Текст книги "Кенилворт"
Автор книги: Вальтер Скотт
Жанр:
Исторические приключения
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 40 страниц)
Он скрестил на груди руки и на минуту или две предался молчаливой молитве. Затем он взял зелье и на мгновение устремил на Уэйленда взгляд, который, казалось, проникал до глубины души. Но кузнец ничуть не смутился, и на его лице не отразилось ни малейшего волнения.
– Тут нечего бояться, – сказал Сассекс Тресилиану и без всяких колебаний проглотил лекарство.
– Я попрошу теперь вашу милость улечься спать, да поудобнее. А вы, господа, ведите себя тихо и безмолвно, как если бы вы присутствовали у смертного одра вашей родной матери.
Камердинер и секретарь удалились, приказав запереть все двери и запретив всякий шум в доме. Некоторые из приближенных графа вызвались дежурить в прихожей, но и комнате больного остались только Стэнли, Уэйленд и Тресилиан. Предсказание кузнеца оказалось верным. Графа сразу объял сон, и притом такой глубокий, что наблюдавшие за ним начали беспокоиться, как бы он из-за слабости не скончался, не пробудившись от своей летаргии.
Сам Уэйленд Смит был весьма озабочен и время от времени слегка притрагивался к вискам графа, особенно следя за его медленным и глубоким дыханием, которое в то же время было очень ровным и спокойным.
Глава XV
Хуже всего люди выглядят и чувствуют себя на рассвете после бессонной ночи. Даже самая пышная красавица поступит мудро, если после бала, прерванного лучами зари, скроется от восхищенных взоров своих поклонников. Так оно и было, когда бледный, неприветливый свет озарил лица тех, кто всю ночь дежурил в зале замка Сэйс, и смешал свои холодные, голубоватые лучи с красновато-желтым дымным отблеском угасающих ламп и факелов. Юный кавалер, упомянутый в предыдущей главе, вышел на несколько минут, чтобы узнать, кто стучится в ворота. Вернувшись, он был так поражен унылым и зловещим видом своих товарищей по дежурству, что невольно воскликнул:
– Черт возьми, друзья, вы так похожи на сов! Наверно, когда взойдет солнышко, я увижу, как вы, ослепленные им, упорхнете и угнездитесь где-нибудь в зарослях плюща или на шпиле разрушенной Церкви.
– Придержи свой язык, дурачок, – рассердился Блант, – придержи свой язык. Разве теперь время для зубоскальства, когда здесь, за стеной, может быть, умирает воплощенная сила и мужество Англии?
– А вот ты и лжешь, – возразил юноша.
– Я лгу? – воскликнул Блант и вскочил с места. – Я лгу? И ты смеешь мне это говорить?
– Да, ты солгал, глупый ворчун, – ответил юноша. – Солгал вот здесь, сейчас, на этой скамейке, разве не так? А сам-то ты разве не вспыльчивый дурень? Ну чего ты так сразу разъярился и разорался? А я хоть и люблю и уважаю милорда не меньше тебя или кого другого, скажу, что если небо возьмет его от нас, то вся сила и мужество Англии с ним не умрут.
– Вот оно что! – усмехнулся Блант. – Значительная часть ее уцелеет, конечно, в твоем лице.
– А другая часть – в тебе, Блант, и в храбром Маркеме, и в Трейси, и во всех нас. Но я лучше всех воспользуюсь талантом, которым нас одарило небо.
– А как же это, расскажи, – не унимался Блант. – Открой нам свою тайну приумножения таланта.
– Извольте, господа, – отвечал юноша. – Вы подобны плодородной земле, не приносящей урожая потому, что ей не хватает удобрения. Но во мне живет неугомонный дух, который заставит мои скромные способности трудиться, чтобы догнать его. Мое честолюбие будет постоянно заставлять мой мозг работать, уверяю вас.
– Дай бог, чтобы оно не свело тебя с ума, – ухмыльнулся Блант. – Что до меня, то если мы потеряем нашего благородного лорда, я прощусь и с двором и с лагерем. У меня пятьсот акров паршивой земли в Норфолке, и туда я и махну и сменю изящные придворные туфли на деревенские сапожищи, подбитые гвоздями.
– Какое омерзительное превращение! – воскликнул его противник. – У тебя уже и сейчас настоящий сельский вид – твои плечи сгорбились, как будто ты держишься за рукоятки плуга. Ты пропитался запахом земли, вместо того чтобы издавать благоухание, как подобает придворному кавалеру. Клянусь богами, что ты хочешь улизнуть отсюда, чтобы хорошенько поваляться на стоге сена. Единственным оправданием тебе будет, если ты поклянешься на эфесе своего меча, что у тамошнего фермера смазливая дочка.
– Прошу тебя, Уолтер, – вмешался еще один из его товарищей, – оставь свои шуточки: они здесь не ко времени и совершенно неуместны. Скажи-ка лучше, кто это сейчас стучался в ворота?
– Доктор Мастере, врач ее величества, присланный сюда по ее особому приказу, чтобы узнать, как здоровье графа, – ответил Уолтер.
– Ах, вот что! – воскликнул Трейси. – Это определенный знак ее расположения. Если граф выкарабкается, он еще потягается с Лестером. Мастерс сейчас у милорда?
– Ни-ни, – ответствовал Уолтер. – Он уже на полпути обратно в Гринвич, и притом в превеликой обиде.
– Разве ты его не впустил? – воскликнул Трейси.
– Да ты совсем рехнулся? – заревел Блант.
– Я отказал ему наотрез, Блант, как ты бы отказался дать пенни слепому нищему, и с таким же упрямством, с каким ты, Трейси, отказываешься принять своих заимодавцев.
– На кой дьявол ты пустил его к воротам? – обратился Блант к Трейси.
– В его годы это пристойнее, чем в мои, – ответил Трейси. – Но теперь он окончательно погубил нас всех. Останется милорд жив или нет, ему не видать больше милостивого взгляда королевы.
– И возможностей возвышать своих соратников, – заметил юный щеголь с презрительной улыбкой. – Тут-то и сокрыта рана, которую нельзя трогать. Мои любезнейшие, я выражал свои сожаления о милорде не так громко, как вы. Но если дело дойдет до того, чтобы послужить ему, то тут я никому из вас не уступлю. Если бы эта ученая пиявка вползла сюда, то не ясно ли, что между ним и медиком Тресилиана разгорелась бы такая свара, что не только спящий, но даже и мертвые бы пробудились? Я знаю, каким шумом сопровождаются раздоры докторов.
– А кто примет на себя вину в нарушении приказа королевы? – спросил Трейси. – Ведь доктор Мастерс, несомненно, явился лечить графа по приказу ее величества.
– Я виноват и возьму вину на себя, – объявил Уолтер.
– Тогда прощайся с мечтами об успехе при дворе, – сказал Блант, – и, несмотря на все твои похвальбы и честолюбие, ты вернешься в свой Девоншир младшим в роде, будешь сидеть в нижнем конце стола, разрезать жаркое по очереди со священником, следить, чтобы собаки были накормлены, и подтягивать помещику подпруги, когда он соберется на охоту.
– Нет, тому не бывать, – возразил юноша, весь вспыхнув, – покуда в Ирландии и в Нидерландах еще идут войны и покуда в океане еще полно неисследованных просторов. На богатом Западе еще много неведомых стран, а в Британии полно смельчаков, готовых отправиться открывать их. Пока до свидания, друзья. Выйду во двор проверить часовых.
– У этого мальчишки, ей-ей, прямо ртуть в жилах, – сказал Блант, глядя на Маркема.
– У него она в мозгу и в крови, – согласился Маркем, – и это или возвысит его, или погубит. Но, захлопнув дверь перед Мастерсом, он оказал графу хоть и дерзкую, но настоящую услугу. Ведь этот лекарь Тресилиана утверждал, что разбудить графа означает для него смерть. А Мастерс разбудил бы даже самих Семерых Спящих, если бы полагал, что они спят не в соответствии с медицинскими предписаниями.
Утро уже близилось к концу, когда Тресилиан, усталый и не спавший всю ночь, сошел вниз с радостным известием, что граф проснулся сам и почувствовал большое облегчение. Он весело разговаривал, взор его оживился – все говорило о том, что в его здоровье произошла резкая перемена к лучшему. Тресилиан распорядился, чтобы двое или трое из его свиты доложили графу о ночных событиях, и дал указание о смене караула у спальни графа.
Когда графу Сассексу рассказали о том, что королева присылала к нему врача, он сначала улыбнулся, узнав об отпоре, который тот получил от пылкого юноши. Но, опомнившись, граф приказал своему конюшему Бланту немедленно сесть в лодку и вместе с Уолтером и Трейси отправиться во дворец в Гринвиче, чтобы выразить королеве благодарность и объяснить причину, почему он не смог воспользоваться помощью мудрого и ученого доктора Мастерса.
– Ко всем чертям! – ворчал Блант, спускаясь с лестницы. – Если бы он послал меня к Лестеру с вызовом на дуэль, я бы выполнил его поручение не худо. Но отправиться к нашей всемилостивейшей государыне, где все слова надо либо золотить, либо подсахаривать, – это уж такая тонкая кондитерская стряпня, что мой неотесанный английский ум становится в тупик! Пойдем-ка, Трейси, да и ты тоже, мистер Уолтер Острослов, причина всей этой суматохи. Посмотрим, сумеет ли твой изобретательный ум, который так и блистает, так и искрится всякими фейерверками, помочь простому человеку и вызволить его из беды какой-нибудь хитроумной штукой.
– Не бойся, не бойся! – воскликнул юноша. – Я уж как-нибудь помогу тебе. Дай вот только схожу за плащом.
– Да он на тебе, – возразил Блант. – Мальчишка совсем ошалел.
– Нет, нет, это старая хламида Трейси, – ответил Уолтер. – Я пойду с тобой ко двору только в обличье джентльмена.
– Ну, знаешь, – фыркнул Блант, – твое щегольство способно ослепить разве что взоры какого-нибудь жалкого прислужника или носильщика.
– Это я знаю, – сказал юнец. – Но я решил надеть свой собственный плащ, да-с, и почистить свой камзол, прежде чем тронусь с места.
– Ну ладно, – согласился Блант. – Сразу поднял шум из-за камзола и плаща. Поскорее, ради бога!
И вскоре они плыли по величественному лону широкой Темзы, над которой уже во всем своем великолепии сияло солнце.
– Во всей вселенной нет ничего, – сказал Уолтер Бланту, – что сравнилось бы с солнцем на небе и с Темзой на земле.
– Первое будет светить нам до самого Гринвича, – сказал Блант, – а вторая доставила бы нас туда гораздо скорее, будь сейчас время прилива.
– И это все, о чем ты думаешь, о чем заботишься, в чем полагаешь смысл Короля Стихий и Королевы Рек – помочь таким трем жалким ничтожествам, как ты, я и Трейси, совершить никому не нужную поездку для какой-то придворной церемонии?
– Ей-богу, я не навязывался с этим поручением, – возразил Блант, – и готов извинить солнце и Темзу за труды по доставке меня туда, куда я вовсе не хочу ехать и где со мною в награду за мои труды обойдутся как с собакой. Клянусь честью, – добавил он, всматриваясь вдаль с носа лодки, – мне кажется, едем-то мы напрасно. Глядите-ка, королевская барка у причала. Ее величество, видимо, собирается проехаться по реке.
Так оно и было. Королевская барка с гребцами в богато украшенных ливреях и с развевающимся английским флагом стояла у широкой лестницы, ведущей вверх от реки. Ее окружали еще несколько лодок для тех придворных из свиты, коим не надлежало быть непосредственно при особе королевы. Телохранители с алебардами, самые рослые и красивые молодцы в Англии, охраняли проход от ворот дворца до реки. Все, казалось, было готово к выходу королевы, хотя еще было раннее утро.
– Ей-ей, это не предвещает нам ничего хорошего, – ворчал Блант. – Верно, какое-нибудь несчастье заставляет ее величество двинуться в путь в такое неурочное время. Мой совет – немедля воротиться назад и доложить графу о том, что мы видели.
– Доложить графу о том, что мы видели! – воскликнул Уолтер. – А что же мы видели, кроме лодки и людей в ярко-красных куртках с алебардами? Давайте исполним его поручение и расскажем ему, что ответила королева.
Говоря это, он направил лодку к пристани рядом с главной, куда сейчас приставать не подобало. Он выскочил на берег, а его осторожные, робкие приятели неохотно последовали за ним. Когда они приблизились к воротам дворца, один из караульных офицеров сказал им, что войти нельзя, так как ее величество сейчас появится. Они сослались на имя графа Сассекса, но на офицера оно не произвело должного впечатления. Он объявил, что под страхом увольнения должен совершенно точно выполнять отданный ему приказ.
– Говорил я вам, – сказал Блант. – Прошу тебя, любезный мой Уолтер, сядем в лодку и вернемся.
– Сначала я увижу, как выйдет королева, – спокойно возразил юноша.
– Ты сошел с ума, вконец рехнулся, клянусь мессой! – воскликнул Блант.
– А ты, – ответил Уолтер, – вдруг перетрусил. Когда-то я видел, как ты здорово дрался с десятком косматых ирландцев. А теперь ты мигаешь, и моргаешь, и пускаешься наутек в страхе перед нахмуренным взором красавицы.
В эту минуту ворота распахнулись, оттуда церемониальным маршем вышли привратники, а впереди и сбоку шла вооруженная охрана. За нею в толпе придворных шла сама Елизавета, но так, что и она могла обозревать все вокруг и ее было видно со всех сторон. Королева была в расцвете женственности и в полном блеске того, что в монархине можно было назвать красотой, а в низших слоях общества было бы сочтено лишь величественной осанкой, соединенной с необычайным и властным лицом. Она опиралась на руку лорда Хансдона, который благодаря своему родству с ней со стороны матери нередко удостаивался подобных знаков дружеского расположения.
Молодой кавалер, о коем мы уже так часто упоминали, вероятно, никогда не находился в такой близости от монархини, и он стал протискиваться вперед через ряды телохранителей, чтобы получше воспользоваться представившимся случаем. Товарищ, проклиная его безрассудство, тянул его назад, пока Уолтер нетерпеливо не вырвался от него. Нарядный плащ живописно повис у него на одном плече. Это вполне естественное движение сразу обнаружило всю красоту его стройной фигуры. Сняв шапку, он устремил на королеву пристальный взгляд, исполненный почтительного любопытства и скромного, но в то же время пылкого обожания, который весьма шел к его красивому лицу. Стражники, пораженные его парадным одеянием и благородной наружностью, пропустили его поближе к королеве, куда обычные зеваки не допускались. Таким образом, дерзкий юнец вдруг оказался прямо перед королевой. А взор ее никогда не оставался равнодушным к тому обожанию, которое она заслуженно вызывала в своих подданных, а также к красивой наружности своих придворных. Она тоже, приблизившись к юноше, устремила на него проницательный взгляд, где удивление его смелостью, по-видимому, не оставляло места недовольству. Вдруг совершенно пустячный случай заставил ее обратить на него еще большее внимание. Ночь была дождливая, и там, где стоял молодой человек, осталась лужица грязи, затруднявшая королеве проход. Она остановилась в нерешимости. Тогда ловкий юнец, сдернув с плеч свой плащ, разостлал его над грязью, чтобы она могла пройти посуху. Елизавета взглянула на молодого человека, который сопроводил свою изящную любезность глубоким поклоном, в свою очередь покраснела, кивнула головой, быстро прошла вперед и вошла в барку, не промолвив ни слова.
– Пойдем-ка отсюда, сэр Хлыщ, – проворчал Блант. – Твой нарядный плащ, как видно, придется сегодня отдать в чистку. Право, если ты хотел сделать из него коврик для ног, то лучше бы тебе напялить ветхую хламиду Трейси, где уж и не разберешь, какого она цвета.
– Этот плащ, – сказал юноша, подымая и складывая его, – никогда не будет отдан в чистку, покуда он в моем владении.
– Ну, это недолго продолжится, если ты не научишься быть побережливее. Ты скоро будешь разгуливать in cuerpo, note 76Note76
Без одежды (исп.).
[Закрыть] как говорится у испанцев.
Тут их разговор был прерван одним из представителей вооруженной охраны.
– Меня послали, – сказал он, внимательно оглядев их, – к джентльмену без плаща или в запачканном грязью плаще. Это, кажется, вы, сэр? – обратился он к Уолтеру. – Будьте любезны последовать за мной.
– Он сопровождает меня, – вмешался Блант, – меня, конюшего благородного графа Сассекса.
– Я вам ничего не могу сказать по этому поводу, – ответил посланец. – Я получил приказ непосредственно от ее величества, и он относится только к этому джентльмену,
С этими словами он удалился, уводя с собой Уолтера. Остальные продолжали стоять на месте. Глаза Бланта прямо полезли на лоб от изумления. Наконец он дал выход своему чувству, воскликнув:
– Ну кому же, дьявол его раздери, могло бы это прийти в голову?
И, с недоуменным видом покачав головой, он побрел к своей лодке, погрузился в нее и вернулся в Дептфорд.
Юный кавалер тем временем был препровожден к пристани, причем телохранитель оказывал ему величайшее почтение. Было от чего возгордиться человеку в таком скромном положении, как он. Посланец усадил Уолтера в одну из легких лодочек, готовых отплыть для эскорта королевской барки. Она шла уже вверх по реке, подгоняемая приливом, на который Блант жаловался своим друзьям еще во время их поездки из Дептфорда,
Два гребца начали, по мановению телохранителя, работать веслами с таким усердием, что скоро доставили легкий челнок к корме королевской барки, где Елизавета в обществе нескольких дам и вельмож сидела под балдахином. Она поглядывала на лодку, где уже уселся юный искатель приключений, переговаривалась с окружавшими ее лицами и, кажется, смеялась. Наконец один из придворных, явно по приказу королевы, сделал лодке знак подойти борт о борт, и юноше было предложено перейти из челнока на барку, что он и выполнил с изяществом и ловкостью, и очутился на носу барки, откуда был переправлен на корму, прямо к королеве. Челнок сейчас же отошел от барки. Юноша выдержал взгляд ее величества с неменьшим достоинством, хотя его самообладание было слегка поколеблено некоторым смущением. Запачканный плащ все еще висел у него на руке, и это послужило для королевы вполне естественным предлогом начать разговор.
– Вы испортили сегодня из-за нас нарядный плащ, молодой человек. Мы благодарим вас за услугу, хотя вы оказали ее нам несколько необычным, я бы сказала – смелым образом.
– Служа государыне, – ответил юноша, – долг каждого подданного быть смелым.
– Боже ты мой, отлично сказано, милорд! – воскликнула королева, обращаясь к важного вида лицу, которое сидело подле нее и ответствовало ей важным наклоном головы и неясным бормотанием. – Ну-с, молодой человек, ваша рыцарская доблесть не останется без награды. Идите к смотрителю гардероба, а он получит приказ снабдить вас одеянием взамен испорченного на нашей службе. У тебя будет плащ новейшего покроя, даю тебе в этом свое королевское слово.
– С позволения вашей милости, – нерешительно сказал Уолтер, – конечно, не смиренному слуге вашего величества оценивать ваши щедрые дары, но если бы мне дозволено было выбирать…
– Ты бы, конечно, предпочел золото, – прервала его королева. – Нехорошо, юноша! Стыдно сказать, но в нашей столице соблазны для расточительного безумия столь разнообразны, что давать золото юнцам – все равно что подбрасывать дрова в огонь и наделять их средствами для собственной гибели. Если мне суждено еще жить и править дальше, я воздвигну преграду этим нечестивым излишествам. Впрочем, ты, может быть, беден, – добавила она, – или твои родители в нужде. Если желаешь, пусть это будет золото, но ты должен будешь отчитаться передо мной, как ты его истратил.
Уолтер терпеливо ожидал, пока королева закончит свою речь, а затем скромно уверил ее, что золото еще в меньшей степени составляет предмет его мечтаний, чем одеяние, предложенное ему ее величеством.
– Как, мальчик мой! – воскликнула королева. – Ни золота, ни одежды? Чего же ты тогда хочешь?
– Только позволения, государыня, – если только я прошу не о слишком высокой чести, – позволения носить плащ, оказавший вам эту ничтожную услугу.
– Позволения носить свой собственный плащ – так что ли, глупый мальчишка? – спросила королева.
– Он уже больше не мой, – возразил Уолтер. – Как только ножка вашего величества коснулась его, он стал мантией, достойной монарха, но слишком богатой для его прежнего владельца.
Королева снова покраснела и попыталась смехом скрыть свое легкое и не лишенное некоторой приятности удивление и смущение.
– Вы слыхали что-либо подобное, милорды? Чтение рыцарских романов вскружило юнцу голову. Надо узнать, откуда он, чтобы благополучно доставить его к его друзьям. Ты кто такой?
– Я из свиты графа Сассекса, с позволения вашей милости, посланный сюда вместе с его конюшим с поручением к вашему величеству.
Приветливое до сей поры выражение лица Елизаветы мгновенно превратилось в строгое и надменное.
– Милорд Сассекс, – сказала она, – научил нас, как относиться к его поручениям с тем уважением, с которым он отнесся к нашим. Не далее как сегодня утром мы послали к нему нашего придворного врача, притом в самое неурочное время, полагая, что болезнь лорда гораздо опаснее, чем мы раньше думали. Ни при одном дворе в Европе нет человека, более сведущего в этой священной и полезнейшей науке, чем доктор Мастерс, и он явился от нас к нашему подданному. И что же? Он нашел ворота замка Сэйс под охраной людей с заряженными пушками, как будто дело происходит на границе с Шотландией, а не в ближайшем соседстве с нашим двором. Когда же он потребовал от нашего имени доступа к графу, ему было в этом решительно отказано. За подобное пренебрежение к доброте, в коей было слишком много снисходительности, мы не примем, по крайней мере сейчас, никаких извинений. А в них, вероятно, и заключается поручение милорда Сассекса?
Это было сказано таким тоном и с таким видом, что друзья лорда Сассекса, слышавшие это, невольно вздрогнули. Но тот, к кому была обращена эта речь, не дрожал. Несмотря на гнев королевы, он, улучив благоприятную минуту, сказал с величайшей почтительностью и скромностью:
– Осмелюсь доложить вашему всемилостивейшему величеству, что граф Сассекс не поручал мне передать вам своих извинений.
– В чем же тогда ваше поручение, сэр? – спросила королева с яростью, которая, наряду с более благородными свойствами, была разительной чертой ее характера. – В попытке оправдаться? Или, упаси боже, в попытке бросить нам вызов?
– Государыня, – ответил молодой человек, – милорд Сассекс знал, что это оскорбление почти равняется измене, и он не мог придумать ничего лучшего, как отыскать виновного и передать его в руки вашего величества, уповая на ваше милосердие. Благородный граф крепко спал, когда прибыла ваша всемилостивейшая помощь, ибо он принял особое лекарство, предписанное ему его собственным врачом. И его светлость ничего не знал о том недостойном отказе, с которым встретилось лицо, столь любезно посланное вашим величеством, до той минуты, как он сегодня утром пробудился от сна.
– А кто же тогда из его челяди, отвечай во имя неба, осмелился отвергнуть мое распоряжение, не допустив даже моего собственного врача к тому, кого я послала его лечить? – с изумлением спросила королева.
– Государыня, виновный перед вами, – ответил Уолтер с низким поклоном. – Я один во всем виноват, и милорд совершенно справедливо послал меня сюда искупить мою вину, за которую он так же ответствен, как сновидения спящего могут отвечать за поступки бодрствующего.
– А, так это ты, ты сам не пустил моего посланца и моего врача в замок Сэйс? – воскликнула королева. – Откуда же такая дерзость в том, кто так предан… то есть чьи внешние манеры выказывают преданность своей государыне?
– Ваше величество, – ответил юноша, который, несмотря на напускную строгость, уловил, что в выражении лица королевы не сквозило неумолимости, – мы в нашей стороне говорим, что врач во время лечения – полный властелин своего пациента. Так вот, мой благородный хозяин был тогда во власти лекаря, советы которого ему очень помогли. А тот решительно запретил в ту ночь тревожить больного, ибо это могло быть опасно для его жизни.
– Твой хозяин, очевидно, доверился какому-то обманщику и шарлатану, – предположила королева.
– Не знаю, государыня, но только сейчас, сегодня утром, он проснулся свежий и полный сил после первого сна за много часов.
Тут вельможи переглянулись, скорее с целью узнать, что другие думают об этой новости, нежели обменяться мыслями о том, что произошло. А королева быстро ответила, даже не пытаясь скрыть своего удовольствия:
– Честное слово, я рада, что ему лучше. Но ты был уж слишком дерзок, отказав доктору Мастерсу в доступе к графу. Разве ты не знаешь, что в священном писании сказано: «Во множестве советов есть безопасность»?
– Да, государыня, – согласился Уолтер, – но от ученых людей я слышал, что здесь говорится о безопасности врачей, а не пациентов.
– Клянусь честью, дитя мое, ты меня ловко поддел, – засмеялась королева, – ибо я не так уж сильна в еврейском языке. А что скажете вы, лорд Линкольн? Правильно ли мальчуган толкует этот текст?
– Слово – безопасность, всемилостивейшая государыня, – сказал епископ Линкольн, – так переведено, пожалуй несколько поспешно, еврейское слово, которое…
– Милорд, – перебила его королева, – мы сказали, что мы забыли еврейский язык. А ты, юноша, как тебя зовут и откуда ты родом?
– Мое имя Роли, всемилостивейшая королева, я младший сын в большой, но почтенной семье из Девоншира.
– Роли? – переспросила Елизавета, словно что-то припоминая. – Мы, кажется, что-то слышали о вашей службе в Ирландии.
– Я имел счастье служить там, государыня, – отвечал Роли. – Но вряд ли слух об этом мог дойти до ушей вашей милости.
– Они слышат дальше, чем ты думаешь, – заметила королева довольно милостиво. – Мы слышали о юноше, который отстоял переправу на Шэнноне против целой орды диких ирландских бунтовщиков, покуда река не покраснела от их крови и его собственной.
– Возможно, я и пролил немножко крови, – сказал юноша, потупив взор, – но я исполнял свой долг на службе вашего величества.
Королева немного помолчала, а затем быстро произнесла:
– Вы очень юны, чтобы так хорошо сражаться и так хорошо говорить. Но вы не должны избегнуть наказания за возврат Мастерса. Бедняга на реке простудился, ведь наш приказ пришел к нему, когда он только что вернулся с визитов в Лондоне, и он счел долгом своей чести и совести немедленно снова отправиться в путь. Так заметь себе, мистер Роли: смотри никогда не снимай этого запачканного плаща, это будет тебе наказанием. О дальнейших моих повелениях ты узнаешь потом. А теперь, – добавила она, подавая ему золотую булавку в виде шахматной фигурки, – я жалую тебе вот это: будешь носить ее на воротнике.
Роли, которого природа, видимо, одарила инстинктивным искусством придворного обращения, каковое постигается многими лишь после долгого опыта, преклонил колено и, принимая дар, поцеловал королеве руку. Он знал, может быть, лучше, чем любой из окружавших ее придворных, как сочетать преданность, требуемую королевой, с поклонением ее красоте. Его первая попытка сочетать эти оба момента оказалась весьма удачной – она вполне удовлетворила и тщеславие и властолюбие Елизаветы.
Хозяин Уолтера, граф Сассекс, тоже весьма выгадал от того приятного впечатления, которое Роли произвел на Елизавету при первой же встрече.
– Милорды и миледи, – сказала королева, оглядывая свою свиту, – мне думается, что, раз мы уже здесь, на реке, не худо было бы отменить наше первоначальное решение посетить город и сделать приятный сюрприз графу Сассексу, навестив его. Он болен и, несомненно, страдает при мысли, что навлек на себя наше неудовольствие, от коего он уже избавлен благодаря откровенному признанию этого дерзкого юнца. Как вы полагаете? Не актом ли милосердия будет доставить ему такое утешение, как благодарность королевы, премного обязанной ему за его верную службу, которую, вероятно, лучше его не исполнял никто?
Легко понять, что никто из тех, к кому была обращена эта речь, возразить не осмелился.
– Ваша милость, – произнес епископ Линкольн, – есть воздух, коим мы дышим.
Военные тут же заверили, что лик монархини есть точильный камень для меча воина, а государственные деятели были того мнения, что свет, струящийся от лица королевы, есть маяк, озаряющий путь ее советников. Дамы единодушно заявили, что никто из английских вельмож не заслуживает такого внимания повелительницы Англии, как граф Сассекс, оставляя, впрочем, в неприкосновенности права графа Лестера, – так выразились наиболее дальновидные особы, на что Елизавета не обратила никакого внимания. А посему барке было приказано доставить свой царственный груз в Дептфорд – ближайший и наиболее удобный пункт сообщения с замком Сэйс, дабы королева могла проявить свою королевскую и материнскую заботливость, лично осведомившись о здоровье графа Сассекса.
Роли, острый ум которого предугадывал и предвидел важные последствия, возникающие из самых ничтожных причин, поспешил испросить у королевы позволения отправиться вперед на легком челноке и возвестить графу о королевском визите. Он высказал при этом остроумное соображение, что радостная неожиданность может худо повлиять на его здоровье, поскольку самые крепкие и благотворные лекарства могут иногда оказаться роковыми для тех, кто пребывал в состоянии длительного изнурения от болезни.
Но то ли королева сочла слишком большой дерзостью со стороны столь молодого придворного вмешиваться со своим непрошеным мнением, то ли в ней снова заговорило чувство ревности при известии, что граф держит около себя вооруженную охрану, но она в резкой форме посоветовала Роли не лезть со своими советами, покуда его не спрашивают, и повторила свой приказ причалить в Дептфордской пристани. Она добавила при этом:
– Мы лично удостоверимся, какого рода свиту держит при себе милорд Сассекс.
«Тогда да смилуется над нами бог! – сказал себе юный придворный. – Светлых-то сердец вокруг графа много, а вот светлых голов мало, а он сам слишком болен, чтоб отдать нужные распоряжения. Бланта мы, конечно, застигнем за утренним завтраком из ярмутских сельдей и эля, а Трейси будет поглощать свои омерзительные черные пудинги и запивать их рейнвейном. А эти уэльские увальни, Томас Раис и Эван Эванс, будут трудиться над своей похлебкой из порея с поджаренными ломтиками сыра. А она, говорят, не переносит грубой пищи, дурных запахов и крепких вин. Хоть бы догадались покурить розмарином в большой зале! Но ладно, vogue la galere! note 77Note77
Галера, в путь! (франц.).
[Закрыть] Выражение, означающее примерно «будь что будет!». Теперь надо все предоставить случаю. Счастье очень улыбнулось мне сегодня утром. Думаю, что за испорченный плащ я попал в милость при дворе. Да улыбнется оно и моему славному покровителю!»
Королевская барка вскоре причалила в Дептфорде, и, под громкие клики толпы, обычно возникавшие в ее присутствии, королева под балдахином отправилась в сопровождении свиты в замок Сэйс, куда отдаленный гул толпы донес первое известие о ее прибытии. Сассекс, который в это время совещался с Тресилианом о том, как вернуть себе расположение разгневанной, как он полагал, королевы, был несказанно изумлен, узнав о ее немедленном прибытии. Не то чтобы он не знал об обычае королевы навещать своих любимых вельмож, здоровых или больных, но внезапность известия не оставляла времени для приготовлений к такому приему, который, как ему было хорошо известно, любила королева. А грубость и беспорядок, царившие в его военной свите, да еще усугубленные его недавней болезнью, лишали графа всякой возможности оказать королеве должный прием.
