Текст книги "Кенилворт"
Автор книги: Вальтер Скотт
Жанр:
Исторические приключения
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 40 страниц)
– Достаточно, милорд… я хотел сказать – мой достойный хозяин, который, я полагаю, скоро будет моим достойным хозяином, возведенным в рыцарское звание. Вы дали мне поручение и свободу действий. Я выполню первое и не злоупотреблю вторым. Я буду в седле на рассвете.
– Исполни – все это и заслужишь награду. Постой-ка, прежде чем уйдешь, налей мне кружку вина. Да не из этой бутыли, олух ты этакий, – ибо Лэмборн начал наливать из той, которую не допил Аласко. – Принеси новую.
Лэмборн повиновался, и Варни, прополоскав сначала рот, выпил полную кружку; затем, взяв лампу, чтобы удалиться к себе в спальню, он сказал:
– Странно, я отнюдь не подвержен власти фантазии, но стоит мне хоть несколько минут поговорить с этим самым Аласко, как во рту и в легких у меня такое ощущение, будто они насквозь продымлены парами жженого мышьяка, – тьфу!
Сказав это, он вышел из комнаты. А Лэмборн помедлил еще немного – ему хотелось выпить стаканчик вина из только что откупоренной бутыли.
«Это иоганнисберг, – сказал он себе, задержав вино во рту, чтобы насладиться его ароматом, – настоящий запах фиалки. Но сейчас мне надо воздержаться, и тогда в один прекрасный день я смогу пить его сколько угодно, в полное свое удовольствие».
И он осушил большой кубок воды, чтобы заглушить пары рейнского, медленно пошел к двери, остановился и затем, не в силах противиться искушению, быстро вернулся назад и хватил большой глоток прямо из бутыли, не утруждая себя промежуточной стадией стакана.
– Не будь этой проклятой привычки, – сказал он, – я мог бы подняться так же высоко, как сам Варни. Но кто может подниматься ввысь, когда вся комната вертится кругом, как волчок? Эх, хотел бы я, чтобы между моей рукой и ртом или расстояние было побольше, или уж хоть путь потруднее. Но завтра я не буду пить ничего, кроме воды… ничего, кроме чистой воды!
Глава XIX
Общая комната «Черного медведя» в Камноре, куда теперь переносится место действия нашего повествования, могла похвалиться в тот вечер необычным сборищем гостей. Поблизости происходила ярмарка, и язвительный лавочник из Эбингдона вместе с некоторыми другими лицами, отчасти знакомыми читателю в качестве друзей и клиентов Джайлса Гозлинга, уже собрались в привычный кружок около очага и занимались обсуждением последних новостей.
Веселый, шумный, разбитной малый, чей короб и дубовый аршин, разукрашенный медными гвоздиками, выдавали его причастность к ремеслу Автолика, привлекал всеобщее внимание и весьма содействовал хорошему настроению собравшихся. Следует помнить, что в те времена коробейники были людьми более значительными, чем выродившиеся, измельчавшие лоточники наших дней. Торговля галантерейным товаром и всем потребным для женского туалета велась чуть ли не исключительно этими странствующими торговцами. А если коробейник был настолько высокого полета, что развозил свои товары на лошади, то считался уже немаловажной особой и вполне подходящей компанией для самых зажиточных фермеров или мелких землевладельцев, каких он мог повстречать в своих странствиях.
Разносчик, о котором мы ведем речь, принял поэтому самое непосредственное и живое участие в веселье, царившем под сводами гостеприимного «Черного медведя». Он успевал и перемигнуться с хорошенькой мисс Сисили, и от души посмеяться с хозяином, и отпустить шуточку по адресу лихого мистера Голдтреда, который помимо своей воли оказался предметом всеобщих острот. Коробейник и он были увлечены спором о преимуществе испанских чулок перед черными гасконскими, а трактирщик только что подмигнул гостям, расположившимся вокруг него, как бы желая сказать: «Ну, будет потеха, друзья мои!» – когда во дворе послышался стук копыт и кто-то стал громко звать конюха, прибавляя для большей убедительности крепкие словечки, бывшие в те времена в ходу.
Во двор выбежали конюх Уил, буфетчик Джон и все остальные слуги, сбежавшие со своих постов, чтобы подобрать крохи веселья, царившего среди гостей. Сам хозяин тоже бросился во двор, чтобы встретить и должным образом приветствовать новых гостей; вскоре он вернулся и ввел в комнату своего достойного племянника Майкла Лэмборна, изрядно пьяного, под присмотром которого состоял астролог. Щуплый старичок Аласко, сменив свою мантию на костюм для верховой езды и подстригши бороду и брови, сбросил по крайней мере два десятка лет и мог теперь сойти за энергичного человека лет шестидесяти с небольшим. В данный момент он выглядел крайне взволнованным и настойчиво убеждал Лэмборна, что им не следует заезжать в гостиницу, а надо ехать прямо к месту назначения. Но Лэмборн и слушать ничего не хотел.
– Клянусь Раком и Козерогом, – вопил он, – и всеми небесными светилами, не говоря уже о звездах, сияние которых я собственными глазами созерцал в южных небесах – а ведь по сравнению с ними наши северные мигалки не лучше грошовых свечек, никакие увещания не удержат меня… Я остановлюсь здесь и засвидетельствую почтение моему достойному Дядюшке. Господи! Да разве можно позабыть о кровных узах! Давай-ка сюда галлон твоего лучшего вина, дядюшка, и пустим его вкруговую за здоровье благородного графа Лестера! Как! Разве мы не побеседуем по-хорошему и не помянем нашу старую дружбу? Неужто не отведем душу, я вас спрашиваю?
– От всего сердца, племянничек, – ответил хозяин, явно желавший отделаться от него, – но можешь ли ты расплатиться за мое доброе винцо?
Такой вопрос охлаждал пыл многих расходившихся пьяниц, но на Майкла Лэмборна он не произвел впечатления.
– Сомневаешься в моих средствах, дядюшка? – спросил он, вытаскивая пригоршню золотых и серебряных монет. – Сомневайся лучше в Мексике или Перу! Сомневайся даже в королевском казначействе! Боже, храни королеву! Она добрая повелительница моего доброго лорда!
– Ладно, племянничек, – отвечал трактирщик. – Мое ремесло – продавать вино тем, кто может купить его. Эй, буфетчик, займись своим делом!.. Но хотел бы я знать, как тебе удается так легко добывать деньги, Майк?
– Так и быть, дядюшка, открою тебе один секрет. Видишь этого маленького старикашку? Старый и сморщенный, как сушеные яблоки, из которых дьявол готовит себе похлебку, и все же, дядюшка, между нами говоря, в башке у этого старикашки рудники Потоси! Тысяча чертей! Да он умеет чеканить монеты быстрее, чем я выпаливаю ругательства!
– Я в свой кошелек денег такой чеканки не положу, Майкл; мне хорошо известно, что полагается за подделку королевской монеты.
– Ты хоть и стар, дядюшка, да осел… Не тяни меня за полу, доктор, ты и сам тоже осел! А так как вы оба ослы, то придется вам объяснить, что я выразился метафорически.
– С ума ты, что ли, сошел? – возмутился старик. – Дьявол в тебя вселился, что ли? Поедем отсюда скорей, на нас и так уж все поглядывают!
– Поглядывают, говоришь? – возразил Лэмборн. – Ошибаешься, никто не осмелится взглянуть на тебя, стоит лишь мне сказать слово. Господа, тому из вас, кто посмеет глазеть на этого старикашку, я, клянусь богом, кинжалом глаза выколю! Садись, старина, успокойся; все они – мои приятели, мои старые земляки и никого не выдадут!
– Не лучше ли тебе перейти в отдельную комнату, племянничек? – спросил Джайлс Гозлинг и добавил: – Опасные вещи ты говоришь, а теперь повсюду полно доносчиков.
– Плевать я на них хотел, – возразил величественный Майкл. – Шпионы! Тьфу! Я служу у благородного графа Лестера… А вот и вино! Наполняй, виночерпий, круговую чашу! Выпьем за здоровье красы Англии – благородного графа Лестера! За благородного графа Лестера, говорю я! А кто не желает, тот просто свинья из шайки Сассекса, и я заставлю его пить на коленях, даже если мне придется отрезать ему ноги и коптить их вместо окорока!
Никто не возражал против тоста, сопровождаемого такой страшной угрозой. Майкл Лэмборн, пьяный задор которого, конечно, не уменьшился от нового возлияния, бурно продолжал обновлять знакомства с посетителями, известными ему по прежним временам, встречая прием, в котором почтительность была сдобрена изрядной долей страха, ибо самый последний из слуг королевского фаворита, а особенно такой человек, как Лэмборн, мог по весьма очевидным причинам внушать и то и другое.
Тем временем старик, видя, что его проводник находится в воинственном настроении, перестал пререкаться с ним и, расположившись в самом темном углу комнаты, – спросил рюмку хересу и словно задремал над ней, стараясь привлекать к себе как можно меньше внимания и не делать ничего, что могло бы напомнить о его существовании Лэмборну, который к этому времени по-приятельски разговорился со своим давнишним другом Голдтредом из Эбингдона.
– Хочешь верь, хочешь не верь, дружище Майк, – объявил лавочник, – но я так же рад видеть тебя, как денежки покупателя! Что и говорить, Майк, ты теперь можешь разодолжить приятеля, выхлопотав ему входной билетик на какую-нибудь маску или другое представление. Уверяю тебя, если достойному графу случится пожаловать в наши края и ему понадобятся испанские брыжи или что-нибудь еще в этом роде, ты смело можешь шепнуть ему на ухо: «У моего старого друга, молодого Лоренса Голдтреда из Эбиигдона есть отличный товар – полотно, тафта, батист и тому подобное, да и сам он видный малый – лучше его не найдешь во всем Беркшире, – готовый подраться за вашу светлость с любым молодчиком его роста». И ты можешь прибавить…
– Я могу наговорить хоть сотню чертовых небылиц, дружище, – отозвался Лэмборн. – Не скупиться же на добрые слова ради приятеля!
– От всей души пью твое здоровье, Майк, – произнес лавочник. – Кстати, можешь рассказать о новых модах. Здесь только что был плут разносчик, так он расхваливал старомодные испанские чулки и ругал гасконские, хотя всякий видит, как красиво они обтягивают ногу и колено, особенно если украшены пестрыми подвязками и отделкой, подобранной в цвет костюма.
– Превосходно, превосходно, – отозвался Лэмборн. – Да твои тощие ляжки, которые просвечивают сквозь разрезы крахмального батиста и газа, – точь-в-точь словно бабье веретено, когда с него наполовину смотана пряжа!
– Вот я и говорю… – продолжал лавочник, слабая голова которого уже начала кружиться. – Но где же он, этот подлый разносчик? Здесь только что был разносчик, черт побери… Хозяин! Куда, к дьяволу, провалился этот разносчик?
– Он там, где положено быть человеку благоразумному, мистер Голдтред, – отозвался Джайлс Гозлинг. – Заперся у себя в комнате, подсчитывает сегодняшнюю выручку и заготовляет товары на завтра.
– Будь он проклят, выжига! – воскликнул лавочник. – Право слово, неплохо было бы порастрясти его короб! Уж эти мне бродячие жулики: шляются по стране и только подрывают торговлю нашего брата, оседлого купца. В Беркшире есть немало добрых молодцов, хозяин, и разносчик еще может повстречаться с ними на большой дороге.
– Эге, – ответил трактирщик со смехом, – и тот, кто встретится с ним, найдет в нем достойного противника, ибо этот разносчик – здоровый парень.
– Здоровый? – переспросил Голдтред.
– Здоровый? – передразнил хозяин. – Да, клянусь петухом и сорокой, он такой же здоровенный малый, как тот, что отдул Робина Гуда, об этом и в песне поется:
Свой меч Робин Гуд и выхватил тут,
И разносчик схватил свой меч;
И так был избит им Робин Гуд, -
Ну, просто ни встать, ни лечь!
– К чертям его, мерзавца, пропади он пропадом! – сказал лавочник. – Раз уж он из таких, нет смысла с ним связываться! А теперь скажи мне, Майк, честный мой Майк, как носится голландское полотно, которое ты у меня выиграл?
– Спасибо; как видишь, очень хорошо, мистер Голдтред. В знак благодарности предлагаю тебе выпить еще. Наполни-ка нам графин, буфетчик!
– Больше тебе не выиграть голландского полотна на такое пари, дружище Майк, – промолвил лавочник. – Бирюк Тони Фостер ругает тебя на чем свет стоит и божится, что впредь тебя и на порог не пустит, потому что от твоих богохульств крыша в христианском доме может рухнуть!
– Неужто так и сказал этот паршивый, лицемерный скряга? – заорал Лэмборн. – Ну, так он сегодня же явится сюда, в дом моего дядюшки, и выслушает здесь мои приказания. Я вызвоню ему такую проповедь, что он подумает, будто сам дьявол трясет его за шиворот только за то, что он слушает меня!
– Ну нет, это уж ты перехватил! – сказал лавочник. – Тони Фостер прибежит на твой свист? Увы, старина Майк, ступай-ка лучше проспись!
– Вот что я скажу тебе, сухопарый болван! – запальчиво воскликнул Лэмборн. – Ставлю пятьдесят золотых против пяти первых полок твоей лавки со всем добром, считая снизу от окошка, что я заставлю Тони Фостера явиться сюда, в трактир, прежде чем кружка успеет трижды обойти нас.
– Нет, на такое пари я не пойду, – сказал лавочник, слегка протрезвев от предложения, которое явно указывало, что Лэмборн слишком близко знаком с тайниками его лавки. – На такое пари я не согласен; но, если хочешь, ставлю пять золотых против пяти, что Тони Фостер не выберется из дому и не пойдет в трактир после вечерней молитвы ни ради тебя, ни ради кого бы то ни было.
– Идет! – решил Лэмборн. – Ну, дядюшка, держи заклады и зови кого-нибудь из твоих мальчишек-цедильщиков: пусть немедля слетает в Камнор-холл, передаст эту записку мистеру Фостеру и скажет, что я, его земляк Майкл Лэмборн, хочу побеседовать с ним здесь, в замке моего дядюшки, по делу чрезвычайной важности. Лети во весь опор, мальчуган, потому что солнце уже садится, а негодяй заваливается спать вместе с курами, чтобы сберечь свечное сало… Брысь!
Гонец пустился в путь, – а приятели продолжали пить и веселиться, пока он не вернулся с ответом, что мистер Фостер сейчас придет.
– Выиграл, выиграл! – закричал Лэмборн, бросаясь к закладу.
– Нет, подождем: пусть сначала он явится, – возразил лавочник, преграждая ему дорогу.
– Какого черта! Он уже у порога, – настаивал Лэмборн. – Что он сказал тебе, мальчик?
– С позволения вашей милости, – ответил гонец, – он высунулся из окна с ружьем в руках, а когда я со страхом и трепетом передал ваше поручение, он состроил кислую рожу и заявил, что ваша милость может отправляться в загробные сферы.
– Иными словами – в преисподнюю, – сказал Лэмборн. – Туда он отправляет всех, кто не входит в конгрегацию.
– Совершенно верно, – подтвердил мальчишка. – Я употребил другое выражение, как более поэтичное.
– Сообразительный юнец! – заметил Майкл. – На, хлебни, отточи свою поэтическую свистульку… А что еще сказал Фостер?
– Он позвал меня обратно и велел передать, что, если у вас есть что сказать, вы можете прийти к нему сами.
– А дальше что?
– Он прочел письмо, слегка заволновался и спросил, не под хмельком ли ваша милость, на что я ответил, что вы говорили немножко по-испански, как человек, побывавший на Канарских островах.
– Пошел вон! Ах ты неполная пивная кружка, отродье жульнического счета! – вскипел Лэмбори. – Прочь отсюда! Нет, постой, а что он сказал еще?
– Проворчал, что если не пойдет, то ваша милость того и гляди выболтает все, что следует держать за зубами. Поэтому он взял свою потрепанную шляпу, потертый синий плащ и, как я уже говорил, незамедлительно прибудет сюда.
– А ведь в его словах есть доля истины, – процедил про себя Лэмбори. – Башка моя опять сыграла со мной скверную шутку. Однако – corragio, note 86Note86
Смелей (итал.).
[Закрыть] пусть приходит! Я так долго шатался по белу свету не для того, чтобы бояться Тони Фостера, пьян я или нет. А ну-ка, тащи сюда кувшин холодной воды; сейчас я окрещу свой херес!
Пока Лэмборн, которого приближение Фостера заставило несколько прийти в себя, занимался приготовлениями к встрече с ним, Джайлс Гозлинг незаметно прокрался к разносчику: тот в волнении расхаживал взад и вперед по комнате.
– Вы так внезапно покинули компанию, – обратился хозяин к гостю.
– Еще бы не покинуть, когда среди вас появился дьявол, – ответил разносчик.
– С вашей стороны не очень-то любезно так честить моего племянника, – заметил Гозлинг, – и мне не следовало бы даже отвечать вам, но, по правде говоря, Майка и впрямь можно признать сатанинским отродьем.
– Да нет, я говорю не об этом хвастливом буяне, а о втором, который, как мне известно… Но когда они уедут? Зачем приехали?
– Ей-богу, на эти вопросы я вам ответить не могу, – сказал трактирщик. – Но послушайте, сэр, вы привезли мне подарок от достойного мистера Тресилиана – славный камешек…
Он вынул кольцо, поглядел на него и, пряча снова в кошелек, добавил, что это слишком щедрая награда за те услуги, которые он в силах оказать достойному дарителю. Гозлинг объяснил также, что находится у всех на виду и ему не подобает вмешиваться в чужие дела. Он уже говорил, что ему ничего не удалось разузнать, не считая того, что леди по-прежнему живет в Камнор-холле в строжайшем уединении и что тем, кому случайно удавалось видеть ее, она казалась грустной и подавленной своим одиночеством.
– Но сейчас, – добавил он, – если вы желаете порадовать вашего хозяина, вам представляется редчайший случай. Тони Фостер направляется сюда, а Майклу Лэмборну достаточно понюхать еще флягу вина – и никакой королевский приказ не сдвинет его с места. Таким образом, они застрянут тут на час-другой. Так вот, если вы захватите с собой короб, что послужит для вас лучшим оправданием, то, может, вам и удастся уломать сторожа и он, зная, что хозяина нет дома, впустит вас. Пусть он позволит вам предложить товары самой леди, и тогда вы сможете разузнать о ней больше, чем сумею сказать вам я или кто другой.
– Вы правы, ей-богу правы, – ответил Уэйленд, ибо это был он. – Превосходный совет, но, по-моему, несколько опасный. А вдруг Фостер неожиданно вернется?
– Очень возможно, – подтвердил хозяин.
– Или вдруг, – продолжал Уэйленд, – леди не захочет меня видеть?
– И это возможно, – согласился Джайлс Гозлинг. – Удивляюсь, что мистер Тресилиан так заботится о женщине, которой до него и дела нет. Как в том, так и в другом случае я могу попасть впросак, а потому мне не очень-то нравится ваш совет.
– Согласитесь, однако, любезный мистер слуга, что дело это касается вашего хозяина, а не меня; вам лучше знать, чем вы рискуете, а уж тем более – готовы ли вы пойти на такой риск. Но вам нечего ждать, что другие осмелятся сделать то, на что не решаетесь вы.
– Погоди, погоди, – прервал его Уэйленд, – скажи мне только одно… тот старик тоже едет в Камнорхолл?
– Думаю, что да, – сказал хозяин. – Их слуга говорил, что должен доставить туда их пожитки; но эль подействовал на слугу так же, как Канарское на Майкла.
– Довольно, – решительно заявил Уэйленд. – Я расстрою козни этого старого злодея. Его гнусная рожа перестает внушать мне страх, и во мне растет лютая ненависть. Помоги мне взвалить на спину мой короб, любезный хозяин… Берегись, старый Альбумазар, в твоем гороскопе есть зловещий знак, и находится он в созвездии Большой Медведицы.
С этими словами он взвалил на плечи свою ношу, вышел, в сопровождении хозяина, через боковую калитку «Черного медведя» и самой незаметной тропинкой направился в Камнор-холл.
Глава XX
Стремясь выполнить настоятельное требование графа блюсти его тайну, а также по причине собственной нелюдимости и скупости, Энтони Фостер, судя, по его образу жизни, старался не только оградить себя от назойливого любопытства окружающих, но и вообще избегал давать пищу для каких бы то ни было разговоров. Так, например, вместо многочисленной челяди для личных его надобностей и для охраны замка он постарался, насколько это было возможно, уменьшить число слуг. Таким образом, когда в замке не было спутников графа или Варни, единственными слугами в доме были старик и две пожилые женщины, занятые уборкой покоев графини. Именно одна из этих старух открыла дверь, когда постучался Уэйленд, и в ответ на его просьбу разрешить показать свои товары дамам разразилась потоком брани на каком-то грубом диалекте. Разносчик нашел средство прекратить этот крик, сунув ей в руку серебряный четырехпенсовик и посулив материи на чепец, если леди купит что-нибудь из его товаров.
– Сам бог тебя послал, мой-то чепец уже совсем прохудился. Тащи-ка свой короб в сад – вон, видишь, она там гуляет.
Старуха действительно проводила разносчика в сад и, указав на старую, разрушенную беседку, зашептала:
– Вон там она, гляди, вон там. Накупит, верно, всякой всячины – наряды она любит.
«А выпутываться мне, видно, придется самому, – подумал Уэйленд, услышав, как старуха захлопнула за ним калитку. – Но побить они меня не побьют, а убить за такой незначительный проступок не посмеют, да и вечер к тому же слишком светлый. Была не была, пойду. Храбрый генерал никогда не думает об отступлении, пока не побежден. В старой беседке я вижу двух женщин; но как обратиться к ним?.. Постой-ка! Уил Шекспир, будь моим другом в нужде! Начну-ка я с песенки Автолика».
И приятным голосом, с подобающей развязностью, он запел популярную песенку из пьесы:
– Что за необычное зрелище посылает нам судьба, Дженет? – спросила леди.
– Наверно, один из этих торговцев тщеславием – разносчиков, – степенно ответила Дженет, – которые предлагают свои суетные товары еще более суетными способами… Удивляюсь, как это старая Доркас впустила его.
– Нам повезло, девочка, – сказала графиня. – Мы ведем здесь печальную жизнь, и это поможет нам скоротать унылые часы.
– Ах, миледи, но как же мой отец?
– Он не мой отец, Дженет, и, полагаю, не мой господин. Говорю тебе, позови этого человека сюда, я хочу что-нибудь купить у него.
– Нет, – возразила Дженет, – вашей светлости стоит лишь заикнуться в следующем письме, и вам пришлют все, что только можно найти в Англии. Как бы нам не нажить беды… Умоляю вас, дорогая миледи, позвольте мне выпроводить этого человека!
– Позови его сюда… Или нет, постой, перепуганная дурочка, я сама позову его и избавлю тебя от нагоняя.
– Ах, миледи, не вышло бы чего похуже, – печально промолвила Дженет, в то время как леди уже звала разносчика:
– Иди сюда, добрый человек! Раскрой свой короб; и если у тебя найдутся хорошие товары – значит, тебя привел счастливый случай: я получу удовольствие, а ты – выгоду.
– Что будет угодно вашей светлости? – спросил Уэйленд, раскрывая свой короб и выставляя напоказ его содержимое с таким проворством, словно был рожден для этого. Впрочем, ему и в самом деле случалось заниматься торговлей в дни скитаний; теперь же он расхваливал свои товары с многословием настоящего торговца и проявил даже известную ловкость в трудном искусстве назначения цен.
– Что мне будет угодно? – переспросила леди. – Пожалуй, если принять во внимание, что за последние полгода я не купила ни одного ярда полотна или батиста, ни даже самой скромной безделушки по собственному выбору, то уместнее будет спросить: что ты можешь предложить мне? Отложи для меня этот батистовый воротничок и пару рукавчиков, пелеринки из золотой мишуры, подбитые крепом, и эту короткую накидку вишневого сукна, отделанную золотыми петлями и пуговицами. Она прямо восхитительна, правда, Дженет?
– Нет, миледи, – отозвалась Дженет, – если вы хотите знать мое скромное мнение, я скажу вам, что она слишком пышна, чтобы быть изящной.
– Ну, раз ты ничего лучше не придумала, – сказала графиня, – то в наказание за свои слова, милочка, ты сама будешь носить ее; и вот увидишь, что золотые пуговки, которые довольно массивны, утешат твоего отца и примирят его с вишневым цветом накидки. Смотри только, как бы он не отпорол их и не отправил в ларец, чтобы они составили компанию золотым монетам, которые он там запер!
– Ах, ваша светлость, пощадите моего бедного отца!
– Стоит ли нам оберегать его, раз он сам достаточно бережлив, – возразила леди. – Однако вернемся к нашим нарядам. Я возьму себе этот головной убор и серебряную шпильку, отделанную жемчугом. Отложи заодно, Дженет, два платья из красновато-коричневой ткани для Доркас и Элисон – пусть бедным старухам будет тепло зимой. Кстати, нет ли у тебя духов, или ароматических ладанок, или каких-нибудь хорошеньких флакончиков, только самых модных?
«Будь я взаправду разносчиком, я бы, пожалуй, вышел в купцы, – думал Уэйленд, пытаясь выполнить требования, которыми она засыпала его с увлечением женщины! давно лишенной такого приятного занятия. – Но как заставить ее хоть на минуту серьезно задуматься?»
Расхваливая свою отборнейшую коллекцию духов и благовоний, он сразу привлек ее внимание, заметив, что эти товары вздорожали почти вдвое против прежнего, так как граф Лестер делает грандиозные приготовления, чтобы принять королеву и двор в своем роскошном замке Кенилворт.
– Ах! – вырвалось у графини. – Значит, это правда, Дженет?
– Конечно, госпожа, – ответил Уэйленд, – и я удивляюсь, что новость эта еще не достигла слуха вашей светлости. Королева Англии будет неделю пировать и веселиться у благородного графа во время своей летней поездки по стране, и многие говорят, что Англия получит короля, а Елизавета Английская – да хранит ее бог! – супруга, прежде чем путешествие это окончится.
– Они лгут, негодяи! – вырвалось у графини.
– Ради бога, миледи, судите сами, – сказала Дженет, задрожав от тягостного предчувствия, – можно ли придавать значение сплетням разносчиков?
– Да, Дженет, верно! – воскликнула графиня. – Ты справедливо напомнила мне об этом. Такие слухи, порочащие доброе имя славнейшего и благороднейшего пэра Англии, могут распространяться только среди людей низких, бесчестных и презренных!
– Провалиться мне на этом месте, миледи, если я заслужил ваше неудовольствие! – воскликнул Уэйленд Смит, видя, что гнев обращается против него. – Я повторил только то, что говорят другие.
К этому времени графиня овладела собой и, встревоженная предупреждающими знаками Дженет, постаралась скрыть свое раздражение.
– Забудь об этом, добрый человек, – сказала она, – я просто не в состоянии была поверить, что наша королева может изменить свой образ жизни девственницы, столь дорогой для нас, ее подданных. Скажи-ка лучше, что за снадобье у тебя так тщательно уложено в серебряной шкатулочке? – спросила она, словно желая переменить разговор и рассматривая содержимое ларца, в разных отделениях которого хранились духи и всякие зелья.
– Здесь, госпожа, у меня зелье от расстройства, на которое, я верю, у вашей светлости никогда не будет повода жаловаться. Принимая в течение недели каждый день порцию этого снадобья величиной с горошину, вы укрепляете свое сердце против черного недуга, происходящего от одиночества, меланхолии, неразделенной любви, обманутых надежд…
– Ты просто глуп, любезный, – резко оборвала его графиня. – Или ты полагаешь, что можешь плести мне всякий вздор из-за того, что я покупаю твои негодные товары по жульническим ценам? Слыхано ли, чтобы душевные страдания исцелялись средствами, предназначенными для тела?
– С вашего милостивого разрешения, – сказал Уэйленд, – я честный человек и продавал товары по честной цене. Что же касается этого драгоценнейшего снадобья, то, рассказывая о его свойствах, я ведь его вам не навязывал, так зачем же мне было лгать? Я не утверждаю, что оно может исцелить укоренившуюся болезнь души, над которой властны только бог и время, а говорю лишь, что это зелье избавляет от сердечной тоски, от меланхолии, томящей душу. Я уже многих вылечил этим средством и при дворе и среди горожан, а совсем еще недавно помог мистеру Эдмунду Тресилиану, уважаемому джентльмену из Корнуэлла, который, говорят, из-за несчастной любви впал в такую меланхолию, что друзья опасались даже за его жизнь.
Он умолк, и леди некоторое время тоже не произносила ни слова, а потом спросила тоном, которому тщетно пыталась придать выражение равнодушия и спокойствия:
– Джентльмен, о котором ты говоришь, теперь чувствует себя хорошо?
– Неплохо, госпожа, – ответил Уэйленд, – по крайней мере на телесные недуги не жалуется.
– Возьму-ка и я немного этого зелья, Дженет, – сказала графиня. – У меня тоже иногда бывают приступы черной меланхолии.
– Нет, госпожа, не надо, – запротестовала Дженет. – Кто поручится, что лекарства, которые продает этот человек, безвредны?
– Я сам поручусь, – отозвался Уэйленд и, взяв порцию зелья, проглотил ее у них на глазах.
Графиня купила то, что осталось, и дальнейшие возражения Дженет только укрепили ее настойчивость. Она даже приняла первую дозу и сразу же объявила, что на сердце у нее стало легче, а на душе спокойнее – результат, существовавший, видимо, только в ее воображении. Затем графиня собрала покупки и бросила свой кошелек Дженет, велев ей подсчитать сумму и уплатить разносчику. Сама же, слегка устав от развлечения, которое вначале доставила ей беседа с ним, пожелала ему доброй ночи и беззаботно направилась к дому, лишив, таким образом, Уэйленда возможности поговорить с ней наедине. Однако он решил попробовать объясниться хотя бы с Дженет.
– Девушка, – сказал он, – судя по твоему лицу, ты любишь свою госпожу. Она очень нуждается в услугах преданного друга.
– Я и служу ей, – ответила Дженет. – Но в чем дело?
– Девушка, я не совсем тот, кем кажусь, – продолжал разносчик, понижая голос.
– Тем меньше оснований считать тебя честным человеком.
– Напротив, – ответил Уэйленд, – ведь я не разносчик.
– Уходи отсюда сейчас же, или я позову на помощь, – вскричала Дженет. – – Ах, если бы мой отец вернулся поскорее!
– Не спеши, чтобы после не пришлось каяться. Я один из друзей твоей госпожи. Ей нужно иметь их куда больше, а ты собираешься погубить даже тех, какие у нее есть.
– Почем я знаю, что ты говоришь правду?
– Взгляни мне в лицо, – сказал Уэйленд Смит. – Разве по моим глазам не видно, что я честный человек?
И в самом деле, лицо его, хотя и не отличалось красотой, ясно выражало острый ум и находчивость, что в сочетании с живыми блестящими глазами, хорошо очерченным ртом и приятной улыбкой часто придает благородство и привлекательность чертам обыденным и неправильным. Дженет лукаво посмотрела на него и ответила:
– Хоть ты и хвалишься своей честностью, дружок, а я не привыкла читать и судить по лицам, все же, думается, есть в тебе что-то от разносчика, а что-то от плута.
– Может быть, и так, – засмеялся Уэйленд Смит. – Но сегодня вечером или завтра сюда с твоим отцом прибудет один старик: у него бесшумная поступь кошки, злобный и мстительный взгляд крысы, ласковая вкрадчивость спаниеля, мертвая хватка дога. Остерегайся его ради своей госпожи и ради себя самой. Помни, милая Дженет: он таит яд змеи под притворной кротостью голубя. Что умышляет он против вас, я угадать не могу, но смерть и болезнь неизменно следуют за ним по пятам. Не говори ничего об этом своей госпоже. Опыт мне подсказывает, что страх перед бедой так же опасен, как и сама беда. Но последи, чтобы она принимала мое снадобье, – он понизил голос и тихо, но выразительно прошептал ей в самое ухо: – так как это – противоядие против отравы. Тсс… Они входят в сад!
