Текст книги "13 1/2 жизней капитана по имени Синий Медведь"

Автор книги: Вальтер Моэрс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 32 страниц)

Я судорожно искал выход из создавшейся ситуации, но что я мог сделать против такого количества ожесточенных врагов.

– Один! – грозно проревела бородатая идея.

Интересно, что представляет собой это жидкое беспамятство. Может, удастся просто уплыть?

МОЗГ БОЛЛОГА [продолжение]. Жидкое беспамятство состоит из равных частей концентрированной соляной кислоты и желчи боллога, в которых плавают миллионы прожорливых бактерий забвения. Шансы выжить, попав в море Забвения, не выше, чем бросившись нагишом в кратер действующего вулкана.

– Два!

Идеи подтолкнули меня к краю пропасти.

– И… – Бородатый предводитель поднял руку, чтобы сделать решающий взмах.

– НЕТ! – проревел грозный голос.

Это была 16Ч. Моей маленькой спасительнице удалось протиснуться сквозь толпу. Она решительно наступала на предводителя, который при виде ее смущенно попятился.

И тут она совершила то, чего никто не ожидал. Она ухватила предводителя за бороду и изо всех сил дернула ее. Борода оказалась фальшивой! Под ней скрывалось самое жуткое зрелище, какое только мне доводилось видеть: если представить себе гибрид химериады и пещерного тролля, он бы и то выглядел гораздо приятнее.

– Глупые! – закричала 16Ч. – Вы что, не видите, с кем имеете дело?! Это же безумие!

Толпа с испуганным вздохом отпрянула назад. Разоблаченная идея оскалила зубы, растопырила когти и зашипела:

– Только троньте! Предупреждаю: я буду кусаться! Вы знаете, это заразно! А ну расступись!

Толпа расползлась большим клином, словно ее расстегнули молнией. Никто не хотел прикасаться к безумию, которое, продолжая шипеть и отчаянно размахивая когтями, прокладывало себе дорогу вперед.

– Дорогу! Дорогу! Я безумие, страшное и ужасное! Расступись! Фш-ш-ш!

Безумие ловко вскарабкалось по уступам извилин наверх, к одному из туннелей, где на прощание обернулось и закричало:

– Придет день, и я овладею всеми вами, и тобой тоже. – Оно оскалилось на меня: – Да, с тобой у меня особые счеты! Фш-ш-ш!

С этими словами оно скрылось в туннеле, оставив после себя отвратительные раскаты смеха, от которого все волоски у меня на спине встали дыбом.

16Ч повернулась к толпе:

– Вам что, больше нечего делать?! Решили помочь безумию в его сумасшедших затеях?!

В ответ ей послышалось смущенное бормотание: «Ну да…», «Мы думали…» или «Ловкая маскировка…»

– Зарубите себе на носу: это мой друг, Синий Медведь. Он путешественник. Понятно? Я его пригласила и надеюсь, вы будете обращаться с ним как с гостем.

В гробовой тишине толпа растворилась. Потом они снова, как ни в чем не бывало, принялись рекламировать себя и торговаться друг с другом.

– Оно проделывает этот трюк снова и снова, – рассказывала 16Ч, когда долина плохих идей осталась позади и мы вдвоем вновь шагали пустынным туннелем. – Безумие – самое страшное существо, какое только можно себе представить. Оно шныряет повсюду, стараясь натворить в мозгах как можно больше беспорядка. Оно соединяет нервные окончания и вызывает короткие замыкания. Это настоящий мастер переодевания и интриг, стремящийся к тому, чтобы в мозгах воцарился хаос и там не осталось ни капли рассудка.

– Но это же просто глупо! Ему самому тогда тоже конец.

– Вот именно. И этому есть только одно объяснение. – 16Ч понизила голос и постучала себя пальцем по лбу: – Мне кажется, он не совсем нормальный.

Пещера картографа. Картограф предстал перед нами в форме куба, парившего в воздухе примерно в метре от земли. Он жил в просторной пещере, неподалеку от самой тихой извилины. Жилище его было абсолютно пустым. Я сказал «предстал в форме куба», поскольку картографы постоянно меняют свое обличье, изменяют форму и рисунок поверхности. Когда мы вошли, он был светящимся изнутри кубом, каждая грань которого пестрела абстрактными символами.

Одна его грань напоминала выкройку мужской сорочки, другая – карту погоды, третья – план собора в проекции сверху. Потом картинки на гранях вдруг замерцали и превратились в морскую карту, план транспортной сети и схематическое изображение какой-то галактики.

Он мог мгновенно менять свою форму, становясь то пирамидой, то ромбом, то безупречно гладким шаром, поверхность которого отображала все улицы нашей планеты, до последнего переулка. При этом он постоянно вращался вокруг своей оси, отчего у меня рябило в глазах, и я не мог сконцентрироваться.

Голос его шел будто изнутри и был высоким, почти поющим, причем на буквах «Ч» и «Ц» отчетливо слышался электрический треск, а в общем и целом ему нельзя было отказать в определенной доле обаяния.

– Ну-с! Сверим ‡асы, [1]1
  ‡ – В бумажной книге электрический треск вместо букв «Ч» и «Ц» в словах обозначался символом молнии ( ). Из-за отсутствия подходящего значка в электронной версии заменен на «‡». / Прим. верст./


[Закрыть] – уверенным голосом скомандовал картограф.

16Ч взглянула на запястье, где, правда, не было никаких часов, и машинально ответила:

– Шестнадцать часов!

– Э-э, девятнадцать часов сорок семь минут, – отрапортовал я просто так, наугад.

Картограф сделал многозначительную паузу и гордо оповестил:

– Двад‡ать один ‡ac двад‡ать две минуты! Отли‡но!

Это, видимо, было у них чем-то вроде приветственного ритуала.

– Познакомься, это мой друг Синий Медведь. Ему нужен план Большой головы, он хочет пройти ее насквозь. Ты сможешь ему помочь?

– Тсс, – зашипел картограф и стал вращающимся диском, на котором появился план сканированного мозга.

– Карта Большой головы? На это уйдет уйма времени. Надеюсь, ты понимаешь, ‡то представляет собой Большая голова изнутри? Многие километры туннелей извилин. Если сложить их вместе, полу‡ится расстояние от Земли до Луны. Тебе слу‡аем не нужна подробная карта лунных кратеров? Могу предложить одну по дешевке, у меня тут как раз…

На другой стороне диска высветилась великолепная карта Луны со всеми ее симпатичными кратерами.

– Нет, не нужна, – деловито прервала его 16Ч. – Сколько потребуется времени?

– Меся‡а два, – прошелестел картограф. – Минимум.

– Цена?

– Двад‡ать тыся‡ сельсилий.

– Двадцать тысяч сельсилий? Ты в своем уме? – возмутилась 16Ч. – Десять тысяч, и ни сельсилией больше.

Картограф живо превратился в усеченную сферу, разрисованную наподобие марокканского ковра. На верхнем срезе отобразилось нечто, напоминающее план города.

– Пятнад‡ать тыся‡.

– Двенадцать.

– По рукам. Пользуйтесь моей добротой! Двенад‡ать тыся‡ сельсилий ‡ерез два меся‡а на этом самом месте, в этот же ‡ac. Сверяем ‡асы.

Картограф снова сложился кубом. Вероятно, это была его самая любимая форма.

– Шестнадцать часов, – сказала 16Ч.

– Четырнадцать часов двадцать девять минут, – не моргнув глазом, выпалил я.

– Двад‡ать три ‡аса пятьдесят пять минут, – уточнил картограф, провожая нас к выходу из пещеры. – Без пяти двенад‡ать, самое время на‡ать работу.

Сельсилии. Мало того что 16Ч уже дважды спасала мне жизнь и подсказала, как получить план Большой головы, так она еще предложила – чем смутила меня окончательно – то время, пока будет готовиться карта, пожить у нее.

По правде говоря, мне действительно нужен был кров на эти два месяца, вот 16Ч и предложила разделить с ней ее каморку. Это была крохотная пещерка, устроенная в мозговой складке неподалеку от моря Забвения, где то и дело попахивало серными испарениями, зато нас никто не тревожил. Здесь мне предстояло провести ближайшие два месяца и придумать, как раздобыть двенадцать тысяч сельсилий. Сельсилии… Мне вспомнилась школа Филинчика, в сельсильском душе я выкурил первую в жизни сигарету.

Из «Лексикона подлежащих объяснению чудес, тайн и феноменов Замонии и ее окрестностей», составленного профессором Абдулом Филинчиком

СЕЛЬСИЛИИ. Сельсилии образуют основу основ любого мозга, представляя собой исходный материал для строения мыслей, то есть являясь неоформленными зародышами оных. Подобно тому как гусеница превращается в бабочку, сельсилии превращаются в мысли. Сельсилии невозможно увидеть невооруженным глазом, хотя замонианская атмосфера ими просто кишит. Стоит им только проникнуть в мозг (для ускорения этого процесса используется сельсильский душ), как они тут же принимают форму маленьких толстеньких червячков, быстро заселяющих кору головного мозга. Сельсилии могут быть разного цвета: красные, оранжевые, золотисто-желтые, медные, серебристые, зеленые, серые, фиолетовые, светло-коричневые, темно-коричневые, но все они обязательно имеют металлический блеск. Кроме того, во многих внутричерепных сообществах сельсилии используются в качестве местной валюты, сохраняя при этом свою функцию главного строительного материала, из которого строятся мысли и возникают сны.

Вопрос только, как их собрать. Ведь сельсилии, как и любые деньги, не валяются на дороге, их никто не принесет вам на блюдечке, нужно хорошо потрудиться, чтобы их раздобыть. То есть прежде всего нужно найти работу. И с этим мне опять помогла 16Ч.

– У тебя есть фантазия? – спросила она.

Да, пришел к выводу я, в определенной доле воображения мне, пожалуй, нельзя отказать.

– Вот и чудесно. Фантазией можно заработать здесь кучу сельсилий. Как насчет того, чтобы стать снорганистом? Снорганисты нужны всегда.

Орга́н сновидений. Голова боллога постоянно пребывает в состоянии глубокого сна и, следовательно, должна видеть сны. Неподалеку от глазных яблок в голове у него, так объяснила мне 16Ч, расположен орга́н сновидений, инструмент, на котором исполняются сны. Орга́н сновидений должен работать день и ночь, круглые сутки, чтобы голова ни в коем случае не проснулась, иначе может произойти страшная катастрофа – в мозгу все перепутается, наступит всеобщий хаос. Голова захочет ходить, есть или совершать какие-либо другие действия, для которых требуется наличие тела, что может привести к короткому замыканию нервных окончаний, а в худшем случае – даже ко всеобщему торжеству безумия. Поэтому мозг Большой головы должен быть постоянно занят спокойными, мирными снами – дело, испокон веков составляющее промысел снорганистов.

Немаловажно, что снорганистом может стать практически каждый, кто откроет в себе призвание к этому ремеслу, то есть им может стать как хорошая, так и плохая идея. На орга́не нужно играть постоянно, без перерыва, поэтому идеи работают в несколько смен, и кадров почти всегда не хватает. Оплату труда производят сельсилиями, которые вносятся в общую кассу всеми членами внутричерепного сообщества, – что-то типа всеобщего обязательного налога. Это, конечно, не баснословные деньги, всего лишь 10 сельсилий в час, но надо же с чего-то начать.

Орга́н сновидений, естественно, представлял собой не обычный музыкальный инструмент, а пестрый узел из тысячи разноцветных нервов, расположенный в пустом пространстве за глазом боллога. В зависимости от того, за какой нерв дергает снорганист и с какой силой на него нажимает, в мозгу у боллога появляется определенная картина сновидений. Я не сразу запомнил, какие окончания отвечают за какие картинки, но спустя долгие часы тренировок освоился и выучил их все наизусть. Возникающие в мозгу картины отображались на обратной стороне глазного яблока, которая одновременно служила одной из стен помещения оргáна. Большинство моих коллег всю свою смену просто бездумно дергали за нервы или давили на них, в результате чего в мозгу боллога возникала череда обычных пустых сновидений: бессвязные обрывки воспоминаний, картины давно минувших дней, беспорядочно нагроможденные друг на друга, безумные кошмары. Меня же увлекала возможность вычленять из этого хаоса последовательные сюжетные линии, чтобы в них были смысл и действие, придумывать увлекательные истории, видеть которые куда интереснее, чем вспоминать о том, как когда-то забыл надеть штаны. Так, например, – и это простейший из трюков – соединив картину льва с изображением антилопы, можно получить отличный сюжет охоты длиной в пару минут. Это было куда веселее, чем вызывать в памяти боллога произвольный набор не пересекающихся друг с другом воспоминаний, как это делали остальные снорганисты.

В мозгу боллога сохранились уникальные воспоминания о событиях, произошедших еще до потопа, редчайшие изображения гигантских ящеров, дерущихся друг с другом из-за добычи, циклопов, играющих в футбол осколками скалы, вулканов, землетрясений, наводнений, метеоритных дождей, доисторических бурь и ураганов, вымерших чудовищ и войн между кланами великанов. Боллог был таким гигантским, что его голова находилась в открытом космосе, он знал в лицо каждый лунный кратер, он видел вблизи Марс и Сатурн и сохранил в памяти панораму всей нашей Солнечной системы.

Забавно было наблюдать картины детства и юности великана, когда он был еще маленьким, скакал верхом на мамонте и дрался с огромными гориллами. Он швырял в своих друзей-великанов осколки скал размером не меньше дома, а те в ответ только смеялись. Он исходил всю Замонию от края до края, собрав в голове целую коллекцию чудесных ландшафтов, он, можно сказать, был свидетелем возникновения континента, зарождения на нем жизни, появления всевозможных форм, многие из которых теперь уже навсегда исчезли. Динозавры, похожие на крыс, неуклюже семенящие на маленьких лапках, вулканы, кажущиеся с высоты горшками с кипящей кашей. Он умывался влагой дождевых облаков, а утоляя жажду, выпивал целые озера. Более грандиозный материал для создания выдающихся сновидений трудно было себе представить.

Некоторые нервные окончания вообще не были связаны ни с какими картинами, они могли вызывать только чувства, такие как радость, печаль, удивление или страх. Вскоре я изучил их все до единого, мне уже не нужно было смотреть, я с закрытыми глазами мог определить, какая картина или какое чувство последует за нажатием.

Мне удалось открыть даже музыкальные нервные окончания, вызывающие акустические воспоминания о музыке, слышанной боллогом когда-то, во времена его юности. Они, правда, не отличались особой изысканностью, но все же таили в себе определенную прелесть, прекрасно сочетаясь с монументальностью зрительных образов. Теперь любые сны я сопровождал подходящими мелодиями и ритмами.

Научившись соединять картины, чувства и музыку, я стал вызывать в голове боллога самые разнообразные сновидения. Это были спокойные, безмятежные сны, сны-приключения и даже кошмары.

Чаще всего 16Ч сидела рядом со мной и наблюдала, как я работаю.

Первые успехи. Сначала я научился создавать простые, но четко продуманные композиции с достойным сюжетом, которые, дополненные музыкальным сопровождением, превращались в настоящие шедевры.

Так, например, я вызывал в памяти боллога образ хищного динозавра, потом добавлял к нему зебру, и начиналась захватывающая охота. Извержение вулкана на заднем плане, пульсирующая барабанная дробь, выбиваемая циклопами, колотящими стволами вековых дубов о скалы. Вот так! А если нужен счастливый конец, можно позволить зебре сбежать от преследователя – достаточно только нажать соответствующий нерв посильнее, и она помчится быстрее ветра.

Со временем создаваемые сюжеты становились длиннее, насыщеннее – грандиознее.

Однажды я сконструировал изобилующий батальными сценами сон-эпопею, посвященный событиям тысячелетней войны циклопов – тем временам, когда доисторические ландшафты Замонии сотрясали жесточайшие, кровавые битвы. Я ловко соединил в одну композицию события, разорванные по времени: первую рукопашную схватку двух доисторических циклопов, послужившую поводом для дальнейшей вражды племен, последовавшие за ней массовые сражения, вплоть до решающей битвы в Жутких горах, в которой приняли участие тысячи и тысячи исполинов. Я пронесся через века, в сюжете на пару минут сконцентрировал панораму тысячелетий. На такое были способны только самые дерзкие снорганисты.

Удалось мне создать и парочку снов-кошмаров с сюжетом, основанным на реальных страхах гиганта, по большей части связанных с разной мелкой живностью, какой по сравнению с боллогом являлись все твари Замонии без исключения. Правда, вскоре мне пришлось вычеркнуть эти сны из своего репертуара, поскольку голова боллога слишком нервничала и начинала так громко сопеть и фыркать, что я опасался, как бы она не проснулась.

Постепенно в Большой голове поползли слухи, что мои сны отличаются стилем и вкусом и вообще это зрелище, на которое стоит взглянуть. Поэтому, когда я дежурил, в зал орга́на набивалась толпа народа, что подстегивало мое честолюбие еще больше. Даже когда на орга́не играли другие коллеги, я теперь оставался на месте и наблюдал за игрой, анализируя их ошибки и оттачивая свое мастерство.

Искусство и деньги. Спустя несколько недель 16Ч поинтересовалась у меня, сколько сельсилий мне удалось накопить. Я посчитал. Выходило примерно три сотни. Однако бо́льшую часть из них мне предстояло потратить, ведь надо же было чем-то питаться, а единственной пищей в Большой голове являлись опять же сельсилии. Хорошо хоть, что вкус у них был непротивный.

– Так и за десять лет не накопишь двенадцати тысяч, – подвела итог 16Ч, явно не в восторге от скромности моего предпринимательского таланта.

И это была сущая правда. Тех грошей, что я зарабатывал на орга́не, явно не хватало, чтобы рассчитаться с картографом.

– Надо продавать входные билеты, – предложила 16Ч.

– Входные билеты?

– Да, входные билеты. Видел, сколько зрителей набивается в зал? Они все словно с ума посходили.

А вот к этому я был не готов. Сочинение снов уже давно превратилось для меня в искусство, в нечто возвышенное, не имеющее ничего общего с приземленным зарабатыванием сельсилий. Разве может художник продавать свой талант?! Я возмущенно отверг это предложение.

– Но ты же все равно получаешь зарплату. Разве нет?

Это верно. Я получал за работу десять сельсилий в час.

– Бери за вход с каждой идеи еще по сельсилии, и сам не заметишь, как нужная сумма окажется у тебя в кармане.

С каждым разом билетов на представления продавалось все больше. Мучимый угрызениями совести, я изо всех сил старался вознаградить идеи сполна – зрелища раз от раза становились все ярче и грандиознее. Тем более что бедным идеям, чтобы получить место на представлении, приходилось часами простаивать в длинных, изогнутых коридорах извилин. Теперь все разговоры в Большой голове велись об одном – о срежиссированных мною снах.

Кассовые сборы. Наибольшей популярностью пользовались сны-катастрофы, а подобных воспоминаний в мозгу у боллога сохранилось великое множество. За свою долгую жизнь боллог стал свидетелем практически всех возможных природных катаклизмов – от падения астероидов до всемирного потопа, и все это он наблюдал в оригинальной, доступной только ему одному перспективе. Многим ли довелось наблюдать темногорскую грозу с высоты птичьего полета или следить за движением по поверхности океана приливной волны высотой в километры? Кому посчастливилось хоть раз заглянуть в жерло действующего вулкана? Кто разгуливал под градом метеоритов, словно под ласковым грибным дождиком? Такие картины могли храниться только в мозгу боллога.

Красочные сюжеты из жизни дикой природы пользовались не меньшим успехом. Такие, что рассказывали о повадках степных единорогов, о брачных танцах гигантских морских змей в краю Ледяных Торосов (ни с чем не сравнимое зрелище!), об охоте циклопов на кита – схватке безоружных титанов с тираннокитом Рексом.

Видимо, боллогу доводилось нырять и на дно океана, поскольку в голове у него сохранились удивительные картины доисторического подводного мира. Гигантские светящиеся медузы с многочисленными прозрачными щупальцами, огромные каракатицы, дерущиеся друг с другом, стаи древних акул со сверкающими отточенными зубами, затонувшие материки, ушедшие на дно океана мертвые города с поросшими ракушечником небоскребами, превратившимися в обиталище громадных раков и двуглавых мурен. Видел боллог и мрачные кладбища затонувших кораблей, и клокочущие подводные вулканы, и светящихся изнутри рыб с птичьими головами, громадных морских коньков с переливчатыми пестрыми плавниками и электрических рыб-спиралей.

Он нырял еще глубже, в черноту глубоководных трещин, в расселины на морском дне, где живут существа из лавы, на удивительные танцы которых невозможно наглядеться. Он исследовал коралловые леса замонианской ривьеры, оранжевые, кобальтовые, красные, ветвящиеся на полянах, покрытых ковром золотистых водорослей, над которыми пасутся целые стада морских коньков, огромных, размером с единорога.

Публика была в полном восторге. Как впавший в экстаз пианист, я неистово дергал за нервные окончания во всех регистрах. Порой я позволял себе отчаянные импровизации, но не просто выуживал из памяти боллога бессвязные, хаотические воспоминания, а, следуя своеобразной цветовой драматургии, вызывал картины, подчиненные одной теме, то есть одному цвету, например только в желтых тонах: текущие потоки лавы, сияющие лучи заката, поля, поросшие одуванчиками, колышущиеся золотые водоросли, а потом вдруг резко переходил на красное: взрывающиеся метеориты, маковые луга, табуны древних огнегривых коней – и все это в сопровождении грандиозной музыки.

Признаю, в этих феерических представлениях было больше китча, чем подлинного искусства, но что поделаешь, кто бы устоял от соблазна при подобном-то исходном материале.

Да и публике это нравилось. По прошествии двух месяцев я собрал все двенадцать тысяч до последней сельсилии.

План.  – Ну-с! Сверим ‡асы! – скомандовал картограф. Куб. Шар. Тетраэдр.

– Шестнадцать часов! – сообщила 16Ч.

– Девятнадцать часов тридцать семь минут! – предложил я.

– Без ‡етверти двенад‡ать! – прошелестел картограф, снова став кубом.

Карта, которую я получил от него, превзошла все мои ожидания. Она стоила затраченных двенадцати тысяч. На ней не только подробнейшим образом были отображены все мозговые извилины, очень важные спрямления и тупики, – она представляла собой настоящий шедевр изобразительного искусства. Начертанная темно-красными чернилами (кровью боллога!) на тончайшей мозговой ткани, она казалась мне картой сокровищ, подлинным чудом, облегчающим ориентирование в пространстве. Теперь-то я точно легко и просто, без заминок и промедлений, найду дорогу к противоположному уху. А без карты – сейчас в этом не было уже никаких сомнений – мне пришлось бы, наверное, всю оставшуюся жизнь потратить на поиски выхода из лабиринта.

– Маршрут отме‡ен пунктирной линией, – пояснил картограф. – Никого не слушай, особенно если какая-нибудь плохая идея будет уговаривать тебя срезать путь. Следуй наме‡енному маршруту. Не отвлекайся. В жизни, знаешь ли, никто не ходит прямыми путями. Иной раз лу‡ше дать крюку, прямая дорога отнюдь не всегда самая короткая. Это тебе говорю я, старый картограф.

Я положил на пол мешок с сельсилиями и произнес слова искренней благодарности.

– Сверяем ‡асы! – воскликнул картограф, приняв форму шара.

– Шестнадцать часов! – не моргнув глазом, выпалила 16Ч.

– Семнадцать часов тридцать восемь минут! – отозвался я.

– Коне‡ рабо‡его дня! Самое время немного вздремнуть, – проскрипел картограф, все еще пребывая в форме шара, потом несколько раз подпрыгнул, как мячик, и выпроводил нас из конторы.

Прежде чем отправиться в долгий путь, я решил на прощание дать еще одно представление, совершенно бесплатно.

Я хотел исполнить самый лучший, самый грандиозный сон, призванный стать вершиной моего снорганистского искусства. Великому замыслу соответствовало простое название:

Сон циклопа

Доисторическое море. Подводный мир. Любимая музыка циклопов. Пузырями раскаленной лавы движутся вверх огненные медузы. На экране появляется тираннокит, мы видим, как он плывет. По пути он заглатывает целую стаю акул. Хорошо закусив, довольный тираннокит лениво движется дальше. В этот момент боллог, наблюдавший за ним все это время, бросается ему на спину. Завязывается смертельная битва. Боллог впивается в морского гиганта мертвой хваткой и держит его до тех пор, пока тот не перестает бешено колотить хвостом и не покоряется победителю. Тогда боллог триумфально плывет на спине у кита к берегу. Вместо того чтобы убить гигантскую рыбу и зажарить ее мясо себе на обед, он ее отпускает. Кит исчезает на горизонте в лучах заходящего солнца. Звучит патетическая музыка.

Смена декораций.

Древняя Замония. Небо переливается всеми цветами радуги. Кометы с бешеной скоростью проносятся по небосводу. Бум-бу-бум! Что это? Приближающаяся гроза? Нет, это не гром!

Смена декораций.

Это первобытная битва! Сотни боллогов собрались в долине и, размахивая стволами деревьев, дубасят друг друга. Зритель попадает в самую гущу сражения. Целых двадцать минут на экране мелькают пестрые сцены драки.

Смена декораций.

Романтическая музыка. Боллог, уставший, плетется домой, к своей любимой. Она сидит посреди долины и плетет себе венок из столетних дубов. Боллог надеется получить причитающийся победителю поцелуй. Драматическая музыка! Возлюбленная дает ему от ворот поворот. Он не принес ей подарка. А мог бы прихватить с собой с поля брани хотя бы дубину.

Смена декораций.

Очень печальная музыка. Боллог идет под метеоритным дождем. Что подарить любимой? Надо было придушить этого недотепу кита? Снова – бум-бу-бум! Приближающаяся гроза?

Нет. Это взрыв вулкана.

Оптимистическая музыка. Боллог подходит к вулкану. Сверху вниз смотрит он на крошечную гору. Потом бережно начинает ее выкапывать. Он аккуратно извлекает вулкан из земли. Надо быть осторожным, чтобы не повредить стебелек лавы вместе с его огненным корнем. Боллог несет действующий вулкан, словно тюльпан, за длинный стебель застывшего базальта. Он держит его очень бережно и внимательно следит, чтобы расплавленная лава не капала вниз на лапы.

Смена декораций.

Подруга боллога, поджав губы, сидит посреди долины. Боллог вручает ей клокочущий вулкан. Она улыбается. Ее сердце оттаяло. Она целует своего любимого. Романтическая музыка.

Смена декораций.

Первобытное небо. Падающие метеориты взрываются грандиозным фейерверком.

Конец.

Прощание с 16Ч далось мне нелегко. Она так много сделала для меня, а я ничем не смог ее отблагодарить.

– Мне было приятно сделать хоть что-то хорошее, – сказала 16Ч на прощание. – А сны вообще были просто супер. Боюсь, без тебя искусство снорганизма в Большой голове снова придет в упадок. Ну ладно, иди и не поминай лихом.

Понурив голову, она медленно поплелась обратно в долину плохих идей.

Путь на свободу. Я зашагал в противоположном направлении, согласно отмеченному на карте маршруту, на восток. Мой путь в соответствии с планом, полученным от картографа, проходил мимо моря Забвения, потом долго петлял в серпантиноподобных извилинах и наконец выходил в другое полушарие.

С ядовитыми испарениями моря Забвения в нос мне ударили неприятные воспоминания. Я постарался как можно скорее оставить этот отрезок маршрута позади и быстро зашагал вверх по спирали извилин. При желании весь путь можно будет преодолеть за несколько дней.

– Эй, ты! Решил сбежать?! Не тут-то было! За тобой еще должок! Фш-ш-ш! – зашипел у меня за спиной голос, который я не слышал уже долгое время.

Это было безумие, притаившееся в темном закоулке мозгов.

– Долгонько же мне пришлось дожидаться! Зато теперь наконец ты один. Совсем, совсем один. А то прославился, понимаешь, своими снами. Ну ничего, пришло время расплаты.

– Отстань! Я не сделал тебе ничего плохого.

– Я – безумие. Мне не нужен повод, чтобы совершать дурные поступки.

– Да ты спятил! – воскликнул я; ничего более оригинального просто не пришло в голову.

– Фш-ш-ш! – зашипело безумие еще громче. – Не смей так говорить!

– Говорить что? Что у тебя не все дома, да?

Безумие закатило глаза, его лицо исказила судорога. Похоже, ему не нравилась правда.

– Никогда больше этого не говори!

– Чего не говорить? Что у тебя крыша поехала? Что у тебя шарики заскочили за ролики?

Ага! Я нашел способ, как ему досадить.

– Сейчас же замолчи! Фш-ш-ш! Слышишь?!

– И не подумаю! Приготовься, еще не такое услышишь. Кто виноват, что у тебя каша вместо мозгов, что у тебя в голове дырка, что у тебя мозги набекрень, что ты болван и дуралей, что по тебе психушка плачет, что у тебя всего одна извилина, и та прямая, что ты последний тугодум, что у тебя в голове ветер, что у тебя размягчение мозгов, что у тебя… у тебя… короткое замыкание между ушей…

Жаль, но фантазия моя на этом иссякла.

Хотя мне все-таки удалось довести его до белого каления. Шипя и лязгая зубами, безумие бросилось на меня и отняло у меня карту.

– Посмотрим, хватит ли у тебя смелости нырнуть за ней в море Забвения.

Самый мерзкий из всех обитателей мозгов вприпрыжку помчался к берегу.

Совет: никогда не говорите безумию, что оно безумие. От этого оно просто обезумевает.

Безумие бежало к тому утесу, откуда когда-то хотело бросить меня в волны беспамятства. Я мчался следом быстрее, чем в бешеной гонке по Большому лесу, когда уносил ноги от паука-ведуна. На самом краю обрыва оно остановилось и вытянуло вперед руку, держа карту двумя пальцами над бурлящей коварной жижей. С отвратительным чавканьем на поверхности смертоносных волн лопались ядовитые зеленые пузыри, выбрасывая вверх хищные, ненасытные языки.

– Да пребудет с тобой вечный покой забвения, лети с миром, – произнесло оно елейным голосом и разжало пальцы.

Одним отчаянным прыжком мне удалось настичь карту и ухватить ее за краешек, но в этот момент я потерял равновесие и, беспомощно размахивая лапами, вверх тормашками полетел вниз. К счастью, по пути попался какой-то уступ, и я что есть силы вцепился в него когтями.

Беспомощно раскачиваясь в воздухе, словно перезрелая груша, я висел на одной лапе, держась за спасительный мозговой изгиб, а другой крепко сжимал карту. Внизу шумели ядовитые волны моря Забвения, вверху маячило безумие.

Оно ухмыльнулось и склонилось ко мне:

– Говоришь, у меня голова с дыркой?

Похоже, пришло время подумать о дипломатии.

– Это была просто шутка. Плохая шутка.

– Знаешь, раз у меня не все дома, мне ничего не будет, если я сейчас помогу тебе упасть в море Забвения. Ни один суд не признает меня виновным. Сумасшедших не судят.

С этими словами безумие начало медленно разжимать мои пальцы. Теперь я держался только на трех.

– Пожалуйста, перестань.

Оно с наслаждением разжало еще один палец. Я остался висеть на двух.

– Не могу. Эти голоса… Я слышу голоса, они приказывают мне. С нами, сумасшедшими, так бывает.

Безумие принялось разгибать следующий палец. Остался один, последний.

– Прощай. Сейчас ты растворишься в небытии. От тебя не останется ничего, даже воспоминаний, – сказало безумие, принявшись отцеплять последний палец.

Но не отцепило, а вдруг перелетело через мою голову и камнем ухнуло в море Забвения.

– Фш-ш-ш! – только и успело прошипеть оно, прежде чем волны беспамятства сомкнулись над его головой.

В том месте, где оно упало, море закипело и забурлило, выбросив наружу целое облако ядовитых паров. Послышался тошнотворный чавкающий звук, и тело безумия ушло на глубину.