Текст книги "Юность в яловых сапогах (СИ)"

Автор книги: Василий Коледин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)

На мне летнее «хб», естественно, сапоги с портянками, – я так и не полюбил носить носки в сапоги. Они быстро протираются и уже через день подлежат ремонту – то там, то тут зияют дырки, в которые вылезают пальцы, в основном большие, кроме того, грубые сапоги мгновенно натирают мозоли. В портянках же, если их правильно намотать, не натираются мозоли и не протираются дырки. Очень полезное и удобное изобретение, между прочим. На кожаном ремне висит сумка с двумя обоймами для карабина, по десять патронов в каждой. Через правое плечо одета скрученная шинель – скатка. Через левое висит сам карабин и сумка с противогазом. На голове у меня пилотка, вся мокрая от пота, она слезла на затылок, позволяя его крупным каплям свободно стекать по лбу прямо в глаза. Как хорошо, что мы в авиации. Говорят, что в пехотных училищах у курсанта еще саперная лопатка, котелок и у некоторых либо пулемет, либо его части. Воротники наши расстегнуты на две, а то и три пуговицы, но офицеры, мимо которых мы пробегаем не обращают на это нарушение никакого внимания. Тяжело, жарко и совсем не любимый мной вид спорта. Тем не менее, это лучше, чем бежать на километр или три. Я вынослив, как осел, но не быстр и не стремителен. Каждый раз я сдаю марш-бросок на пятерку.

– Переходим на шаг? – задыхаясь спрашивает меня Тупик, бегущий рядом и старающийся придерживаться моего темпа. Вот он как раз спринтер, Он сдает стометровку на хорошо и отлично, а вот шесть километров для него смерть.

– Да, – выдыхаю я и мы уже не бежим, а идем широким шагом, глубоко вдыхая теплый воздух, стараясь восстановить сбившееся дыхание.

Нас догоняет Сусик, он мокрый и его свистящие звуки, вырывающиеся изнутри огромного тела слышны за десяток метров. Он не может разговаривать, но поравнявшись с нами тоже переходит на шаг.

– Сколько… еще… кругов… – вырываются слова из его горла отрывисто и даже болезненно, так мне кажется.

– Два, – экономя силы говорит Тупик.

– Укладываемся? – выдыхает наш товарищ уже несколько легче.

– Пока да… вон от того дерева бежим, – говорю я, показывая на березу в ста метрах от нас, растущую у асфальтовой дорожки, по которой мы бежим.

Вскоре я с сожалением равняюсь с указанным ориентиром, и вновь перехожу на бег, мои друзья бегут за мной. Остается еще один круг. Пока идем на пятерку. Легкие горят от сжигаемого кислорода, которого не хватает. Люди смотрят на нас с любопытством, но без жалости, – Советская армия должна быть боеготовой и наши мучения на учении только укрепляют их в этом мнении. Черт, но мы же не пехота! – возмущаюсь про себя я и думаю, что такого же мнения и мои товарищи.

Вот впереди показалась долгожданная растяжка с милыми буквами «ФИНИШ». Я прибавляю темп и стремительно сокращаю дистанцию между собой и белой полоской ткани, натянутой между двух молодых тополей. Ура! Наш физрук щелкает передо мной своим секундомером и называет время. Уложились.

На финише царит разброд и шатание. Стольких людей в форме с настоящим оружием и с шинелями, скрученными, как в войну, гражданские никогда не видели, поэтому они с интересом рассматривают происходящее, проходя мимо. Возле вкопанных в землю стола и лавки расположились училищные «вспомогательные службы». Две медсестры из санчасти, студентки мединститута, самая толстая и добрая повариха Катя, которая разливает из огромного алюминиевого чана с ручками теплый крепкий напиток, называемый у нее чай, он сладкий темный, но совсем не пахнет чаем, скорее всего грузинская, а не краснодарская заварка, два физрука, писарь, который заносит результаты в ведомость, командиры рот, взводов. Здесь же, рядом, лежат на молоденькой травке, ходят с расстегнутыми кителями уже финишировавшие курсанты. Сегодня марш-бросок сдает почти весь батальон. Народу тьма. Нет только четвертого курса. Они освобождены по причине какой-то проверки. Летный батальон тоже отсутствует, поскольку летчиков запрещено мучить такими перегрузками. Им вообще предоставляются тепличные условия: они не бегают кроссов, не занимаются ни какими видами борьбы, не поднимают тяжести. Все эти нагрузки могут пагубно сказаться на их летном здоровье. Основной вид спорта, что им допустим, это всякого рода качели, лопинги, колеса и прочая дребедень, тренирующая мозжечок и весь вестибулярный аппарат. Но мы, помимо кроссов тоже, как и они крутимся в колесах и вертимся на лопингах на время. Лопинг – это снаряд, применяемый в обычной жизни гимнастами и акробатами для тренировки вестибулярного аппарата. Он представляет собой металлические качели, позволяющие осуществлять полный поворот вокруг продольной и поперечной осей тела. Ты становишься на эти качели, твои ноги и руки привязывают и словно в детстве тебе нужно приседая в такт раскачаться так, чтобы долететь до перекладины и перевернуться. Норматив – десять переворотов вперед и десять назад и все эти перевороты необходимо проделать за короткий промежуток времени.

Записавшись у писаря, назвав ему результат, который громко выкрикивал на финише преподаватель кафедры физподготовки, мы бредем к дереву, у которого уже расположились Стас и Вадька, они финишировали немного раньше нас, но на оценке это не отразилось. Я знаю, что Вадька где-то срезал и у него этот обман прокатил. Но обиды ни на него, ни на себя нет, принцип – «если смог обмануть и тебя не поймали, то ты молодец», у нас в почете. Я ложусь на землю рядом со Стасом, который попивает чаек из металлической кружки. Я прошу Олега принести и мне чая, поскольку вижу, что тот собрался к поварихе. Он снисходительно соглашается, памятуя, что благодаря мне он уложился в норматив.

– Принц, видел свою Лерку? – спрашивает совсем между прочим Вадька. Он тоже попивает чай.

– Нет…, а где?

– Да вон там, тусуется с ШОшником…

Я не вскакиваю и не бегу, но внутри меня екает что-то и начинает ныть. Ревность потихоньку гложет мои ноги, поднимаясь все выше и выше.

– Это с кем? – спокойно спрашиваю я.

– Я фамилию его не помню…

– Ну, и ладно, пусть поговорит…

– Кончать тебе надо с ней, – роняет Стас, – не для тебя она.

– Разберемся, – отвечаю я как можно равнодушнее, а в душе уже готовый порвать с подлой изменщицей.

В принципе я давно готов это сделать. Меня уже стали раздражать ее очень вольное отношение к верности, постоянные пропадания, какие-то неизвестные звонки по телефону, частое отсутствие дома, когда я сидел в училище. В общем все ее поведение наводило меня на мысли об изменах. Да и сама наша половая жизнь не удовлетворяла меня, мне казалось, что одного меня ей не хватает. Кроме того, ее любовь к выпивке мне была совсем не по нраву. На этой почве мы стали довольно часто ругаться.

Вернулся Тупик с двумя железными кружками, одну из которых он протянул мне.

– Спасибо.

– Видел, – обращается ко мне Олежка, – Лерку? Она вон там, с парнями из четвертого взвода.

– И что?! – раздраженно отвечаю я.

– Да, так… – поживает плечами мой товарищ. Они словно сговорились все. Хотят меня раздразнить что ли?

Мы все, кроме Вадьки, достаем сигареты и закуриваем. Очень приятно полулежать на травке, греясь на солнышке. Легкий ветерок обдувает уже остывающие тела, выветривая едкий запах пота. Дым сигарет вносит в нашу жизнь элемент отдыха, безмятежности и некой свободы. Слово «перекур» – для нас означает именно отдых с сигаретой, он может быть и пять минут и десять и даже час.

Все молчат, щурясь на солнце и, мне кажется, что ждут моей реакции на новости о Лере. Наконец, я, не вытерпев, встаю и иду по направлению, которое мне указал Тупик.

– Ты куда? – с хитрым прищуром спрашивает меня Вадька.

– Пойду прогуляюсь! Боюсь простудиться, лежа на холодной земле и вам советую.

– А…ага, конечно – многозначительно вздергивает он голову, давая понять, что знает куда я пошел.

Я, делая вид, что просто шляюсь, незаметно приближаюсь к группе курсантов из четвертого взвода, так, чтобы они меня не заметили. Она там. Стоит рядом с тем самым ШОшноком, который хотел поговорить со мной, но так и не поговорил, правда, по моей вине, я не захотел с ним говорить. Лера стоит очень близко к нему и, улыбаясь, слушает его. Он же положил свою правую руку ей на попу и о чем-то лениво рассказывает. Иногда девушка негромко смеется. Я стою шагах в двадцати от них и меня скрывает раскатистая ива. О чем они говорят я не слышу, но ревность полосует мое сердце острым ножом. Подойти к ним я не решаюсь, да и не вижу необходимости. Что измениться? Ну, она придумает для меня что-нибудь, скажет, что старые друзья, шла мимо и случайно встретились. Я, конечно, могу спросить, почему не нашла меня. Она может сказать, что вот-вот собиралась. И так далее и тому подобное. Лера сможет выкрутиться и обмануть меня. Но я не хочу теперь быть обманутым! Хватит! Надоело. Как хорошо, что скоро мы все уедем, сначала на полтора месяца на стажировку, а потом на целый месяц в летний отпуск. Все! Конец нашей связи!

Я закуриваю и также незаметно, как подошел, также незаметно ухожу и возвращаюсь к своим друзьям. Они на том же месте и в том же составе.

– Погулял? – лениво спрашивает Стас.

– Да…

– Бобра не видел?

– Нет. А что?

– Да он тебя искал…

– Зачем?

Стас качает головой, будто говоря либо «не знаю», либо «не скажу». Я опускаюсь на травку и прислоняюсь к стволу дерева, закрыв глаза.

– Принц, Лерку видел? – это теперь меня спрашивает Бобер, появившейся ниоткуда.

– Ага… – я не открываю глаза, мои друзья словно сговорились достать сегодня меня и вывести из равновесия. Им это не удастся.

– Пойдешь?

– Неа…

– Она с тем…

– Да и хрен с ней! – вырывается у меня, готового вот-вот взорваться. Бобер это чувствует.

– Все, все! Хорошо! – примирительно восклицает Бобер и уходит к Фоме и Юрке.

Мы остаемся в том же составе и через десять минут старшина командует построение. Время, отведенное на данное мероприятие, закончилось. Рота строем возвращается в училище. До него от пруда около получаса ходьбы.

* * *

– Через пять минут построение, – говорит Вадька, спустившись к нам в курилку.

– Что еще такое? – спрашиваем почти в один голос я, Стас и Бобер. Мы сидим в курилке и наслаждаемся прекрасной погодой, очень тепло, ярко светит солнце, но пока не жарко, очень комфортная температура позволяет сидеть Бобру с голым торсом и в тапочках. Впрочем, мы все сидим в тапочках. Сегодня воскресенье и ничто не предвещает плохой день. В увольнение ни один из нас не идет. Так получилось, что мы вчетвером были там вчера и сегодня рассчитываем отдохнуть в училище: почитать, поиграть в преферанс, сходить в кино – должны показать французскую комедию «Не упускай из виду». У нас полно провианта и мы даже не собираемся посещать сегодня столовую. Вчера мои родители и предки Стаса нагрузили нас провизией на пару дней. А сегодня утром Вадька получил передачку из родного города. Так что мы смело можем не только сегодня шикануть, но и в ближайшие пару недель сносно подкармливаться тихорецкими запасами – прекрасным дополнением к курсантскому рациону.

– Чуев в роте бунтует, – объясняет наш четвертый друг.

Вслед за Вадькой в курилке нарисовывается Строгин. Он вышел не курить, а загнать нас на построение.

– Женя что там за построение? – обращаемся мы к сержанту.

– Да хрен его знает! Чуев приказал старшине построить всех и даже наряд.

– Вот блин! И надолго? – заволновался Тупик, сидящий на другой стороне курилке. Он уже в «парадке», вот-вот готовый сорваться к молодой жене.

– У него спроси, – пожимает плечами Строгин и уходит. Мы плетемся вслед за ним.

– Рота! В две шеренги становись! – раздается зычный голос старшины. Мы пришли вовремя.

– Первый взвод, становись! – дублирует команду Строгин в своей зоне ответственности.

– Второй взвод, становись! Третий взвод, становись! – вторят ему голоса рядом и немного вдалеке.

Курсанты нехотя занимают свои места, выученные за многие, многие построения и днем, и ночью, в любую погоду, в любом состоянии и настроении. Через минуту рота построена.

– Товарищ капитан, рота по вашему приказанию построена! Старшина роты, старший сержант Бубубу, – окончание старшина как обычно съедает.

– Вольно, – говорит командир роты.

– Вольно! – командует старшина.

Чуев прохаживается перед строем с закинутыми за спину руками. Настроение у него паршивое, это мы научились определять, даже не глядя на него, только по одному его голосу и тяжелому дыханию, как у уставшего бульдога, а также по храктерной манере держаться перед строем.

– Мне каптерщики сообщили, что при сдаче теплого белья у них образовалась недостача. Не хватает…

– Двадцать… – подсказывает ему каптерщик Кликацюк, выглянувший из своей коморки.

– … двадцать комплектов. Даю десять минут на то, чтобы сдали те, кто еще не сдал свои комплекты. Рота, разойдись!

– Рота! Разойдись! Построение через десять минут! – командует старшина и мы расползаемся по кубрику. Никто и не думает искать теплое белье. Одни садятся на свои табуреты и продолжают заниматься прерванным делом, другие идут курить в курилку. Третьи начинают метать икру, это, конечно, увольняемые. Это их тихий мат слышится из-за каждого угла. Они клянут Чуева.

Наша четверка спокойна, как никогда. Нам плевать с высокой колокольни на построения и Чуевские требования. Хотя, конечно, понятно беспокойство каптерщиков. Теплое белье выдается не по спискам и фамилиям и соответственно сдается также просто из рук в руки. Они допустили промашку, надеясь на порядочность курсантов, а те двадцать человек взяли и не сдали свои комплекты, по разным причинам. Но поди проверь, кто из сотни курсантов так и не сдал свои теплые подштанники и телогреечки. Поэтому правильно говорит Плавинский: курсанта куда не целуй, у него везде попа. Надо было бы каптерщикам все-таки вести учет тех, кто сдал, но уже поздно, кого не спроси, все говорят, что сдали, но недостача существует объективно, так сказать на лицо. Что теперь делать ротному командованию? Да, интересно, как выкрутится Чуев. У нас чисто спортивный интерес.

Через десять минут мы вновь стоим в строю. Чуев все также зло прохаживается перед строем.

– Комплекты теплого белья не появились. Даю еще десять минут. Рота, разойдись.

Мы снова расходимся теперь уже нехотя и злых ругательств в адрес командования стало больше. Я смотрю внимательно на своих товарищей, никто из них и не думает бежать сдавать пресловутое белье. Значит, нас замордуют построениями и не видать увольняемым города, как своих ушей. Хорошо, что мы были там вчера.

– Я так понимаю, что вы не хотите решить возникшую проблему, – говорит командир роты после очередного доклада старшины. – Хорошо, пойдем другим путем. Рота будет стоять в строю до тех пор, пока белье не появится.

– Идиот…

– Во дает!

– Ну, Чуев…

– По реке плывет топор из деревни Чуево, ну и пусть себе плывет деревяшка…

Эти шипения и оскорбления теперь слышаться со всех сторон. Мы уже все возмущены таким дурацким решением. Как он надеется получить белье? Оно что, само придет в каптерку?

Проходит пятнадцать минут. Строй стоит. Белье не появилось. Чуеву надоело маячить перед строем, и он уходит в командирскую комнату, оставив нас на попечение старшины.

Проходит еще пятнадцать минут. Белья нет и быть не может. Теперь уже и сержанты возмущены и солидарны с настроением своего личного состава. Замкомвзводов оставляют строй и идут к старшине. Они все отходят подальше от первой шеренги и о чем-то долго шепчутся.

Проходит полчаса. Я смотрю на часы, в общей сложности мы стоим в строю уже больше часа. Ноги устали и кое-кто во второй шеренге присел на табуретки, другие облокотились о железные спинки кроватей. Первым рядам не везет и там происходит движение, курсанты пытаются поменяться со второй шеренгой, но это в свою очередь вызывает возмущение у курсантов нашей шеренги, никто добровольно меняться не собирается. Строй еще не распался, но он уже рыхлый и поредевший. В казарме происходит какое-то неведомое и тайное движение. Кто-то исчезает, кто-то внезапно появляется. Бобер исчезает, за ним пропадает Фома, они с их слов уходят курить в туалет. Через короткое время они появляются. Да, от них несет табаком. После них короткими перебежками убегает Тупик.

Время нашего бдения в строю увеличивается до двух часов. Рота истощена и вот-вот готова взорваться. Но внезапно дверь командирской комнаты открывается, мы, стоящие далеко от нее, это понимаем по внезапному прекращению разговоров и по тому, как быстро в строю появились сержанты. Старшина командует «смирно». Чуев выходит на середину перед окрепшим, но с пробоинами строем.

– Каптерщики доложили, что белье собрали. Недостачи нет. Рота, разойдись!

– Рота, разойдись! Увольняемые через десять минут построение внизу у курилки. Форма одежды парадно-выходная! – берет на себя инициативу старшина и мы расходимся по своим местам обитания, мучаясь вопросом – неужели белье появилось? Неужели оно пришло своими ногами? Да! Вот загадка, так загадка!

До начала стажировки остается ровно месяц.

* * *

– Выскребов! – курсант встает. Он только что оживленно болтал со своим соседом и, вероятно, не слышал, о чем бубнил лектор или только утерял цепь рассуждений преподавателя научного коммунизма. – Так какое самое важное событие в жизни нашего государства, произошедшее в этом году?

– Ммм… Чернобыль?

– Нет, хотя его значение нельзя недооценивать. Но я говорил о другом. Не сравнимом по своей значимости и историческом в масштабе планетарном.

– Э… Горбачев предложил распустить страны Варшавского договора?

– Нет…

Курсант молчит и ждет подсказки. Ему шепчут и слева, и справа: «съезд, съезд». Наконец он услышал.

– XXVII съезд КПСС…

– Да, плохо только, что у вас слух неважный товарищ курсант. Даже я слышал, как группа вам подсказывала. А какие эпохальные решения были приняты на съезде нашей руководящей и направляющей силы? Кто ответит? Садись Выскребов! Итак, кто ответит?

Я смотрю по сторонам. Все опустили глаза и врастают в парты, боясь, что, не дай Бог, их могут спросить. Выручая своих товарищей, я робко поднимаю руку.

– Карелин хочет сказать? Хорошо! Слушаем.

– XXVII съезд КПСС, – начинаю я лить воду так, как умею и люблю, – собрался на крутом переломе в жизни страны, современного мира в целом. Мы начинаем работу с чувством глубокого понимания своей ответственности перед партией и советским народом. Наша задача – широко, по-ленински осмыслить переживаемое время, выработать реалистическую, всесторонне взвешенную программу действий, которая органично соединила бы величие целей и реализм возможностей, планы партии – с надеждами и чаяниями каждого человека. Решения XXVII съезда определяют и характер, и темпы нашего движения на годы и десятилетия вперёд, движения к качественно новому состоянию советского социалистического общества. Многое, а по существу всё, будет зависеть от того, насколько эффективно мы сумеем использовать преимущества и возможности социалистического строя, его экономическую мощь и социальный потенциал, обновить устаревшие общественные формы, стиль и методы работы, привести их в соответствие с изменившимися условиями. Мы убеждены, что все сознательные, честные люди, каждый советский патриот поддержат стратегический курс партии, направленный на то, чтобы крепло могущество нашей державы, чтобы наша жизнь становилась лучше, чище, справедливее. Так, и только так мы сможем выполнить завет великого Ленина – с энергией, единством воли подниматься выше, идти вперёд. Иной судьбы нам историей не дано. Но какая, товарищи, это прекрасная судьба!

– Правильно, всё правильно, но конкретнее! Какие решения?

– Принята Программа КПСС в новой редакции, – преподаватель кивает головой в знак одобрения, – утверждены Основные направления экономического и социального развития СССР на 1986—1990 годы и на период до 2000 года…

– Совершенно верно…

– В докладе М. С. Горбачёва констатировалось, что «в жизни общества начали проступать застойные явления» как в экономической, так и в социальной сферах.

– Правильно. Еще?

– Ускорение научно-технического прогресса – главный рычаг повышения эффективности производства, структурная перестройка общественного производства, совершенствование социалистических производственных отношений, системы управления и методов хозяйствования, повышение благосостояния, улучшение условий труда и жизни советских людей, преодоление классовых различий, формирование социально однородного общества и дальнейший расцвет, и сближение социалистических наций и народностей.

– Молодец, Карелин садись! Итак, вам предстоит серьезный экзамен! Нужно основательно к нему подготовиться, потому что это вам всем пригодится в жизни! Это не математика какая-то!

– И не физика! – с места кричит Васильев.

– Правильно, Васильев! Раз ты такой умный, то скажи нам что же такое «перестройка»? – спокойно, словно не понял шутки, говорит лектор.

Младший сержант встает и, почесав затылок, начинает доклад выученными избитыми фразами.

– Впервые «перестройка» провозглашена Михаилом Сергеевичем Горбачевым на Пленуме ЦК КПСС в 1985 году. Тем самым он провозгласил программу широких реформ под лозунгом «ускорения социально-экономического развития страны», то есть ускорения продвижения по социалистическому пути на основе эффективного использования достижений научно-технического прогресса, активизации человеческого фактора и изменения порядка планирования экономического развития страны.

– Ладно, садись! Я нацеливаю вас на серьезный подход к подготовке по предмету. Не исключено, что будут присутствовать проверяющие!

– Они буду проверять «перестройку» – теперь уже Тупик вставляет реплику.

– Они будут проверять ваши знания. Советский офицер в современном мире – это не только штурман и летчик, он еще и воспитатель подчиненных, а без знания научного коммунизма тяжело ориентироваться в мире! И еще! Учтите я буду смотреть ваши конспекты! Чтоб все материалы XXVII съезда КПСС были у каждого в отдельной тетради! Всем все ясно? – полковник обводит взглядом аудиторию.

Звенит звонок. Пара закончена! Мы дружно встаем, аудитория наполняется шумом голосов, складываемых в портфели конспектов, ручек, тоненьких красненьких книжечек, наполненных материалами съездов нашей партии. Полковник тоже собирает свои вещи и попрощавшись выходит. На него уже никто не обращает внимания.

– У кого есть конспекты со съездом? – кричит Васильев.

– У меня есть. Я тебе дам, Вася, – голосом образцового подчиненного говорит наш круглый отличник.

– И мне!

– И мне!

За Васильевым устанавливается очередь, в соответствии с которой курсанты собирается списывать конспект. Я не принимаю в этом участие. У меня конспекты имеются. До стажировки остается три недели.

* * *

– Почему ты не заходишь, не звонишь? Совсем пропал! – она смотрит на меня лучезарным взглядом, словно ничего между нами не произошло в последнее время. А может она на самом деле так считает? Может это я себя накрутил? Я себе вбил в голову, что она мне изменяет напропалую? Я теряюсь и уже не знаю, что ей ответить.

– Да дела всякие были… и в увольнения редко ходил…, – выдавливаю я из себя неправду.

– А я видела тебя на прошлой неделе… – Лера улыбается и, мне кажется, она совсем не обижается на меня.

– Где? – удивляюсь я довольно искренне, ведь у меня полная уверенность в том, что меня она не могла видеть.

– Ты шел с друзьями по Ленина, вы были не в форме.

– Может это не я был? – несколько робко предполагаю я, хотя этот факт присутствовал.

– Ты! Это точно! Ты был в джинсах и рубашке с коротким рукавом.

Я пожимаю плечами, не говоря был ли это я на самом деле или она ошибается. Сказать правду значит объяснить почему не заходил к ней, отнекиваться, значит попасть в ловушку из достоверных фактов.

– Ты куда сейчас? – перевожу я тему.

– Домой… а ты?

– Тоже…

– Зайдешь может быть? Дома никого, – предлагает она, дотронувшись до моей руки и я чувствую внезапный прилив желания овладеть ее прекрасным, как ни убеждай себя в обратном, телом.

– Не знаю… – я в растерянности и борюсь со своим животным чувством.

– Пойдем, не на долго! Успеешь потом и домой и куда собирался! – она продолжает меня искушать.

– Разве если ненадолго, – я постепенно сдаю свои принципы, плоть побеждают дух.

– Да что там! На часик! – Лера чувствует, что побеждает.

– Ладно! Пойдем… – я сдался. Моя и ее плоть победили мои моральные устои. Победа ее была стремительной и сокрушительной.

До ее дома было минут двадцать пешком и я, конечно, вытерпел бы эти жалкие минуты, но мне очень не хотелось, чтобы меня видели вместе с Лерой, поэтому мы легко поймали такси и уже через десять минут она открывала дверь дома.

Я стою сзади нее и глажу Леру по спине, спускаясь все ниже и ниже. Она не сопротивляется, а позволяет мне возбудиться еще сильнее. Ее тонкий сарафан легко взлетает под напором моих рук.

– Ну, подожди чуточку… видишь замок открыть не получается! Блин! Что б ты провалился! – это, конечно, относилось не ко мне, девушка извивалась и старалась открыть чертов замок. Ей самой уже не терпелось и неожиданное препятствие в виде заржавевшего замка ее раздражало.

Как все в жизни бывает внезапным, так и замок, вдруг, поддался и открылся. Мы ввалились в знакомый мне коридор. Я нетерпеливо стянул сарафан через голову девушки и оставил ее в одних маленьких трусиках, лифчика под тонкой материей не оказалось. Так же быстро я сбросил с себя дерюгу форменной одежды, и мы каким-то чудным образом оказались на ее диване, все так же разобранном и застеленном не очень свежим постельным бельем.

– Какой ты! – шепчет она мне, распаляя своим горячим дыханием.

– Почему мы говорим шепотом? – спрашиваю я тоже шепотом.

– По привычке…

– Дома точно никого нет?

– Точно… ну, давай же…

– А бабушка где?

– Она на кладбище, будет только к вечеру… да… хорошо… – ее руки помогают мне, потому что я сам не могу справиться с задачей меткости и кучности. – Хорошо… хорошо? Так… не спеши…

И в это самое напряженное время я слышу, как скрипит, а потом хлопает входная дверь.

– Валера! Я пришла! Ты дома? – это ее мать.

– Блин! Ну, давай быстро! Еще! Еще! Ну, пожалуйста! Не останавливайся! – шепчет мне в ухо Лера, но все бесполезно. Я больше не могу.

Лера прямо выскакивает из-под меня и стремительно влетает в какую-то домашнюю одежду, то ли халат, то ли какое-то старенькое платье или мужскую рубашку огромного размера. Я же, онемевший и окаменевший от неожиданности и какого-то неизвестного мне ранее страха, натягиваю на себя одеяло, – это все, на что у меня хватает сил. В комнату входит мать Леры и смотрит прямо на меня. Мне хочется спрятаться под одеялом с головой.

– Здрасти! У тебя гости?! – немного удивленно, но не более того, произносит женщина. Ее взгляд окидывает комнату. Она видит разбросанные вещи, мой китель, брюки, рубашку, ее сарафан. Потом взгляд останавливается на мне.

– Ага… – Лера уже стоит возле дивана в одежонке, но это смешно и глупо, я-то лежу голый и прячусь под одеялом.

– Чем занимаетесь… – вопрос женщины повис в воздухе.

– Мам! Уроки делаем! – тон дочери говорит о том, что последний вопрос матери несколько неуместен.

– Ну, что ты, доченька! Я все понимаю – дело молодое!

– Мам! Не лезь!

– Хорошо, хорошо… я пошла к себе…

– Иди…

– До свидания, – вставляю и я свое слово в их диалог, не найдя ничего более подходящего.

– До свиданья, до свидания…

Женщина поворачивается и уходит, а мы остаемся одни. Лера садится на краешек дивана, видно, что она очень сильно переволновалась. Но, однако, не настолько, чтобы испугаться, растеряться или вообще войти в ступор. Не знаю бывало ли с ней раньше такое или данный случай впервые, но она его выдержала с достоинством. Обо мне, конечно речи не идет. Я перепуган и плаваю в прострации.

Однако, когда мать Леры уходит, я прихожу в себя, правда, медленно. Собрав по комнате элементы своей одежды, я одеваюсь.

– Что, всё? – спрашивает меня Лера, так и сидящая на диване.

– Прости, но у меня теперь уже не получиться…

– Жаль. Но тебе же хуже.

– Почему? – настораживаюсь я.

– Потому что болеть там все будет…

– А… – до меня доходит, о чем она.

– Да я бы рад, но не всесилен…

– Ну, смотри, мое дело предложить… пойдем хоть покурим тогда…

– Пойдем… – я завершаю процесс одевания, и мы выходим во дворик.

Матери не видно, мы одни. Я достаю сигареты и протягиваю одну из почти полной пачки девушке. Она берет и ждет меня. Потом я беру себе и чиркаю спичкой. Мы закуриваем. С каким-то наслаждением я выпускаю дым в голубое небо, но он застревает в густых зарослях виноградника. Птицы тихонько щебечут где-то в кроне огромной черешни. Мимо лениво бредет черный кот. Он настолько ленив, что даже не хочет тереться о мои ноги. Во мне все играет, словно я кручусь на лопинге. Низ живота, пах, сжимается то ли от смеха, то ли от счастья, которое испытываешь только в молодости, то ли от прерванного удовольствия. Рядом со мной стоит полуодетая очень стройная и красивая девушка с которой мы пытались заняться любовью, но нам помешала ее мать, застав нас в процессе. Я не угнетен каким-нибудь серьезным чувством к ней, а поэтому не грущу и не ревную больше, не думаю о ней ежеминутно. Просто она позвала я пошел, не позвала бы – не пошел. Разве это не здорово?! Разве это не жизнь?! Разве это не молодость?!

До стажировки остается одна неделя! Скоро мы окунемся в другую, почти взрослую, почти офицерскую жизнь!

ГЛАВА 5.

По вагонам!

Маленький железнодорожный вокзал нашего городка практически парализован. Толпы людей в форме с голубыми погонами, гражданские лица, строгие и даже суровые мужчины, грустные женщины, тайком смахивающие с глаз слезинки не дают проходу малочисленным работникам местной железной дороги. Милиция ютится в сторонке, не вмешиваясь в непривычную суету, несколько нарядов готовы уехать восвояси, но обязанности и начальство требуют оставаться до отправления поезда. Буфетчица совсем сбилась с ног, не успевая обслуживать отъезжающих молодых людей в форменной одежде, скупающих у нее все, что привезли сегодня и что залежалось со вчера. Сметана, творожники, слойки, – все уходит моментально и неведомо куда исчезает. Таксисты, те из них, что не знают причину происходящего, стоят в ожидании клиентов. Те же, которые знают, не задерживаются – здесь денег не заработаешь. Наверное, с самого первого дня своего существования маленький вокзал, выкрашенный светло зеленой краской, не видел столько народу. Хотя нет, это я сказал для красного словца. Вот уже несколько десятков лет, каждое лето, в один из дней его первого месяца и один день последнего месяца, он сталкивается с таким наплывом отъезжающих и провожающих. Это те дни, когда курсанты летного училища убывают на стажировку в боевые части страны. Один день занимают курсанты третьего курса, второй день – курсанты четвертого. В остальное время вокзал почти пуст. Поезда уходят с него только в одном направлении – в Москву, других направлений не существует. Железная дорога до нашего города все одно, что аппендикс у человека, она не ведет дальше никуда, у нас в городе и заканчивается. Кроме того, поезда ходят не каждый день, поэтому большую часть времени вокзал тих и пуст, ведь даже электричек на немникто ни разу не видел. И только алкоголики любят в нем принимать на грудь, в пустом, теплом и тихом местечке. В обычные дни, когда все-таки поезд из Москвы приходит или уходит, на вокзал приезжают с десяток человек и стоят одиноко на платформе, ожидая разрешения на посадку или же встречая редких приезжих, гостивших в столице.