Текст книги "Юность в яловых сапогах (СИ)"

Автор книги: Василий Коледин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц)

Мой друг к счастью для меня оказывается дома. Он открывает дверь и сторонится, пропуская меня в квартиру. Я вхожу, мы жмем друг другу руки.

– Никуда не собираешься? – спрашиваю я его, раздеваясь.

– Вечером собирался в общагу к Горохову.

– Что-то опять придумали?

– Будем «таракановкой» поить девчонок.

Горохов – однокурсник моего друга. Они вдвоем сошлись на непонятной мне почве. Совершенно разные как по внешнему виду, так и по характерам, тем не менее, они стали закадычными друзьями. Вместе они придумывали невероятные приколы, которые воплощали в жизнь, гуляли с самыми красивыми девушками мединститута, пили и балагурили. «Таракановка» – это гордое детище моего друга. Поскольку у него имелся неограниченный доступ к медицинскому спирту, то мой друг находил ему самое разнообразное применение. Одним из спиртовых увлечений друга было составление различных настоек и питьевых растворов, основанных на этом химическом элементе. В его квартире всегда находилось три – четыре литра спирта и его производных, разлитых по поллитровым бутылкам, между прочим, не всегда с закручивающейся крышкой, а прямо заткнутых туго свернутым клочком бумаги. Бутылки прятались им в самые неожиданные места: в пианино, диван, за отопительную батарею. Я иногда удивлялся его смелым экспериментам, как со спиртом, так и с потайными местами. Итак, «таракановка» была его последним изобретением. Спирт разбавлялся в пропорции один к двум с водой. К получившейся жидкости он добавлял сухие травы, такие как зверобой, укроп, ромашку. Травы настаивались в спиртовой жидкости несколько дней, после чего аккуратно вылавливались и их место занимали мандариновые и апельсиновые корки. В свою очередь они проводили в жидкости какое-то время и через несколько дней тоже покидали емкость, уступая очередь чесноку и луку, нарезанным на маленькие кусочки, такие маленькие, что удалить их потом из раствора было невозможно и они попадались при дегустации напитка. Кульминацией приготовления напитка было добавления тертого черного перца и паприки. Пропорции я не знаю, но мне кажется они не важны были для моего друга, все делалось на глаз и по наличию под рукой необходимых ингредиентов.

– Будут пить? – удивился я, вспомнив свои пробы и невольно поморщившись.

– Куда денутся!

– Здорово! Как Горохов?

– Нормально, придумывает игру, хочет потом ее продавать.

– И что, он реально на это тратит время?

– А что ему? Времени вагон!

Вообще мне Горохов очень нравился. Он был неутомим и изобретателен при придумывании развлечений и всяческих розыгрышей. Однажды перед возвращением из увольнения я зашел вечером к своему другу и застал его в странном виде. На нем была старая, порванная телогрейка, на голове шапка-ушанка из пыжика, на ногах мятые кирзовые сапоги, а во рту торчала обслюнявленная и потухшая папироса, изрядно вонявшая. Я был поражен внешним видом моего друга и не преминул спросить его о причине такого маскарада. Оказалось, что эти двое в таком виде ходили по центральной улице города и обращались к прохожим с единственным вопросом: как пройти в краевую библиотеку.

– У тебя, кстати, кроме «таракановки» что-нибудь найдется? – спросил я, подумав, что, видимо, придется идти на дискотеку.

– Нет. Одна она, родимая. А что, хочешь выпить? – пожал плечами мой дружок.

– Не знаю… хотел встретиться с девчонкой, но она куда-то ушла. Ты скоро пойдешь в общагу. Наши зовут на дискотеку в дом офицеров. Вот думаю, что делать.

– Если хочешь, «таракановки» налью, для тебя всегда имеется! Будешь?

– Пожалуй, нет. Боюсь срубит под корень, а мне возвращаться в казарму. – отказался я, обдумав последствия употребления чудного напитка.

Я еще с час посидел со своим другом и решил все-таки сходить в дом офицеров. Правда это означало, что мне нужно опять переодеться в форму, так как в гражданке мне туда не попасть. Я попрощался и ушел. По пути домой я еще раз зашел в телефонную будку и набрал заветный номер. Долгие гудки известили меня, что, либо дома никого нет, либо мать Леры отключилась и не слышит звонков.

* * *

Я стою у стены с колонами. На противоположной стороне высокие окна и они завешены белыми занавесками, волнами, спускающимися к самому полу. Вокруг много курсантов с голубыми и черными пагонами. Но кажется, что черный цвет преобладает. Наших меньше. Девушек еще меньше. Отчего-то они не поспешили сегодня на танцы. Обычно их намного больше.

Мне, наверное, повезло больше, чем другим курсантам. Я стою не один. Ко мне прижимается пьяная Лера. Она с трудом стоит на ногах и поэтому почти виснет на мне. Не знаю приятно мне это или нет. Все-таки Лера очень привлекательная девушка. Ее фигурка идеальна. Все при ней: длинные ноги небольшая попка, красивое лицо, густые волосы. Она меня влечет к себе и будоражит мой ум и воображение.

Мимо нас снуют курсанты первокурсники с «минусами» на левом рукаве. Им вообще ничего сегодня не светит. Девушек мало, и они всегда предпочитают большее количество полос. Я со своими тремя желтыми полосками смотрюсь весьма солидно. «Минусы» смотрят на меня с уважением и плохо скрытой завистью.

Наших нигде пока не видно. Правда, я встретил трех «ШОшников», но ни из нашего взвода, ни из третьего, даже из второго пока никого нет. Наверное, готовятся к танцам – пьют спиртное. Без этого дискотека – не дискотека. Я совершенно трезвый. Может от этого я немного злюсь на пьяную девушку, которая не танцует и ходит, пошатываясь. Но зато она очень доступна и откровенно прижимается ко мне всеми своими чудесными местами.

– Я сегодня звонил тебе несколько раз, – говорю я.

– А меня не было дома, – довольно глупо улыбается девушка, подняв глаза к моим глазам.

– Могла бы подождать меня, – недовольно бурчу я на нее.

– Мог бы и вчера позвонить, тогда бы я ждала, – оправдывается она и я понимаю, что сам виноват. Мог и позвонить, но мне обидно, что ей до лампочки я и мое желание провести время с ней.

– Пойдем ко мне… – Лера смотрит на меня затуманенным взором и с трудом выговаривает слова.

– Не сегодня. Уже не успеем… – с сожалением отказываюсь я.

– Ну, не ххочешь, как хххочешь… – она отталкивает меня от себя или наоборот сама отталкивается. Ей тяжело удержаться на ногах, поэтому она опять льнет ко мне.

– Осторожно! Упадешь!

– Неее, я прекрасно себя чувствую… – она глупо улыбается и кладет голову мне на плечо. Я начинаю переживать, не станет ли ей дурно и не стошнит ли ее на мой пагон.

– Я пойду в ту-а-лет…

– Иди, я здесь тебя жду, – немного успокаиваюсь я. – найдешь дорогу?

– Обидеть хочешь? – она поджимает губки и вырывается из моей руки, придерживающей ее за талию.

Я смотрю, как она неуверенно шагает через весь зал, огибая встречных тансоров большим радиусом. Проводив ее до того момента, как она скрылась из вида, я сам иду на балкон курить.

– А вот и принц! – слышу я голос Бобра. Он стоит в большой компании курсантов нашего и третьего взвода. Значит они вот где скрываются, думаю я. А Бобр продолжает: – ты давно здесь?

– Ну, с час где-то…

– Один или со своей зазнобой? Покажешь ее? – широко улыбается Игорь Нововеров.

– Она ушла… – пытаюсь я предотвратить, казалось бы, неминуемый позор.

– А что так мало? – удивляется Бобер.

– Дела у нее! – отрезаю я и перевожу тему. – Что пьете?

– «Ослиный зад»… – грустно вздыхает Юрка. Так у нас называют дешевое вино с названием «осенний сад».

Вообще почти все официальные названия вин в народе видоизменяются и приобретают созвучное, но оскорбительное название. «Портвейн 777» – это «Партюша» или «Партюшок», «Ркацетели» – простите, «раком до цели», «Золотая осень» – народное название «Зося», «Солнцедар» – «чернила», «Агдам» – «ах, дам», водка за 4,32 рубля – «Андроповка».

– Будешь? – Юрка протягивает мне бутылку для принятия на грудь прямо из горла.

Я беру у него бутылку и делаю пару больших глотков. Крепленое и очень сладкое вино немного обжигает глотку, и протекает внутрь, согревая меня изнутри. Сделав еще один глоток, я возвращаю бутылку. Юрка прячет ее в спортивной сумке. Мы стоим и делаем вид, что только курим. В дверях появляется прапорщик с красной повязкой на рукаве. Он внимательно окидывает взглядом огромный старинный балкон и ничего запрещенного не заметив, вновь скрывается в тепле зала.

– Кто сегодня ответственный офицер? – спрашивает Бобер у всех.

– Вечером должен быть Плавинский, – предполагает Гарик Нововеров.

– Блин! – восклицает Бобер и не понятно, что он этим возгласом выразил, сожаление или радость.

– А что? – спрашивает Гарик.

– Да, Вадька нажрался! Сидит там в зале. Как его вести в казарму?!

– Ладно, время еще есть, может очухается! – говорит Фома и возвращается в зал.

– Ну, что ты идешь к Дэнису? – спрашивает меня Бобер, когда мы остаемся одни.

– Да, наверное, …

– Собираем по пятерке!

– Когда сдавать и кому?

– Потом в роте, Фома принимает.

– Хорошо, я могу хоть сейчас.

– Потом! – кинул Бобер и, затушив сигарету, махнул мне рукой, приглашая идти за ним в зал. – Пошли! Холодно!

Я еще задерживаюсь немного, сделав вид, что докуриваю. Мне очень не хочется появиться в зале вместе с моими друзьями и встретиться с пьяной Лерой. Войдя в зал, я внимательно оглядываюсь, ища глазами свою девушку. Ее нигде не видно. Тогда я прохожу немного в сторонку от дверей на балкон и, затаившись, жду появления Леры. Так проходит еще минут десять. Однако ее нет. Во мне крепнет уверенность в том, что Лера покинула дискотеку. Посмотрев на часы, я размышляю не покинуть ли и мне этот праздник жизни, на котором нынче я чужой. До конца увольнения остается еще около двух часов. За это время я могу успеть забежать домой и поужинать перед возвращением в армию. Мне скучно, и я выбираю вкусный ужин, поэтому, не попрощавшись со своими друзьями, почти по-английски, ухожу в гардероб за своей шинелью.

* * *

Мы вчетвером стоим возле полуоткрытой двери в комнату командира роты. Там Плавинский принимает использованные увольнительные записки. На столе уже скопилась внушительная стопка квадратных листочков. Каждый курсант, возвратившись из увольнения должен предстать перед светлыми очами ответственного офицера, доложить ему о своем возвращении, которое безусловно обязано быть без происшествий. Офицер внимательно изучает прибывшего с воли военнослужащего на предмет употребления тем запрещенных алкогольных напитков, хотя все алкогольные напитки для нас запрещены. У нас прямо-таки сухой закон. Но мы все одно умудряемся употреблять и пиво, и водку. Самое главное не перегнуть палку, как это сделал сегодня Вадька. Он так и не успел протрезветь до назначенного часа и вот пожимает плоды своего неумеренного возлияния. Правда, надо сказать, что первую линию противника он миновал вполне удачно. Первая линия – это стеклянная проходная училища. Здесь помощник дежурного стоит в фойе и пристально вглядывается в лица и походки курсантов. Но здесь легко проскочить незамеченным. Все очень просто. Ждешь большую группу отпускников и, пристроившись к ним, не привлекая к себе внимания, проходишь на территорию. Порой пьяненькие курсанты специально стоят возле училища и просят сформировать большую группу. В этом им никто не смеет отказать. Это воинская взаимовыручка, так сказать военное товарищество.

Вадьку провели всем нашим взводным товариществом. Я заметил скопление курсантов метров за двести до проходной. Сровнявшись с толпой, я понял в чем дело и поучаствовал в операции. Вадьку поддерживали Фома и Бобер под белы рученьки, а мы остальные закрывали их от взора помощника дежурного. На наше счастье, он отвлекся и пропустил нас незамеченными.

Второй и самый сложный этап возвращения пьяного курсанта, – это, конечно, свой ответственный офицер. Хорошо если это командир четвертого взвода, вчерашний выпускник училища. Он получил погоны в то же время, когда мы поступили. Это их название роты гордо мы носим. Дюша, – так ласково его прозвали, очень снисходителен и совсем по-товарищески добр ко всем нам. Он старается не замечать мелких нарушений, он не рыскает во время зарядки по койкам и потайным закуточкам, как это делают все остальные. При его дежурстве мы спокойно возвращаемся и не боимся быть пойманными. Пьяный просто не заходит к нему. Его увольнительную тихонько подкладывают на стол другие курсанты или даже сам старшина.

Плавинский же офицер опасный и мстительный. Он тщательно исполняет свои обязанности. Заходя к нему каждый, кто даже просто сделал глоток пива, задерживает свое дыхание, боясь, что его легкий запах будет учуян собачьим носом капитана. А здесь просто катастрофа! Вадьке дыши не дыши, конец!

– Тушевский! Ты же лыка не вяжешь! – удивленно восклицает Плавинский.

Мы видим спину своего пьяного товарища, которая качается словно маятник.

– Вввяж-у… – пытается оправдаться Вадька.

– Тушевский, Тушевский! Как же ты прошел через проходную?! – продолжает допрос капитан.

– Увввереннно…

– Сколько ж ты выпил?

– Я ннне ппил! – выдыхает Вадька и мы видим, как морщится Плавинский.

– Не пил? Да? – Вадька пьяно кивает головой и продолжает изображать маятник Фуко.

– Ладно! Давай-ка сделай мне десять приседаний! Сделаешь отпущу! – провоцирует капитан, не предвидя опасных для себя последствий.

– Ллехко… – Вадька вытягивает вперед руки для начала приседаний словно он на зарядке. Но тем не менее у него все получается неуклюже и с трудом.

Плавинский встает из-за стола и подходит к пьяному курсанту, остановившись прямо перед ним.

– Ну, начинай! Раааз! – начинает он считать Вадькины движения. – Двааа!

Вадьку болтает, и он с трудом встает, после каждого глубокого приседания, помогая себе руками.

– Триии! Че… Ай!!! – Плавинский вскрикивает от неожиданности и невиданной наглости своего курсанта.

Огромная волна, словно девятый вал вырывается из глотки Тушевского и накрывает ответственного офицера почти с головой. При этом Вадька пытается удержать все, что скопилось в нем за время увольнения руками, но это, конечно, не помогает. Плавинский оказывается весь в рвотной массе своего курсанта. Мы прыскаем от смеха, стараясь сдержать громкое ржание.

– Твою мать! – орет Плавинский и подскакивает к двери, чтобы закрыть ее. Мы разбегаемся в разные стороны.

Через несколько секунд мы вновь собираемся возле командирской комнаты и стараемся понять, что там происходит. За плотно закрытой дверью почти ничего не слышно. Подойти поближе и заглянуть внутрь сквозь замочную скважину мы не решаемся. В любой момент Плавинский может открыть дверь и долбануть любопытного смельчака по голове.

Через несколько минут томительного ожидания дверь открывается и в проеме появляется Вадька глупо улыбающийся и держащий в руках китель и рубашку с капитанскими погонами. От его ноши разит на несколько метров неприятным кислым запахом.

– Ну, что? – в один голос спрашиваем мы.

– Нннормально… иду стирать… – он довольный и все такой же пьяный.

– Ну?! – нам не терпится узнать судьбу пьяницы.

– А! – догадывается Вадька, о чем мы спрашиваем. Ему явно лучше после процедуры очищения. – Сказал, что лишает увольнений на месяц.

И это Тушевский легко отделался. Он явно везунчик. Правда, по моим сведениям, Плавинский одно время служил в Тихорецке откуда Вадька. И он точно мог знать отца нашего товарища. И еще это послужило столь милостивому отношению к проступку. И, думаю, сам факт совершенного вандализма по отношению к офицерским погонам не желателен для разглашения с точки зрения Плавинского. Что будут говорить об этом если случай станет широко известен?

Вадька идет в умывальник стирать испорченное белье, а Плавинский через десять минут появляется в коридоре казармы в чистой рубашке, как ни в чем не бывало. Мы принюхиваемся к его одежде, но она ничем не воняет. Как он умудрился остаться чистым мы не понимаем. Он уверен, что о случившемся инциденте никто не знает. Как обычно его рука в правом кармане, а это значит нельзя расслабляться. Вадька скрывается в умывальнике, а мы расходимся по своим табуреткам.

В кубриках стоит запах съестного. Домашние котлеты, пахучие колбасы, разнообразный гарнир в стеклянных банках пропитывают атмосферу и, закрыв глаза, на минутку кажется, что ты дома. Курсанты в расстегнутых рубашках, с болтающимися на прищепках галстуках, бьющих резинками по карманам, некоторые в майках, и даже трусах снуют туда-сюда в предвкушении отбоя. Кто-то распихивает какие-то баулы под койки. Те, кто не ходил в увольнение тусуются рядом с местными, которые и принесли с собой этот аромат домашней еды. Рота готовится к ночи и неизвестно кто и когда уснет. Обычно в ночь на понедельник казарма гудит часов до двух. Как только ответственный офицер растворяется в ночи, у нас начинается тайная и запрещенная жизнь. В каптерке накрывается стол и близкие к каптерщикам люди жуют под музыку свежее съестное. В умывальнике с десяток курильщиков обсуждают прошедшее увольнение. Дым стоит такой, что можно топор вешать. Дежурный по роте, то и дело заглядывая в своеобразный клуб по интересам, ноет и просит разойтись, так как может прийти проверяющий. В кубриках тоже не все спят, кто-то ест, кто-то делится своими впечатлениями, полученными в минувший день. Но те, кто по-настоящему хотят спать уснут сразу и крепко, ничто им не помешает. Завтра новая учебная неделя.

* * *

Мы сидим в овощном цехе вокруг огромной алюминиевой кастрюли и чистим картошку. Нас восемь человек. Конечно, в столовой есть машина, которая чистит картошку, но она это делает очень медленно и неумело. Куда быстрее мы – полминуты и клубень раздет и брошен в воду. Я до училища задавался вопросом, как устроен картофелечистный аппарат, но никогда с ним не встречаясь, не знал всей тонкости и гениальности человеческой мысли. А вот столкнувшись с ним уже на первом курсе я понял, что не все изобретения могут похвастаться своей простотой, эффективностью и необходимостью их использовать. Это «чудо техники» – самое бесполезное изобретение, которое мне известно. Куда проще и эффективнее использование нескольких курсантов. Впрочем, на первом курсе, во время так называемого «курса молодого бойца», нас использовали еще и как землеройные машины. Часто можно было увидеть в городе копающих ямы для столбов курсантов в голубых погонах. У нас даже говорили: «зачем экскаватор если есть пара курсантов с лопатами»!

Напротив меня сидит Тупик и старается скрыть от всех, что намерен и дальше филонить. За ним это свойство водится. Тупик из тех, кто ищет любую возможность отвертеться от работы. Сейчас он очень медленно чистит одну небольшую картофелину, в то время, как все берутся за вторую, он очистил только один бок у своей.

– Олег! – грозно рявкает на него Вадька, не вытерпев хитросделанности Тупика. – Будешь хитрить, останешься один чистить! В конце концов ты в овощном, а не мы! На хитрую задницу сам знаешь, что находиться!

– Да у меня просто нож тупой! – оправдывается Тупик, проводя большим пальцем по острию лезвия и показывая, что это правда, но тем не менее, его многострадальная картошка почти сразу летит в бак к своим голым подругам.

Дверь в помещение овощного цеха открывается и в проеме показываются еще четверо курсантов. Среди них Бобер, Фома и Юрка. Четвертым заходит Тимоха, наш совсем не товарищ, человек – козел отпущения. Его все винят во всем. Такие люди есть в любом коллективе. По каким принципам они выбираются, мне точно неизвестно, но одно железно – это их внешность. Тимоха высокий и нескладный парень с торчащим огромным кадыком, который при волнении скачет вверх-вниз с огромной амплитудой. В сущности, наверное, он не плохой человек, но его негласно выбрали изгоем, и он сам того не желая исполняет эту роль на отлично. Мне его иногда жалко, поэтому я к нему не придираюсь и не унижаю его. Но и не общаюсь с ним, причем не потому, что он изгой, а потому, что он совсем мне не интересен. Его взгляды на жизнь не совпадают с моими.

– Так! Тимоха! Почему ты опаздываешь?! – строго спрашивает его Тупик. Он значительно меньше своими габаритами и выглядит в два раза ниже Тимохи, но словно Моська из басни Крылова смело бросается на слона. – Мы что, должны за тебя всю картошку чистить?!

– Так я только с посудой закончил! Все ушли и мне одному пришлось мыть, – оправдывается Тимоха.

– Это не оправдание! – продолжает свой наезд Тупик только ради скуки. На самом деле ему безразличен поздний приход нашего изгоя. Но ему хочется поговорить и отвлечь всех от себя.

– Сейчас буду чистить, – вздыхает Тимоха, берет шатающуюся табуретку и садится в круг. Он достает из кармана свой нож, прекрасно наточенный.

– Стоп! Откуда у тебя это? – спрашивает его Бобер, хватая за рукав.

– Наточил…

– Покажи! – Бобер берет у него нож и внимательно рассматривает. Как оказывается это обычный столовый нож с металлической ручкой, которая является одним целым с лезвием, но его лезвие тщательно наточено, словно на станке.

– Где точил? – интересуется Бобер.

– Сам на камне…

– Вот! – Бобер протягивает Тимохе свой обычный нож, а его нож оставляет у себя. – Бери мой, я твоим попробую почистить.

– Ладно… – покорно вздыхает Тимоха и начинает чистить картошку тупым столовым ножом, полученным от Боброва.

Сам же Бобер, берет табуретку и подсаживается ко мне. Он многозначительно смотрит на меня, но я не пойму, что он хочет. Тогда он начинает вращать глазами, останавливая зрачки в направлении двери. Я, наконец, понимаю, что он предлагает мне выйти.

– Пойду отолью, – говорю я вставая.

– Я тоже, – поддерживает меня заговорщик и мы вдвоем, встав со своих рабочих мест, удаляемся из овощного цеха, от белого кафеля которого веет сыростью и холодом.

На лестнице он меня останавливает:

– Да, стой, ты!

– Я на самом деле собрался в туалет! – объясняю я и продолжаю движение. Бобер следует за мной.

В туалете он закуривает сигарету и ждет, когда я опорожню свой мочевой пузырь.

– В час нам нужно стоять возле забора у столовой! – говорит он, после того, как я закончил со своим делом.

– Зачем? – не понимаю я. Время сейчас двенадцать, и я надеялся, что мы, закончив с картошкой, пойдем спать в казарму.

– Нам передадут водку. Нужно ее принять и пронести в казарму. Решили же сегодня отмечать!

– Как сегодня?! – удивляюсь я. – Ведь собирались только завтра!

– Завтра Чуев ответственный! И потом, завтра мы не дежурим по кухне и с жрачкой будет напряг.

– А сегодня, что не будет напряга?

– Нет. Васька – в офицерской столовой, а в варочном – Пашка пожарит картофан.

– Слушай, а почему Вадька отказался? – меня волнует этот вопрос, так как Вадькина задница – индикатор опасности, она чувствует опасность за версту и за день.

– Говорит, что не хочет.

Меня отказ Вадьки очень настораживает. Просто так он никогда не откажется от участия в пьянке. Но остается Стас. Если он будет участвовать, то это может уравновесить Вадькин отказ.

– А Стас?

– Стас дежурит в патруле. Говорит не хочет пахнуть! У них начальником Гуров! Можешь себе представить!? Говорит ни шагу в сторону. Как дураки весь вечер ходили и на ужин приводил в столовую и сам ужинал!

– Логично, – соглашаюсь я, поставив себя на место патрульного и представив, как легко выкупить пьяного патрульного курсанта офицеру – начальнику патруля.

– Пошли! Дочистим картошку и пойдем к забору. Тупик прикроет.

– А он тоже участвует?

– Да. Всего пятнадцать человек.

– А сколько водки?

– Одиннадцать бутылок… – как-то очень восхищенно отвечает Бобер и у меня бегут мурашки по коже.

– А что так много?! – вскрикиваю я.

– Нормально! Все равно завтра раньше встаем и ни с кем из офицеров не встречаемся. В столовой мы никому не нужны!

– Не! Ну, это уж очень много! – я не могу успокоиться.

– Нормально! – повторяет уверенно заговорщик. – Не хочешь, не пей! Никто насильно вливать не будет!

Мы вернулись в овощной цех. Здесь ничего не изменилось. Все те же лица и все та же картошка, но второй бак заполнен почти на половину, а первый стоит в сторонке и картофель в нем плавает у самой кромки. Наша задача заполнить два бака и все, – мы свободны. Были бы. Могли бы идти спать до половины шестого утра. В теплых кроватях, сладко пускать слюни и видеть эротические сны. Глаза мои невольно слипаются и рот разверзается в наисладчайшем зевке. Но у нас, у пятнадцати человек, избранных и представляющих сливки роты, мероприятие. Мы должны готовиться к нему, а потом среди ночи участвовать в нем, не спать, рисковать быть пойманными, а утром опять пахать в столовой на своих рабочих местах, в похмельном угаре и сонном состоянии. И зачем мне все это надо?

Я окинул взглядом дружный коллектив чистильщиков картошки. Тупик долго и тщательно, никуда не спеша, срезает кожуру с одной картофелины, тем временем, как остальные бросают в алюминиевый бак по второму, а то и третьему корнеплоду. Они все, кроме Тупика, сейчас дочистят бак и пойдут спать, а я с Бобром двинусь в холодной мерзкой ночи к железной ограде и буду там торчать, ожидая какого-то человека, который передаст нам сумку с батареей водочных бутылок. Мы примем их и будем с риском для себя пробираться в казарму, где, опять-таки с риском быть пойманными, употреблять весь этот алкоголь. Так я думаю и молча чищу картошку, взяв пример с Тупика не торопиться.

И вот, последний из нас кидает свой вклад в общее дело, картошка с шумом плюхается в кастрюлю.

– Все! – констатирует Вадька и встает с трудом разгибая спину.

– По койкам, – командует Иван, младший сержант, командир второго отделения, он нынче старший по столовой.

– Мы с Принцем немного задержимся, – говорит Бобер и смотрит на часы. – Придем минут через пятнадцать.

– Ладно, – соглашается Иван.

Он знает, что в этот ночной час мы не рискуем ничем, возвращаясь в казарму вне строя и одиночно. Все спят и видят уже не первый десяток снов. Иван не интересуется причиной нашей задержки. Вообще у нас не принято расспрашивать о делах своих товарищей, если они сами не говорят. Расспрос вызывает подозрение и тебя могут посчитать стукачом. А стукачество в роте призирается и ему объявлен незримый бой.

Все уходят, а я и Бобер медленно собираемся, пропуская своих коллег. Бобер ерзает и устраивается удобно на табуретке. Он достает сигарету и закуривает. Я вторю ему и, посмотрев на часы, понимаю, у нас еще минут десять в запасе.

Мы одни, молча курим, поглядывая на часы. Вдруг дверь открывается и появляется Тупик с Юркой.

– Отсыпьте немного картошки! – то ли просит, то ли требует Юрка.

– Зачем? – не понимаем мы.

– Мы пойдем ее пожарим в варочном, – Юрка достает из кармана шинели бумажный сверток и развернув замасленную пергаментную бумагу показывает нам довольно большой кусок сливочного масла.

– Бери! – бобер кивает головой на полный бак.

Юрка с Тупиком набирают чистые многогранники в сотейник и уходят. Мы опять остаемся одни. Проходит еще минут пятнадцать.

– Пора, – Бобер встает и одевает свою шинель.

Я тоже натягиваю свою верхнюю одежду и застегиваю ремень. Мы тушим сигареты и отправляемся на дело. Кругом стоит ночь и непривычная тишина. За стенами столовой нас встречает такая же тишина и легкий морозец. Ветер гнет пирамидальные тополя, голые и сухие, уличные фонари выхватывают желтым светом подтаявший за день снег, лежащий на обочинах, и пустую дорогу, по которой так ни разу и не проехала ни одна машина.

Быстрыми шагами мы подкрадываемся к высоким прутьям училищного забора и в нетерпении стоим, оглядываясь по сторонам, волнуясь, что нас могут заметить какие-нибудь офицеры.

– Ребята! – окликает нас чей-то голос. Мы поворачиваемся в сторону откуда он доносится. Через пару секунд к прутьям подкрадывается молодой парень. Приглядевшись, я узнаю в нем парня, который вместе с нами пытался поступить, но был срезан безжалостной рукой начальника училища, так как не набрал нужный бал. – Вы от Дэниса?

– Да! – громко шепчет Бобер.

– Вот возьмите! – он пытается просунуть сквозь прутья забора спортивную сумку. У него ничего не получается, так как сумка большая, а в ней, видимо, много содержимого.

– Черт! Не лезет! – ругается Бобер, пытаясь помочь курьеру.

– Что будем делать? – озвучиваю я вопрос, возникший непредвиденно перед нами.

– Давайте я перекину сумку, – предлагает парень.

– Ага! И все разобьем! Нет! Давай вытаскивай и просовывай по одной бутылке, а потом просунешь и сумку, – в находчивости Бобру не откажешь.

Бутылки словно снаряды ложатся на ледяной покров, но уже на территории училища. Мы и вправду складываем их аккуратно в стопку, и они благодаря своим тонким горлышкам похожи на стеклянные снаряды неизвестной пушки.

– Восемь, девять, десять, одиннадцать…, – считаем мы и кладем последнюю бутылку на промерзшую землю. – Все! Давай сумку!

Парень пропихивает сумку. Мы жмем ему руку и благодарим за помощь.

– Не за что! – отвечает скромный курьер. – Как вы там? Не пожалели?

– О чем? – не понимает Бобер.

– Ну, что поступили и прочее…

– Да, нет, вроде… – отвечаю я. – А ты как? Где сейчас?

– Отслужил, осенью вернулся, пока не работаю, думаю летом поступать в политех.

– Ясно! Ну, еще раз спасибо и удачи тебе! – мы еще раз жмем закоченелые руки друг другу. Нам быстрее хочется покинуть опасное место, где мы совершаем страшный проступок.

– Дэнису привет и с днем рождения его!

– Передадим!

Мы, пригнувшись словно так нас труднее заметить, отбегаем от забора и бежим к дверям столовой. Здесь отчего-то, вопреки здравому смыслу, нам становится немного спокойнее, несмотря на то, что в руках у нас опасная ноша, она словно бомба замедленного действия, немного тряханёшь и зазвенят бутылки, выдавая нас с потрохами. Поэтому мы очень осторожно несем попеременно спортивную сумку. Руки немеют от холода, но пальцы еще крепче сжимают одеревеневшие ручки. Мы проходим словно тени мимо санчасти, огибая плац с другой, запрещенной стороны, там, где не разрешается ходить простым смертным курсантам, только больным и хромым, направляющимся на лечение. Окна трехэтажной казармы темны и неприветливы. Вдруг я вижу, что на втором этаже загораются три окна слева от правого подъезда. Это окна комнаты изучения воинских уставов. Там у нас проходят теоретические занятия по несению караульной внутренней службы, там мы на время собираем и разбираем карабины, стоящие у нас на вооружении, там у нас столы и макеты территории училища – наглядные пособия, сделанные нашими умельцами, курсантами второго взвода.

– Кто это?! – испуганно шепчу я.

– Это наши! Готовятся! – успокаивает меня Бобер.

Нам невдомек, что свет в ночное время суток может привлечь дежурного по училищу или какого-нибудь неленивого ответственного офицера. Мы, а вернее наши товарищи беспечны и неразумны, смелы и отважны до безрассудства.

Правый подъезд закрыт. Вернее, вход на второй этаж закрыт. Через этот подъезд входят и выходят только курсанты двадцать первой роты, живущие на первом этаже. Мы же можем входить только через левый подъезд. Осторожно, но быстро мы проскальзываем к нашему входу и только тень от наших фигур выдает наш марш-бросок. Вот наши двери. Мы открываем их и первым в казарму заглядывает Бобер. Сумка со снарядами у меня в руках, я притаился в глубине лестничного пролета. Я слышу тихие голоса дневального и своего подельника и вскоре Бобер возвращается и кивает мне головой. Путь свободен и безопасен.