Текст книги "Избранное"

Автор книги: Ван Нгуен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)

– Знакомы?

И я рассказал.

Однажды утром – это было больше года назад – я не пошел в школу и валялся на кровати, как вдруг услышал на улице громкие крики. Оказалось, что кричат в доме торговки жареными бананами тетушки Хай. Этот дом примыкал к нашему, но выходил фасадом на другую улицу. Доносились голоса торговки и еще какой-то девушки. Я в то время томился от скуки, поэтому сразу выскочил на улицу узнать, что происходит. Перед калиткой, ведущей к дому тетушки Хай, стояла девушка с покрасневшим от гнева лицом.

– И не спорьте со мной, – восклицала она, – станете заставлять силой – в полицию пожалуюсь!

Ее собеседницей по другую сторону калитки оказалась вовсе не тетушка Хай – бедная торговка, зарабатывающая себе на жизнь нелегким трудом, а совершенно незнакомая малоприятная женщина, тучная, с густым слоем румян.

– Не глупи, девочка, – отвечала она с насмешкой, – свяжешься с полицией – сама бед не оберешься!

Одного взгляда на женщину было достаточно, чтобы понять, кто она такая. Ясное дело, девушку шантажировали…

– Что тут происходит? – спросил я, подходя ближе.

Девушка уже повернулась, чтобы уходить. Услышав мой вопрос, она вскинула голову и глянула в глаза так сердито, будто спорила именно со мной. На вид ей было лет семнадцать – восемнадцать, гладкие волосы зачесаны назад и схвачены заколкой, одежда крестьянская: черные шаровары и блузка оранжевого цвета, в руках – небольшая сумка, видимо, со всем ее имуществом. Раньше я несколько раз сталкивался с этой девушкой на улице, она разносила воду по соседним домам. Сейчас, вглядевшись пристальнее, я решил, что она наверняка не горожанка, пришла откуда-то издалека, а деревенские простушки, как известно, лакомая добыча для любой сводни! Девушка оставила мой вопрос без ответа и торопливо зашагала прочь. Я пошел следом. Мать и сестры тоже вышли на шум и стояли возле нашей калитки.

– Что там случилось, сынок? – спросила мать.

– Вот у нее спроси, – ответил я, указывая пальцем на девушку. Моя мать – женщина добрая, всегда готова помочь тому, кто в беде.

– Что с тобой, дочка? – участливо спросила она, когда девушка поравнялась с нею.

Девушка подняла голову, посмотрела на мать, сестер и остановилась.

– Зайди к нам, успокойся и расскажи толком, что произошло, – пригласила ее мать.

Внезапно незнакомка опустила голову и стремительно бросилась мимо матери прямо в дом. Положив голову на стол, она зарыдала. Она долго рыдала, не поднимая лица. Женщины окружили ее, я тоже стоял в недоумении. Мать присела рядом и, гладя, девушку по плечам и спине, старалась ее утешить.

– Ну что? Что случилось? Расскажи… – уговаривала она.

Девушка успокоилась не сразу, но наконец вытерла слезы и заговорила. Оказалось, что она родом из Тэйниня, родители погибли при бомбежке, и ей пришлось уйти в Сайгон на заработки. Она нашла квартиру в домике тетушки Хай и стала разносить воду по ближайшим улицам. Со своею хозяйкой она вовсе не была в родстве, но, по обычаю, называла пожилую женщину тетушкой, а та ее – племянницей. И вот, оказывается, эта «тетушка» за ее спиной сговорилась с другой женщиной, и та сегодня явилась требовать, чтобы девушка шла на работу в бар. Квартирантка отказалась наотрез. Видя, что увещевания не помогают, женщина возвысила голос и перешла к угрозам. Она кричала, что тетушка Хай уже договорилась с ней, а она, в свою очередь, пообещала хозяину бара, отказаться невозможно… Тетушка Хай вмешалась в разговор и стала ей поддакивать, утверждая, что девушка раньше была согласна, и за это она не брала с нее денег ни за еду, ни за жилье. (На самом деле квартирантка зарабатывала достаточно и платила регулярно.) Девушка разволновалась и, в свою очередь, накричала на них, пригрозила, что пожалуется в полицию, а затем собрала вещи и ушла.

Меня смутили слезы девушки, а выслушав ее рассказ, я удивился, до чего он похож на ежедневные фельетоны сайгонских газет: война заставляет девушек уходить из родных мест в большой город, а там они попадают в цепкие руки торговок живым товаром, которые для начала прельщают их легким заработком официантки в баре. Потом на сцене появляется какой-нибудь бездельник-ловелас вроде меня. Что ж, для этой роли я вполне сгодился бы в то время… Настоящей любви я еще не знал. В кругу моих друзей любовь считалась старомодным и наивным чувством. К женщинам и девушкам мы относились свысока, дразнили и задирали их на каждом шагу. Но кое-какая порядочность во мне все же была, и, слушая рассказ девушки, я возмутился.

– Что же ты теперь будешь делать? – спросила мать.

– Пойду куда-нибудь, – с тяжелым вздохом ответила та, – буду искать работу.

– Куда тебе идти, – тоже вздохнула мать, – и где ты ее найдешь?

– А что, если мы… – вмешался я в разговор и, не договорив, выразительно посмотрел на мать. Мать поняла намек: ей была нужна помощница – ходить на рынок, готовить, следить за детьми. Вот так в первый раз в жизни из-за благородного жеста я подумал о хозяйстве.

Девушка осталась у нас, но я больше не обращал на нее внимания. А неделю спустя мать сказала, что новая служанка уехала к себе на родину в Тэйнинь. Там отыскалась какая-то тетка, которая хочет забрать ее к себе. Перед отъездом девушка просила передать мне свою благодарность и добрые пожелания.

Когда она жила у нас в доме, ее звали Минь, а теперь выяснилось, что ее настоящее имя Чанг, да и внешность стала совсем другая, неудивительно, что при встрече я не сразу узнал ее. Минь выглядела совсем по-деревенски, а Чанг и одета была как горожанка, и завивала волосы. Да и голос ее прежде я слышал по-настоящему лишь однажды, когда она ругалась на улице. Попав к нам, она все время молча корпела над работой и разговаривала только с детьми, а мы слышали от нее лишь «да» или «ясно». Так мог ли я узнать нашу молчаливую служанку в той девушке, которая громко спорила с бойцами и, схватив меня за руку, решительно повела под огнем через дорогу? Кто же она на самом деле?

И мне рассказали. Чанг была родом из Бенче. Прежде она работала связной при провинциальном комитете, а год назад ее отправили со специальным заданием в Сайгон. В ту пору девушке еще не исполнилось и восемнадцати лет. Ей дали пятьсот донгов (меньше, чем стоит самое скромное питание в течение двух недель), приказали добраться до Сайгона и обосноваться там, чтобы при случае использовать ее квартиру как явку. На первых порах девушке пришлось нелегко, потом она освоилась и установила связь с движением в среде служащих и учащихся. Позднее ее назначили проводником одного из подразделений, выделенных для взятия Сайгона.

Я невольно вздрогнул, сообразив, что Чанг появилась у нас в доме в самом начале своей подпольной работы. Счастье, что мне тогда не вздумалось приставать к ней! Какими глазами смотрел бы я на нее теперь? Одна мысль об этом бросала меня в жар. Оказывается, она и среди учащихся работала! В свое время мне довелось несколько раз участвовать в выступлениях школьников, политических семинарах, демонстрациях. Но я делал все это просто из озорства, увлеченный общим порывом, и никогда всерьез не задумывался, зачем это нужно. В отличие от Чанг, никаких высоких целей и идеалов у меня не было.

На Новый год в Сайгоне обычно появлялись листовки и лозунги Национального фронта, кое-где проходили митинги и на некоторые из них я даже бегал посмотреть. Возможно, все это – дело рук Чанг! Кто бы мог подумать! Я еще долго сидел, ошеломленный услышанным.

* * *

Вечером состоялось памятное для меня совещание. С наступлением ночи нам предстояло пересечь еще одно большое шоссе и с боем пробиться в центральную часть Шолона. Противник наверняка окажет сильное сопротивление. Как поступить с ранеными? Взять их с собой – они будут нас связывать, оставить здесь – кто будет о них заботиться? Да и место ненадежное. Противник не уничтожен, и мы стараемся избежать столкновения с крупными силами. Так и в окружение попасть недолго. Во время прошлогодней кампании все раненые были благополучно эвакуированы. Но это дело случая. Тогда наши пришли мелкими группами, атаковали выборочно, противник был застигнут врасплох. И население оставалось на местах. Если раненые не могли передвигаться с отрядом, их оставляли в частных домах. Местные жители ухаживали за ними, а после выздоровления помогали добраться до своих. Сейчас все по-другому. Бои развернулись, население бежит, спасаясь от бедствий войны, а враг старается отрезать пути отхода и замкнуть кольцо окружения. Кто может поручиться в таких условиях за жизнь раненых?

Понимая серьезность положения, раненые товарищи предложили сами: все, кто может держать оружие, вернутся в строй, а тяжелораненые останутся, чтобы не быть обузой…

Для окончательного решения мы собрались в большом доме, хозяева которого бежали. Просторная комната была уставлена дорогой мебелью из черного дерева, на стенах висели панно с каллиграфически выписанными китайскими иероглифами – изречениями мудрецов, стихотворными поздравлениями хозяевам, а также многочисленные картины и зеркала. В центре потолка была подвешена роскошная люстра… На совещании присутствовали делегаты рот, представители командования и раненые, всего около двадцати человек. Те, кто был ранен легко, стояли, опираясь на винтовки, и старались держаться бодро, показывая своим видом, что хоть сейчас готовы в поход. Тяжелораненых, обмотанных бинтами, принесли на носилках, пружинных матрацах, поролоне.

У многих бойцов были при себе детские игрушки, которые придавали им очень забавный вид, хотя, по-видимому, никто, кроме меня, этого не замечал. Чего только не было: пластмассовое оружие, карнавальные маски, плюшевая собачка, резиновый медведь, заводной автомобильчик, мотоцикл с седоком… Мы только что вели бои в оживленном торговом районе. Противник старался не столько сражаться, сколько побыстрее эвакуировать гражданское население, чтобы потом целыми машинами вывозить награбленное в крупных магазинах. Офицеры и солдаты тащили радиоприемники мешками, а браслеты с часами надевали на руку десятками – от кисти и до локтя – или нацепляли их на стропу от парашюта и вешали на шею, как цветочную гирлянду, которой венчают победителей… У нас же было правило: запирать и опечатывать двери магазинов, которые оказывались в расположении части, чтобы хозяева по возвращении нашли все в целости и сохранности. Никто не посягал на дорогие вещи. Лишь изредка бойцы подбирали валявшиеся детские игрушки, игральные карты или какие-нибудь бесполезные безделушки, привлекшие их внимание. Мне приходилось видеть, как в минуты отдыха они дурачились, нацеливаясь друг в друга из пластмассовых пистолетов. Помню, как один из бойцов полз, направляя перед собой игрушечный заводной танк, а его товарищ, разыгрывая страх, пятился назад.

Вот и сейчас многие не захотели расставаться со своими игрушками.

Собрание приняло решение: позволить раненым, способным владеть оружием, продолжать марш; тяжелораненых – оставить. Командир батальона сказал несколько напутственных слов и еще раз призвал всех, кто может сражаться, вернуться в строй. Среди тяжелораненых был Кан. Услышав слова комиссара, он стиснул зубы и попытался привстать, но тут же откинулся на подушку. Чанг поспешно подсела к нему и, успокаивающе погладив ладонью, заглянула в лицо. Комиссар продолжал объяснять задачу, подчеркивая, что от раненых требуется не меньшее мужество, чем от тех, кто идет в бой. Хотя им будет оставлена помощь, сказал он, главная забота ляжет на них самих, а после предстоит с помощью крестьян, самостоятельно пробираться на север в расположение части.

Затем стали обсуждать, кто же останется с ранеными. Найти подходящую кандидатуру было нелегко: это должен быть человек энергичный и находчивый, хорошо знающий город, а главное – умеющий ладить с людьми. Ведь ему предстояло заручиться поддержкой местных жителей. Между тем фронтовики, которые смело сражаются в бою, бывают подчас излишне прямолинейны. Да и в город многие из них попали впервые. Никто не решался взять на себя ответственность за раненых в этом превращенном в развалины районе, откуда все бежали и где можно было ждать встречи с врагом.

– Прошу оставить меня… – раздался вдруг несмелый голос.

Это была Чанг. Девушка заговорила робко и неуверенно. Казалось, она боится, что ее просьба будет отвергнута и она получит вдобавок замечание за легкомыслие, потому что ее обязанности проводника очень важны. Мне вспомнились рассказы о том, что в прошлом году некоторые отряды сбились с пути во время марша, а другие атаковали по ошибке совсем не те объекты, какие надо было.

– …Я вполне справлюсь одна, – закончила Чанг. – Не нужно отвлекать других бойцов. Что же касается обязанностей проводника, то теперь в наши ряды влились горожане, не одна я знаю город.

Девушка глянула при этих словах на меня, потом снова перевела взгляд на командиров, которые начали вполголоса переговариваться. Меня охватило сильное волнение. В эту минуту Чанг была совершенно не похожа на энергичную и решительную связную, которая умела заставить подчиняться себе. Я догадывался, кого она имела в виду, говоря о новом проводнике. Конечно, город мне знаком, но стать проводником – такая ответственность! Я смотрел на Чанг, Нама, комиссара и других командиров, не смея ничего сказать. Батальонный комиссар повернулся и о чем-то спросил у нашего ротного. Тот утвердительно кивнул головой, тогда командир встал и объявил, что просьба Чанг удовлетворена, командование уверено, что и она, и раненые бойцы вполне справятся с поставленной задачей. Затем он закрыл собрание и подозвал меня:

– Отправляйтесь в расположение батальона!

– Слушаюсь.

– Перед этим можете зайти к себе в роту. Вечером выступаем, будете указывать дорогу. Вы ведь хорошо знаете город?

– Так точно.

Комиссар и командиры вышли из дома первыми. За ними последовали легкораненые, чтобы разойтись по подразделениям. Тяжелораненым предстояло провести ночь в этом доме. Я мог бы и не заходить в роту: оружие было при мне, одежда – тоже, но подумал, что надо бы попрощаться с Намом и другими товарищами. Пока я стоял около Кана, Чанг разговаривала с другими ранеными.

– Ну, ступай, веди батальон, да смотри не зевай, гляди в оба, – с улыбкой напутствовал меня Кан.

Я улыбнулся в ответ, не зная, что сказать на прощанье, и в этот момент Чанг повернулась и увидела меня.

– А, ты еще здесь? – Потом она обратилась к раненым: – Побудьте пока одни, я схожу в батальон и сразу же вернусь. Идем, – добавила она, схватив меня за руку.

Вместе мы двинулись к выходу из этого громадного, непривычно роскошного дома.

– Ты тоже хотел просить, чтобы тебя оставили с ранеными? – спросила она. (И вправду у меня была такая мысль, но я не решился высказать ее вслух.) – Хватит и меня одной, сейчас каждый человек на счету.

Мы вышли на улицу. Она была пустынна, бойцы успели разойтись. Косые лучи заходящего солнца заливали теплым светом мостовую, стены и крыши домов. Мне вдруг показалось, что я вижу все это в первый раз, а прежде никогда не обращал внимания, замечая только прохожих, автомобили и магазины. Улица показалась чужой и непривычной. Кругом царило безмолвие. Звуки стрельбы, гул реактивных самолетов были едва слышны, будто война шла где-то далеко, в другом времени и пространстве. Странное ощущение охватило меня. Мы сошли с террасы на тротуар. Чанг с улыбкой повернулась ко мне, лицо ее было тоже освещено солнцем, а мысли, казалось, блуждают где-то вдали.

– В роту пойдешь или показать тебе сперва дорогу в батальон?

Я молчал и по-прежнему шел за ней, не зная, что ответить.

– Что тебе сказала мать, когда ты вернулся и узнал, что я от вас ушла? – вдруг спросила Чанг. – Наверное, что я вернулась на родину в Тэйнинь? А ведь было совсем не так! Просто я растерялась и не знала, что делать. У себя в провинции ничего не боялась, а здесь… Это уже позднее я привыкла работать со студентами, преподавателями, врачами, бывать в семьях, похожих на вашу семью. А у вас даже боялась рот открыть, где уж тут явку организовывать. Руководство это понимало, поэтому меня перебросили в Чотьек в семью торговца, чтобы привыкала к новым условиям постепенно. Но матери твоей пришлось сказать, что я возвращаюсь в Тэйнинь.

Я шагал рядом с ней по пустынной улице, слушал рассказ и машинально отмечал приметы пути. Меня охватило странное чувство, будто мы идем вместе куда-то далеко-далеко. В голосе девушки появились смешливые нотки:

– Помнишь тот день, когда я плакала? Это я от злости! В другое время никто не заставит меня хотя бы слезинку уронить. И злилась я вовсе не на эту противную торговку или на тетушку Хай, которая стала ей поддакивать. Обидно стало, что возможна такая несправедливость. Ведь ради людей стараешься, мечтаешь, чтобы все стали свободными, а люди как с тобой поступают? И не какие-нибудь мироеды, а тетушка Хай. Она ведь сама беднячка, знает, почем фунт лиха. На такую и сердиться долго нельзя. Когда будем возвращаться, хорошо бы ее навестить. – Девушка замедлила шаг. – В Чотьеке и Футхо я устраивала явки. Как взялась за работу, сразу почувствовала себя увереннее. А первые дни в вашем доме даже заснуть не могла, все тревожилась, что не выполню задание. Задремлешь, бывало, и приснится, что наши вступают в город. Проснешься – никого нет!

Чанг остановилась и указала рукой на один из домов, возле которого виднелось много бойцов:

– Штаб батальона там, в доме номер восемьдесят четыре. А мне теперь сюда, – она указала на проход между домами, – увидимся еще, наверное?

Она двинулась было прочь, но тотчас остановилась и снова обернулась ко мне.

– Чуть не забыла! Встретишься с семьей – передай всем привет от меня!

Девушка уходила, а я стоял и ошеломленно глядел ей вслед, стараясь разобраться в своих мыслях и чувствах. Как много нового я узнал и понял за сегодняшний вечер, сколько раз терялся и молчал, не находя слов. Мне предстояло еще о многом подумать и многое понять, но одно было ясно: я навеки связан со своими товарищами по оружию, с делом, которому мы вместе служим.

1968

Перевод И. Быстрова.

НЕПОДАЛЕКУ ОТ САЙГОНСКОГО МОСТА

В ночь с четвертого на пятое мая 1968 года[34]34
  Имеется в виду одна из первых операций Фронта национального освобождения Южного Вьетнама в районе Сайгона, едва не приведшая к захвату города.


[Закрыть], когда уже занимался рассвет, мы добрались до сайгонского моста, что зовется «Игрековым». Мы преследовали батальон марионеточной армии. Это сейчас батальон улепетывал от нас, а поначалу дело оборачивалось скверно: нам пришлось залечь на топком рисовом поле, так как противник, оседлав единственную дорогу, ведущую к городу, поливал нас с дорожной насыпи автоматным и пулеметным огнем. Мы тоже отвечали огнем, но сбросить их с дороги не удавалось. И тут со всех сторон загрохотали взрывы, застрекотали пулеметы и автоматы – началось наше второе наступление на Сайгон. Ребята заволновались. Как раз в это время политрук, ползком подобравшись к дороге, выскочил на насыпь и, стоя во весь рост, крикнул: «Вперед! На Сайгон!» Тут-то и случилось чудо: в мгновение ока мы оказались на дороге, а они, все до единого, кинулись наутек. Дорога была в наших руках, мы вошли в предместье, и вот перед нами мост…

Ничего не скажешь, сайгонские жители встретили нас ликованием и объятиями. Но после рассвета начались то бомбежки, то артналеты. Нам, правда, удалось уговорить местное население эвакуироваться, чтобы избежать лишних жертв. И вот они, собрав пожитки, с корзинами на плечах, толкая впереди тележки, ушли из своих домов. Они ушли, а за их спинами дома уже лежали в развалинах, объятые пламенем и в тучах дыма.

Прямо на нас шел взвод американцев. Они спустились с моста и топали не торопясь, уверенные, что мы давно отсюда сбежали, если нас раньше не сожгло напалмом, не завалило кирпичами, не убило осколками. Но не успели американцы отойти от моста и трехсот метров, как грянули наши пулеметы и автоматы – ни один янки не уберегся от пули!..

Вдоль улиц клубами тянулся дым, всюду полыхал огонь, громоздились груды битого кирпича, а на спуске от моста лежали трупы американцев, вперемешку с их оружием и снаряжением.. А мы вновь исчезли, укрывшись за развалинами. Со стороны моста донеслось урчание танков и бронетранспортеров. Они вынырнули прямо перед нами, десятка два бронированных чудовищ, и, лязгая гусеницами, принялись утюжить развалины, врезались в стены, ломали опорные балки и столбы, крошили уцелевшие от бомбежек дома. Американцы не сомневались, что, вздумай мы укрыться там, они нас расплющат всех до одного и не единожды. Но тут раздались залпы, в бой вступили наши противотанковые орудия. Все заволокло желтым дымом, бронированные машины остановились, моторы заглохли, докрасна накалилась объятая пламенем броня, изогнулись их стальные тела, опустились вниз искореженные стволы орудий.

События этого утра особенно порадовали нас: теперь мы убедились, что умеем гнать врага не только в горах или на равнинах. Враг отступает, и очень успешно, на улицах города!.. Вместе с тем и американцы, хотя авиация и артиллерия их доставляют нам большие неприятности, не могут нас остановить, ибо пехота их и танки уступают нам в бою даже в условиях уличных сражений…

Таковы уроки, которые мы извлекли в результате двух наступлений на Сайгон. Но сейчас я хотел бы рассказать о другом. Эту историю я не могу забыть, и, пожалуй, она имеет кое-какое отношение к нашим успешным атакам на Сайгон.

В ту ночь и в то утро, когда жители предместья покинули его и начались бомбежки, я решил еще раз осмотреть участок обороны, который занимал мой отряд. Заглянув в один из уцелевших домов, я вдруг обнаружил там женщину с ребенком. Женщине было лет тридцать. Присмотревшись к ней, я поразился удивительной ее красоте. Весь облик ее говорил о том, что не труд был ее главной заботой, что жила она в неге, заботясь лишь о своей внешности. Правда, сейчас вид ее был весьма непрезентабельный: волосы растрепаны, модный костюм помят, пудра осыпалась со щек, губы не накрашены. А малышка, девочка лет двух, наоборот, была ухоженна, тщательно причесана и одета. Такая милая, славная толстушка… Мать, обняв дочку и бессмысленно глядя перед собой, сидела на диване, который стоял в передней у самой стены.

Дом этот привлекал внимание в квартале, отличаясь аккуратностью и чистотой. И в комнатах было полно дорогих вещей: телевизор, транзистор «Филипс» с шестью диапазонами, стол и кресла, отделанные никелированными планками, подушки на диванах, обтянутые яркой тканью. Но что особенно бросалось в глаза, так это обилие продуктов – всюду в шкафах, на полках громоздились банки мясных консервов, пачки печенья, блоки сигарет. Банки были круглые и квадратные, пачки маленькие и большие, – словом, полный набор американских товаров. Кроме нетронутых запасов, на полу, на столах, в углах, под кроватью валялись уже открытые банки, разорванные пачки. Да, видать, люди в этом доме жили весьма обеспеченные.

Я спросил женщину:

– Что случилось, почему вы не эвакуировались?

– Не эвакуировалась, – будто эхо повторила она и покачала головой.

– Ведь у вас ребенок, – продолжал я.

– Ничего, она со мной, – ответила женщина.

Мы уже привыкли, что нас встречают с радостью, иные плачут от счастья. А эта даже не поднялась со своего дивана. Голос ее звучал устало, равнодушно, отвечала она с неохотой, правда, если приглядеться, то можно заметить, что в равнодушии этом сквозит беспокойство и даже страх. «Может быть, муж у нее – важная птица в марионеточной армии или администрации, – подумал я, – а может, офицер в карательных частях либо полиции».

– Послушайте, куда вы спрячетесь, когда начнется бомбардировка или обстрел? Тут же ребенок. Это ваша дочка?

– Да, моя, – ее голос вроде бы потеплел.

– Оставаться здесь небезопасно, подумайте о дочери. Вам надо срочно уходить отсюда.

– Куда я пойду? – с холодным равнодушием ответила она.

– Ну а муж-то ваш где?

– Нет у меня мужа.

– Кто же отец ребенка?

Женщина ничего не ответила.

– Наверное, он погиб? – спросил я участливо.

Глядя куда-то в сторону, женщина рассеянно сказала:

– Нет, почему же? Он жив.

– Так почему же он вас бросил здесь в такое время?

– Он армейский капитан и теперь в Фунюане.

Я хотел было сказать: «А, марионеточный капитан!..» – но сдержался. Однако, что-то надо предпринять, чтобы обеспечить безопасность этой женщины с ребенком. Я еще раз пожалел, что она не эвакуировалась вместе со всеми. Может, не хотела расставаться со всей этой роскошью – телевизором, приемником, шикарной мебелью, нарядами? И почему она говорит, что у нее нет мужа, ей некуда идти, когда на самом деле муж служит капитаном в Фунюане?

На улице послышался топот бегущих ног. Я обернулся: в дом влетел парень с автоматом на плече. Он был местный, сайгонский доброволец, присоединившийся к нам в начале операции. Увидев меня, он просиял, потом обратился к женщине:

– Ты еще здесь? А он где? – вопросы сыпались один за другим. Она не отвечала, и парень продолжал: – Ты еще не сказала про него? – Он повернулся ко мне: – Здесь прячется янки-дезертир!.. – Я не успел еще удивиться, как доброволец опять обратился к женщине: – Ты скажи нашему американцу, пусть вылезает. Ну-ка, вставай с дивана, я его сам вытащу…

С этими словами он решительно двинулся к дивану. Женщина поднялась, прижимая ребенка к груди. Парень, не снимая автомата, наклонился над диваном и начал шарить рукой, видно, открывая защелку. Он откинул сиденье дивана, будто крышку деревенского сундука, бормоча себе под нос:

– С полуночи в деле, никак вырваться не мог, только сейчас удалось забежать, я уж думал, что…

Я приблизился к дивану, парень наклонился и позвал:

– Эй, Моро! Моро! Слышь, вылезай!

И тут я увидел негра. Он прятался, собственно, не в диване, а в глубоком подземном убежище, вход в которое был скрыт под сиденьем дивана. Зрелище, признаться, впечатляющее. Я даже глаза вытаращил, а молодой сайгонец, как ни в чем не бывало, объяснял:

– Это Моро. Знакомьтесь: Эдуард Моро, рядовой американских ВВС. – Сайгонец дурачился, явно наслаждаясь моим изумлением: – Он солдат, но служил на побегушках, точнее, возил в машине белых американцев. – Закончив представление, сайгонец сказал американцу: – Перед тобой вьетконговец, можешь с ним поздороваться.

Все это время негр стоял в своем укрытии по стойке смирно, вытянув руки по швам. Теперь же, когда ему сказали, что надо поздороваться, он совсем растерялся. Я не выдержал, прыснул со смеху, потом сказал, протягивая негру руку:

– Вылезайте!

Он нерешительно взялся за нее обеими руками, затем ухватился покрепче, и тут я с неожиданной для него силой рванул и мгновенно вытащил его из ямы. Моро чуть было не растянулся передо мной, но сумел удержаться на ногах.

– Спасибо вам, мистер, спасибо, – пробормотал он.

Молодой сайгонец, прежде чем поставить диван в нормальное положение, указал пальцем вниз и проговорил:

– Моро в этом подземелье провел без малого три месяца, он сидел там почти со времени нашего новогоднего[35]35
  Имеется в виду Тет, Новый год по лунному календарю.


[Закрыть] наступления на город. – Он поглядел на негра и улыбнулся: – Если бы не сегодняшний успех вьетконговцев, неизвестно, сколько бы времени еще пришлось тебе просидеть под землей. Слышишь, Моро?

Моро тоже заулыбался, косясь в мою сторону. Вслед за мной он вышел на середину комнаты и остановился рядом с женщиной. Молодой сайгонец, показав на нее, произнес:

– Это Оань, девчурку зовут Кэм, а меня – Лыу. – Затем обратился к женщине: – Эвакуироваться теперь ты не успеешь. В случае чего укроешься в убежище вместе с ним. – Он повернулся к негру и продолжал: – Моро, слышишь, ты тоже спрячешься в подземелье, а потом явишься к вьетконговцам. Ну, а мне пора, мои ребята там небось заждались. Я ведь отпросился всего на минутку. Не иначе как скоро будет контратака… Теперь у меня в руках оружие!..

Он с довольной улыбкой похлопал по стволу автомата и, кивнув на прощание, выбежал на улицу.

Я посмотрел ему вслед: над развалинами домов, над огнем и дымом занимался рассвет. Времени у меня оставалось в обрез, я скомандовал:

– Живо! Спускайтесь все в убежище.

Оань с девочкой на руках двинулась к дивану, а Моро стоял в нерешительности.

– Может, я могу вам помочь, – проговорил он.

– Это потом, а сейчас спускайтесь в укрытие.

Моро, нажав защелку, открыл вход в убежище. Я взял девочку на руки и помог Оань спуститься вниз, А заодно, улучив момент, повнимательнее рассмотрел подвал. Там лежал надувной резиновый матрац, вокруг него, как и в комнатах, валялись консервные банки, пачки с печеньем, раскрытые и еще непочатые. В подземелье легко могли уместиться человека три, и мне оно показалось относительно надежным.

Женщина с ребенком уже спустились вниз, а Моро все еще стоял и не спешил закрывать входной люк в убежище, сиденье дивана.

– Я слышал, как говорили соседи, что батальоны господина Тхиеу[36]36
  Нгуен Ван Тхиеу – марионеточный президент Южного Вьетнама.


[Закрыть] уже сбежали, – обратился он ко мне. – Но учтите, скоро подоспеют американские резервы. Новогоднего наступления никто не ожидал, и тогда резервов не было, а теперь совсем другое дело – двадцать пятая дивизия и…

Я улыбнулся и прервал его:

– Да, да, это нам известно. Вы говорите о двадцать пятой дивизии «Тропическая молния» и первой дивизии «Вождь краснокожих»? Их уже подтянули, они стоят в тридцати километрах от Сайгона, но отдельные части уже заняли позиции в городе. Мы принимаем меры. Так что мы в курсе.

Моро уже закрыл было сиденье дивана, но вдруг опять высунул голову.

– Я думал, что смогу быть вам полезен…

– Ладно, ладно! – приговорил я, слегка нахмурившись. – Конечно, сможете. А пока посидите в убежище.

Только после этого Моро наглухо закрыл люк в подземелье. Я же вернулся на свой наблюдательный пункт возле разрушенной стены и тут же получил сообщение о приближении противника. Мы приняли бой и задали ему хорошую трепку.

* * *

Перед самым боем я успел сказать своим товарищам, что в одном из домов укрываются американский солдат-дезертир и жена офицера марионеточной армии с дочкой. Ребята очень удивились, но им было не до разговоров, вот-вот должны были появиться американцы.

Вскоре контратака, предпринятая американцами, захлебнулась, авиацию они перебросили на другие участки, а мы заняли новые позиции и стали ждать приказа. Вскоре нам пришлось покинуть эти места, и мы уговорили Оань уйти вместе с нами, а позже присоединиться к беженцам. Моро, конечно, не отставал от нас. И тогда-то мы узнали от начала до конца всю историю Оань, Моро и Лыу. Дело было так.

Муж Оань, его звали Хоа, закончил офицерское училище в Тхудыке и сначала служил в марионеточной армии в районе города Нячанга, но, когда в 1963—1964 году войска Фронта освобождения активизировали свои действия, Хоа счел за благо перевестись в Сайгон в Генеральный штаб. Пока муж был на фронте, страх за него не оставлял Оань. Теперь он занял тепленькое местечко в Сайгоне, однако беспокойство и страх не покидали женщину. Ведь чтобы выхлопотать этот перевод, пришлось истратить двести тысяч сайгонских донгов и влезть в долги, с которыми теперь надо было расплачиваться. Хоа вел такой же образ жизни, как и все сайгонские офицеры: увлекался азартными играми, занимался контрабандной торговлей. Не брезговал он и аферами, вроде продажи белых билетов тем, кто хотел избавиться от армии, или получения за мертвых душ солдатского жалованья, или просто разворовывания американской помощи. В таком деле офицерский чин и должность служили для Хоа и его компаньонов хорошим прикрытием.