355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Вальтер Скотт » Кенилворт » Текст книги (страница 36)
Кенилворт
  • Текст добавлен: 10 сентября 2016, 16:51

Текст книги "Кенилворт"


Автор книги: Вальтер Скотт



сообщить о нарушении

Текущая страница: 36 (всего у книги 40 страниц)

Глава XL

Встает с востока солнце, разгоняя

Предательские тени черной ночи;

Так правда побеждает силы лжи.

Старинная пьеса

Проезжая по валу, где недавно разыгрывалось такое шумное представление, Тресилиан сразу заметил, что за его кратковременное отсутствие настроение людей резко изменилось. Потешный бой окончился, но воины, все еще одетые в маскарадные костюмы, продолжали стоять, сбившись в кучки, словно встревоженные какими-то необычайными и страшными вестями.

Во дворе его ожидала та же картина. Приближенные и слуги графа Лестера стояли группами и перешептывались, не отрывая тревожных и таинственных взглядов от окон приемной залы.

Первым знакомым, попавшимся на глаза Тресилиану, был сэр Николас Блант. Не успел Тресилиан раскрыть рот, как Блант огорошил его следующим приветствием:

– Помилуй бог, Тресилиан, ты, право, больше годишься в шуты, чем в придворные. Ты не умеешь вести себя как подобает человеку, состоящему в свите ее величества. Тебя искали, ждали, вызывали, без тебя, видите ли, и обойтись нельзя, и вот ты наконец являешься, держа перед собой в седле какого-то недоноска. Можно подумать, что ты в няньки нанялся к этому чертенку и возвращаешься с прогулки.

– Да в чем дело? – спросил Тресилиан, отпуская мальчика, который спорхнул на землю как перышко, и сам слезая с лошади.

– Никто не знает, – ответил Блант, – я сам никак не разнюхаю, хотя нос у меня не хуже, чем у других придворных. Милорд Лестер проскакал по валу, не разбирая дороги, потребовал аудиенции у королевы, и до сих пор они сидят запершись с Берли и Уолсингемом и тебя вызывали, но пахнет тут изменой или чем-нибудь похуже – никто не разберет.

– Клянусь небом, он говорит правду! – подтвердил только что подошедший Роли. – Вас немедленно требуют к королеве.

– Не торопись, Роли, – сказал Блант, – вспомни о его сапогах. Ради бога, мой дорогой Тресилиан, ступай ко мне в комнату и возьми мои новые розовые шелковые чулки – я надевал их всего два раза.

– Вздор! – ответил Тресилиан. – Вот что, Блант. Позаботься об этом мальчике. Обращайся с ним поласковее, но смотри, чтобы он от тебя не удрал, – от него многое зависит.

С этими словами он поспешил за Роли, предоставив честному Бланту придерживать одной рукой лошадь, а другой – мальчика. Блант долго провожал его взглядом.

– Никто не удосуживается посвятить меня в эти тайны, – проворчал он. – Мало того – меня еще соизволили оставить и конюхом и нянькой одновременно. Ну, конюхом еще куда ни шло, потому что я, конечно, люблю хороших лошадей, но поручить мне этого дьяволенка… Ты откуда явился, дружок?

– С болот, – ответил мальчик.

– А чему ты научился там, смышленый чертенок?

– Ловить чаек с перепончатыми лапками в желтых чулках.

– Ух ты, – буркнул Блант, разглядывая огромные розы на своих башмаках. – И дернул же меня черт задавать тебе вопросы.

Тем временем Тресилиан прошел через приемную залу. Придворные стояли группами и таинственно перешептывались, не спуская глаз с двери, которая вела из залы во внутренние покои королевы. Роли указал на дверь; Тресилиан постучал и был немедленно впущен. Все шеи вытянулись – всем хотелось заглянуть в комнату, но портьеры, закрывавшие дверь изнутри, упали слишком быстро, так что любопытство собравшихся осталось неудовлетворенным.

Тресилиан с сильно бьющимся сердцем очутился перед Елизаветой. Королева металась по комнате в необычайном волнении, которое она, видимо, не считала нужным скрывать; два-три ее ближайших и мудрейших советника обменивались беспокойными взглядами, но не решались заговорить, пока не утихнет ее гнев. Перед пустым креслом, которое сдвинулось с места, когда она яростно вскочила, стоял коленопреклоненный Лестер, скрестив руки и опустив глаза, молчаливый и неподвижный, словно могильный памятник. Рядом с ним стоял лорд Шрусбери, граф-маршал Англии, держа в руке своей жезл. Шпага графа была отстегнута и лежала перед ним на полу.

– Ну, сэр, – сказала королева, вплотную подойдя к Тресилиану и топнув ногой так, как это сделал бы сам Генрих, – вы знали об этом славном деле? Вы соучастник обмана, который замышлялся против нас? По вашей милости мы совершили несправедливость?

Тресилиан упал на колени перед королевой; здравый смысл подсказывал ему, что в этот момент любая попытка оправдаться грезила ввернуться против него же.

– Онемел ты, что ли? – продолжала она. – Ты знал обо всем… Говори, знал или нет?

– Нет, всемилостивейшая государыня, я не знал, что эта бедная леди – графиня Лестер.

– И никто не будет знать ее под этим именем! – воскликнула Елизавета. – Проклятие! Графиня Лестер! А я говорю – госпожа Эми Дадли, и хорошо еще, если у нее не будет основания именовать себя вдовой изменника Роберта Дадли.

– Государыня, – промолвил Лестер, – делайте со мной все, что хотите, но не гневайтесь на этого джентльмена: он ни в чем не провинился перед вами.

– И ты думаешь, ему будет лучше от твоего заступничества, – вскричала королева, оставив медленно поднявшегося Тресилиана и бросаясь к Лестеру, все еще стоявшему на коленях, – твоего-то заступничества, ты, дважды фальшивая душа, вероломный клятвопреступник! Твоя подлость сделала меня смешной в глазах моих подданных! Я возненавидела самое себя! О, я готова вырвать свои глаза за их слепоту!

Тут Берли отважился перебить ее.

– Государыня, – сказал он, – вспомните, что вы королева, королева Англии, мать своего народа. Не поддавайтесь этому неистовому урагану гнева.

Елизавета повернулась к нему; в ее гордых и гневных глазах заблистали слезы.

– Берли, – сказала она, – ты государственный деятель, ты не постигаешь, ты не можешь и наполовину постичь то отчаяние, тот позор, который навлек на меня этот человек!

Почувствовав, что сердце королевы переполнено горем, Берли необыкновенно бережно, с глубочайшим благоговением взял ее за руку и отвел в сторону, к стрельчатому окну, подальше от остальных присутствующих.

– Государыня, – сказал он, – я государственный деятель, но вместе с тем я человек – человек, состарившийся в вашем Совете; у меня нет и не может быть иных желаний на земле, кроме вашей славы и вашего счастья… Умоляю вас, успокойтесь.

– Ах, Берли, – сказала Елизавета, – ты ничего не знаешь! – И слезы потекли по ее щекам, как ни старалась она сдержать их.

– Я знаю все, знаю, моя высокочтимая государыня. Но молю вас, берегитесь, чтобы другие не угадали то, чего они не должны знать.

– Ах! – воскликнула Елизавета и замолкла, словно какая-то новая мысль внезапно озарила ее. – Берли, ты прав, ты прав, все, что угодно, только не позор! Все, что угодно, только не признание в своей слабости! Все, что угодно, только не казаться обманутой, отвергнутой… Проклятье! Одна эта мысль уже невыносима!

– Будьте только верны себе, моя королева, – сказал Берли, – возвысьтесь над этой слабостью, в которой ни один англичанин никогда не заподозрит Елизавету, если только неистовство вашего разочарования не убедит его в этом.

– О какой слабости вы говорите, милорд? – надменно возразила Елизавета. – Не хотите ли вы намекнуть, что милости, которые я даровала этому тщеславному предателю, были вызваны чем-то…

Но она не смогла выдержать этот гордый тон и, снова смягчившись, сказала:

– Но зачем я пытаюсь обмануть тебя, мой добрый и мудрый слуга!

Берли склонился поцеловать ее руку, и – редкий случай в летописях придворной жизни – слеза искреннего сочувствия упала из глаз министра на монаршую руку.

Возможно, именно это искреннее сочувствие помогло Елизавете подавить обиду и справиться с бушевавшей в ее душе яростью. Но тем сильнее овладел ею страх, как бы ее гнев не обнаружил перед окружающими обиду и разочарование, которые она стремилась скрыть и как женщина и как королева. Она отвернулась от Берли и решительно прошлась несколько раз по комнате, пока лицо ее не приняло обычного выражения, исполненного достоинства, а движения не стали по-прежнему величавыми и размеренными.

– Наша государыня наконец пришла в себя, – шепнул Берли Уолсингему, – наблюдайте за ней, но ни в коем случае не перечьте ей.

Затем Елизавета приблизилась к Лестеру и спокойно произнесла:

– Милорд Шрусбери, мы освобождаем вас от вашего пленника. Милорд Лестер, встаньте и возьмите вашу шпагу. Я полагаю, милорд, что четверть часа, проведенные под надзором нашего маршала, не слишком строгое наказание за месяцы лжи перед нами. Теперь мы выслушаем обстоятельства дела. – Усевшись в кресло, она продолжала: – Подойдите, Тресилиан, и расскажите все, что вам известно.

Тресилиан поведал свою историю, великодушно умолчав обо всем, что могло повредить Лестеру, и не сказав ни слова о двух поединках между ними. Очень вероятно, что этим он оказал графу добрую услугу, ибо в тот момент королева воспользовалась бы любым предлогом, чтобы дать выход гневу, не обнаруживая своих истинных чувств, которых она стыдилась, и тогда Лестеру пришлось бы очень плохо.

Когда Тресилиан кончил свой рассказ, она некоторое время молчала.

– Уэйленда мы возьмем к себе в услужение, а мальчика поместим в дворцовую канцелярию, чтобы он приучился в будущем более осторожно обращаться с письмами. Что касается вас, Тресилиан, то вы напрасно не открыли нам всю правду, и не следовало вам давать такое опрометчивое обещание. Хотя, раз уж вы дали слово несчастной леди, то, как мужчина и джентльмен, должны были сдержать его. Но мы уважаем вас за качества, проявленные вами в этом деле… Лорд Лестер, теперь ваша очередь рассказать нам правду – занятие, от которого вы, по-видимому, отвыкли за последнее время.

Вслед за этим, задавая один вопрос за другим, Елизавета выпытала у Лестера всю историю его первой встречи с Эми Робсарт, женитьбы на ней и зародившейся в нем ревности; он поведал и о причинах, вызвавших эту ревность, и много других подробностей. Исповедь Лестера – ибо его рассказ скорее всего можно назвать исповедью – была вытянута из него, по частям, но, в общем, оказалась точной, если не считать того, что он ни словом не упомянул о том, что – пусть только косвенно – дал согласие на преступный план Варни, угрожавший жизни графини.

Тем не менее мысль об этом больше всего тревожила графа, и хотя распоряжение об отмене этого плана, посланное с Лэмборном, было достаточно категорическим, он намеревался лично отправиться в Камнор-холл, как только для него отпадет необходимость находиться при особе королевы, которая, как он полагал, немедленно покинет Кенилворт.

Но Лестер не принял в расчет характера своей гостьи. В самом деле, вид его и его слова были для королевы источником горечи, нестерпимой мукой. Однако, лишенная возможности отомстить ему иным, более прямым путем, Елизавета понимала, что ее расспросы, в свою очередь, являются сущей пыткой для ее вероломного поклонника, и потому продолжала их, пренебрегая собственными страданиями. Так дикарь не обращает внимания на свои обожженные руки, когда раскаленными щипцами вырывает куски мяса из тела плененного врага.

В конце концов самолюбивый Лестер, подобно загнанному оленю, который в последнюю минуту оборачивается к своим преследователям и начинает отбиваться, дал понять, что терпение его истощилось.

– Государыня, – сказал он, – я виновен, виновен больше, чем выразили вы в своем справедливом негодовании. И все же, государыня, позвольте мне сказать, что мое преступление – пусть оно даже непростительно – имеет веские основания и, если красота и снисходившее ко мне величие могут соблазнить слабое человеческое сердце, я мог бы сослаться и на то и на другое, как на причины, побудившие меня скрыть свою тайну от вашего величества.

Королева была настолько поражена этими словами, которые Лестер позаботился произнести достаточно тихо, что на мгновение лишилась дара речи, и граф попытался укрепить свои позиции:

– Ваша светлость, прощавшая мне так много, извинит, что я обратился к вам в выражениях, которые еще вчера утром были бы сочтены лишь легкой вольностью.

Глядя на него в упор, королева воскликнула:

– Ну, милорд, клянусь небом, твоя наглость превосходит всякие границы! Но она не выручит тебя. Сюда, милорды! Подойдите все и выслушайте новость: тайный брак милорда Лестера лишил меня супруга, а Англию – короля. Вкусы его светлости весьма патриархальны – одной жены ему мало, и он оказал нам честь, предложив нам свою левую руку. Нет, вы подумайте, какова наглость! Стоило мне проявить к нему какую-то благосклонность, как он уже вообразил, что моя рука и моя корона – к его услугам. Но вы, милорды, надеюсь, лучшего мнения обо мне. Я могу только пожалеть этого честолюбца, как пожалела бы ребенка, у которого лопнул в руках мыльный пузырь. Мы отправляемся в приемную залу! Милорд Лестер, приказываем вам неотлучно находиться при нас.

В зале царило напряженное ожидание, и можно представить себе всеобщее изумление, когда королева сказала находящимся поблизости от нее:

– Кенилвортские торжества не окончены, господа и дамы. Нам предстоит еще отпраздновать свадьбу благородного владельца замка.

На всех лицах отразилось величайшее удивление.

– Это правда, ручаемся нашим королевским словом, – продолжала Елизавета. – Милорд скрывал свой секрет даже от нас, чтобы иметь возможность преподнести нам этот сюрприз именно здесь и именно сейчас. Я вижу, вы все умираете от любопытства, вы жаждете узнать имя счастливой невесты – это Эми Робсарт, та самая, которая вчера, почти как на майских играх, изображала в маскараде жену его слуги Варни.

– Ради бога, государыня, – тихо произнес граф, приблизившись к ней и тщетно пытаясь скрыть свое смятение, досаду и стыд. – Снимите мне голову, как вы грозили в гневе, но избавьте от унижения! Не толкайте падающего, не наступайте на раздавленного червя.

– Червя? – так же тихо ответила королева. – Нет, змея более благородный гад и больше на тебя похожа – змея, замерзшая змея, которую отогрели на груди…

– Сжальтесь, государыня! – взмолился Лестер. – Ради вас самой… ради меня, пока я еще не потерял рассудка…

– Говорите громче, милорд, – оборвала Елизавета, – и будьте добры отойти подальше – ваше дыхание мнет нам воротник. Что вам еще угодно от нас?

– Я прошу разрешения отправиться в Камнор-холл, – смиренно сказал злополучный граф.

– Вероятно, чтобы вернуть домой вашу супругу? Ну что ж, это похвально, ибо, как мы слышали, там о ней плохо заботятся. Но, милорд, зачем же вам ехать самому? Мы предполагали провести здесь еще несколько дней, и со стороны хозяина Кенилворта было бы нелюбезно покинуть замок, пока мы пребываем в нем. Право, мы не можем и помыслить о том, чтобы наши подданные стали свидетелями такого позора. Вместо вас в Камнор поедет Тресилиан в сопровождении одного из джентльменов нашей свиты, дабы милорд Лестер не вздумал снова ревновать к своему старому сопернику. Кого бы ты хотел взять себе в попутчики, Тресилиан?

Тресилиан скромно и почтительно назвал имя Роли.

– Ну что ж, – сказала королева, – видит бог, ты сделал хороший выбор. Кроме того, он только что произведен в рыцари, а освободить даму из заключения – достойный первый подвиг. Вам следует знать, милорды и миледи, что Камнор-холл немногим лучше тюрьмы. К тому же, там находится кое-кто, кого мы охотно упрятали бы под замок. Мистер секретарь, вы снабдите посланцев необходимыми полномочиями для задержания Ричарда Варни и иностранца Аласко. Они должны быть схвачены живыми или мертвыми. Возьмите с собой необходимых людей, джентльмены, и доставьте сюда леди со всем почетом. Не теряйте времени – и да поможет вам бог!

Тресилиан и Роли поклонились и вышли.

Кто способен описать, как был проведен остаток дня в Кенилворте? Казалось, королева осталась в замке с единственной целью унижать и изводить насмешками графа Лестера. В женском искусстве мести она показала себя столь же изощренной, какой была в науке мудрого управления своим народом. Придворные быстро подхватили сигнал, и владелец Кенилворта, в своем собственном замке, среди созданного им великолепия, испытал участь попавшего в немилость царедворца. На каждом шагу он встречал небрежные поклоны и холодные взгляды недавних друзей, как и плохо скрываемое торжество открытых врагов. Из всей толпы придворных только Сассекс – благодаря прямой солдатской натуре, Берли и Уолсингем – в силу своей проницательности и дальновидности, и некоторые из дам, движимые свойственным их полу состраданием, не изменили своего отношения к нему.

Лестер настолько привык считать успех при дворе главной целью жизни, что непрерывные мелкие обиды и нарочитые знаки пренебрежения причиняли ему глубокое страдание, на время вытеснившее из его души все прочие чувства. Но зато, когда граф вернулся ночью в свою комнату и взгляд его упал на длинную прядь дивных волос, которой было запечатано письмо Эми, вид этой пряди, подобно заклинанию, разрушающему злые чары, пробудил в его сердце чувства более благородные и более человечные.

Он покрыл ее тысячами поцелуев и, когда вспомнил, что может достойно удалиться от двора, уединившись с прекрасной и любимой подругой в своем роскошном, почти королевском, замке и, таким образом, навсегда избавиться от унижений, которые довелось ему претерпеть за этот день, – он почувствовал в себе силы стать выше мести, которой Елизавета собиралась натешиться вдоволь.

Поэтому на следующий день во всем поведении графа проявлялось такое достоинство и хладнокровие, он обнаруживал такую искреннюю заботу об удобстве и развлечениях своих гостей и в то же время такое равнодушие к их пренебрежительным взглядам, держался на таком почтительном расстоянии от королевы и так терпеливо переносил ее резкие выпады, что Елизавета прекратила глумиться над ним. Правда, она оставалась такой же холодной и недоступной, но уже избегала наносить ему прямые оскорбления. Она также довольно недвусмысленно дала понять окружающим, которые думали угодить ей небрежным отношением к графу, что, пока они находятся в Кенилворте, им следует соблюдать вежливость, которой вправе требовать хозяин замка от своих гостей. Короче говоря, оценив происшедшую за двадцать четыре часа перемену в положении дел, наиболее опытные и дальновидные придворные почувствовали, что возможность возвращения Лестеру милостей королевы весьма велика, и повели себя по отношению к нему так, чтобы иметь основание впоследствии поставить себе в заслугу то, что не покинули его в беде.

Пора, однако, оставить эти придворные интриги и последовать за Тресилианом и Роли.

Их отряд состоял из шести человек, ибо, кроме Уэйленда, в него входили королевский следователь и двое здоровенных слуг. Все были хорошо вооружены и ехали с такой скоростью, какую только позволяли силы лошадей, ибо путь предстоял далекий.

Они попытались навести справки о Варни и его спутниках, но не смогли ничего узнать, ибо те ехали ночью. В маленькой деревушке примерно в двенадцати милях от Кенилворта, где они остановились, чтобы дать отдых лошадям, к ним обратился скромный сельский священник, который вышел из маленького домика и попросил, чтобы кто-нибудь из приезжих, сведущий в хирургии, оказал помощь умирающему.

Уэйленд, знакомый с медициной, предложил свои услуги. Пока священник вел его к больному, Уэйленд успел узнать, что человек этот, терзаемый ужасными муками, был найден поселянами на большой дороге, примерно на расстоянии мили от деревни, когда они утром шли на работу, и что священник приютил его в своем доме. Бедняга был ранен выстрелом из ружья, и, по всей видимости, смертельно, но получил ли он рану в ссоре или подвергся нападению грабителей, узнать не удалось, ибо он все время бредил и речи его были бессвязны. Уэйленд вошел в темную, низкую комнату, но стоило священнику отдернуть полог, как в искаженных чертах раненого кузнец сразу узнал черты Майкла Лэмборна. Сославшись на то, что ему надо принести кое-какие лекарства, Уэйленд побежал к своим спутникам и известил их об этом странном обстоятельстве. Тресилиан и Роли, полные тревожных предчувствий, поспешили в дом священника, чтобы повидать умирающего.

Несчастный уже находился в агонии, и даже более искусный врач, чем Уэйленд, не смог бы ему помочь, так как пуля прошла навылет. Однако сознание еще не покинуло его, ибо он узнал Тресилиана и знаком попросил, чтобы тот наклонился к его постели. Тресилиан исполнил его просьбу, но в неразборчивом бормотании умирающего мог различить лишь имена Варни и леди Лестер; затем Лэмборн прошептал: «Спешите… не то будет слишком поздно».

Тщетно добивался Тресилиан более подробного объяснения. Лэмборн опять стал бредить, а когда снова подал знак Тресилиану, то попросил только передать его дяде, Джайлсу Гозлингу из «Черного медведя», что умер он в конце концов не на виселице.

Спустя несколько минут последняя судорога подтвердила его слова, и наши путники ничего не вынесли из встречи с ним, кроме смутных опасений за судьбу графини, которые зародились у них под влиянием слов умершего. Это заставило их мчаться теперь во весь опор и именем королевы требовать себе лошадей, когда те, на которых они ехали, не способны были скакать дальше.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю