Текст книги "Кенилворт"

Автор книги: Вальтер Скотт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 40 страниц)

Глава V

….Знал он жизнь

Так тонко, как моряк свой компас знает.

Ему всегда Полярную звезду

Указывала стрелка, и по ветру

Чужих страстей свой парус ставил он.

«Обманщик», трагедия

Энтони Фостер все еще был занят спором со своей красавицей гостьей, которая презрительно встречала все его уговоры и требования удалиться в свои покои. Внезапно у двери замка послышался свист.

– Вот мы и попались, – сказал Фостер. – Это сигнал твоего властителя, а что я скажу ему о суматохе, которая тут началась, ей-ей не знаю. Какая зловещая звезда привела сюда этого висельника, негодяя Лэмборна? Он словно с виселицы черт его знает как сорвался и явился сюда мне на погибель.

– Молчите, сударь, – воскликнула леди, – и откройте ворота своему хозяину! Милорд, дорогой милорд! – воскликнула она, бросаясь ко входу. И вдруг добавила тоном, в котором слышалось острое разочарование:

– Фу! Да это только Ричард Варни!

– Да, сударыня, – сказал Варни, входя в залу и отдав девушке почтительный поклон, на который она беззаботно ответила небрежным и недовольным кивком. – Это только Ричард Варни… Но даже первое серое облачко, когда оно слегка озаряется на востоке, радует нас, ибо возвещает приход благословенного солнца.

– Как! Милорд приедет сюда сегодня вечером? – спросила девушка с веселым оживлением, в котором, однако, чувствовалась тревога. Энтони Фостер услышал эти слова и тоже повторил вопрос. Варни ответил девушке, что милорд собирается навестить ее, и хотел добавить еще какие-то любезности, но она, подбежав к двери залы, громко позвала:

– Дженет, Дженет, сейчас же иди ко мне в комнату!

Затем, оборотившись к Варни, она спросила, не дал ли ему милорд еще каких-либо поручений.

– Вот это письмо, уважаемая леди, – сказал он, вынимая из-за пазухи небольшой сверток, завернутый в ярко-алый шелк, – ас ним и подношение властительнице его любви.

С лихорадочной поспешностью девушка бросилась развязывать шелковый шнурок, которым был перевязан сверток, но ей никак не удавалось быстро распутать узел, и она опять стала громко звать Дженет:

– Принеси мне нож… ножницы… что-нибудь, чем бы разрезать этот противный узел!

– Не пригодится ли мой скромный кинжал, уважаемая леди? – спросил Варни, подавая ей небольшой клинок изумительной работы, который висел у него на поясе в ножнах из турецкой кожи.

– Нет, – сэр, – возразила леди, отводя в сторону предложенное ей оружие, – не стальной кинжал разрубит узел моей преданной любви.

– Однако он их много разрубал, этих узлов, – промычал Энтони Фостер сквозь зубы, бросив взгляд на Варни.

Тем временем узел распутала своими чистенькими и проворными пальчиками не кто иной, как Дженет, скромно одетая, хорошенькая девушка, дочь Энтони Фостера, которая прибежала, услышав настойчивый зов своей госпожи. Из свертка было мгновенно извлечено ожерелье из восточного жемчуга вместе с надушенной записочкой. Бросив рассеянный взгляд на ожерелье, леди передала его своей прислужнице, а сама стала читать или, вернее, пожирать глазами то, что было написано на бумаге.

– Право слово, миледи, – сказала Дженет, с восхищением разглядывая жемчужную нитку, – даже дочери Тира, и те не носили лучших жемчугов. К тому же и надпись: «Для еще более прелестной шейки!» Да тут каждая жемчужина стоит целой усадьбы.

– Каждое слово этой драгоценной записки, девочка, стоит всего ожерелья. Однако пойдем-ка ко мне в уборную, мы должны принарядиться: сегодня вечером приедет милорд. Он просит меня быть с вами любезной, мистер Варни, а его желание – для меня закон. Я приглашаю вас позавтракать у меня сегодня, и вас тоже, мистер Фостер. Распорядитесь, чтобы все было в порядке и сделаны необходимые приготовления к вечернему приему милорда.

С этими словами она вышла из комнаты.

– Она уже важничает, – сказал Варни, – и так удостаивает нас своим присутствием, словно уже делит с ним его высокий сан. Что ж, не худо заранее прорепетировать роль, к которой предназначает нас судьба. Орленок должен приучаться глядеть на солнце, перед тем как воспарить к нему на окрепших крыльях.

– Если манера держать надменно голову, – подхватил Фостер, – защитит ее глаза от ослепительного блеска, то, уверяю вас, эта девица не опустит своего гребешка. Скоро она воспарит так, что я до нее и не досвищусь, мистер Варни. Ей-ей, она уже и сейчас плевать на меня хочет.

– Сам ты в этом виноват, тупой, неизобретательный олух, – ответствовал Варни. – Ты только и умеешь подчинять, что с помощью бесхитростной, грубой силы. Неужели ты не можешь сделать замок для нее приятным, придумать развлечения – музыку и разные другие забавы? Живешь ты тут рядом с кладбищем, и нет у тебя в башке догадки ну хоть напугать своих бабенок привидениями, чтобы они вели себя прилично?

– Зачем вы так говорите, мистер Варни! – взмолился Фостер. – Живых я не боюсь, но я не шучу и не забавляюсь с моими мертвыми соседями на кладбище. Ей-богу, надо духу набраться, чтобы жить так близко от него. Достойнейший мистер Холдфорт, проповедник в церкви святого Антонлина, натерпелся тут страху, когда в последний раз пришел меня навестить.

– Придержи-ка свой суеверный язык! – ответил Варни. – Но, раз уж речь зашла о посетителях, говори, плут, без всяких увиливаний, как это Тресилиан оказался у задней двери?

– Тресилиан! – воскликнул Фостер. – А кто такой Тресилиан? Я никогда не слыхивал этого имени.

– Ах ты негодяй, да это тот самый корнуэллский грач, которого старый сэр Хью Робсарт прочит в мужья своей хорошенькой Эми. Вот распаленный любовью болван и притащился сюда искать свою прелестную беглянку. Надо с ним быть поосторожнее: он вбил себе в голову, что его обидели, а он не такой уж смирный барашек, чтоб просто сидеть здесь, блеять да хвостиком повиливать. Хорошо еще, что он ничего не знает о милорде, и думает, что все дело только во мне. Но как, дьявол его побери, он сюда попал?

– Да, как вам известно, с Майклом Лэмборном, – ответил Фостер.

– А кто такой Майкл Лэмборн? – спросил Варни. – Господи боже ты мой, да ты бы уж лучше прямо прибил над дверью ветку плюща и приглашал бы каждого встречного и поперечного поглазеть на то, что должен хранить как зеницу ока…

– Эх, эх, вот, право, вельможная награда за мои услуги вам, мистер Ричард Варни, – заныл Фостер. – Разве не сами вы поручили мне подыскать для вас человека с острым мечом и неразборчивой совестью? А уж как я-то старался найти для вас подходящего человечка! Ведь, благодарение небу, среди моих знакомых нет подобных молодцов. И вдруг, словно по соизволению свыше, этот долговязый прохвост, который, при всех своих качествах, самый что ни на есть подозрительный молодчик, какого только можно пожелать, сам с беспредельной наглостью является ко мне возобновить знакомство. И я вежливо принимаю его, думая доставить вам удовольствие. А теперь, нате вам пожалуйста, какую благодарность я заслужил за то, что унизился до разговоров с ним!

– Так как же он, – возразил Варни, – будучи твоим собственным подобием, за исключением разве твоего теперешнего лицемерия, лежащего тонким слоем на твоем грубом, жестоком сердце, как позолота на ржавом железе, как же он, говорю я, привел сюда с собой этого благочестивого, вздыхающего Тресилиана?

– Клянусь небом, они пришли вместе, – сказал Фостер. – И Тресилиан, видит небо, улучил минутку покалякать с нашей хорошенькой жеманницей, покуда я в другой комнате беседовал с Лэмборном.

– Безмозглый болван! Теперь нам крышка! – воскликнул Варни. – Как только ее вельможный возлюбленный покидает ее, она сейчас же начинает тосковать по отцовскому дому. Стоит этому душеспасительному дурню свистнуть, и курочка упорхнет на старый насест. А тогда мы пропали!

– Не бойтесь, хозяин, – возразил Энтони Фостер, – она не ахти как склонна подаваться на его манок. Как только она его увидала, так и взвизгнула, будто ее гадюка ужалила.

– Очень хорошо. А не можешь ли ты разузнать через дочку, о чем они там говорили, любезный Фостер?

– Я вам прямо скажу, мистер Варни, – заявил Фостер, – моя дочь не должна быть связана с нашими замыслами или пойти одним путем с нами. Этот путь годится для меня, ибо мне ведомо, как замаливать свои грехи. Но я не желаю подвергать погибели душу своего ребенка ни ради вашего удовольствия, ни ради удовольствия милорда. Я могу сам бродить среди ловушек и волчьих ям, я человек, умудренный жизненным опытом, но я не пущу туда свою бедную овечку.

– Эх ты, подозрительный глупец! Мне, как и тебе, ни к чему, чтобы твоя девчонка с ребячьей мордочкой впутывалась в мои дела или отправлялась в ад под ручку с папашей. Но стороной-то ты мог узнать от нее хоть что-нибудь.

– Я и узнал, мистер Варни, – ответил Фостер, – и она сказала, что ее госпожу зовут домой к больному отцу.

– Прекрасно! – заметил Варни. – Это уже кое-что, заслуживающее внимания, и я этим воспользуюсь. Но от Тресилиана эту местность надо избавить. Я даже не стал бы никого затруднять по этому поводу, он ненавистен мне, как ядовитейшее зелье… Да, его присутствие здесь для меня хуже всякой отравы. И я сегодня отделался бы от него, да вот нога у меня подвернулась. И, по правде говоря, не подоспей на помощь твой приятель, я бы уже сейчас точно знал, куда мы с тобой прямехонько шествуем, в рай или в ад.

– И вы можете этак рассуждать о подобном риске! – ужаснулся Фостер. – У вас, мистер Варни, твердокаменное сердце. Что до меня, то, если бы я не надеялся прожить много лет и иметь впереди время для великого покаяния, я не шагал бы бок о бок с вами.

– Ну, ты проживешь так же долго, как Мафусаил, – сказал Варни, – и накопишь тьму богатств, как Соломон. Ты будешь каяться так истово, что больше прославишься своим раскаянием, чем своими подлыми делишками – это уж как пить дать. Но все это прекрасно, а с Тресилиана нельзя спускать глаз. Твой головорез отправился выслеживать его. Дело идет о нашем с тобой будущем, Энтони.

– Да, да, – мрачно подтвердил Фостер, – вот каково связываться с тем, кто не знает священного писания даже настолько, чтобы понимать, что работник заслуживает платы. А на меня, как всегда, сваливаются все заботы и весь риск.

– Риск? А что же это за риск такой, позвольте вас спросить? – поинтересовался Варни. – Этот молодчик шатается тут по вашим владениям или вламывается к вам в дом, и, если вы примете его за грабителя или браконьера, разве не вполне естественно приветствовать его холодной сталью или горячим свинцом? Ведь и цепной пес набрасывается на тех, кто подберется слишком близко к его конуре, а кто его за это упрекнет?

– Да, у меня собачья работа и собачья плата, – промолвил Фостер. – Себе вы, мистер Варни, захватили прекрасные земли из этого старого монастырского владения, а у меня только и есть, что жалкая аренда этого здания под началом у вас, да вы вдобавок можете отобрать ее у меня, когда вам вздумается.

– А ты очень хотел бы превратить свою временную аренду в пожизненную? Что ж, оно, может статься, так и получится, Энтони Фостер, если ты как следует заслужишь ее'. Но не торопись, любезный Энтони: заслужить ее можно вовсе не тем, что ты предоставишь на время две-три комнаты этого старого дома, чтобы держать там премиленькую райскую птичку милорда, да и не тем, что будешь запирать все двери и окна, чтоб не дать ей упорхнуть. Ты не забудь, что чистый годовой доход замка и угодьев оценивается в семьдесят девять фунтов, пять шиллингов и пять с половиной пенсов, не считая стоимости леса. Смотри, брат, будь разумным, важные к тайные услуги могут принести тебе не только все это, но и кое-что получше. А теперь пусть придет твой прислужник и стащит с меня сапоги. Распорядись, чтобы нам приготовили обед, да не забыли по кружке твоего лучшего вина. Я должен навестить эту пташечку превосходно одетым, с невозмутимым видом и в веселом настроении.

Они расстались, а в полдень, когда в то время обедали, они вновь сошлись за столом. Варни был облачен в блистательный наряд придворного той поры, и даже Энтони Фостер несколько улучшил свой внешний вид, если вообще одежда способна приукрасить столь отвратительную наружность.

Эта перемена не ускользнула от внимания Варни. Когда обед был закончен, скатерть убрали и они остались вдвоем побеседовать втихомолку, Варни сказал, разглядывая хозяина;

– Ты весел, как щегленок, Энтони, вот-вот начнешь насвистывать джигу. Но, прошу простить меня, это повлечет за собой твое исключение из сообщества ревностных сапожников, чистосердечных ткачей и благочестивых булочников Эбингдона, которые оставляют свои печи холодными, покуда их мозги накаляются добела.

– Отвечать вам в возвышенном духе, мистер Варни, – возразил Фостер, – означало бы, извините за выражение, метать бисер перед свиньями. Поэтому я буду говорить с вами светским языком, которому научил вас тот, кто является владыкой мира, и из которого вы умеете извлекать немалую пользу.

– Говори что хочешь, почтенный Тони, – ответил Варни, – потому что и твое нелепое вероисповедание и твои омерзительные делишки в равной мере могут придать смаку этой кружке аликанте. Твой разговор завлекателен и едок и заткнет за пояс икру, сушеные бычачьи языки и прочую пряную снедь, которая придает вкус славному вину.

– Ну, тогда скажите, – продолжал Фостер, – не лучше ли было бы нашему доброму милорду и господину держать у себя на службе и при входе в дом людей приличных, богобоязненных, которые выполняли бы его волю и соблюдали собственную выгоду спокойно, без шума и крика, чем набирать себе на службу в дом и в свиту таких отъявленных развратников и отчаянных головорезов, как Тайдсли, Киллигру, да еще этого Лэмборна, которого вы заставили меня отыскивать для вас, и тому подобных личностей с надписью «виселица» на лбу и «убийца» на правой руке – ужас и грозу всех мирных людей и стыд и позор доброму имени милорда?

– Успокойтесь, любезный мистер Энтони Фостер, – ответил Варни. – Тот, кто охотится на разную дичь, должен держать разных соколов – как ближнего, так и дальнего полета. Путь, избранный милордом, не из легких, и ему следует позаботиться, чтобы на всякий случай иметь верных соратников, готовых выполнить любые невручения. Ему нужны изящные придворные, такие, как я, чтобы блеснуть при дворе, да которые сразу клали бы руку на эфес, заслышав хоть одно непочтительное слово о милорде…

– Да, да, – перебил Фостер, – и нашептывали бы разные словечки на ушко красотке, к которой ему самому подойти неудобно.

– А затем, – продолжал Варни, не обращая внимания на то, что его перебили, – ему нужны адвокаты, знающие, тонкие советники, для заключения его контрактов – настоящих, прошлых и будущих, и изыскания путей для приобретения всяких там церковных земель, общинных угодий и разрешений на монополии. Ему нужны и врачи, которые умеют приправить вино или лекарственное зелье. Ему нужны и волхвователи, вроде Ди и Аллана, для вызова заклинаниями дьявола. Ему нужны и яростные головорезы, которые готовы были бы схватиться не на жизнь, а на смерть даже с самим сатаной. А пуще всего, не в обиду другим будь сказано, ему нужны такие благочестивые, невинные пуританские души, как ты, почтенный Энтони, которые бросают вызов дьяволу и в то же время спокойненько творят свои дьявольские дела.

– Неужели вы хотите сказать, мистер Барни, – ужаснулся Фостер, – что наш добрый милорд и господин, которого я считал воплощенным благородством, пользуется, чтобы возвыситься, такими низкими и греховными средствами, как это вы сейчас описали?

– Перестань, – сказал Варни, – и не гляди на меня таким скорбным взором. В ловушку ты меня не заманишь, и я вовсе не в твоей власти, как ты воображаешь своим слабым умишком, потому что я без боязни перечисляю тебе все орудия, пружины, винты, блоки и опоры, с помощью которых великие люди достигают высот в смутные времена. Ты сказал, что наш добрый лорд – воплощение благородства? Аминь, да будет так. Но тем более ему нужны не очень разборчивые в средствах слуги, которые, зная, что его падение сокрушит и раздавит их, должны пойти на любой риск, всей кровью и мозгом, душой и телом стараясь удержать его на высоте. Это я говорю тебе, потому что плевать мне на то, кто об этом знает или не знает.

– Верно вы говорите, мистер Варни, – подхватил Энтони Фостер. – Предводитель определенной группы похож на шлюпку на волнах. Она не сама поднимается, а ее вздымает вал, который несет ее вперед.

– Ты склонен к метафорам, почтенный Энтони, – усмехнулся Варни. – Этот бархатный кафтан превратил тебя в оракула. Мы отправим тебя в Оксфорд для получения докторской степени. Ну, а кстати, привел ли ты в порядок все, что было прислано из Лондона, и обставил ли западные комнаты так, чтобы это понравилось милорду?

– В них можно принимать и короля в день венчания, – ответил Энтони, – и заверяю вас, что госпожа Эми сидит там гордая и веселая, как будто она царица Савская.

– Тем лучше, любезный Энтони, – сказал Варни. – Наше будущее благополучие зиждется на ее хорошем отношении к нам.

– Тогда мы возводим свое здание на песке, – возразил Энтони Фостер. – Предположим, что она появится при дворе во всей славе и пышности своего вельможного супруга. Какими же глазами будет она смотреть на меня, своего, так сказать, тюремщика, который держит ее здесь против ее воли, заставляя ползать гусеницей по замшелой стене, когда ей хотелось бы порхать пестрой бабочкой в придворном саду?

– Да не бойся ты ее гнева, чудак, – успокоил его Варни. – Я докажу ей, что все, что ты сделал, пошло на пользу и милорду и ей самой. И когда она вылупится из скорлупы и побежит, ей придется признать, что именно нам она обязана своим возвышением.

– Будьте осторожны, мистер Варни, – предупредил Фостер, – вы можете тут жестоко ошибиться. Вас она приняла сегодня довольно холодно и, думаю, глядит на нас с вами весьма косо.

– Эх, не понимаешь ты ее, Фостер, совсем не понимаешь. Она же связана со мной всеми узами, которые могут соединить ее с тем, кто способен удовлетворить ее чувства любви и тщеславия. Кто вырвал безвестную Эми Робсарт, дочь захудалого, ополоумевшего рыцаря, невесту полупомешанного, меланхолического энтузиаста Эдмунда Тресилиана из ее низкой доли и открыл ей возможности самой блистательной судьбы в Англии, а может быть, даже и в Европе? Так вот, мой милый, это был я. Как я тебе уже часто говорил, я дал им возможность встречаться тайно. Это я стоял на страже в лесу, покуда он охотился за ланью. Это меня и поныне клянет вся ее семья, как соучастника ее бегства. Да живи я там у них по соседству, мне пришлось бы носить рубаху из материи покрепче голландского полотна, а не то мои ребра познакомились бы с испанской сталью. Кто передавал их письма? Я. Кто развлекал старого рыцаря и Тресилиана? Я. Кто устроил их побег? Это я. Короче говоря, это я, Дик Варни, сорвал эту хорошенькую маргариточку в укромном уголке и приколол к самой блистательной шляпе в Британии.

– Так-то это так, мистер Варни, – возразил Фостер, – но, может, она думает, что если дело и дальше будет зависеть от вас, цветок окажется прикрепленным к шляпе так слабо, что первое же дуновение изменчивого вихря страстей снова сбросит бедную маргаритку в безвестность?

– Она должна понимать, – сказал Варни с улыбкой, – что истинная преданность, которую я питаю к милорду, моему хозяину, сперва заставляла меня воздерживаться от того, чтобы советовать ему жениться. И тем не менее я все-таки посоветовал ему жениться, когда увидел, что она не успокоится без… священного таинства или обряда, как ты там это именуешь, Энтони?

– Она разъярена на вас еще и за другое, – пояснил Фостер, – и я говорю вам об этом, чтобы вы вовремя поостереглись. Она вовсе не желает скрывать свое великолепие в тусклом фонаре этой древней обители, но жаждет блистать самой сиятельной графиней в Англии.

– Вполне естественно и очень верно, – согласился Варни. – А мне-то что до этого? Пусть себе блистает в фонаре или там в хрустале, как угодно милорду, я не возражаю.

– Она полагает, что вы держите весло с одного борта лодки, мистер Варни, – продолжал Фостер, – и можете грести или не грести, как вам заблагорассудится. Словом, таинственность и загадочность, которые ее окружают, она относит за счет ваших тайных советов милорду и моего строгого надзора. Потому-то она любит нас обоих так же, как приговоренный к смерти – своего судью и тюремщика.

– Ей придется полюбить нас покрепче, прежде чем она покинет эти места, Энтони, – заверил его Варни. – Если я по весьма серьезным основаниям советовал ему придержать ее здесь на некоторое время, то я могу также посоветовать показать ее миру в полном блеске величия. Но надо просторе ума сойти, чтобы так поступить, раз я доверенное лицо милорда, а она мой враг. Ты при случае доведи это обстоятельство до ее сознания, Энтони, а я уж постараюсь замолвить ей за тебя словечко и поднять в ее мнении твою репутацию. Ты мне, я тебе – эта пословица пригодна во всем мире. Мадам должна знать, кто ей друзья, и соображать, что они могут стать ей могущественными врагами. А покуда следи за ней в оба, но со всей видимостью уважения, на какую только способна твоя грубая шкура. Этот угрюмый взгляд и бульдожья хватка – великолепнейшая штука. Тебе бы следовало воздать за них благодарность небесам, да и милорду не мешает. Чуть только нужно сотворить что-нибудь жестокое или бессердечное, ты делаешь это так, как будто оно проистекает от твоей естественной настойчивости и упрямства, а вовсе не по приказу, а милорд избегает всяких неприятностей. Но постой! Кто-то стучится в ворота. Выгляни-ка в окно да никого сюда не впускай. Сегодня вечером нам здесь мешать не должны.

– Это тот, о ком мы говорили до обеда, – сказал Фостер, взглянув в окно, – это Майкл Лэмборн.

– А, давай, давай его сюда, непременно! – воскликнул Варни. – Он явился сообщить кое-что о своем приятеле. Нам весьма важно знать каждый шаг Эдмунда Тресилиана. Впусти его, говорю я, но не сюда. Я сейчас приду к вам в библиотеку аббата.

Фостер ушел, а Варни, оставшись один, начал расхаживать взад и вперед по комнате в глубоком раздумье, скрестив руки на груди. Наконец он дал волю своим размышлениям в бессвязной речи, которую мы несколько дополнили и упорядочили, чтобы его монолог был более понятен читателям.

– Верно, – сказал он, внезапно остановившись и опершись правой рукой о стол, за которым они сидели, – этот подлый плут проник в самые глубины моего страха, и мне не удалось скрыть их от него. Она не любит меня… О, если б и я ее не любил! Но какой же я осел, что старался привлечь ее на свою сторону, когда благоразумие твердило мне, что я должен быть лишь верным ходатаем за милорда! И эта роковая ошибка отдала меня ей во власть гораздо в большей степени, нежели умному человеку следует быть во власти даже самой лучшей из размалеванных дочерей Евы. С того часа, как я совершил этот погибельный промах, я уже не могу смотреть на нее без страха, ненависти и страстной любви, так странно сплетенных между собою, что теперь я и сам не знаю, что доставило бы мне больше радости, если бы это, конечно, зависело от меня, – овладеть ею или погубить ее. Но она не покинет этого убежища, покуда я не уверюсь, каковы у нас с нею шансы в обоюдной борьбе. Интересы милорда, а стало быть, и мои собственные – ибо если падет он, то за ним последую и я, – требуют, чтобы этот брак сохранялся в тайне. А кроме того, я вовсе не собираюсь протягивать руку, чтобы помочь ей вскарабкаться на трон величия, а она потом, усевшись поплотнее, наступит мне ногой на шею. Я должен пробудить в ней чувство или посредством любви, или посредством страха, и – кто знает? – вдруг я еще смогу вкусить сладчайшую и наилучшую месть за ее прежнее презрение. О, это был бы высший образец придворного искусства! Пусть только мне удалось бы хоть раз стать ее советником, пусть только она поведает мне хоть одну свою тайну, любой пустяк, хоть о разорении птичьего гнездышка – и тогда, красавица графиня, ты в моей власти!

Он опять молча прошелся взад и вперед, остановился, налил бокал вина и выпил, словно желая смирить в себе волнение. Затем, пробормотав сквозь зубы: «А теперь сердце на замок, а чело – ясное и неомраченное», – он вышел из комнаты.