Текст книги "Юность в яловых сапогах (СИ)"

Автор книги: Василий Коледин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц)

* * *

Мы с Лерой остаемся одни в комнате. Бобер со Светкой уходят в другую, предоставив нам развлекаться по своему усмотрению. Конечно, и я, и Лера понимаем, чем мы должны заниматься. Девушка поближе подсаживается ко мне, и я в нерешительности начинаю ее целовать, сначала в ухо, потом в шею. Она не сопротивляется, но по ней и не видно, что ей это приятно. Мне приходит на ум обнять ее и завалить на диване на бок. Сделав это, я набрасываюсь на нее сверху и ожесточенно лапаю ее за грудь, попу. Вожу руками по ее стройным ногам. Производя все эти манипуляции, я пытаюсь понять, как лучше мне снять с девушки ее одежду. Лера в обтягивающих джинсах, водолазке, под которой нащупывается лифчик. После минутной борьбы я, наконец, расстегиваю ремень на джинсах. Я приступаю к джинсам, но у меня не получается их расстегнуть, тогда мои старания переключаются на лифчик. Я просовываю руку под нейлоновую водолазку и, пыхтя от старания, тружусь над поиском способа крепления этого женского элемента одежды на теле.

– Если ты меня попросишь, то я сама все сниму, – спокойно говорит мне Лера, отстраняясь от моих притязаний.

– Я… прошу… – шепчу я, отодвигаясь от тела.

Девушка садиться и, как ни в чем не бывало, начинает раздеваться. Она это делает так спокойно и по-деловому, что мое желание на время куда-то исчезает. Лера раздевается так, словно меня нет рядом, и она просто собирается лечь спать. Вскоре она остается передо мной лишь в одних трусиках, а я сижу, как дурак во всей своей одежде и тупо смотрю на нее.

– Ну, и что ты сидишь? – подстегивает меня чувствуется искушенная в этих делах девушка. Дзинь! У меня в голове пропел первый звоночек.

Я суетливо начинаю раздеваться и через несколько секунд сажусь возле нее тоже в одних трусах. Лера обнимает меня и, притянув к себе, хватает мои губы своими. Мне казалось, что это такого страстного поцелуя должно переворачиваться все внутри, но я спокоен и думаю только о том, что зря девушка недавно курила. Мы заваливаемся на спину и я, спохватившись, начинаю вновь водить руками по телу девушки, нащупывая упругие места. Нет, что ни говори, но она красива. Ее прелести мгновенно включают мою мужскую силу, и я стаскиваю сначала с нее, потом и с себя нижнее белье. Происходит главное, к чему я стремился. Она пускает меня в запретные места, и мы начинаем работу.

Через десять минут молчаливого старания Лера, чуть ли не зевая, спрашивает.

– Ты еще долго будешь точить свой карандаш?

– Чего? – не понимаю я, останавливаясь.

– Ну, ты скоро?

– А тебе надоело? – дзинь! В голове поет второй звоночек. Ей все эти дела надоели и не впервой.

– Ну, пора… ты можешь мозоль мне натереть…

– Извини… – я прекращаю свои старания и у меня все опускается, внутри, впрочем, и снаружи тоже.

Я сажусь на диване и у меня исчезает всякое желание. Лера продолжает лежать и, как мне кажется, скучающе смотреть в потолок. Заметив мое состояние, она разворачивается и кладет мне голову на колени. Раз и у меня мгновенно возвращается огромное желание. Я набрасываюсь на нее и через минуту почти все кончено.

– Не в меня… – только и успевает бросить Лера.

– Да! – вскрикиваю я и выполняю ее просьбу.

Мы лежим рядом, я дышу часто, хватаю ртом воздух, девушка дышит спокойно и уравновешенно, словно только что проснулась. Я каждой клеточкой ощущаю ее равнодушие к недавнему занятию. Она словно выполнила скучную, совсем не радостную, но необходимую работу и сейчас выдохнула с облегчением. Она не говорит об этом. Старается скрыть, но все равно это бросается мне в глаза.

– Ты не хотела этого? – каким-то прямо уж жалким голосом говорю я и ненавижу себя за это.

– Почему ты так думаешь? – Лера удивлена и ее интонация не наиграна.

– Мне так показалось, – пожимаю я плечами.

Со стороны все выглядит глупо, смешно и довольно странно. Два молодых человека придались юношеской страсти и потом сидят, как старики обсуждают произошедшее, упрекая друг друга в отсутствии страсти и желания.

– Нет. Все было замечательно… и я хотела…

– А почему ты грустная?

– Я не грустная, а удовлетворенная.

– Ты, правда, не жалеешь?

– Правда…

– А. Ладно. Что будем теперь делать?

– Одеваться…

– Ты никуда не торопишься?

– Нет…

– А тогда куда спешить?

– Ну, ты же уже все, закончил.

– Ага…

– Так зачем сидеть в глупом виде? А если зайдет твой друг? Смешно будет.

– А зачем ему сюда заходить? Он там с подругой кувыркается…

– Ты так думаешь? – Лера криво усмехается.

– А ты думаешь, что они там делают? – удивляюсь я.

– Ну, уж точно не то, что мы… – я молча удивленно смотрю на нее, не понимая откуда у нее такие сведения.

– Слушай, – объясняет она, заметив мое недоверие к ее словам. – По пути мы со Светой, так кажется ее зовут, перебросились парой слов. Оказывается, у нее эти… критические дни. А как ты должен понимать, в эти дни этим не занимаются.

Я киваю головой в знак согласия и начинаю одеваться. Лера тоже берет свои трусики и очень соблазнительно их натягивает. Да, она красивая и очень стройная. Такую захотят все мои знакомые.

Словно в подтверждение ее слов через минуту после того, как мы оделись в дверь стучаться и в проеме показывается голова Бобра. Он хитро улыбается и подмигивает нам.

– Вы все?

– Да, – за меня отвечает Лера. Тогда дверь открывается настежь и перед нами во весь рост оказываются Светка и Бобер.

– Давайте пить! Принц, где вино?

– Там в коридоре в пакете «монтана».

Речь идет о бутылке «ослиного зада», купленной нами в гастрономе возле ЦУМа и о пакете, который у меня уже год. Бутылку мы купили перед тем, как встретиться с девчонками. Бобер сначала предлагал пиво, но рассудив логически, мы остановились на вине. Благо закуски оно не требовало и денег, рубля и тридцати копеек, нам вполне хватило. Полиэтиленовый пакет же -это моя гордость, многие предлагали мне за него безумные деньги, но я отказывал всем. Его мне подарили знакомые, побывавшие за границей. Он красочен и практичен. В нем можно носить, что угодно. Ручки надежные и удобные. Единственный изъян моего пакета в том, что от многократного складывания фото девушки в джинсах фирмы «монтана» пересекают две перпендикулярные потертые прямые.

Конечно, вино бралось с целью одурманить слабый пол, расслабить его, затуманить ему головы и тем самым подготовить к главной цели нашего мероприятия. Однако, так получилось, что перед тем, как налить в стекло желтоватой жидкости, мы разошлись по комнатам и лично у нас с Лерой все произошло до распития и уже осталось позади. Не знаю, как обстояли дела у Бобра, но он был бодр и весел и своим видом намекал, что у него тоже все состоялось.

– Как у вас? – спросил он меня, когда наши половины вышли на балкон покурить.

– Все хорошо, – удовлетворенно кивнул я. – А у тебя?

– Тоже! Ну, я тебе скажу, Светка ураган! Мы даже два раза успели!

Однако, памятуя слова Леры, я несколько засомневался в том, что мой товарищ хотел выдать за действительность.

Усевшись на кухонке за стол, мы разлили вино и чокнувшись выпили. Потом Бобер разлил еще вина, и мы выпили «за тех, кто в сапогах» не чокаясь. Таков уж был заведен у нас порядок.

– Трепло твой друг, – шепнула мне Лера, когда за столом мы подняли в третий раз стаканы из тонкого стекла.

– А может они все-таки сделали это, – предположил я в ответ. Лера посмотрела на меня, как на маленького и глупого ребенка.

– Будь уверен, нет. Света пять минут назад просила у меня что-нибудь проложить… Там потоп! – делая вид, что целует меня сказала моя бывалая и очень искушенная в этих делах девушка.

Не верить ей оснований у меня не было. По крайней мере того, что касалось других людей.

* * *

Амнистия, которая наступила для нас с началом очередной весенней сессии обернулась палкой с двумя концами. С одной стороны, мы стали полноправными членами общества с определенными обязанностями и с равными для всех правами. Теперь мы могли выходить в увольнения и рассчитывать на предстоящие отпуска, а с другой стороны с нас были сняты и ограничения в несении караульной службы. Поясню. По уставу к несению караульной службы допускаются только образцовые военнослужащие, не имеющие никаких наказаний и взысканий. Несение службы в карауле является почетной обязанностью и не может служить видом дисциплинарного наказания. Я так думаю это связано с тем, что караул несет службу с боевым оружием. На сутки десятку молодых людей выдают автоматы, или в нашем случае карабины, и патроны к ним. Что может с ними сделать, как использовать неадекватный человек? Одному Богу известно. Поэтому по задумке авторов уставов нельзя допускать в караул обиженного человека. Так вот, когда с нас были сняты все взыскания у нас сразу же появилась возможность ходит в караул. Во всем училище от первого курса до четвертого, от штурманского до летного отделения, никогда этот вид наряда не пользовался спросом и не являлся желанным по нескольким причинам. Во-первых, караул, в котором несли службу курсанты, был один и его целью была охрана гарнизонной гауптвахты. Сам факт того, что мы на сутки становились какими-то тюремными «вертухаями» сильно коробил нашу психику, оскорблял достоинство. Авиация на время, хоть и короткое, превращалась во внутренние войска! Вот, что угнетало нас. Конечно, были и другие причины, но они, как бы это лучше сказать, были вторичны, или нет, их можно было стерпеть, поскольку все они связаны были с физическими ощущениями. Так смена караула обычно затягивалась на несколько часов. Нас меняли курсанты училища Связи и по этой причины они придирались к каждой мелочи, то сковорода грязная, то ложки не хватает, то головка у пешки из шахмат сломана.

Но именно первая и оставалась основной причиной, она залегала в этике и морали, поэтому сносилась тяжелее. Ведь муки физические, намного легче мук нравственных. Как так происходило, каким образом нас воспитывали, почему у нас в крови с первого курса начинала течь «голубая кровь», я не знаю. Но мы с самого первого дня с гордостью носили голубые погоны. Мы свысока смотрели на все другие рода войск. Мы знали, что такое честь курсанта летного училища. Именно по причине наличия этого горделивого чувства мы постоянно конфликтовали с училищем Связи. Чернопогонники – вот, кто они были для нас. Между прочим, те, по слухам, вполне нормально относились к караулу на губе.

Итак, наступил день, когда я в составе караула отправился охранять людей, которые там отбывали наказания, людей, к которым совсем недавно и я мог примкнуть, если бы объявленное командиром роты наказание превратилось из декларированного в реальное. Как это не удивительно, но вместе со мной с карабином за спиной строем шли Бобер, Тупик, Фома, Юрка, почти все мои собутыльники из первого взвода. Кончено, кроме них были и другие курсанты, не употреблявшие так громко алкоголь. Всего в карауле несли службу двенадцать человек. Возглавлял это дело наш Строгин. Раньше, на первом курсе начальником караула ходил кто-нибудь из офицеров, но с третьего года учебы это почетное право было доверено замкомвзводам.

Караульное помещение мы приняли довольно быстро, особого желания докапываться до всяких мелочей у нас не было. Поэтому Строгин уже через полчаса подписал журнал и связисты покинули караулку довольные и счастливые. До ужина время прошло быстро. Мое дежурство не начиналось, и мы с Тупиком играли в шахматы.

– Принц, а ты слышал, что скоро начнут распределять на стажировку? – спрашивает меня всегда узнающий всё раньше всех.

– Нет.

– А куда бы ты поехал? Куда хочешь?

– Да мне по барабану, – пожимаю я плечами и съедаю слона противника.

– Что, вообще нет никаких предпочтений?

– Нет. Мне все равно. Я нигде не был и выбирать между чем-то не придется. Куда пошлют, туда и поеду. А ты?

– А я бы с удовольствием попал бы куда-нибудь к морю, ну, например, в Крымск… – отвечает Олег и делает мне шах другим слоном.

– Отлично, отлично…, а что там? – почесываю я затылок, думая над своим ходом.

– Как что?! Море, дружище! Представляешь летом можно купаться, когда захочешь!

– Да… перспектива прекрасная…, нам такого не видать… – я рублю очередного и последнего слона конем и в свою очередь шахую.

Раздается звонок, это в караулку принесли ужин. Прекрасно, а то мы все уже проголодались, впрочем, это чувство с нами идет в ногу постоянно, на протяжении всех трех лет. По нашему мнению, единственный плюс от несения службы в карауле – это то, что кормят караул по офицерской норме. А это и вкуснее обычной еды и немного больше. Пищу приносят в железных термосах, пока несут она, конечно, остывает, но все равно остается съедобной, в отличие от курсантской еды. Кто-то из свободной смены накрывает на стол в маленькой кухонной коморке и те, кто не стоит на часах начинают ужинать. Я быстро справляюсь со своей порцией и иду к «оружейке» за своим карабином. Подошло время идти мне в казематы. Строгин тоже закидывает последний кусок, ему вести меня туда и забирать стоящего Юрку.

– Принц, ты уж готов? Подожди минуту, – кричит, спешно пережевывая пищу начальник караула. – Сейчас открою.

Он подходит к железному шкафу и, достав из кармана связку ключей, открывает мне временное хранилище оружия. Вот он мой карабинчик стоит в сторонке. Его приклад слегка потерт, а примкнутый штык-нож сияет, словно он выкован из белого золота. Это я его специально натираю, когда мы планово чистим свое индивидуальное боевое оружие, которым мы никогда не пользуемся. Правда, я не понимаю зачем мы это делаем ровно раз в месяц, если первый и последний раз стреляли еще на первом курсе. Именно тогда я и получил благодарность от командира батальона за лучший результат стрельб, выбив тридцать из тридцати. Я беру обойму и вставляю патроны в магазин. Затем ставлю оружие на предохранитель. Проделав все эти манипуляции, я вешаю СКС на плечо.

– Готов? – спрашивает меня Строгин.

– Идем, – киваю я головой.

Мы выходим из караульного помещения и слышим, как за нами задвигается засов – обязательный ритуал, – караульное помещение закрыто для посторонних. Даже проверяющий, если таковой придет, должен знать секретное слово, назвав которое, ему будет открыт доступ в караулку. Нет пароля – нет и входа. Это секретное слово – пароль – хранится в пакете у дежурного по училищу и меняется каждые сутки, обычно это названия городов нашей огромной Родины.

Мы спускаемся со второго этажа и идем по двору к двери, которая ведет полуподвальное помещение. Именно там содержаться «военные преступники», то есть те, кто злостно нарушил требования уставов и приказы командиров. В тех же уставах четко оговорено кто из командиров и на сколько может лишить своих подчиненных свободы. И это, как ни странно, не является нарушением прав человека, конституции и других законов. Все законно!

Строгин, открывает железную дверь и пропускает меня внутрь. Я спускаюсь по ступенькам и сталкиваюсь с Юркой, который ждет своей смены.

– Что так долго? – возмущается он, поднимаясь по ступенькам.

– Все по времени! Даже на пять минут раньше! – не соглашаюсь я. Но он уже не слушает меня, быстро поднимаясь по ступенькам к воздуху и еде.

Я слышу, как закрывается за мной, скрипя, входная дверь и, мне кажется, что даже слышу лязг ключа. Теперь я один в полутемном помещении со стенами, одетыми в цементную шубу. Коридор с изгибами, разветвлениями, без окон, но со множеством тяжелых деревянных дверей. Они, как и положено в такого рода заведениях, имеют массивные металлические задвижки и небольшие оконца, закрывающиеся маленькими ставенками. В подвале стоит спертый очень неприятный, кислый и очень стойкий запах, я бы даже сказал грубее – вонь. Чтоб немного прогнать эту вонь, я, оставшись один, достаю сигарету и закуриваю. Дым сигареты здесь намного приятней местного воздуха. Но, однако, и он не может перебить его затхлость и кислоту.

Нынче пустующих камер намного больше занятых. Поэтому в коридоре тихо и спокойно. По оставшейся после связистов информации только в трех камерах закрыты невольники. Всего семь человек. В основном это «партизаны», их четверо, двое солдат-срочников из школы младших авиационных специалистов, сокращенно ШМАС, и один курсант нашего училища со второго курса. Я устанавливаю для себя маршрут движения по коридору и засекаю время. Спокойно и в тишине я ступаю по каменным плитам старинного дома. Говорят, в помещении гарнизонной гауптвахты до революции располагался городской морг. Странно, думаю я, а зачем в морге так много комнат, ведь в подвале добрый десяток камер, причем видно, что они здесь существовали с самого начала, то есть с момента строительства. Мысли мои переносятся в далекое прошлое и я пытаюсь представить, что на самом деле здесь могло быть. Здание капитальное, двухэтажное из известняка с красивыми завитками над окнами и дверными проемами. Высокие потолки на первом и втором этажах, даже в подвале высота потолка никак не ниже двух с половиной метров. Нет, скорее всего этот дом мог принадлежать какому-нибудь купцу и в подвале он хранил свой товар.

Я завершаю круг «почета» и смотрю на часы. Ровно пять минут. Мало. Это ж сколько мне накручивать кругов, пока меня сменят! Тем не менее я шагаю дальше, один, два, три круга. В какой-то момент, проходя мимо камеры под номером пять я слышу, что меня кто-то зовет. Подойдя ближе, я останавливаюсь.

– Парень … – шепчет кто-то за дверью с кавказским акцентом. – Летчик, ты тут?

Я молчу, нам не рекомендовано разговаривать с арестантами. Но голос не умолкает. Он канючит, зовет меня на разные лады и я, в конце концов, сдаюсь.

– Что ты хочешь? – строго спрашиваю я.

– Дорогой, я очень курить хочу! – с мольбою в голосе произносит арестант.

– Ладно, кури, – разрешаю я, уверенный, что никто к нам до окончания моего времени не спустится.

– У меня нет… Дай закурить, прошу тебя, как человека! – продолжает человек все таким же жалким голосом.

Я часто следую принципу: сказал «А», говори «В». Поэтому подхожу к камере и открываю окошко на дубовой двери. Оттуда на меня смотрит огромный азербайджанский нос, торчащий между двух грустных черных глаз. Я достаю из пачки сигарету и просовываю в окошко. Сигарету перехватывают с той стороны, и она исчезает, а потом вновь появляется в окошке, но теперь уже ее кончик чуть-чуть торчит.

– Прости, у меня нет спичек…

Я лезу в карман штанов и, достав коробок, зажигаю спичку, потом протягиваю ее огонек к кончику сигареты. Арестант жадно затягивается, прикуривая.

– Спасибо, родной… Хорошо, что летчики сегодня… а то эти связисты…честное слово…злые такие… я им в отцы гожусь! А они… – причитает мужчина.

Я не могу разглядеть полностью его лицо, во-первых, окошко очень маленькое, а он прислонился к нему, и я могу увидеть только толстые губы с сигаретой в них, часть массивного носа и один темный глаз. Во-вторых, в подвале не очень светло, лампочки тускло светят, их мало, и они не висят над каждой камерой. Тем не менее, я вижу, что та часть лица, которая виднеется в окошке и вправду принадлежит немолодому мужчине. Она изрядно заросла щетиной, половина которой седая. Кожа уже дряблая и морщинистая. Я легко могу поверить, что моему охраняемому далеко за сорок и он говорит правду.

– За что Вас? – спрашиваю я, закуривая и сам, знаете, как это бывает, когда твой собеседник курит, невольно составляешь ему компанию.

– Мы на сборах. Уже вот месяц скоро. Капитан наш говорит мне: Иди, принеси фрукты с рынка! Послушай, – говорю я ему, – какие фрукты?! Еще ничего не созрело! А он мне: Вы товарищ рядовой должны сказать «есть» и выполнить приказ. Как я могу выполнить приказ, который нельзя выполнить?! Ну, вот и получил трое суток.

– А сколько осталось? – спрашиваю я.

– А! Много! Еще десять! – я почти вижу, как азербайджанец обреченно и грустно машет рукой за дверью.

– Не понял, как это?

– Трое уже отсидел. Вот еще пять получил за неподчинение часовому, еще пять за «саботаж». Слушай, что за слово такое «саботаж»? Что это?

– Ну, это, когда человек сознательно не выполняет то, что должен выполнять, то, что ему приказывают… – пытаюсь я ему объяснить непонятные мне самому формулировки продления ареста.

– А! Это значит за то, что я не стал на работах копать яму… А почему я должен был ее копать? Ведь есть же экскаватор?! Он стоял рядом! А нам дали лопаты и говорят копай! Зачем? Почему? Мы что не люди?! Зачем тогда экскаватор… Еще материться…

Моя сигарета выкурена. Я прячу бычок в другой пустой коробок, специально предназначенный для бычков, чтоб не оставлять их где ни попадя.

– Давайте свой окурок, я выброшу, – предлагаю я арестанту.

– Не, не надо. Я его сам спрячу, – отвечает он. Мы понимаем друг друга, а это значит, что дядька действительно давно сидит.

– Ну, ладно, отдыхайте, – говорю я и закрываю окошко.

– Спасибо, – слышу я за дверью. – А когда сегодня откроют нары?

– Как всегда. Вечером, после туалета…

– А сколько уже время?

Я смотрю на часы. До моей смены осталось еще около часа. Арестантов кормят раньше, чем нас. Пищу им приносят из ШМАСа. И на раздаче присутствовал Юрка.

– Почти девять…

– Спасибо, друг, – говорит мой собеседник и замолкает, наверное, сев на каменный пол и прислонившись к холодной стене.

Я отхожу от камеры и начинаю двигаться по знакомому кругу. Через несколько минут я ровняюсь с камерой номер пять и прислушиваюсь. Мой недавний собеседник тихонько поет какую-то заунывную и очень печальную песню. Слов я не понимаю и в ней очень трудно уловить мелодию. Однако голос у моего уже знакомого невольника приятный и спокойный. Я останавливаюсь и слушаю эти народные напевы кавказских гор.

– О чем песня? – громко спрашиваю я, когда человек замолкает.

– О родине… о высоких горах… о девушке, которая ждет своего возлюбленного.

– Красивая, – немного кривлю я душой. Песня не очень, а вот исполнитель был не плох.

– У меня сын ее очень хорошо поет…

– А где он сейчас?

– Он живет в Баку, сюда приезжает только по делам. У него там семья…

– А ваша семья где?

– Они тоже остались в Азербайджане…

Он замолкает. Молчу и я. Через минуту тишина не прерывается. Тогда я тихонько отрываюсь от шершавой стены, на которую облокотился, шумлю карабином, вскидывая его на плече и отхожу от камеры. До смены мне еще двадцать минут.

* * *

– У тебя будет хорошая долгая жизнь, – говорит мне Расул, всматриваясь в линии на моей левой ладони. – Но ты не будешь богатым, но и бедным тебя не назовешь. Так, – он складывает мою руку в кулак и куда-то смотрит на образовавшиеся при этом морщины. – Ты будешь три раза женат и у тебя будет трое детей. Знаешь, не спеши с первым браком… Он не будет хорошим… хотя не от тебя все это зависит…

Азербайджанец отпускает мою руку и смотрит на меня грустными глазами, словно большая бездомная собака. Не знаю отчего, но я испытываю к нему, наверное, не симпатию, а какое-то чувство покровительства. Он хоть и большой, и взрослый, я ему точно в сыновья гожусь, но он словно теленок беззащитен. К «хачикам» я никогда ничего подобного раньше не испытывал.

Утром на гауптвахте происходило распределение арестованных на работы. Эти работы разные и редко повторяются, только если объем их очень большой. Коменданту каждый день поступают запросы на арестантов и утром он передает списки начальнику караула, а уж тот и решает кто из наказанных и куда отправится выполнять общественно полезную работу. В этот раз все повторилось точь-в-точь, как и в предыдущие дежурства. Арестантов распределили по утвержденным местам, после этого Строгин распределил конвойных, тех из нас, кто будет охранять мирный труд временных жителей губы и следить за тем, чтобы они не сбежали, а достойно выполняли свои новые обязанности. Мне выпала миссия охранять моего вечернего знакомого. Пять арестантов и трое караульных загрузились в зеленый ГАЗ 66, комендантской прописки и выехали к местам работ. Тупик с двумя бойцами ШМАСа высадился первым у троллейбусной остановки на ул. Мира. Следующим был Юрка, с двумя партизанами, их место оказалось в десяти минутах езда от Тупика. И уже последними оказались мы с моим азербайджанцем.

Нам предстояло разгрузить камазовский прицеп груженый мешками с какими-то удобрениями. Отчего это не смогли сделать заинтересованные крестьяне, мне было неясно. Правда крестьян я нигде не увидел. После нашей высадки, комендантская машина скрылась, оставив нас наедине с прицепом. Рядом с ним никого не было, и мы примостились на лавочке в ожидании заказчика – прораба.

– Меня зовут Расул, – вымолвил мой арестованный, протянув свою огромную лапу.

– Очень приятно, – я вставил свою ручонку в тиски и почувствовал легкое сдавливание.

– Можно закурить? – он с надеждой посмотрел на меня.

Достав две сигареты из почти пустой пачки, я протянул одну ему, а вторую прикурил и дал прикурить Расулу. Мы сидели на лавочке, щурясь от ярких лучей весеннего солнца, наслаждаясь мнимой свободой и временным бездельем.

– Так! Вот они баклуши бьют! – внезапно перед нами вырос невысокий мужичок в стареньких джинсах советского производства с вытянутыми коленками, теплой рубашке в клетку и кепкой на голове. – Чё сидим?! Почему не работаем?

– Нам не поставлена задача, – ответил я на правах старшего, продолжая курить.

– А я вот сейчас позвоню коменданту и сообщу ему, как вы исполняете свои обязанности! – вскрикнул нервный мужичок.

– Послушайте, вы тут себя ведите прилично! Здесь нет рабов! Мы приехали, вас нет, я вот вашему начальству скажу, как вы исполняете свои обязанности. И нечего здесь кричать, а то и можно огорчиться…

Мужик мгновенно переменился. Он засуетился и стал подобострастно улыбаться и мне, и Расулу.

– Ну, ладно вам мужики! Вот, нужно помочь машину разгрузить! Вон там склад. Я щас подгоню прицеп к воротам склада, как можно ближе, чтоб таскать было недалеко. Наша задача разгрузить эти мешки. Сделаем и свободны!

– Ага! Всего лишь! – присвистнул я, заглядывая в прицеп. Он был почти полностью загружен мешками. – Сколько мешок весит?

– Да не ссыте, мешки легкие, всего двадцать килограмм! Быстро перетаскаем!

– Ну, вы тоже будете таскать? Тогда вдвоем вы это закончите быстрее.

– Вообще-то мне нельзя, у меня грыжа.

– А я не могу в соответствии с уставами, – пожал я плечами, – что ж, моему арестованному предстоит все это разгрузить одному? Эдак мы и до утра не справимся.

– Ладно, я по мере сил буду помогать. Вот, буду подавать мешки. И ему, – мужичок кивает на Расула, – остается только таскать их в ангар и там бросать.

Он куда-то ушел и через несколько минут возле прицепа остановился «Камаз». Наш знакомый мужичок, вылез из кабины и стал подцеплять прицеп. Вскоре все было готово и, рванув с места, «Камаз» оттащил прицеп с прежнего места поближе к воротам большого ангара, которые виднелись метрах в ста справа от нашей лавочки.

Пройдясь по узенькой дорожке между кустов полураспустившейся сирени, мы с Расулом подошли к воротам, которые пытался открыть водитель «Камаза». Навесной замок не хотел поддаваться, и мужичок пыхтел и тихонько ругался себе под нос. Борт прицепа он уже успел опустить и, чтобы не терять время мой арестант взял сначала один мешок, а потом поняв, что они на самом деле не очень тяжелые, взял и второй. Положив ношу на разные плечи и, придерживая мешки соответствующими руками, азербайджанский Геракл спокойно направился к воротам в тот самый момент, когда мужичок, наконец, справился с замком и со скрипом отворял одну из створок.

– Во, блин! – удивленно ругнулся наш прораб, увидев ношу Расула. – Щас буду подавать мешки.

Он быстро проскочил мимо нас и моментально, несмотря на свою грыжу, взмахнул на прицеп. Мой арестант сбросил ношу внутри ангара и направился за следующей, которую уже подготовил водитель «Камаза». Работа закипела. Мне разгружать прицеп не полагалось и даже запрещалось, поэтому я пристроился на бордюре в нескольких метрах от ангара. Поставив между ног свой карабин, я курил, наблюдая, как маленький человечек подтаскивал огромному мужчине непрозрачные мешки из какой-то синтетической ткани, а тот легко взваливал их на оба плеча и не спеша относил в ангар. Посторонних людей, прохожих или работников организации, на территории которой располагался склад, не было. Мы оказались одни в этой части мегаполиса и казалось, что эта территория находится где-то за городом, но мы работали чуть ли ни в центре, просто в промышленной зоне. Тепло и тишина, расслабили меня и я, докурив очередную сигарету, стал клевать носом.

Из состояния тяжелой дремоты меня вывел Расул, который, быстро закончив работу, тяжело дыша, опустился рядом со мной на бордюр.

– Все, – выдохнул он.

– Что? – не понял я, о чем он говорит.

– Все, разгрузил…

Я посмотрел на часы и удивился. За два часа этот мужчина один смог разгрузить целый прицеп мешков. На такой результат никто не рассчитывал и за нами должны были приехать только часам к пяти. Что нам делать? Отдыхать? Ждать машину? Или самим пойти на губу?

– А можем мы посидеть тут и дождаться машины? – спросил меня азербайджанец после того, как я ему предложил несколько вариантов. – Ведь никто не узнает, когда мы закончили… . А здесь хорошо, тепло и солнечно, не так, как в подвале… Может посидим?

– Ладно! – согласился я, пожалев своего подопечного, впрочем, и самого себя, ведь если мы вернемся в комендатуру раньше, то тогда и мне придется стоять на часах в подвале, а так, оставаясь здесь до пяти вечера у нас образовывался своего рода кратковременный отдых.

У меня в кармане лежали три рубля. Обеда ждать было напрасным занятием, и я попросил водилу, выросшего перед нами со словами благодарности, купить на эти деньги булочек, кефира и прочего магазинного провианта. Тот безоговорочно согласился и через минут двадцать мы с Расулом баловались булочками с маком, коржиками и кексами, запивая все это кефиром из полулитровых бутылок. Кроме того, мои три рубля снова оказались у меня в кармане, так как наш прораб ни в какую не соглашался брать деньги. Он нас угощал и премировал за отличную работу.

В завершение пиршества мы сидели и курили подаренные сигареты. Пачку, полученную в подарок, я отдал Расулу, пообещав ему, что ее не отнимут при возвращении в камеру.

То ли от скуки, то ли в знак особой симпатии азербайджанец предложил мне погадать. Вернее, он просто сказал. Что хочет рассказать мне мою судьбу.

– Я не гадаю, я вижу человека и вижу его жизнь. Хочешь скажу тебе, что тебе предстоит?

– Да не люблю я знать, что там впереди, – попытался я отказаться от такого предложения.

– Э, не бойся! У тебя все будет хорошо! Я знаю это! Просто хочу сказать тебе немного конкретики…

* * *

Наша рота бежит плановый марш-бросок на шесть километров. Как обычно это мероприятие проходит вокруг Комсомольского пруда. Будний день, четверг, но народу возле водоема полным-полно. Откуда все эти люди здесь взялись? – задаемся мы вопросом. Почему они не на работе и не на учебе в учебных заведениях. Ну, да, тепло, светит весеннее солнце, щебечут птички, уже начали летать мухи, пчелы и другие насекомые. Но почему так много людей отлынивают от общественно-полезного труда? Почему они с интересом смотрят, как мы мучаемся, преодолевая километр за километром, а сами наслаждаются покоем, погодой и природой?