциге побывал в типографии, где печатались первые номера "Искры". Там все, как было в те далекие годы. Среди многих замечательных экспонатов запомнился бюст Ленина. Из очень светлой, даже словно бы светящейся, но не блестящей, не сверкающей бронзы.

Поверхность скульптуры была неровная, шероховатая. Все в этом бюсте явственно хранило следы лепки, неостывшего волнения, незавершенности, что придавало облику Ильича особую живость, подлинную трогательность.

Я видел на своем веку немало скульптурных, живописных, графических портретов Ленина. Работы знаменитых мастеров и новичков. Одни похожи, другие – при всем внешнем сходстве – совсем не похожи на того Ленина, которого я знал. В изображении Ильича, особенно скульптурном, порой встречается то, что уже примелькалось, смахивает на штамп: рука, вытянутая вперед, и непреклонное монументальное лицо вождя.

А тут был Ленин – очень земной и близкий.

Из-под небрежно надвинутой кепки глянуло на меня озаренное хитроватой, почти озорной улыбкой лицо пролетария Революции, неутомимого труженика, бесстрашного первопроходца.

И вспомнилось...

В середине июня состоялась конференция делегатов Северо-Западного фронта. Мы, члены "Военки", отлично понимали, чего, созывая конференцию, добивается Временное правительство: разжечь среди солдат шовинистические страсти, оборонческие настроения, получить поддержку от авторитетных в армии делегатов фронта на новую авантюру – назначенное на 18 июня наступление на германском фронте, которое сразу должно было убить двух зайцев: приостановить, заморозить революцию во имя войны до победного конца и заодно доказать союзникам дееспособность правительства Керенского.

Было решено, что активисты "Военки", георгиевские кавалеры, тоже отправятся на конференцию, чтобы, во-первых, быть в курсе дела, получить для ЦК информацию из первых уст, а во-вторых, вести индивидуальную работу с делегатами, беседуя с ними, снабжая большевистскими газетами – "Правдой", "Солдатской правдой" и др.

Мне, как недавнему фронтовику, без особого труда удалось установить контакт с группой делегатов. Среди них выделялся старший унтер-офицер Полухин Виктор Васильевич, сибиряк. На груди – три Георгия. А давали их нижним чинам и унтер-офицерам, как известно, не за красивые глаза.

Думается, не случайно именно из этой прослойки – сказывались военный опыт, личное бесстрашие, авторитет среди солдат – в гражданскую войну выросло немало красных командиров, прославленных полководцев. Достаточно назвать Буденного, Чапаева.

Полухин понравился мне своей рассудительностью, неторопливостью, основательностью, что ли. Уж если за что возьмется – в этом я впоследствии не раз убеждался – обязательно доведет до конца. Грамотный, на фронте читал "Окопную правду"; не большевик, но из сочувствующих.

Полухину – это было накануне июньской демонстрации – я предложил подобрать среди знакомых делегатов несколько человек для беседы-инструктажа в "Военке".

– А Ленина увидим? – спросил он деловито.

– Возможно...

Не прошло и часа, как делегация фронтовиков во главе с Полухиным подходила к бывшему особняку Кшесинской.

Солдаты остались в беседке во внутреннем дворе дома, где еще совсем недавно устраивались роскошные званые обеды, вечера, а сейчас помещался главный штаб, мозг нашей партии. Тут можно было встретить и приезжего товарища с Урала, старого партийца, "европейца" в котелке, только что возвратившегося из эмиграции, спокойного, сдержанного латыша и подпоясанного узким ремешком с узорчатой насечкой, страстно жестикулирующего кавказца.

Секретариаты ЦК, ПК и "Военки" были собраны в одном этом здании, что значительно облегчало деловые сношения. В особняке Кшесинской помещалась и редакция "Солдатской правды", где я почти всегда в те дни заставал над ворохом рукописей Мехоношина.

Тут же располагался книжный склад партии, откуда шла на заводы, в деревню, на фронт агитационная литература.