Текст книги "Избранное"

Автор книги: Ван Нгуен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц)

ГЛАВА ВТОРАЯ

1

Наши первые туристские поездки мы совершали главным образом на юг от Сайгона. Но однажды ребята предложили съездить в Биенхоа – на мою родину.

Ранним воскресным утром мы выехали на велосипедах. В нашей компании были Хонг Лан, Хоанг и еще двое ребят из нашего класса. Сезон дождей подходил к концу. Обогнув гору Тлутхой, мы свернули к моему родному городку. По обе стороны дороги вытянулись в ряд изумрудно-зеленые шелковицы. Мы болтали, шутили, пели.

Вот и мой городок. Вначале я повела друзей к бабушке – она жила с младшей дочерью, моей тетей. Потом мы отправились в наш сад, который расположен довольно далеко от городка, на песчаном берегу реки, рядом с полузаброшенным хутором. Раньше сад принадлежал бабушке, но после войны она не захотела больше там жить, перебралась в город. А моя мама осталась, решила охранять сад. Сад этот был посажен моим дедом, он выхаживал каждое дерево. Когда мы ездили в Лайтхиеу и в Бунг, мы пробовали саузиенг, мит то ны, тём тём и ву сыа, ели плоды манекута[10]10
  Саузиенг, мит то ны, тём тём, ву сыа – тропические фрукты. Манекут – особый сорт манго.


[Закрыть] и ягоды шелковицы, А теперь мне очень хотелось угостить друзей грейпфрутами из нашего сада.

Мамы дома не оказалось, она, как всегда, ушла на базар продавать рыбу. Мы оставили велосипеды в саду и побежали к реке купаться. Толкаясь и крича, мы подбежали к краю обрыва и остановились. Перед нами неторопливо, красуясь, несла свои воды река Донгнай; посреди нее, прямо против нас, виднелся остров Гао. Мы завороженно смотрели на остров и на долину Анфудонг, раскинувшуюся на противоположной стороне. Прибрежная полоса белого песку окаймляла остров, который густо зарос кустарником и высокой травой, и лишь на одном краю его, словно зеленые факелы, вставали кроны деревьев. Волны лениво набегали на берег. По речной глади степенно скользили лодки, распустив паруса. Казалось, что и сам остров, словно громадная лодка, медленно плывет по реке, а парусами ему служит стена высоких деревьев.

Друзья засыпали меня вопросами: есть ли у реки другое название, живет ли кто-нибудь на острове, кому принадлежат поля, сады и дома, что виднеются за деревьями, пересыхает ли эта часть реки в сухой сезон и нельзя ли в такие дни пешком добраться до острова.

Я охотно отвечала на расспросы. Мне хотелось рассказать друзьям, что в годы Сопротивления на острове жили партизаны и бойцы нашей армии и что мама носила им продукты, добираясь до острова прямо под носом у вражеских солдат, окружавших нашу деревню.

Хотелось рассказать им и о гибели маминого брата – моего дяди. Он был партизаном. Однажды вечером, едва мы сели ужинать, к нам в дом пришли его товарищи и сообщили, что дядя погиб на острове. Враги унесли его тело, но винтовку им найти не удалось, на другой день партизаны разыскали ее в песке.

Я могла бы рассказать моим друзьям и о том, что мой отец раньше был лодочником, а когда началась война Сопротивления, он на своем сампане[11]11
  Сампан – большая парусная лодка с надпалубной надстройкой.


[Закрыть] ходил по нашей реке от деревни Танба до Тамана, Фыокли и Бенго. Иной раз отец брал меня с собой, и тогда я устраивалась на носу сампана, чтобы лучше видеть реку. Если на реке никого не было видно, отец уходил под тент и что-то писал там, и тогда я садилась на весла вместо него. Один раз, когда наш сампан приближался к холму Зыа, мы увидели, что в нашу сторону направляется большая шлюпка с французскими солдатами. Они загоняли все лодки к причалу. Солдаты грубо выталкивали на берег людей и обыскивали. Наш сампан они тоже обыскали. Не найдя ничего, они тем не менее избили отца и увели его куда-то. Мне тоже досталось – один солдат стукнул меня так, что я свалилась в воду. С трудом выбравшись из воды, я снова залезла в лодку, но солдаты опять стали бить меня, допытываясь, куда отец спрятал какие-то бумаги. Я плакала и говорила, что ничего не знаю. Наконец они оставили меня в покое. Я с трудом поднялась и, собрав последние силы, кое-как довела наш сампан до дома. Мамы не было – она уже ушла на базар, и меня встретила тетя. Я сказала ей про бумаги, которые отец спрятал в лодке, и мы сожгли их. Потом бабушка, мама и тетя отправились искать отца. Они нашли его в полицейском участке. Мокрый с головы до ног, он был без сознания. Лишь через месяц с лишним отца, совершенно больного, наконец отпустили, и он сразу же ушел на войну.

Все это вспомнилось мне сегодня с новой силой. В те годы я была еще совсем маленькой и многого не понимала, но сейчас, вспоминая то время, я все переживала заново.

Одеты и причесаны все ребята были просто, но моим родным почему-то мы казались необычными и даже странными. А мне было странно, что мои родственники после традиционных вопросов о здоровье сразу начали рассказывать о событиях, происходивших в нашей деревне в годы войны Сопротивления. Раньше говорить об этом строго-настрого запрещалось, нас, детей, за это даже наказывали, потому что героев, которых называли, могли арестовать и бросить в тюрьму. А тут вдруг мои родственники разговорились – они как будто гордились перед моими товарищами событиями, которые происходили здесь, в нашей деревне.

Потом и мне тоже захотелось рассказать друзьям о многом: об отце, о маме, о дяде и даже о моем старшем брате Хае, который работал штукатуром в нашем городке. Он был мне двоюродным братом. Его мать, моя тетушка Ба, умерла от пыток, муж ее тоже погиб. Тогда моя мама забрала их детей к нам и вырастила. Так у мамы стало нас девятеро вместо пятерых. Когда деревенская молодежь уходила в лес к партизанам, Хай тоже пошел. В пятьдесят четвертом году он вернулся домой, а вскоре перебрался в городок и устроился работать штукатуром, Каждый вечер он приходил в деревню, в наш сад. Часто вместе с ним приходили и его новые друзья. Посидев недолго в доме, они шли гулять на улицу. Однажды я увидела, как Хай прятал какую-то книгу за алтарь. Я попросила показать ее. Это были рассказы о Ли Ты Чонге[12]12
  Ли Ты Чонг – национальный герой Вьетнама, один из первых вьетнамских комсомольцев.


[Закрыть], а в ней – листки со стихами То Хыу[13]13
  То Хыу – выдающийся современный вьетнамский поэт и государственный деятель. В настоящее время член Политбюро, заместитель Председателя Совета Министров СРВ.


[Закрыть]. Некоторые строчки я выучила наизусть.

Обо всем этом я не успела рассказать ребятам, они уже плескались в реке. После купания мы отправились в сад и я угостила друзей грейпфрутами, показала им дерево, которое несколько лет назад посадила сама, подробно перечислила все сорта грейпфрутов.

Затем мы взяли небольшую лодку и отправились кататься по реке. Далеко разносились наши песни и смех. Навстречу нам неслись моторки, плавно проплывали сампаны под парусами. Грести против течения было трудно, и наша лодка продвигалась вперед медленно, А потом еще Хонг Лан резко вскочила с места и лодка сильно накренилась и зачерпнула воды, – мы едва не перевернулись! Хорошо, что я успела навалиться на другой борт и выровняла лодку. Все одобрительно зашумели, а Лан сказала:

– Ты действительно молодец!

– Девушки, выросшие на реке, все такие ловкие, – сказал кто-то из парней.

Хоанг, сидевший на носу лодки, внимательно посмотрел на меня.

– Хочешь дружить с рекой, умей управляться с лодкой, – заметил он.

Было непонятно, шутит Хоанг или говорит серьезно, но все почему-то засмеялись.

Нам приглянулась небольшая рощица на берегу, и мы причалили, чтобы укрыться в тени деревьев. Солнце пробивалось даже сквозь густую листву, и вода у берега искрилась солнечными бликами.

2

В ту пору я очень сдружилась с Хонг Лан и Хоангом. Мы часто встречались у Хонг Лан.

Я удивилась, когда впервые увидела дом, в котором она жила. Это был особняк, окруженный высокой стеной с железными воротами. Вдоль чистых желтых дорожек росли цветы. Помню, в детстве, когда я впервые приехала в Сайгон с моим дядей и увидела такие богатые дома, я почему-то испугалась и оробела. Дядя водил меня по широким многолюдным улицам и объяснял, что это за дома. А потом показал узкие и грязные переулки, где ютилась беднота, рассказал, как люди, не имея крова, ночуют в садах и парках. Я помню, как мы ходили в парк Великий мир в Шолоне[14]14
  Шолон – район Сайгона.


[Закрыть]. Возвращались мы оттуда довольно поздно, когда автобусы в Биенхоа уже не ходили.

Мы шагали вдоль улицы, ища укромный уголок, где можно устроиться на ночь, и наконец увидели широкую скамейку с навесом перед большим, ярко освещенным особняком. Лежа на скамейке в тени, куда не попадал свет из окон, я вдруг почувствовала страх, мне показалось, что я крошечная песчинка, затерявшаяся в этом огромном мире, что я и дядя похожи на бродяг, которые укрываются от непогоды под мостами, ночуют в городских скверах и на улице, что мы затеряны в этом пышном городе с его роскошью, с его особняками и богатыми ресторанами.

Внезапно хлынул дождь. Спать сразу расхотелось. Я взглянула на небо, оно было сплошь покрыто тучами, которые, казалось, со всех сторон надвигались на нас. Мне стало жутко.

Вдруг на дороге появились двое. Впереди шел мужчина, а за ним плелась женщина с детской коляской. Они явно искали укрытия от дождя. Войдя в полосу света, падавшего из окна особняка, они остановились и посмотрели на высокую стену, окружавшую дом, на резные металлические ворота, постояли в нерешительности, а потом направились к навесу и спрятались под ним. Но не успели они поставить коляску с ребенком ближе к стене, как в окне второго этажа показалась толстая женщина и злобно закричала:

– Эй, кто там? А ну-ка уходите сейчас же! Ишь нашли себе место! Натащат грязи, потом убирай за вами!

Она обернулась и позвала кого-то. Вскоре открылась дверь особняка, и человек с фонарем в руке сердито закричал на пришельцев. Они попытались ему что-то объяснить, но тут снова раздался голос из окна:

– Убирайтесь! Убирайтесь отсюда немедленно!

Муж с женой, забрав ребенка и пожитки, вышли под дождь. Они давно уже скрылись в темноте, а я все смотрела им вслед. Мне казалось, что это не они, а мы с дядей, держась за руки, бредем под дождем, бездомные, гонимые всеми.

С тех пор, когда я вижу высокую ограду и большие ворота, меня охватывает необъяснимая робость. Когда я впервые оказалась перед воротами дома Хонг Лан, я подумала, что вот сейчас в окно выглянет кто-то и прогонит меня. Я сказала об этом Хоангу, он засмеялся и ответил, что среди богатых действительно встречается немало злых и жадных людей, но это вовсе не значит, что все они такие. Вот у Хонг Лан, например, и своя машина есть, и великолепный особняк, однако она пошла учиться не в закрытую школу, а в общую, как и мы. И к тому же Хонг Лан – настоящий друг. Ее мать хочет, чтобы друзьями Лан были хорошие ученики. А раз так, то друзьям дочери должно быть хорошо в ее доме.

И действительно, нас приняли очень радушно, и постепенно я привыкла к дому Лан и стала в их семье своим человеком. Меня уже не страшили и не удивляли красивый мраморный пол, дорогая мебель, тяжелые шелковые шторы на окнах. Привыкла я и к матери Лан. Это была крупная величественная женщина с громким голосом. Когда я пришла к ним впервые, она за что-то отчитывала прислугу, не обращая никакого внимания на нас. Но потом она поздоровалась с нами и познакомилась. А вскоре мы узнали историю этой семьи. Давным-давно отец Лан работал чертежником и постоянно ездил с картографическими экспедициями в район Хаузанга. Там он встретил девушку из бедной семьи и полюбил ее, но жениться не решался, понимая, что дочь бедняка ему не пара. Однако расстаться с нею он не мог, да и она уже ждала ребенка. Молодые переехали в город, устроили пышную свадьбу. Четыре года назад отец Лан умер, и мать осталась одна с детьми. Когда она узнала, что моя мама торгует рыбой на рынке в Биенхоа, она рассказала мне о своей трудной и бедной жизни в Хаузанге до той поры, пока не встретила своего будущего мужа.

Старший брат Лан учился в десятом классе, когда его насильно мобилизовали и отправили в офицерскую школу. У Лан были еще младшие брат и сестра, они уже ходили в школу. Лан стала теперь старшей, и потому у нее была отдельная комната – мы чувствовали себя здесь как дома.

Мы с Хоангом часто заходили к Лан поболтать о школьных делах, о своих друзьях, об учителях, мы обсуждали положение в стране, читали книги и газеты, рассматривали фотографии. Но чаще всего мы слушали Хоанга – он здорово во всем разбирался. Однажды он прочитал интересную статью в газете. Начертив мелом на грифельной доске карту Европы и Азии, он рассказал нам о двух основных направлениях современной борьбы в мире, о социалистическом лагере, который тридцать лет назад представлял один только Советский Союз, а теперь мир социализма протянулся от реки Бенхай[15]15
  Бенхай – река, по которой проходила установленная Женевскими соглашениями 1954 года демаркационная линия между Северным и Южным Вьетнамом.


[Закрыть] до самой Эльбы. А в другой раз он рассказывал нам о первом спутнике Земли. В недалеком будущем, говорил он, сбудется мечта человечества – мы полетим на другие планеты, в другие миры. Он объяснил нам, как достигается высокая скорость ракеты, выводящей спутник в космическое пространство, как преодолевается сопротивление в верхних слоях атмосферы, что представляют собой космические и ультрафиолетовые лучи, какова деятельность человека в условиях невесомости. И то, о чем сайгонские газеты писали сложно и непонятно, после разъяснений Хоанга становилось простым и доступным.

Мы многому научились у Хоанга, и именно благодаря ему я подружилась с Лан, хотя первое время сторонилась ее, считая, что с этой девушкой из богатой семьи у меня не может быть ничего общего. А Лан держалась очень просто, хотя каждый день приходила в школу в ярком нарядном платье, а когда мы отправлялись гулять, обычно брала с собой фотоаппарат или кинокамеру. На шее у нее всегда висел медальон-сердечко на золотой цепочке, а в нем – фотография популярного американского киноартиста Джеймса Дина.

Лан очень любила петь или декламировать стихи, и Хоанг часто передразнивал ее. В тот день, когда мы ездили в мою родную деревню, Лан пела «Белые ночи». Я очень удивилась, когда после возвращения в Сайгон в школе услышала эту песню от других ребят.

 
Говорят: там, за Бенхай-рекой,
Люди счастливо живут,
А у нас во мгле бредут,
Словно мы покинуты судьбой…
 

Однако эта грустная и мелодичная песня в их устах превратилась в веселую бойкую песенку, и ребята постоянно распевали ее и в школе, и на улице.

Я много раз наблюдала, с каким наслаждением пела Лан. Если Хоанг начинал передразнивать ее, она ужасно сердилась, однако через минуту шутила и смеялась вместе со всеми.

Мы дружили и были такие же, как все, но в то же время нас троих объединяло что-то свое, особое. И в конце года Хоанг уговорил Лан и меня собраться перед тем, как мы разъедемся по домам на праздник Тет[16]16
  Тет – праздник Нового года во Вьетнаме по лунному календарю, приходится на конец января – начало февраля.


[Закрыть]. Эту вечеринку мы решили провести у меня – в храме Линьван.

3

Раньше я избегала принимать гостей у себя в доме. И не только потому, что мы жили очень бедно и я стыдилась этой бедности, но еще и потому, что помнила об обещании, данном матери, – только школа и никаких развлечений. Кроме того, я ведь жила в доме у родственников и боялась, что приход друзей не понравится дяде Наму.

Но однажды Хоанг прямо спросил меня: «Ты живешь в храме Линьван?» И я поняла, что друзья уже и так все знают и скрывать дальше, где я живу, нет смысла. С тех пор мы иногда встречались и у меня, а мои друзья очень понравились дяде Наму и его жене.

Вот и на этот раз Хоанг предложил встретиться у меня, чтобы провести вместе предновогодний вечер. Мы расположились в общей комнате за большим столом. Лан рассказала нам о своих планах, о том, что она собирается делать по окончании школы. Потом говорил Хоанг. Вскоре Лан заторопилась домой – час был поздний, – она боялась, что мать начнет беспокоиться и, чего доброго, пойдет ее разыскивать.

Мы остались вдвоем с Хоангом. Высокие эуфории темнели во дворе храма. Комнату освещала небольшая керосиновая лампа, стоящая перед нами. Свет из храма почти не проникал на улицу, а отблеск далеких уличных фонарей освещал лишь макушки деревьев. С улицы доносился приглушенный шум машин, голоса, стук деревянных сандалий по тротуару, здесь же было спокойно. Хоанг говорил негромким голосом, а я молча слушала его.

Когда я приехала в Сайгон, то поначалу относилась к некоторым одноклассникам со страхом и неприязнью – это были дети из богатых семей, лентяи и драчуны. Ребята из бедных семей, напротив, вызывали у меня уважение – они с ранних лет привыкли трудиться и сами зарабатывали себе на жизнь. Они не гнушались никакой работы: нанимались в богатые дома прислугой, торговали водой, газетами, работали разносчиками. Я хотела бы найти себе место репетитора, но боялась, что эта работа не оставит мне времени для занятий в школе. Основную часть денег на питание и учебу мне по-прежнему давал дядя – брат матери, моя семья тоже посылала мне каждый месяц немного денег. И поэтому я не могла не испытывать уважения к тем, кто вынужден был сам зарабатывать себе на жизнь. Эти ребята были такие ловкие, такие умелые, мне трудно было с ними тягаться. Хоангу тоже приходилось работать, чтобы платить за учебу. Хонг Лан рассказывала мне, что он еще совсем ребенком ушел из дома и приехал в Сайгон. Перепробовал десятки профессий, многое узнал и многому научился. Я всегда прислушивалась к мнению Хоанга, главным образом потому, что понимала: ему живется труднее, чем мне.

Но сейчас, слушая его, я видела, насколько наши судьбы похожи. Моя мать вынуждена была каждый день ходить на рынок в Биенхоа продавать рыбу. И отец Хоанга работал в поле не покладая рук. А кончалась работа в поле, он в маленькой лодчонке – с собой лишь фонарь, разбитый прокопченный котелок да старая сеть – отправлялся один на рыбную ловлю.

Но была между мной и Хоангом разница. Я девчонка и сильнее привязана к семье. Если бы в тот раз дядя не поговорил с матерью и не помог мне, я, несомненно, осталась бы дома, бросила учебу и не поехала в Сайгон. Хоанг же – другое дело. После того как он сбежал из дома и приехал в Сайгон, кем он только не работал – чистильщиком обуви, продавцом газет. Через год Хоанг вернулся домой. Потом снова уехал в Сайгон, перепробовал еще десяток профессий и поступил в нашу школу.

Слушая рассказы Хоанга, я проникалась к нему все большей симпатией и уважением. Мы не первый год учились с ним в одном классе и прежде довольно часто встречались, обсуждали какие-то дела, вместе ходили в походы, но теперь, слушая его, я впервые почувствовала, как он близок мне.

Он рассказывал о своем трудном детстве, а я вспоминала свое. Вспоминала, как отец уходил на войну, а мать должна была ловить рыбу и продавать ее, чтобы прокормить семью. Сколько раз, когда ростовщик приходил к нам и требовал деньги, мать пряталась от него, однажды даже убежала к реке. Ростовщик, приближаясь к нашему дому, еще на улице начинал ругаться и всегда с руганью уходил от нас. Я вспомнила, как умер отец и мать, обрив голову, отправилась в храм просить Будду помочь ей прокормить детей. В то время в нашей деревне стояли солдаты и было много полицейских. Кое-кто из них пытался ухаживать за матерью, они подбрасывали записочки в наш сад, но, убедившись, что мама не обращает на них внимания, угрожали ей арестом. Недалеко от нашего дома была пагода Фатбонтай. Я часто ходила туда играть с ребятами и однажды увидела на стене картину, на которой было изображено, как злых людей после смерти тащат в ад, бросают в котел с кипящим маслом, хорошие же люди попадают в рай. Я подумала тогда: вырасту большая – пойду в монастырь.

Еще я вспомнила, как мы навещали мою сестренку в детской больнице в Говапе и всем детям в палате приносили конфеты. Дети очень привязались к нам и, когда мы собирались уходить, никак не хотели отпускать нас домой. Возвращаясь из больницы, я обычно была грустна, в то время как мои друзья веселились и шутили, как принято у детей.

Я почему-то вдруг снова вспомнила, как Хоанг передразнивал Хонг Лан, певшую тогда у нас в деревне. Эта песня до сих пор звучит у меня в ушах: «Словно мы покинуты судьбой…» Вспомнилась вдруг и та ночь, когда супружеская пара с маленьким ребенком искала укрытие от дождя, а их грубо прогнали. Мы с дядей лежали на скамейке перед ярко освещенным особняком, и мне казалось тогда, что мы одинокие, всеми отвергнутые, никому не нужные сироты.

Эти картины обычно вспоминались мне, когда я оставалась в комнате одна, и мне становилось очень грустно. Но теперь, когда передо мной сидел Хоанг, рассказывал мне о своей жизни, воспоминания больше не вызывали грусти. И почему, в самом деле, я должна чувствовать себя несчастной, одинокой, всеми покинутой?

4

Я, в свою очередь, рассказала Хоангу о себе, рассказала не только о том, что узнали мои друзья во время поездки в Биенхоа, но и о родителях, о братьях и сестрах, о других наших родственниках. Вспомнила я и совсем недавние события, – как в пятьдесят шестом году – я училась тогда в пятом классе в Биенхоа – был низложен Баодай[17]17
  Баодай – последний император Вьетнама.


[Закрыть]. Ученики нашего класса в этот день должны были идти на демонстрацию с портретами Нго Динь Зьема и Баодая. Портреты Нго Динь Зьема были только что нарисованы, а портреты Баодая нас заставили перечеркнуть краской или кирпичом. Но мы не хотели нести ни те, ни другие. Помню, я прибежала домой и попросила своего брата Хая дать мне портрет дядюшки Хо. Он ответил, что портрета Хо Ши Мина у него нет, но дал мне старую купюру – пять донгов – и предложил нарисовать портрет Хо Ши Мина с нее. Мы так и сделали – нарисовали пять больших портретов и вышли о ними на демонстрацию. Но когда мы появились на улице, то увидели, что многие несут портреты дядюшки Хо, В толпе кричали: «Долой Баодая!», «Поддержку Нго Динь Зьему!», но большинство участников демонстрации, и мы в том числе, кричали: «Поддержку Хо Ши Мину!» Многих участников демонстрации арестовали, но потом всех выпустили.

Тут Хоанг вдруг перебил меня и попросил подробнее рассказать о моем брате. Я рассказала все, что знала о нем. Рассказала я и о том, как собиралась в Сайгон, как дала матери обещание, что буду хорошо учиться и не буду знаться с парнями и убивать время на развлечения. Хоанг засмеялся и сказал:

– Ты и теперь так думаешь?

Я ответила, что сейчас, конечно, думаю по-другому, так как поняла, что не все парни шалопаи и бездельники, что есть много хороших ребят. Хоанг продолжал?

– А что это значит – «хорошие»?

Я почему-то смутилась.

– Хорошие – это… это приличные… порядочные…

Хоанг весело засмеялся и перевел разговор на другую тему. Мы вновь, в который раз, заговорили о нашем будущем.

Однажды, когда мы втроем сидели у Лан, она сказала, что хотела бы стать поэтессой. Мы были настоящими друзьями и могли говорить друг другу обо всех своих заветных мечтах без утайки, но когда о наших планах слышали другие ребята из класса, они только смеялись в ответ. В тот вечер Хоанг очень внимательно слушал Лан и изредка кивал головой. Потом задумчиво произнес:

– Да, да, это замечательно! Быть поэтом, художником, воспевать прекрасное, воспевать наши идеалы – что может быть благороднее!

И, как бы спрашивая сам себя, воскликнул:

– Но что такое красота, идеал?!

И мы начали рассуждать о том, существуют ли идеалы в жизни. Хоанг мечтал заняться наукой. И когда мы спрашивали его, для чего это ему, он только смеялся в ответ.

Хоанг знал, что я собираюсь стать доктором или учительницей начальных классов, но никогда не говорил, как относится к моим планам. А сегодня вдруг спросил:

– Ты по-прежнему хочешь стать учительницей или врачом? – И, не дожидаясь моего ответа, продолжал: – Прекрасно, но любить свое дело еще недостаточно. Надо ясно представлять, где ты можешь принести обществу максимальную пользу!..

Он напомнил мне мой рассказ о посещении сестры в детской больнице в Говапе. Там дети были уже большие, они уже все понимали и потому привязались к нам. Но вот ему пришлось побывать в детской больнице в Тихоа, где находились совсем крошечные, только что родившиеся дети. Родители либо отдали их в больницу, либо подбросили. Однажды утром сказали, что ночью умерло двое детей, а вскоре принесли пятерых. Одного привезли из роддома – мать отказалась от своего ребенка, других подобрали на улице, в саду или где-то еще.

И тут Хоанг заметил:

– О какой человечности можно говорить в обществе, где люди доведены до крайнего отчаяния – отказываются от своих детей!.. Да, подкидышей берут монахини на воспитание, но может ли эта благотворительность хоть сколько-нибудь искупить пороки общества? А к тому же еще неизвестно, благотворительность ли это.

Хоанг рассказал, как в годы войны Сопротивления французы организовывали специальные лагеря для сирот. Здесь детей воспитывали и обучали, чтобы сделать из них диверсантов и шпионов. И сегодня местные «государственные деятели» не прочь вернуться к старой идее.

Я вспомнила ночь, когда Тхань, сидя на берегу моря, говорила мне, что хочет жить как-то иначе. Тогда я впервые подумала, что хорошо учиться, интересоваться только школьными делами уже недостаточно: надо иметь цель в жизни!..

После разговора с Хоангом что-то вновь всколыхнулось в моей душе. И моя давняя мечта стать учительницей или медсестрой словно потускнела. Я почувствовала, что надо иметь другую, более широкую цель в жизни, я еще не представляла себе, какую именно, но она уже зрела в моем сердце. Однако меня не покидала какая-то смутная тревога и мне было грустно расставаться с мечтою детства – словно я расставалась с самим детством.