Текст книги "Юность в яловых сапогах (СИ)"

Автор книги: Василий Коледин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 15 страниц)

– А как ты думаешь, когда картина становится произведением искусства?

– Не знаю, – искренне ответил я.

– Ну, точно об этом знают только искусствоведы, они строчат трактаты и выдумывают то, чего нет на самом деле. Но мое мнение такое. Если ты смотришь на картину и тебе хочется на нее смотреть и смотреть, всегда, глядя на нее у тебя возникают чувства, эмоции, возможно рождаются какие-то мысли, если ты хочешь ее повесить у себя дома и любоваться ею, если ты готов за нее отдать все, что имеешь, вот тогда она для тебя становится произведением искусства! В конечном итоге не может быть произведений искусства, одинаково нравящихся всем без исключения! Есть такие шедевры, которые являются шедеврами только для тебя.

– Наверное, вот та картина, которую я хотел бы иметь у себя дома и смотреть на нее всю жизнь… Правда, у меня нет пока своего дома и картину повесить некуда.

* * *

– Адрес у тебя где? – спрашивает меня Строгин.

– Вот, – я лезу в карман джинсов и достаю свернутый листочек, положенный когда-то мне в карман рубашки мой любимой девушкой, как же это было давно.

– Так… – наш старший читает адрес. – Ну, и как добираться она не сказала?

– Нет, – вздыхаю я.

– Блин! И куда мы с этими сумарями и банками?! – тихонько кипит Бобер.

– Подождите! – Женька оставляет возле меня свою ношу, сетку с тремя литровыми банками варенья, и отходит от нас в поисках вышедшего на работу в такую рань местного жителя.

Мимо него проходит мужчина и Строгин показывает ему листок с адресом, спрашивая при этом, как туда добраться. Мужчина отрицательно качает головой. Тогда Строгин идет навстречу к девушке и спрашивает у нее. Та, слава богу, что-то ему говорит, и Женька понимающе кивает. Потом он благодарит девушку и возвращается к нам.

– Нам нужно на трамвай!

– Где остановка?

– Вон! В ста метрах от нас, – он протягивает руку и указывает на противоположную сторону улицы.

Мы навьючиваемся и идем к остановке. Вскоре к нам подходит нужный транспорт, и мы отправляемся на нем, болтаясь на поворотах и слушая стук железных колес, к Наташе. Она живет в педагогическом общежитии. Как нам сказала местная девушка, на трамвае до нужной нам остановки всего двадцать минут езды. Время раннее и мы надеемся ее застать. Строгин собирается сегодня же на электричке выехать в Москву. Мы с Бобром против такой спешки и предлагаем застрять в Калинине на пару дней. Вопрос с местом ночлега нас почему-то не очень волнует. Выскребову все равно, он может сегодня уехать, а может и подождать, но только если не надо будет ночевать на вокзале. Обсудив возникшие разногласия, мы пришли к компромиссу. Если Наташа поможет нам с ночевкой, то, пожалуй, Строгин тоже не будет возражать, против того, чтобы задержаться в Калинине на денек.

Ранее утро в этом городе, довольно большом, по сравнению с Андреевым полем, можно определить по количеству прохожих на его улицах. Их очень мало. Мы трясемся в трамвае совершенно пустом. Почти нет машин, только изредка проезжает какая-нибудь грузовая машина или автобус. Частные собственники в зеленых, синих, желтых жигулях еще спят, их достояние спрятано в гаражах или в редких случаях стоят одиноко во дворах многоэтажек.

– Выходим! – объявляет командир. Он заметил ориентир, о котором ему сказала девушка.

Мы спускаем со ступенек свою поклажу и тащим ее ко входу невзрачного пятиэтажного здания из белого кирпича.

– Я сейчас! – теперь уже я оставляю своих друзей на пороге и, с трудом открыв упругую дверь, проникаю внутрь женского общежития педагогического института.

У входа за столом сидит охранник в юбке, это женщина неопределенного возраста со злым и проницательным взглядом. По этажам уже ходят проснувшиеся будущие педагоги, учителя истории, физики, русского языка и литературы. Они, заметив меня, стараются изобразить из себя нечто, что может меня обратить на них внимание.

– Куда? – строго спрашивает меня вахтерша.

– Я в триста пятую…

– К кому? – продолжает цербер меня допрашивать.

– К Садовичевой…

– Рано еще! Нет приемных часов!

– Да я же не к доктору! Мне передать вещи от ее матери!

– Потом приходи, во второй половине дня, вечером, но до десяти!

– И что мне с вещами по Калинину бродить? – не соглашаюсь я.

– Много вещей-то? – неожиданно смягчается подобие женщины.

– Да! Две сумки и сетки с банками!

– А где ж они? – вновь напрягается ответственный работник.

– Так там, – я киваю в сторону двери, – на улице остались…

– Ладно! Подожди! – вахтерша оглядывается в сторону коридора и лестницы по которой снуют молодые девушки. – Петрова! Лена! Подойди, пожалуйста!

Симпатичная девушка в халате, такие обычно носят в больнице, подходит к столу и с каким-то прямо голодным интересом смотрит на меня, а обращается к женщине.

– Да, Ольга Ивановна? Что?

– Ты знаешь Садовичеву из триста пятой?

– Наташку-то? Так мы с одной группы с ней! А что, это к ней? – девушка кивает в мою сторону и соблазнительно улыбается. Впрочем, она миловидна и если бы не халат, то я смог бы рассмотреть и ее, видимо, стройную фигурку.

– Говорит, что к ней. Она еще не ушла?

– По-моему нет, я ее видела в умывальнике.

– Позови, пожалуйста ее, пусть спуститься.

– Ладно, – и девушка убегает вверх по лестнице, перескакивая через ступеньки.

– Я на улице подожду, – сообщаю я и покидаю границу поста.

На выходе я сообщаю своим товарищам, что сейчас девушку найдут и она выйдет к нам. Мы достаем сигареты и закуриваем в ожидании момента, волнительного для меня и радостного для всех остальных, так как они избавятся от лишних вещей, которые им вручила тётя Лена. На улице появляются первые прохожие и буквально за несколько минут она оживает. Вот уже по ней спешат люди на свои рабочие места, в конторы, поликлиники, предприятия легкой промышленности и другие советские учреждения. В стране нет и не может быть бездельников и тунеядцев. Хотя на самом деле их хватает и меньше не становится.

Дверь медленно открывается и перед нами возникает Наташа, еще заспанная, но уже подкрашенная и одетая не в халат, хотя и не знаю в чем она ходит по общежитие, возможно и не в халате, как ее однокурсница Петрова Лена.

– Привет, мальчики! Заходите! Мама сказала, что вы заедите… – Она открывает перед нами дверь и держит ее пока мы не заходим.

– Наташка! Это все к тебе?! – удивляется вахтерша. – А разведчик был один!

– Тёть Оль! Они помогут мне поднять на этаж все это? Я не дотащу!

– Ладно! Только туда и сразу обратно!

– Да? Может я их еще чаем напою? – просит женщину моя девушка. Я замечаю, что она ничем не выделила меня из всей нашей группы, будто и нет, и не было между нами ничего.

– Ну, хорошо…напои…, но только чаем, – соглашается все-таки на лицо ужасная, добрая внутри женщина, но ненадолго, сразу строго добавляет, – а потом пусть уходят! А то и мне еще влетит, за то, что пускаю посторонних не в установленное время!

Мы тащим передачку Елены Кузьминичны на третий этаж, а свои сумки оставляем у стола вахтерши, она с удовольствием согласилась присмотреть за ними. Комната Наташи рассчитана на четверых жильцов, но три койки сейчас свободны, хотя видно, что ее соседи уехали ненадолго. Они аккуратно заправлены, на одной из них лежит толстая книга, будто забытая второпях. На спинке другой висит домашний пестрый халат, похожий на тот, что был на Петровой Лене. Наташа руководит нами, и мы распределяем сумки и сетки по сусекам комнаты. Потом она уходит с чайником, оставляя нас одних. Мы размещаемся на стульях, ожидая ее прихода.

Через пятнадцать минут чайник стоит на столе и немного парит. Кружки у Наташи большие и все из разных сервизов. Это не ее, она помыла чашки соседок и налила нам чай в них. Варенье у тёти Лены вкусное, очень сладкое, сахара она не жалеет. Мы разговариваем. Наташа интересуется нашими планами.

– Мы бы остались на денек, но не знаем где переночевать, – отвечаю я за всех.

– Ну, у нас в общаге это невозможно! Вы же видели этого цербера, только цепи не хватает! Пропускает только женский пол. Мужчин ни-ни! Как вас-то, пустила! Я поражена такой доброте!

– Жаль… придется ехать в Москву… – вздыхает Бобер.

В комнату стучаться, и Наташа встает, чтоб открыть дверь. Это Петрова Лена пришла. Она уже не в халате, а в «бананах» и майке.

– Наташ, ты сегодня пойдешь на практику? – спрашивает она, заглядывая через плечо и всматриваясь в нас.

– Пойду, вот сейчас провожу гостей и пойду.

– А что у тебя за гости? – девушка обходит Наташу и оказывается в центре комнаты.

– Здравствуйте, мы друзья. Меня зовут Сергей, – Бобер встает из-за стола и подходит к сразу ему понравившейся девушке. – Это Женя, вот Игорь, а вот этот молодой человек самый близкий друг Наташи…

– Владимир, – перебив Бобра, представляюсь я сам.

– Очень приятно, Лена…

– Проходите к нам попейте чаю, – приглашает ее Серега на свое место, отодвигая свой стул. Она принимает его приглашение.

– А вы надолго к нам?

– Увы нет! Сегодня уезжаем в Москву, а оттуда на юг.

– Как жаль! И нет возможности задержаться? – разочарованно вздыхает Лена.

– Нет, – отрезает Строгин.

– Видите ли Лена, мы бы не против остановиться в вашем чудном городе, но в связи с отсутствием ночлега вынуждены его покинуть, – говорит Бобер, не обращая внимания на слова старшего.

– Ой! Так это не проблема!

– Правда?! – удивляется Бобер. – А нам сказали, что в общежитие и мышь не проникнет!

– В общежитие – да! Но у меня есть подружка, у нее свой дом в Калинине. Родители уехали, и она сейчас одна в нем живет. Я ее попрошу, и она вас приютит даже и не на одну ночь!

– О! Это было бы здорово! – восклицает Бобер, и вопросительно смотрит на Строгина. Тот кивает головой в знак того, что намек понял и согласен. – Прекрасно, мы не будем возражать, милая Лена! А когда вы поговорите со своей подружкой?

– Ну, я могу съездить к ней и поговорить хоть сейчас, но к ней мы попадем не раньше вечера. Так вас устроит?

– Вполне! Как нам быть дальше?

– Смотрите, вы сейчас погуляйте по Калинину, а часам к шести подходите к нашей общаге. Мы с Наташей будем вас ждать, отсюда и поедем. А вещи сдайте в камеру хранения, не болтайтесь с ними по городу. Ну, что договорились?

– Да!

* * *

Подруга Лены Петровой оказалось довольно своеобразной, свободной и девушкой без каких-либо комплексов, иными словами какой-то б... Дом, о котором говорила Лена стоял на берегу реки почти на самой окраине Калинина. Я думал, что мы будем единственными постояльцами, но оказалось, что это не так. Когда Лена привела нас и нажала на кнопку звонка, торчащую на столбе деревянного забора словно красный прыщ, дом уже был полон гостей. Мы довольно долго простояли на улице и прождали, когда нам откроют, но, видимо, там внутри было громко и весело и никто не мог услышать скромный зуммер входного звонка. В конце концов, минут через десять наше упорство было вознаграждено и калитку открыла полупьяная сильно накрашенная девица. Она окинула нас настороженным и несколько недоумевающим взглядом. Когда же ее немного сумасшедшие зрачки остановились на Лене Петровой, девушка сразу повеселела и расслабилась, что было заметно по ее глупой улыбке.

– А! Ленка! Здорово! Так вы пришли? Заходи…те! – она пьяно икнула и отступила, пропуская нас во двор.

Дом оказался большим деревянным срубом, скорее всего, постройки прошлого века и принадлежал раньше какому-нибудь купцу. Палисадники были красивые и довольно оригинальные, вместо банальных узоров на них разворачивались сценки из прошлой купеческой жизни, кто-то с кем-то торговал пушниной, получал деньги, куда-то ехал. Я невольно остановился, рассматривая это произведение зодческого искусства центральной России. Мои же друзья не заинтересовались ни палисадами, ни самим домом, они поспешили вслед за хозяйкой, почувствовав, что я остался один во дворе незнакомого мне дома, я тоже бросился за ними.

Уже в сенях, так кажется в деревенских домах называется помещение, где снимают верхнюю одежду и разуваются, моя догадка подтвердилась, в доме на самом деле была «малина». Стоящей обуви я насчитал пар двадцать, среди них были и мужские и женские босоножки, кеды, летние туфли.

– Разувайтесь и проходите! – только и бросила хозяйка, после чего исчезла, словно мы ее и не видели.

Мы прошли в ближайшую комнату. Там посреди стоял стол. Такой же большой, как и сама комната. Человек пять сидели за ним. Трое парней и двое девушек, кто-то отходил от него, кто-то подходил. Сказать точно было нельзя, потому что девушка, бродившая по комнате, никак не могла найти себе места, она садилась на колени то к одному парню, то покидала его и бросалась обниматься с другим. Я заметил, что в комнату или из нее вела еще одна дверь, в ней исчезали люди и вновь появлялись уже другие. Такого брожения я даже представить себе не мог. Все пили «жигулевское» прямо из бутылок. Батарея уже пустых стояла возле окна, там же валялось две бутылки водки. В помещении стоял синий туман, настолько было накурено. Что они все здесь делали я никак не мог понять. Откуда-то из другого конца дома доносилась музыка. Я прислушался, стараясь не обращать внимания на гул, царящий в комнате. Мне показалось, что я услышал «стену» Pink Floyd. На нас никто внимания не обратил. Каждый был занят своими переживаниями и мыслями, если таковые вообще у них имелись.

– Куда мы попали? – спросил Лену Петрову Бобер.

– Понятия не имею… – честно призналась девушка. Видно было, что она сама находилась в растерянности.

Однако Бобер быстрее всех адаптировался. Он оставил нас стоящими в нерешительности у стены, а сам растворился в тумане. Через секунду он вновь появился, но уже с четырьмя бутылками пива. Сунув нам по одной, он приложился к четвертой.

– Ладно вам! Коли пришли, то вливаемся в коллектив! – он вновь исчез и появился так же быстро, как и в первый раз. На этот раз он передал по бутылке Лене и Наташе. Те не стали строить из себя «целочек» и тоже приложились к горлышкам.

Вскоре мы растворились в атмосфере всеобщего пьянства и беззаботности. Я устроился с Наташей в соседней комнате на диване, а Бобер стал обхаживать Лену, и уже через полчаса я видел их уходящими в спальню, по крайней мере я видел в той комнате широкую кровать.

– Как тебе здесь? – кричу я в ухо Наташе, стараясь перекричать громкую музыку.

– Ничего! – прикладывается она к моему уху.

– Но ночевать здесь будет проблематично!

– Да уж! Но может к ночи все разойдутся…

– Маловероятно…

Мимо нас снуют гости, все сплошь пьяные, качающиеся и громко матерящиеся. Я стараюсь не обращать на них внимание, так как буду выглядеть очень глупо если каждому проходящему буду указывать на его «недостойное» поведение. Да к тому же могу еще и отгрести по полной. Наташа тоже старается и делает вид, что ей безразличны крепкие слова и выражения местного населения.

– Если я здесь закурю, это будет, наверное, неправильно? – спрашиваю я ее.

– Наверное…

– Интересно, а где здесь курят?

– Ну, там в комнате со столом.

– Ты пойдешь со мной или останешься здесь? – спрашиваю я, хотя знаю очевидный ответ.

– С тобой!

Мы встаем с нашего насиженного места и идем в первую комнату. Здесь полумрак и уже совсем нет народу. Все рассосались. Мы одни. Я вижу диванчик и устремляюсь к нему. Наташа садится рядом. Не успели мы устроиться, как в комнате появляется Бобер с Леной.

– Вы уже здесь! – приветствует он нас. – Там местечко еще на двоих найдется?

– Найдется, – мы пододвигаемся, освобождая место на диване еще для двоих.

Но прежде чем сесть с нами, Серега находит выключатель и поворачивает его. Свет гаснет, и мы остаемся в полумраке. Свет теперь проникает в комнату только через открытую дверь. Диванчик наш стоит в своеобразной нише и к тому же за дверью, поэтому совсем незаметен. Мы оказались вроде как в отдельной комнатке. Голова у меня шумит и кружится от выпитого пива и тяжелого воздуха, впрочем, воздуха уже нет остался только дым сигарет и папирос.

Не успел я достать свою сигарету, как услышал, что в комнату кто-то вошел. По голосам я понял, что это две девушки, потом к ним присоединилась еще одна. Они, не зажигая свет, устроились за большим столом. Я слышу чирканье спичек и чувствую свежий дым. Он пахнет как-то совсем по-другому. Совсем не похож на табачный дым. Мой взгляд встречается с глазами Бобра. Его губы шевелятся, и я могу прочитать по ним «анаша». Так вот, значит, что они курят. Девчонки, видимо, пускают свою папиросу по кругу.

– Так ты послала его? – спрашивает одна из них.

– Конечно! На хрен он мне сдался! – отвечает другая, прокуренным голосом.

– Не, ну, он вообще-то, лапочка… – раздается третий голос.

– Да я тебя умоляю!

– Нет, правда, он симпатяга…

– Слабак!

– В каком смысле?

– В том… Я ему говорю: «ты сдохнешь на мне»! А он: «посмотрим»!

– Ну и?

– После второй сдох!

– Не, я тоже люблю больше и дольше…

– Так, что потом?

– Послала его!

– А щас с кем?

– Да пока не нашла… Говорят, что Андрюха дерет до беспамятства…

– Какой это?

– Ну из второго ПТУ…

– Такой светленький?

– Да…

– Я слышала о нем!

Мы сидим и стараемся не выдать нашего присутствия. Ни Серега, ни Лена, ни Наташа не шелохнутся. Мы превратились в слух и тихое, осторожное дыхание. Признаться, слышать мне, мужчине, этот разговор трех девушек не то, чтобы неприятно, а как-то стыдно, что ли. Я никогда не мог даже подумать, что девушки так обсуждают нас. Оказывается, в нас цениться не ум, не внешние данные, а элементарная физическая выносливость, физическая подготовка и умение долго держаться. Ни романтизм, ни сентиментальность, а только плотские характеристики. Что же там на уме у Наташи? – думаю я и мне становится совсем неприятно. Я отгоняю эти мысли, я не хочу узнать об этом, мне очень хочется верить, что моя девушка не такая. Я прижимаю Наташу к себе, и она сама льнет, будто извиняясь за услышанное нами.

Вскоре девушки уходят, и мы остаемся одни. Мы долго молчим, погруженные в свои мысли переживания.

– Мы здесь точно не уснем и не отдохнем… – шепчет Серега. – Сколько сейчас времени?

– Половина второго, – отвечаю я, вглядевшись в циферблат своих наручных часов «полет».

– Может, уйдем? – спрашивает он всех.

– Куда? – отзывается Лена.

– Ну, проводим вас в общагу, а сами на вокзал…

– Если б! В общагу уже не пустят. Там все закрыто. А на вокзале, не лучше, чем здесь, – говорит Наташа.

– Так что, остаемся здесь? – задается вопросом мой товарищ.

– Здесь. До утра.

– Тогда устраивайтесь поудобнее, наше место здесь. Если б еще диван раздвигался…

Мы принимаем удобные позы, Наташа пододвигается ко мне попой, я прижимаюсь к ней. Она кладет голову мне на грудь. Глаза мои закрываются. Оставшееся время да рассвета мы дремлем на узком диване вчетвером. Шум постепенно в доме стихает, утомленные гости засыпают там, где их сморила усталость. Кто-то еще колобродит по комнатам, кто-то разговаривает, но уже не громко. Кто-то выходит во двор, а потом возвращается и, спотыкаясь о невидимые препятствия, возвращается к своему месту. Где же Строгин и Выскребов? – думаю я. – Может они ушли? Но в таком случае, как мы найдем их? А, не беда, встретимся… Я отгоняю эти мысли, лениво шевелящиеся в моем мозгу. Наступает полная апатия. Рядом со мной полулежит моя любимая девушка и от этого мне уже спокойно и хорошо. Я слышу, как Бобер пристает к Лене, а она тихонько сопротивляется, так, чтобы мы с Наташей этого не слышали. В конце концов Серега отстает, и они затихают, такие же уставшие, как и мы. Мир и спокойствие приходят в этот дом. Как бы весело не проводили время его гости, они все равно люди и им свойственно уставать.

Моя любимая. Я глажу в полудреме Наташину руку, плечо и прижимаюсь губами к ее шее. Она не отвечает мне, потому что спит. Я зеваю, потягиваюсь и следую за ней в царство морфея. Но в само царство я никак не могу проникнуть, меня не пускают на его границе, и я до утра околачиваюсь там не в силах ни проникнуть за черту, ни уйти вовсе.

Утром, чуть рассвело, мы уходим из приютившего нас дома. Оказалось, что Строгин и Выскребов ночевали совсем рядом с нами, в соседней комнате, на том диване, который мы с Наташей покинули, чтобы перебраться в первую комнату. Их нашел Бобер и, растолкав, сообщил наше решение перебраться уже на вокзал.

По пути на вокзал мы проводили девочек до общежития. На пороге я долго прощался с Наташей, которой, впрочем, было не до прощаний. Ее красные, не выспавшиеся глаза говорили за нее намного красноречивее. Я стоял и обнимал девушку, а она безучастно зевала и засыпала. Поняв, что прощание превращается в карикатуру, я поцеловал ее влажные губы и довел до дверей, открыв которые, расстался с Наташей на долгие, мучительные месяцы.

ГЛАВА 9.

Возвращение к обычной жизни.

Доехав до Москвы на первой электричке, мы перебрались на Курский вокзал, с которого нам предстояло отправиться домой. Поезд наш отправлялся в двенадцать и до этого часа мы, заняв места в зале ожидания, крепко спали, не забыв, однако, выставлять дежурного, который должен был следить за временем. Ровно за сорок минут до отправления, мы на последние деньги, что собрали по карманам, купили провианта на дорогу и за десять минут до отправления уже сидели в своем плацкартном вагоне. Строгин договорился с проводницей, и та нам сразу выдала постельное белье, которое мы расстелили и моментально рухнули кто на верхних полках, кто на нижних. Нас уже не интересовали, входящие пассажиры, провожающие и проходящие по вагонам якобы немые продавцы газет, журналов и другой печатной продукции не всегда приличного содержания. Мы спали крепким здоровым сном молодых людей, уставших и не спавших накануне. Нас не мучил пока голод, к которому мы за несколько лет привыкли и научились с ним бороться.

Колеса стучали, мимо в окнах вагона проносились города и веси, а мы спали и были счастливы оказаться в комфортных условиях плацкарта. Нам не нужны были ни купе, ни СВ. Иногда я просыпался и недолго смотрел на столбы, с бешенной скоростью проносящиеся мимо. Монотонный стук колес о стыки рельсов, плавное раскачивание вагона на ходу вновь закрывали мои глаза, и я снова крепко засыпал. Мое сердце пока не болело от нестерпимой тоски по любимому человеку, оставленному где-то далеко в затерявшемся среди густых лесов городе. Я спал и пока радовался своему возвращению к обычной привычной жизни, радовался скорому отпуску и встрече со своими товарищами, у которых будет, что рассказать о своих похождениях на стажировке.

Вечером мы проснулись почти одновременно от острого чувства голода. Бобер, как напарник и последователь Вадьки, заведовал и у нас провизией. Он достал из сумки кирпич белого хлеба, килограмм вареной колбасы с жирком и несколько пачек печенья, – это все, на что у нас хватило денег. Правда, мы, конечно, отложили на белье четыре рубля и пару рублей на чай и непредвиденные расходы. Чай, благо мы могли пить на протяжении всей поездки. Колбасы нам хватило только на один раз, хлеба на два. То есть на завтрак мы доели черствые куски хлеба, запивая их чаем. Но мы не горевали. Нам оставалось только продержаться до вечера, а там и конец пути.

Приблизительно часов в одиннадцать к нам заглянул боец-дембель. Я и раньше видел, что делают из формы увольняющиеся в запас срочники, но этот превзошел всех. Его погоны были украшены бахромой, скорее всего от театральных занавесей, словно это эполеты прошлого века, от второй сверху пуговицы кителя к правому погону тянулись низко свисая почти до пояса богатые, толстые аксельбанты. На швы рукавов были наложены золотые плетения, какие обычно носили гусары, я не рассмотрел из чего они были сделаны. В довершение ко всему на его штанах, как на брюках у генералов красовались лампасы. Правда, отчего-то белого цвета, видимо для этой цели им использовались чистые простыни. Заметив нашу форму, он задержался и подмигнул Бобру. Серега не обратил на него никакого внимания. Тогда боец подошел к нему вплотную и громким шепотом, таким, что его услышал и я предложил выйти с ним в тамбур.

– На фига? – не понял его Бобер.

– Есть два пузыря…

– Да? Ну, пойдем, выйдем, – Серега обул тапочки и пошел за дембелем.

Он вернулся почти сразу и один. Молча сел на свою кровать и расхохотался.

– Два пузыря! Я-то думал водки, коньяка, на худой конец самогонки!

– А тебе что предложили? – спросил я, свешиваясь сверху.

– Два пузыря «Шипра»!

– Что ж ты отказался? – спросил Выскребов.

– Я не опустился до такого еще!

– Зря не согласился! – пошутил я. – Так бы рассказал нам о букете…

– Хочешь я ему предложу тебя в собутыльники?

– Не! Я с незнакомыми не пью! – сказал я, намекая, на его быстрое согласие выпить с первым встречным.

– Да я и пошел-то только из интереса, – стал оправдываться мой товарищ, но мы уже закрыли эту тему.

Я удобно улегся на спине и стал смотреть в потолок. Вагон раскачивался, по нему стали интенсивно ходить пассажиры то в одну сторону, то в другую. Отчего-то мне подумалось о том, что и в жизни нам встречаются люди, с одними мы идем некоторое время вместе, другие, пожав руку убегают вперед, третьи отстают. Вот нам уже осталось совсем немного учиться, а что потом? Сохраним ли мы дружбу? А любовь? Не пройдет ли и она также, как и эти люди, спешащие в вагон-ресторан? Что там в Калинине сейчас делает Наташа? О чем она думает? Не забыла ли меня? Колеса стучат, хлопает дверь в тамбур, проводница извещает о приближающейся остановки. Дорога. Глаза мои закрываются, и я вновь засыпаю.

* * *

У меня два дня до того, как возвратиться в училище. Приехав, мы договорились явиться в казарму не сразу, а через несколько дней, в числа, соответствующие документальному окончанию стажировки. Не имело смысла терять драгоценные денечки на тупое сидение в казарме и на выспрашивание увольнения у отцов-командиров, когда мы сами могли себе его устроить, даже не увольнение, а сверх короткий, но отпуск. К третьему курсу у каждого из нас в городе было место, где он мог провести время, не заботясь ни о пропитании, ни о крыше над головой. Кто-то был знаком с девушками, которые с удовольствием размещали мальчиков в своих квартирах или комнатах в общежитиях, у кого-то в городе проживали родственники, кто-то останавливался у своих друзей из местных. В общем это не Калинин и каждый из нас не стремился на свою железную койку, пусть даже под надежной крышей, где кормят, поят и спать укладывают. Атрепов сделал нам документы тем числом, которым должна была заканчиваться наша стажировка. Правда он десять раз переспросил нас о планах и не собираемся ли мы вернуться в родные стены раньше. Только после наших убедительных заверений в том, что мы собираемся войти в училище не раньше указанного им числа, он поставил дату окончания, взяв с нас слово не проболтаться. Билеты для отчета нам сдавать было не нужно, поэтому вычислить истинный день прибытия никто не смог бы. Уже на вокзале мы пожали друг другу руки и договорились ровно через два дня встретиться за сто метров от училища, так, чтобы войти на проходную одновременно.

Выскребов решил смотаться на эти два дня домой, благо до его города был всего час езды на автобусе. Женька отправился к родственникам, а Бобер – к подруге, проживающей рядом с училищем в однокомнатной отдельной квартире. Я не знаю, какие у них были отношения, но, думаю, что Серега к ней ничего серьезного не испытывал. После того, как я увидел его на стажировке последовательно с тремя девушками, я понял, что он не скоро остепенится.

Дома я уже через час стал прежним. Родные стены творят чудеса. У меня возникло такое чувство, будто и не было не только этого месяца, но всех трех лет жизни вне дома. Я побродил по комнатам, родители отсутствовали, был разгар рабочего дня. Я переоделся, поел, поговорил с родителями по телефону, обрадовав их своим благополучным возвращением, и вышел во двор. Усевшись на лавочку, я стал ждать своего медицинского друга. Было жарко и день выдался хорошим. За месяц, проведенный в средней полосе я уже забыл, что такое жара. Слабый ветерок еле заметно обдувал мое вспотевшее тело, хотя я сидел в тени деревьев.

– Привет! Как съездил? – я жму руку своему другу детства. Он появляется внезапно, поскольку я сижу с закрытыми глазами.

– Нормально… устал…

– Что так? – лениво спрашивает он.

– Что-то всего столько приключилось…после размеренной жизни по уставу, это довольно тяжело.

– И зачем ты поперся в военное училище?! – не перестает удивляться мой друг.

– Захотелось…

– А! Ну, тогда конечно…

Мы сидим молча и нам не нужны лишние слова, чтобы передать наши чувства. С четырех лет мы вместе, знаем друг друга от и до. Мы понимаем все и без слов.

– Когда обратно?

– Завтра вечером.

– Что будешь делать?

– Не знаю…отдыхать. А у тебя как?

– Горохова отчислили.

– За что?

– Поймали в Москве у американского посольства.

– О, как! А что там он делал? Бомбу подкладывал?

– Просил политического убежища.

– Дали?

– Нет, передали милиции.

– А потом?

– На комсомольском собрании исключили из комсомола, а затем и из института отчислили.

– А что он забыл в этой Америке?

– Говорит, что хотел организовать рок группу.

– Музыкант что ли?

– Нет! Деловой человек!

– Он игру-то придумал?

– Да…

– Продал?

– Нет.

Мы продолжаем сидеть и вновь замолкаем на некоторое время. Я никуда не спешу, и он тоже. Двор пуст. Полдень. Через двадцать минут во двор входит Серега. Он живет в соседней пятиэтажке и на два года младше нас. Я бросаю лениво на него взгляд, но вдруг замечаю какую-то необычность в его поведении и походке. Он странно подпрыгивает на ходу, потом через шагов десять, пятнадцать останавливается и трясет головой, что-то бубня себе под нос. Потом вновь продолжает свой путь тем же образом и вновь все повторяется. Я уже с интересом слежу за ним. Мне кажется, что он стал совсем ненормальным. Он нас не видит, и мы не зовем его. Странное дело, но я раньше не замечал за ним такой странности, он всегда был обычным, нормальным парнем.

– Что с ним? – спрашиваю я будущего врача.

– С ним-то? Все в порядке.

– А что он так себя странно ведет?

– А! ты о его походке! От армии косит! Между прочим, неправдоподобно.

– Так его еще не призвали же, значит неплохо косит.

– Там, возможно, не только в этом дело…

– Он поступил куда-нибудь?

– В «политех» в прошлом году.

– Значит в «политех» взяли с ненормальностью.

– Так у него приступ начался недавно. Пред весенним призывом.

– Как думаешь, долго ему предстоит играть роль чудика?

– Думаю долго.

– Да, потерян для нас он!

– Думаю, да…

Наш дружок проходит мимо, так и не заметив своих друзей детства. Он исправно играет роль, так что никто не упрекнет его в том, что он косит от армии только во время медицинских осмотров, он хорошо вжился в свою роль. Мы продолжаем лениво наслаждаться прохладой тенька и легкого ветерка. Жизнь прекрасна в любых ее проявлениях. Даже простое сидение в теньке может доставить настоящее удовольствие.