Текст книги "13 1/2 жизней капитана по имени Синий Медведь"

Автор книги: Вальтер Моэрс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 32 страниц)

Она выстрелила оттуда зарядом шипящей пены и с ревом понеслась на меня. Окатила фонтаном брызг темногорского червя и погрохотала дальше в моем направлении. Я бросился бежать, но почти в тот же миг волна накрыла меня с головой.

Под водой. Я, конечно, умею нырять, но не дышать в течение двух часов – это уж слишком. Я могу задерживать дыхание на некоторое время, если немного потренируюсь, то с помощью медитаций и дыхательных упражнений выдержу, наверное, минут двадцать. В море ведь всякое может случиться: вдруг тебя захлестнет гигантской волной, или произойдет кораблекрушение, или же корабль проглотит огромный кит, или утащит на дно большущая каракатица… Одним словом, без умения задерживать дыхание не обойтись ни одному морскому волку. Но в данном случае на медитации времени не было, я даже не успел толком вздохнуть.

За несколько секунд вода полностью заполнила все пространство вокруг меня, что привело меня в совершенное замешательство, ведь последнее время я привык обитать в экстремально сухих условиях. Подхваченный потоком воды, я, словно выпущенное катапультой ядро, понесся по коридорам лабиринта. В ушах булькало и клокотало, перед глазами кружил белый вихрь бурлящих пузырьков спрессованной под диким напором воды. Потом я уже ничего не видел, поскольку инстинктивно – и это было самое верное – зажмурил глаза. Так, в кромешной мгле, беспомощно размахивая передними и задними лапами, я летел дальше, кувыркаясь в водовороте. Воздух в моих легких постепенно стал давать о себе знать. Когда мы дышим в обычных условиях, воздух гостит у нас в легких совсем недолго, мы вдыхаем его, он поступает в дыхательное горло, спускается в легкие и, не успев как следует там осмотреться, уже торопится вверх, в обратный путь. Но сейчас ему пришлось задержаться. Через некоторое время он как будто разбух и начал давить на стенки грудной клетки, словно пойманный зверь, отчаянно ищущий путь на свободу. Чтобы немного отвлечь себя от этого неприятного ощущения, я решил приоткрыть глаза. Вода оказалась на редкость прозрачной, пронизанной фосфорическим светом светящейся плесени, я даже отчетливо разглядел пузырьки, неистово пляшущие вокруг меня. Воздушные пузырьки! В каждом из них по капельке кислорода, в сотне, пожалуй, хватит на целый вдох – а здесь их многие тысячи! Возможно, это даже тот ветерок, который встречался мне в коридорах лабиринта. Догнать и высосать из них весь необходимый мне кислород! Я сложил губы трубочкой, изогнулся и вытянул шею в сторону мерцающей стайки аппетитных воздушных пузырьков.

Едва я дотянулся до замыкающего, как вся команда спасительных бусинок кислорода дружно прибавила ходу. Я отчаянно заработал лапами и снова стал их догонять. Осталось совсем немного, всего пара толчков и взмахов. Раз, два – и еще одна блестящая бисером резвая стайка обогнала меня, достигла хвоста пузырьковой змеи и вместе с ней исчезает в одном из ответвлений туннеля.

Я взвыл от отчаяния и тем самым, естественно, лишил себя последних запасов воздуха в легких. Теперь я чувствовал себя как подводная лодка, сжимаемая толщей воды.

И тут я увидел пещерного тролля. То есть скорее всего я думал, что вижу пещерного тролля, а на самом деле это была всего лишь галлюцинация, возникшая в моем воспаленном, лишенном кислорода мозгу. Тролль проплывал мимо, лежа на спине и заложив руки за голову. Он плыл отвратительно медленно, радостно мне улыбаясь, и, прежде чем скрыться за поворотом, еще помахал рукой. Я не сомневался, что это конец. Мои внутренности как будто раздулись и готовы были все разом взорваться. Глаза лезли из орбит, а в ушах грохотало так, словно я стоял у подножия Ниагарского водопада. Мне казалось, что по венам моим течет кипяток, который собирается в легких. Внезапно меня одолел приступ кашля.

Я был уже готов разом покончить со всем, открыть рот, и пусть вода спокойно течет внутрь. Все лучше, чем эти мучения. Так я и сделал – раскрыл рот и вдохнул, полный решимости захлебнуться.

Но то, что заструилось мне в легкие, было совсем не водой, а чистейшим, свежайшим горным воздухом.

Дождевая вода тоже искала выход из лабиринта и, найдя его, выплеснула меня наружу именно из того хода, который проделал недавно темногорский червь.

Наконец-то я был на свободе.

Выход. Только какой ценой! Выход находился километрах в пяти от подножия горы. Я летел вниз, подобно рыбе, нечаянно заплывшей в водопад. В очень тонкую, длинную струю воды. Должно быть, вид на просторы Замонии открывался великолепный, жаль только, что мне не удалось как следует им насладиться. Так нелепо закончилась моя жизнь в Темных горах.

Переход от одной жизни к другой протекал стремительно («протекал» в прямом смысле этого слова!). Я летел вниз, до удара о землю оставалось еще около двух километров. Ситуация требовала от меня невероятной концентрации и четкого взаимодействия всех душевных и физических сил.

– Сардины в масле, – вдруг сказал голос у меня в голове.

– Что?

– Сардины в масле.

Голос очень смахивал на голос Филинчика. Что за глупости?! Какие еще сардины в масле?

– Знание – тьма, – снова сказал голос Филинчика.

Лететь оставалось уже километра полтора. Я заметил, что струя воды падает в озеро. Слабое утешение. Шлепнувшись с такой высоты, так или иначе расшибешься в лепешку – хоть о землю, хоть о гладкую поверхность воды. Между прочим, классический случай для динозавра-спасателя. Вот только в поле зрения не было ни одного. Наверное, это именно тот квадрат, который после выхода на пенсию Мака остался безнадзорным.

– Тираннозавр Рекс.

Похоже, «Лексикон» в моей голове просто сошел с ума.

– Знание – тьма.

Остался километр.

Этим заявлением Филинчик пытался заставить нас мыслить во всех возможных направлениях. Так, что еще он говорил?

– Сардины в масле.

Ну да, сардины. Они очень питательные. Это консервы. Банки перед едой нужно открывать. Для этого Филинчик использовал силу своего интеллекта.

– Бактерии.

Филинчик заразил меня своими бактериями интеллекта. Может, он хочет сказать, что и я способен на такие же фокусы? Приблизительно восемьсот метров до воды.

– Тираннозавр Рекс.

Профессор умел перевоплощаться в динозавров. То есть с помощью силы мысли можно превращаться в другое существо. Я должен стать динозавром? И что? Ведь тогда я буду еще тяжелее и ударюсь с еще большей силой. Шестьсот метров.

– Сардины в масле.

Перевоплотиться в сардину! Рыба, случайно заплывшая в водопад. Вполне возможно. Мелкая рыбешка точно не разобьется о воду. Но Филинчику хорошо, у него семь мозгов. А что делать мне, с одним?

– Знание – тьма.

Тьма. Ну конечно! В темноте интеллектуальные способности возрастают. Я закрыл глаза. Пятьсот метров.

Я сосредоточился на сардинах. В моем воображении возникла целая стайка этой мелкой рыбешки. Поблескивая серебром, они скользили вместе со мной в струе водопада.

Четыреста метров.

Путь сардины. Я перевоплотился, но не в сардину. Я превратился сначала в простейшую клетку, как и Филинчик во время занятий. Я рос, постепенно становясь многоклеточным существом, малюсенькой, полупрозрачной рыбешкой. Потом мое тщедушное тельце покрылось чешуей, наросли плавники и хвост. Я почувствовал, как затвердели и налились силой кости скелета. Вместо воздуха я теперь дышал водой. Перевоплощение в сардину благополучно завершилось.

Вода вздрогнула и расступилась. Вокруг меня вспенился рой мелких пузырьков. Я погрузился в озеро, сам того не заметив. Чтобы выбраться на поверхность, я отчаянно заработал плавниками, только теперь это были уже не плавники, а лапы. Я вынырнул из воды и жадно глотнул воздух. Видно, я уже совсем перестал быть сардиной, потому что с большим трудом, мокрый насквозь, с набрякшей шкурой, добрался вплавь до берега.

Я выполз на берег, снял и выжал одежду и отряхнул шерсть. Голый и озябший, но живой и здоровый, я устроился на берегу и стал осматривать местность. Озеро окружали высокие ели, я жадно потянул носом воздух, впуская в легкие пропитанный ароматом смолы свежий запах леса. На небе еще громоздились черные тучи, но гроза уже улеглась, тут и там сквозь просветы в облаках били сияющие лучи заходящего солнца. У меня были все основания чувствовать себя счастливым. Я не только выбрался из лабиринта, но и чудом дважды избежал верной гибели – не задохнулся в лабиринте и не разбился о воду. Ну разве это не чудо?!

Удалось ли мне перевоплотиться в настоящую рыбу? Или же Филинчик так загипнотизировал меня своим «Лексиконом», что я почувствовал себя рыбой в воде?

Как бы то ни было, переход к новой жизни состоялся.

7. Моя жизнь в Большом лесу

Из «Лексикона подлежащих объяснению чудес, тайн и феноменов Замонии и ее окрестностей», составленного профессором Абдулом Филинчиком

БОЛЬШОЙ ЛЕС. Своим довольно-таки примитивным названием Большой лес обязан тому факту, что никто не хотел заниматься им всерьез, хотя бы даже придумывать имя. Его попросту избегали, обходя далеко стороной и советуя всем и каждому поступать так же. Упрямцы, пренебрегшие мудрыми советами земляков и вошедшие в Большой лес, больше никогда не вернулись домой. Существует поверье, будто Большой лес населен злыми духами и коварными ведьмами, а может, и сам представляет собой некое гигантское злобное существо, уходящее корнями в саму преисподнюю, где его возделывает всякая рогатая нечисть. Происхождение подобных легенд, равно как и факты, послужившие поводом к их возникновению, до сих пор остаются загадкой. Ясно одно: все жители Замонии, словно сговорившись, категорически отказываются входить в Большой лес.

Когда я вошел в Большой лес, была ночь. Только разве могли смутить меня какие-то детские сказки? Лесная чаща совсем не казалась мне чем-то ужасным. Спасибо времени, проведенному на острове в компании химериад, – теперь меня вообще нелегко напугать. Напротив, я наслаждался прохладной тишиной и, конечно же, свежим воздухом. После долгого пребывания в душном лабиринте Темных гор, свежий воздух явился для меня самой настоящей роскошью. Непогода улеглась так же быстро, как и разыгралась, только легкий ветерок все еще покачивал кроны высоких деревьев, но под ними, внизу, было тихо и прохладно, как в храме. А наверху, в редких просветах зеленого купола, простиралось темное космическое пространство со множеством сияющих звезд.

Единственным, что действительно удивляло и настораживало, была тишина. Даже на острове у химериад я привык слышать в лесу обычные лесные звуки: уханье сов, щебетание птиц и морзянку дятлов, шуршание о кору быстрых лапок белок и постоянный шелест сухой листвы, в которой копошились всевозможные насекомые. Здесь же ничего этого не было, только глухой звук моих собственных шагов по мягкой земле, к которому изредка примешивался хруст раздавленной сухой веточки или гнилого сучка. Чем же так страшен этот странный лес, если его избегают даже букашки?

Когда наконец от долгой ходьбы и обилия свежего воздуха меня одолела усталость, я свернулся калачиком на земле, зарылся в листву и заснул. Впервые за долгие-долгие дни я забылся крепким здоровым сном, глубоким, спокойным и абсолютно пустым, как и сам Большой лес.

На следующее утро я проснулся очень поздно, уже ближе к полудню. Собрал по пригоршне ягод, орехов, каштанов, заел все это несколькими листочками одуванчика и запил чистой родниковой водой.

Планы. Затем, не раздумывая, отправился в путь, полный решимости поскорее выбраться из леса и снова прибиться к цивилизованной жизни. Мне уже виделась маленькая деревушка на опушке, где я с полученными в Ночной школе знаниями легко освою любое полезное ремесло. Могу, например, стать учителем и преподавать детворе астрономию и геологию, филинистику, замонианскую археологию или же ферромагнетическую глубоководную ботанику. Пусть называют любую профессию – мне все по плечу. Требуется прядильщик? Пожалуйста. Лучшего вам не сыскать! Могу стать ныряльщиком или скрипичных дел мастером, виноделом, настройщиком, зубным врачом – все равно. А если захотят, стану переводчиком, буду переводить книги с других языков на замонианский и наоборот. Может, им требуется оптик или специалист по искривлению электромагнитного поля на полюсах. Со временем я мог бы открыть свою собственную частную школу и нести в массы зажженный Филинчиком факел знаний. Одним словом, возможности трудоустройства с полученными в Ночной школе знаниями были почти безграничны.

Большой лес. Вопреки своей дурной славе, лес оказался просто чудесным. И чудеснее всего в нем было именно то, что он оказался самым обыкновенным лесом. Здесь не было длинных густых лиан и непроходимых чащоб, как в лесу на острове у химериад, и не было тропического рая с поющими цветами и растениями из хрусталя, как на острове-плотожоре, это был самый нормальный лес, типичный для средних широт, с высокими елями, раскидистыми дубами, стройными тополями и бесчисленным множеством белых стволов берез, стоящих друг от друга на таком одинаковом расстоянии, словно их специально высадила чья-то заботливая рука. Ветви кустарников ломились от тяжести спелых ягод, тут и там виднелись залитые солнечным светом полянки с фиалками и мухоморами и прозрачными, кристально чистыми ручейками.

Шагать по такому лесу было одно удовольствие – никакого препятствия на пути, ни тебе пенька, ни поваленного непогодой дерева. Хроническая мигрень, астматический кашель от ржавой пыли темногорского лабиринта, боли в спине от долгой ходьбы внаклонку – все это исчезло без следа. Я шел не останавливаясь почти целый день, просто потому, что мне было несказанно приятно шагать по нетронутому, чистому лесу. Потом начало смеркаться. Пришла пора устраиваться на ночлег, благо укромных уголков и живописных полянок вокруг было предостаточно – выбирай, что душа пожелает. Я уже почти вышел на одну из полян, как вдруг в нос мне ударило странное, незнакомое чувство.

Тут читатель, наверное, справедливо заметит, что чувство не может ударить в нос, но это было именно так.

Я потянул носом воздух и вдруг почувствовал, что вернулся домой.

Естественно, чувство это меня немного смутило, но оно отнюдь не было неприятным. А тут еще появился звук, самый сладостный из всех звуков, какие только мне доводилось слышать за все свои предыдущие жизни. Кто-то напевал, притом таким чистым, безупречным голосом, что у меня на глаза навернулись слезы. Я тихонько подкрался к раскидистой ели, раздвинул зеленые лапы и выглянул на поляну.

Там, в окружении целого моря фиалок, высвеченная последними лучами заката, словно святая с иконы, сидела – девушка. И это была не обычная девушка, а юная медведица с точно таким же синим мехом, как у меня.

Из «Лексикона подлежащих объяснению чудес, тайн и феноменов Замонии и ее окрестностей», составленного профессором Абдулом Филинчиком

БОЛЬШОЙ ЛЕС [продолжение]. Древняя легенда гласит: много-много лет назад, в те времена, когда Большой лес был обитаемым, его населяли медведи очень редкой породы, с разноцветным мехом (см.: разноцветные медведи). Эти существа славились на редкость добродушным нравом, вели оседлый образ жизни и были выдающимися пчеловодами. Но однажды все они бесследно исчезли из леса, никто не знает, почему и куда.

Неудивительно, что я почувствовал себя здесь как дома. Возможно, в Большом лесу жили мои предки. Чутье подсказывало: в легенде определенно содержится доля истины, а наличие синей медведицы делало этот факт практически неоспоримым.

Правда, от избытка чувств я решил поначалу, что мех у девушки того же самого цвета, что у меня, но это было не так. Моя шкура – темно-синего цвета с примесью ультрамарина, словно морские суровые волны на большой глубине, у нее же мех был намного светлее и напоминал скорее цвет неба в погожий день, василек или незабудку.

Ни разу в жизни не видел я ничего более прекрасного. С той самой минуты медведица превратилась для меня в центр мироздания. Вся моя жизнь была теперь подчинена одной-единственной цели – любить ее. Я точно знал, сама судьба предназначила нас друг для друга. Но в тот момент меня захлестнуло еще одно незнакомое до сих пор чувство – робость. Я инстинктивно попятился, ища еще более надежного укрытия, и нашел его в густых зарослях крапивы.

Сомнения. От одной только мысли покинуть свое убежище и попасться ей на глаза меня бросало то в жар, то в холод. А что, если я споткнусь и растянусь перед ней во весь рост? Вот смеху-то будет! Или она испугается и убежит. А первое впечатление, как известно, самое важное. Вдруг я ей не понравлюсь? Может, у меня грязная шкура? И зубы. Когда я в последний раз мыл уши? Такие или похожие мысли роились у меня в голове, и тогда, в том моем состоянии, они казались мне совершенно разумными и справедливыми. Поэтому я так и остался тупо сидеть в своих кустах, ограничившись лишь наблюдением за красавицей со стороны.

И все последующие дни я продолжал заниматься тем же самым: сидел, спрятавшись где-нибудь в густых зарослях, и тихонько любовался ею. Лес с его буйной растительностью, раскидистые кроны мощных дубов, высокая трава, крапива, кусты малины и папоротник милосердно заботились о моем укрытии.

Дом на поляне. Синяя медведица жила в маленьком домике на той самой поляне, где я ее впервые увидел. Домик был деревянный с соломенной крышей. И тут, как ни странно, водилось множество всяких зверей, которых так не хватало в лесу. Словно ища спасения и защиты, все они собрались рядом с домиком, расположились вокруг него или даже внутри. Птицы свили себе гнезда на крыше, белки и мыши по-хозяйски сновали туда-сюда, будто у себя дома. Над поляной порхали яркие бабочки, толстые шмели в поисках меда гудели свои протяжные шмелиные песни, а в ручье, разделявшем поляну на две половины, плавало семейство уток с семью утятами. Перед домиком был разбит небольшой садик, разделенный на две части: огородную и цветочную. В огороде за круглыми тыквами возвышались мясистые шапки цветной капусты, блестели сочные тяжелые грозди спелых томатов, а темно-зеленые листья ревеня защищали две грядки редиса от полуденного зноя. Розмарин, петрушка и чеснок росли рядом с алыми дикими маками и шиповником. Аккуратненькое картофельное поле распростерлось по соседству с рядами моркови и лука, за которыми кустились заросли настурции, майорана, мяты и шалфея. Весь этот стройный порядок выдавал не только отменный вкус, но и глубокие познания в области кулинарии и сочетаемости основных продуктов питания с разнообразными местными и заморскими приправами. Шалфей соседствовал здесь с луковичной травой и листовым укропом, сентябрин – с мятной корицей, мышиный горошек – с серебристым салатом, земляной гриб – с кориандрином, заячьи лапки – с зелеными ноготками, вешенки – с горчичницей, сапожки – с коралловыми пальчиками.

Ведьмина радость и цветок папоротника. В цветочной части росли самые красивые из замонианских цветов в чудесном сочетании с очень редкими, экзотическими растениями. Ведьмина радость и золотая примула, бергинум и мандраголин, цветок папоротника, ангелин и вербоцвет, дальнезамонианская роза, трубчатый тюльпан, лютикерия, бархатная орхидея, болотная капуста, касафранские усы и натифтофский мох, кокосовые лепестки, Черная Сусанна и райские лилии – все это было высажено с таким вкусом и в таком безупречном порядке, что походило скорее на картину кисти какого-то знаменитого мастера-пейзажиста. Одним словом, это было место, где хотелось остаться жить навсегда.

Синяя медведица целый день проводила в хлопотах по хозяйству: кормила зверей, ухаживала за растениями в саду, а иногда рано утром уходила в лес и возвращалась только под вечер с целой корзиной спелых плодов, ягод или белых грибов. Вечером, когда она начинала готовить ужин, по всей поляне расползались аппетитнейшие ароматы.

Я наблюдал за ней, что бы она ни делала: полола ли грядки, кормила зверей или читала на лужайке перед домом – кроме всего прочего, она была еще и образованна! Я не без восторга отметил, что книга, которую она читала, была не каким-то любовным романом, а «Лексиконом подлежащих объяснению чудес, тайн и феноменов Замонии и ее окрестностей», составленным профессором Абдулом Филинчиком.

У нее был печатный экземпляр этой книги! Какая великолепная почва для долгих, глубоких научных бесед! Возможно, она тоже закончила Ночную школу. Я подвел итоги: девушка была красива, умна, образованна, любила животных, умела готовить, петь, была медведицей, и мех у нее был такого же синего цвета, как у меня. Сплошные плюсы.

Потом я стал сопровождать ее и в лесных прогулках, на безопасном расстоянии, разумеется, быстро перебегая от одного дерева к другому, как обезумевший, напуганный лесной дух. Навстречу моей красавице выходили из чащи лесные звери, они выбирались из своих укрытий повсюду, куда бы она ни шла, и ласкались к ней, а она их гладила. Белки прыгали вслед за ней с ветки на ветку, весело щебеча в такт ее шагам, большой белый олень иногда нес на своих рогах ее корзину. Казалось, все в этом лесу любили синюю медведицу, и она, надо признать, этого заслуживала. Даже самые свирепые дикие кабаны, стоило ей только приблизиться, превращались в смирных, безобидных овечек.

Я шпионил за ней теперь целый день напролет, начиная с того момента, когда она, зевая и потягиваясь, выходила рано утром на крыльцо, и до позднего вечера, когда она уже в сумерках появлялась в окошке, чтобы задуть на ночь свечу. А еще – вспоминая это, заливаюсь краской стыда – я наблюдал за ней во время утреннего купания в ручье.

Никогда в жизни не испытывал я такого странного чувства безграничного счастья, наблюдая за другим существом и – что уже совершенно непостижимо – думая о нем. А между тем чувство это росло во мне с каждым часом и с каждым днем, проведенным вблизи синей медведицы, наряду с постоянно растущим отвращением к своей собственной персоне и особенно к робости, не позволявшей мне подойти к своей избраннице. Каждое утро я обещал себе выбрать подходящий момент, выйти из леса, представиться по всей форме и сделать ей предложение. А в результате целый день проводил под листьями ревеня, как жалкий, трусливый кролик.

Однажды утром я проснулся позже обычного и в ужасе обнаружил, что медведица уже ушла в лес. Не на шутку разозлившись и обругав себя соней, я вдруг пришел к неожиданной и в общем-то не очень достойной мысли, что это отличный шанс проникнуть в частные владения моей красавицы. Прокравшись на цыпочках по поляне, я мигом взлетел на крыльцо. Первая ступенька прогнулась под непривычным весом, вздохнула и издала такой душераздирающий визг, что он был слышен, наверное, в самой глубине лесной чащи. Я замер и прислушался. Но все по-прежнему было тихо.

Непрошеный гость. Недолго думая, я шмыгнул внутрь и оказался в небольшой, но уютной кухоньке. Господи, до чего же хорошо там было! На полочках, аккуратно расставленные, стояли маленькие симпатичные чашечки, словно специально сделанные для милых, изящных лапок, рядом с ними тарелочки, совсем крохотные, почти детские, – да, все в этом доме предназначалось для существа гораздо меньше меня. Я подошел к небольшой печи и приподнял крышку маленькой симпатичной кастрюльки. О небо!

Клецки. Там в густом коричневом соусе плавало пять аккуратненьких маленьких клецек, и не успел я опомниться, как одна из них уже оказалась у меня во рту.

Ах, что это было за наслаждение! Круглый, скатанный из тончайшей картофельной муки шарик, в меру приправленный солью и шафраном, бархатистый снаружи и мягкий внутри, словно персик, с душистой начинкой из изысканного, неземного сочетания толченых сухариков, изюма и чернослива, оставляющий на языке приятно щекочущий аромат лука, муската и черного перца и тающий во рту густыми сливками. Я и не подозревал, каких высот может достичь кулинарное искусство в приготовлении такого элементарного блюда. Но это было ничто по сравнению с соусом. Он представлял собой пасту из белых грибов, которые, наверное, целый день томились на слабом огне и уварились до такой степени, что превратились в концентрат чистейшего вкуса. Сам лес с пряным запахом смолы, ароматом сосновых иголок, свежестью утренней росы и живительным соком ягод и трав расцвел у меня на языке неповторимым букетом. Я был сражен. Это превзошло все мои ожидания по поводу кулинарных способностей синей медведицы. Когда клецка, растаяв во рту, проскользнула в желудок, я вознесся на небеса истинного блаженства.

А потом вернулся на землю. Теперь медведица точно узнает, что в домике кто-то был. Что, если она запомнила, сколько клецек оставалось в кастрюльке?

Вместо пяти там плавало теперь только четыре. Какое-то глупое, слишком правильное, квадратное число! Возможно, три будет несколько гармоничнее и не вызовет подозрений.

Бог любит троицу, это все знают. Так что четвертая тут совсем ни к чему. Я и не думал, что вторая клецка может оказаться гораздо вкуснее первой, но это было именно так. Начинка у нее была из абрикоса с корицей с пикантной нотой молотого белого перца. Райское наслаждение! Я крякнул, причмокивая, готовый броситься на пол и кататься по нему, дрыгая ногами от восторга. Ничего подобного я ни разу в жизни еще не ел. Интересно, что за сюрпризы таят под своими нежными белыми шубками три оставшиеся в кастрюльке клецки? Какая разница, останется там три или две? Пожалуй, никакой. У следующей начинка оказалась из ревеневого варенья и меда. Как описать вам это блаженство! Не стоит, наверное, объяснять, что значит мед для любого из медведей, в том числе и для синего вроде меня. В самом центре картофельного шарика, защищенная двойной мантией из теста и начинки, таилась добрая, размером с лесной орех, капля чистейшего цветочного меда, которая, неожиданно оказавшись на языке, заставила меня пережить гастрономический экстаз, отчего я запрыгал и захлопал в ладоши. Я исполнил нечто вроде благодарного танца кулинарному богу, во время которого, довольно мыча и воздевая лапы к небу, скакал рядом с плитой, между делом уничтожая оставшиеся клецки (одна оказалась со сливовым джемом, другая – с творогом и брусникой). Затем я принялся вылизывать дно кастрюльки. Засунув туда целиком всю морду, я лакал соус, как изголодавшийся, измученный жаждой бродячий пес.

– Здравствуйте! – послышался голос у меня за спиной.

Застыв от ужаса, я медленно повернул голову. В моей жизни было всего два момента, позволивших мне понять, что есть абсолютная, совершенная красота. Первый – зрелище Ледяных Торосов, озаренных изумительным светом северного сияния. Это было во время полета с Маком. А второй – несмотря на всю катастрофическую неловкость ситуации – вид синей медведицы, стоявшей в дверях своего домика с полной корзиной груш и улыбавшейся мне.

– А я… тут… вот… – неуклюже промямлил я.

Она смотрела на меня, и в глазах ее не было ни удивления, ни страха, не говоря уже о злости или раздражении. Напротив, я прочел в них нечто такое, что полностью отражало мои собственные чувства. Это был взгляд без памяти влюбленной девушки.

О, какими глупыми показались мне теперь все эти детские игры в прятки, на которые было потрачено столько дней! Ведь очевидно же, что мы созданы друг для друга. Мы будем жить вместе на этой самой поляне или на корабле в открытом море; куда бы ни забросила нас судьба, мы будем вместе – навсегда. Наконец я нашел свое место в жизни; одиночество, скитания – все это теперь было позади, каких-то три шага отделяли меня от моего будущего счастья. Отбросив ненужную скромность, я ринулся к ней и заключил в свои объятия.

На ощупь она оказалась очень тонкой и липкой, как канат на судне, пропитанный дегтем. И внешне вдруг стала похожа именно на пропитанный дегтем канат. Или нет, скорее синяя медведица просто испарилась, а на ее месте вдруг образовался липкий канат. Домик тоже рассеялся в воздухе, словно туман. Поляна, правда, осталась, но на ней теперь вдоль и поперек были растянуты тонкие черные тросы, искусно сплетенные в огромную паутину. И в этой ужасной паутине, приклеенный к одному из тросов, беспомощно барахтался я.

Из «Лексикона подлежащих объяснению чудес, тайн и феноменов Замонии и ее окрестностей», составленного профессором Абдулом Филинчиком

ПАУК-ВЕДУН. Паук-ведун обыкновенный [tarantula valkyria], или, как его еще называют в народе, смердопряд, принадлежит к семейству гигантских четырехполостных пауков, таких как, например, пауколев, но выделяется среди опальных своих сородичей гораздо большими размерами и обладает якобы какими-то уникальными органами прядения паутины, которые, правда, до сих пор не изучены, поскольку не было еще случая, чтобы ученый, которого угораздило подойти к пауку-ведуну слишком близко, вернулся назад. Паук-ведун также причисляется к замонианским бессовестным хищникам, то есть таким существам, которые завлекают добычу нечестными способами (см.: устрица-вампир, остров-плотожори ядовитая фея-лягушка). Тело паука-ведуна обычно черное, покрытое густой косматой шерстью коричневого или рыжего цвета, которая на концах длинных лап и щупальцах отливает пурпурно-красным. Своим безобразным поведением и откровенной подлостью паук-ведун снискал отвращение почти у всех существ замонианской фауны, кроме разве что некоторых мелких паразитов, нашедших пристанище на его омерзительном теле. Укус паука-ведуна (в зависимости от размера жертвы) может быть практически безопасным, вредным для здоровья или же смертельным. Так, например, для взрослого боллога укус этого монстра совершенно безвреден, в то время как у шестидесятиметровой океанской улитки он может вызвать длительное воспаление, сопровождаемое тошнотой, головокружением и приступами удушья. Для любого существа ростом ниже пятнадцати метров укус паука-ведуна не только смертелен, но и приводит к полному растворению тела жертвы и превращению его в слизистую, легко перевариваемую жидкость, которую паук затем высасывает своим хоботком. Паук-ведун достигает в высоту восьми метров, имеет, в зависимости от возраста, от четырех до восьми ног (рождается с четырьмя, затем каждые сто лет приобретает еще по одной), шесть пар глаз, четыре клювообразные пасти, а на макушке у него возвышается заостренный роговой нарост, напоминающий перевернутую воронку, или, как его еще называют, «ведьмин колпак», потому что он очень на него похож. Нарост этот предположительно служит для транспортировки жертв к месту хранения съестных припасов. Специальные железы паука-ведуна вырабатывают клейкий секрет, вызывающий у жертвы видения самого приятного содержания, то есть галлюцинации, в которых осуществляются ее заветные мечты и сокровенные желания. Этим секретом паук пропитывает свою паутину. Поскольку паук-ведун не вписывается ни в одну эволюционную схему, многие ученые склоняются к мысли, что этот вид был занесен на нашу планету каким-нибудь метеоритом или же прибыл к нам через пространственную дыру. Водится это животное исключительно в Большом лесу, посему еще раз настойчиво напоминаем о необходимости обходить этот лес стороной.

Спасибо, профессор! В Ночной школе я изучил Большой лес вдоль и поперек, я узнал, например, что он представляет собой густо покрытую всевозможной растительностью территорию в семь тысяч квадратных километров, являющуюся многоступенчатой сложной системой обитания разнообразных форм растительной жизни: от вечнозеленых деревьев и кустарников, возвышающихся над покрытой мхом и травой землей, до глубоких подземных слоев, где прячутся трюфели. И все эти растения я мог бы назвать, в том числе на латыни, а также по состоянию коры определить возраст каждого отдельного деревца в этом лесу, но о существовании плотоядного паука-ведуна я узнаю́ именно теперь, когда уже сижу намертво приклеенный к его паутине.