Текст книги "Роман О Придурках"

Автор книги: Валерий Тимофеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц)

Жить стало веселее.

Все послушницы, обученные грамоте, счету и хорошим манерам, правильно догадались, что своему чудесному спасению они обязаны ему, Хозяину острова, по совмести-тельству хозяину болида, цистерны с бензином, бочки масла Мобил и всех их, двадцати, которым от двенадцати до шестнадцати, и которые все как одна или уже ничего себе, или скоро будут таковыми.

Одежды мало? На острове лучше лишнего не носить. Во-первых, потому что жарко, во-вторых, вдруг вас прие-дут спасать годика через два? В чем вы перед многими людьми предстанете? В лохмотьях? Ужас! Что про вас в газетах напишут? Вы лучше аккуратненько все в шкапчик повесьте, вот вам и плечики. А кто стесняется, тот через день-другой забудет, что это такое – стеснение.

Так необитаемый никем кроме Васьки остров стал не-много обитаемым. Немного это потому, что пока еще плотность населения была не очень плотной и для созда-ния государства с рыночной экономикой совсем недоста-точной. Это, конечно, далекие планы, но, к чести нашего юного героя, в его голове они, при виде стольких сразу од-новременно прекрасных тел, все-таки зашевелились.

Ночью на острове привычно кричали ночные птицы, рычали совершенно дикие и невоспитанные хищные звери, электричество еще не работало, а входные двери ночного шалаша не закрывались на запор. Некоторым новым жите-лям острова захотелось очень сильно испугаться, и от это-го самого страха захотелось прижаться к чьей-нибудь чу-жой, уже спасавшей их, груди. Желающих прижаться было всего двадцать, а грудь для этого всего одна.

Первую ночь Васька спал, облепленный телами, как матка пчел во время выхода роя. Рук, обнимающих его, было так много, что он в темноте не понял, которая из всей кучи стала для него в эту ночь самой близкой. Но понял другое – один раз пустив послушниц на свой остров, он не только скрасил ими свою одинокую жизнь, он принял на себя ответственность за то, чтобы и ночью и днем им не было, во-первых, страшно, во-вторых, скучно, в-третьих, завидно.

Послушницы не хотели оставлять своего спасителя ни на минуту. То ли действительно боялись немного, то ли чисто женский эгоизм заедал: вдруг, пока он один, какая-нибудь возьмет и в свое единоличное владение приватизи-рует. Остальным тогда чего? Банан?

Теперь к бревну для плавания приходилось привязывать всех. Бревно поначалу терпело такие издевательства, по-том с горя вышло в море и молча утопилось.

Болид вынужден был таскать за спиной трехосный гру-зопассажирский прицеп, есть в три раза больше бензина, от усердия оглашать окрестности не совсем интеллигент-скими звуками, и от вскрывшегося недержания орошать маслом Мобил лучшую в мире трассу Формулы 1. От эта-кого позора болиду благородных кровей стало не по себе, он заболел, взял отпуск и перестал заводиться.

Делать на острове стало нечего. В смысле общественно-значимых, увеселительно-развлекательных работ.

Проведенная через год в интересах развития народного хозяйства острова перепись населения, дала поразитель-ный результат. Прирост составил более сорока семи про-центов все еще способного населения! И на следующий год, учитывая постоянно возрастающее число вовлеченных в процесс бывших послушниц, результаты обещали быть не менее выдающимися.

Впору было подумать о принятии декларации незави-симого от погодных условий, вполне само-стоятельного, вернее – отдельно-стоятельного в море-океане государства.

Споры о статусе были недолгими. Ежели назвать остров королевством, то Васька – король, все послушницы, кото-рые уже – королевы, которые еще маленькие и им не дос-талось – принцессы, а новорожденная мелочь – наследники королевского престола. Вполне благозвучно и большинст-вом приемлемо.

Если назваться тридевятым царством и каким-то там государством, то тогда Васька всему этому – наипервей-ший царь! А все остальные как-то так дружно и сразу ца-ревны. Как?! Лягушки? Нет уж, обойдемся без вашего цар-ства!

Решили посмотреть правде в глаза. Долго искали, в чьих глазах ее – правды – больше. Нашли. Увидели. Один Васька. Много жен. И назвались Султанатом.

Пришлось под новое название перестраивать концеп-цию развития планового социалистического султанатского государства.

Султаны за счет чего живут? За счет богатства природ-ных ископаемых. Нефть надо искать и золото.

С золотом проще. Свалило бурей дерево – под ним сун-дук. Бери, сколько хочешь. Только ценности на острове цены не имеют. Зачем они, когда все население голыми зад… ну, этими, пятками сверкает. А государство строить надо. Ну и приснилось Ваське, простите, Султану, что нефтяная труба на северной оконечности острова лопуха-ми укрыта. Сходил, проверил, точно, труба. Точно, с неф-тью.

Ну и зажили по-новому.

В полном достатке.

Поразмыслив старательно, Султан сделал султанский выбор. Купил себе еще сто жен, чтобы народонаселение росло быстрее. Через год вспомнил, что он все на острове делал: и купался, и в гонках участвовал, и жен своих всех любит, и детей воспитывает, а вот о том, чтобы поесть, как-то не подумал. И жен своих что-то не помнит, чтобы хоть раз кормил.

Пришлось всем новые работы придумывать, такие, где выход полезного был бы уже съедобными продуктами, а не одними голодными детьми.

На внеплановом необитаемо-социалистическом суббот-нике весь остров перевернули с ног на голову. Голодные до ответственной работы послушницы вымыли, правда без мыла, деревья, висящие на них финики и фантики, парал-лельно завязали узлами все хвосты у обезьян, чтобы на них было легче висеть – руки не соскальзывали, а попугаям на-чистили до зеркального блеска клювы. Немного повздо-рив, разбили парк для прогулок, посадили нужные им, вы-корчевали ненужные никому деревья, проторили дорожки, посыпали их красивым золотым песком пляжа. Ну, прямо не остров стал, а парк культуры и отдыха. Даже спрятаться от глаз людских негде – везде или простор для подсматри-вания, или попугай начищенным клювом светофорно свер-кает.

А потом Васька проснулся, и увидел: остров, который он полюбил за его необитаемость и прирожденную ди-кость, стал похожим на парк в центре пересыщенного мил-лионного города: дорожки, аллеи, клумбы и скамеечки для отдыха. Выдрессированные попугаи на поворотах объяс-няют прохожим: куда какая дорожка ведет, и рассказывают на чистом попугаистом о местных достопримечательно-стях. Обезьяны лазают по деревьям и дарят островитянам бананы и финики, которые сами же заворачивают в дере-вянные фантики. Везде скверики, беседки и фонтанчики. А на трассе Формулы 1 голландские розы рядами посажены!

Весь гарем, страшно разросшийся и невероятно изголо-давшийся по мужской ласке и вниманию, не отстает от своего Султана ни на шаг. Даже, простите за натурализм, до ветру ему одному не сходить, тут же обступят со всех сторон, точнее, обсядут и весь кайф сломают.

Понял Васька, что тот сон, который ему первым при-снился, он же сам испортил снами последующими. Урок ему: было хорошо, зачем лучше захотел? Никогда жад-ность до добра не доведет.

А когда их у тебя, жадностей, целых двадцать да плюс еще сто, да мелочи под ногами несчетно, тут уж точно до-бра не жди. Пора, браток, просыпаться и на работу идти.

ПЕРЕУСТУПКА АВТОРСКИХ ПРАВ

В год своего шестнадцатилетия Васька впервые попал.

Притом, попал трижды подряд.

Сначала в венерический диспансер.

Добрая толстая врачиха согласилась признать в нем своего любимого сыночка и вылечить без громкой огласки. Она не станет сообщать на работу родителям, не напишет пространственного письма в школу, не сообщит для поста-новки на учет в полицию. И даже денег за лечение с него не возьмет, если Базиль согласится лечиться по новейшей методике. Что эта методика действенна и безопасна для здоровья больного, Базиль убедился уже после трех дней усиленных укалываний. Ради чистоты эксперимента и во имя науки врачиха охотно пожертвовала собой. Это уже много лет спустя, став опытным и постоянным клиентом соответствующих клиник, Базиль понял, что им был уста-новлен мировой рекорд для книги Гинесса: никогда еще в истории человечества обычную лобковую вошь не лечили уколами витаминов утром, днем и вечером в течении девя-носто шести дней. И после каждого укола закрепляли те-рапевтический эффект на доброй тетеньке врачихе и на двух ее не менее добрых ассистентках. Эксперимент за-кончился ко всеобщему удовлетворению полным упадком физических сил всех четверых сразу.

Потом Базиль попал, купив акции сильно разреклами-рованной компании, пальцем в небо. Оказывается, и у французов есть любители пускать мыльные пузыри и лов-ко надувать своих соотечественников, как будто мало им чужих, в разных там колониях или провинциях.

И, наконец, как ни старался он не засвечиваться в сво-их больших и малых делах, все-таки попал в полицию.

Здесь его сфотографировали и выдали настоящий пас-порт стопроцентного гражданина свободной республики. Лощеный господин с тонкими чертами лица, назвавшийся Жераром, взялся угостить его стаканчиком доброго Бур-гонского. В приятной беседе рассказал Базилю его собст-венную жизнь, год за годом, с такими подробностями, о которых новоиспеченный гражданин и думать позабыл.

– А помнишь? – Жерар долго смеялся, вспоминая, как пятилетний малыш прятался под кровати девочек в то вре-мя, когда они обслуживали клиентов, и ломал им послед-ний кайф, громко и смешно пукал в самые неподходящие моменты. – Девочки, естественно по вашей предваритель-ной договоренности, желали клиенту: "Будьте здоровы", после чего господин, дабы скрыть свою неловкость, платил щедро, одевался спешно и незамедлительно линял.

– Я был тогда маленьким, – оправдывался Базиль.

– А разве я тебя осуждаю? – успокаивал Жерар. – Я, парень, стопроцентно на твоей стороне! Так им и надо, сластолюбцам.

Похвалил Жерар и за находку с кактусом, который Ба-зиль подкладывал в постель.

– Самым трудным был год твоего тринадцатилетия, – хитро подмигнул Жерар. – Ты уже почувствовал себя мужчиной, а мадам решила сохранить тебя девственником до восемнадцати лет.

– Было дело.

– Она даже пообещала выгнать ту из девушек, которая лишит тебя девственности.

– Я оказался хитрей. Мадам до сих пор считает, что девственности меня лишила она.

– Но уже после того, как ты переспал со всеми и не по одному разу! Ха-ха!

От души посмеявшись и выпив за это по доброму ста-кану, продолжили приятный разговор.

– А вот за фальшивые деньги тебя стоило бы наказать, – сквозь непрекращающийся смех неожиданно сменил тему Жерар, и не поймешь, продолжает он радоваться находчи-вости Базиля, или уже осуждает. – Это уже чистой воды криминал, парень, – смех резко оборвался, в глазах вспых-нули холодные огоньки. – Нам стоило немалого труда вы-купить все купюры и не допустить огласки.

– Разве они не могли появиться у господ туристов где-нибудь в других местах? Скажем, в кафе, в магазинах? – попытался отшутиться Базиль.

– Да, парень, ты прав! Вижу, готовил себе алиби, про-считывал. Точно! Были они и в кафе, и в магазинах. Каж-дый в своих. В полиции, знаешь ли, иногда и умные люди попадаются, малыш. Фальшивомонетчики, все как один, по странному стечению обстоятельств, были у мадам. Ну-ну, дай мне дорассказать эту забавную историю. Мы пус-тили по следу подставу и получили верное доказательство твоей причастности. Вместе с твоими пальчиками. А по-меченные нами купюры ты, поверишь ли, отнес в банк и положил на свой счет! Вот так вот, малыш!

– Вы меня арестуете? – враз поскучнел Базиль.

– Зачем? Если бы мы хотели это сделать, ты бы давно парился в каком-нибудь приюте для малолетних преступ-ников. Нет, малыш, мы тебя не арестуем. И другим не по-зволим это сделать. Мы с тобой сейчас договоримся и сыг-раем в фифти-фифти.

– Куда?

– Ох и молодежь пошла! Надо говорить не "куда", ма-лыш, а "во что"!

– Есть разница?

– И очень даже ощутимая. Только не дай тебе Бог раньше времени узнать ее. Так вот, ты нам отдашь все не-гативы, отснятые за долгие годы твоей нелегальной рабо-ты у мадам. Мы тебе простим ошибки молодости и запла-тим вот такую сумму, – Жерар написал на салфетке шести-значное число.

– Так много? – изумился Базиль. В голове эта сумма тут же пристроилась в хвост его личного состояния, суще-ственно увеличивая его. Отчего по телу пробежала сладкая истома, а настроение заметно улучшилось. Славный па-рень, этот Жерар. Жаль только, что фараон.

– Ровно столько, сколько ты получил на обмене фаль-шивок, плюс набежавшие проценты. Считай, что они те-перь честно твои.

Легкая тучка набежала на чело.

– Мы договорились? – Жерар продолжал мило улы-баться.

– Я, право, не знаю, остались ли у меня вещи, которые вас так заинтересовали. Мадам часто наводит порядок и выбрасывает все, что ей кажется ненужным.

– Вряд ли она нашла твои тайники в ножках кроватей, – проявил завидную осведомленность Жерар. Также случай-но Базиль узнал, каково его состояние с учетом акций, процентов по вкладам и спрятанной в подвале кубышки с мелочью.

И дал согласие.

Летом 92 года, сразу после дня рождения его зачисли-ли курсантом в какой-то третьесортный, никому не извест-ный колледж на юге Франции, и четыре года о нем никто ничего не знал. А в 96-ом, когда сердце мадам устало ждать и практически смирилось с потерей, она получила краткую весточку о случайной гибели горячо любимого Базиля в крупной автомобильной катастрофе, о которой много дней вещали все каналы французского телевидения.

Кроме нее, да оставшихся при ней двух сорокалетних "девушек", всплакнуть о Базиле было некому.

КЛИНИКА ДОКТОРА ДУРАША

В маленькой больнице на юге Франции доктор Пьер Дураш, богообразный старичок неопределенного возраста, тихо и мирно доживал свой век и как мог, делал вид что может помочь всем, кто чего-то от него хочет. Слепых он не делал зрячими, глухим не возвращал слух, хромые про-должали хромать несмотря ни на какие усилия доктора. Но у него было одно замечательное достоинство. Он никому не отказывал.

– Доктор, а вот у меня….

И следовало получасовое объяснение. Доктор очень правдоподобно притворялся, что внимательно слушает, а сам занимался любимым делом: ковырял пальчиком в но-су, чаще у клиента, или выискивал у него в волосах тех, у которых ног столько, что и под микроскопом не сосчитать, потому как они, гады кровожадные, не хотят в голом виде под микроскопом лежать, всеми многими лапами одновре-менно во всех местах прикрываются, попробуй тут посчи-тай, сколько раз он за свою жизнь в школу сходил, или с друзьями подрался, или с утра из вскрытого им капилляра опохмелился.

Когда словарный запас клиента иссякал, а пальцы док-тора заходили так глубоко, что он мог почесать глаз боль-ного изнутри, считалось, – знакомство состоялось и боль-ной с доктором обо всем договорились.

– Сделаем, – обещал ни в чем не отказывающий доктор, – в лучшем виде. Можете одеваться и в палату устраиваться. Вечером приду на новоселье, стол накройте, кровать рас-правьте, зубы почистите и в стакан уберите.

Лечил доктор от душевного неуюта.

Он так и полагал – все болезни человека от душевного неуюта. Не зря же его заведение исстари носит название – клиника для душевных, а уже потом больных.

Доктор Пьер Дураш был гением. Непризнанным. Да он и не стремился быть признанным. Наоборот, всячески скрывался от любого признания. Так прямо и говорил этим любопытным сыщикам – имею, говорил, полное право ни в чем не признаваться. А все свои достижения, которые сме-ло могли стать достоянием любопытного человечества, всячески преумалял или же старался выдать за божью во-лю и пробуждение сознания самого осознавшего себя са-мосознанца.

Как-то к нему в клинику привезли даму, страдающую недержанием языка; по научному ее диагноз именовался словесным поносом. Доктор, ради сам не знает зачем, за-писал ее болтовню на магнитофон. Получился целый не-сгораемый шкаф словесного поноса. Дама поносилась не просто так, она делала это разными голосами, различными интонациями, как будто одновременно говорили по мень-шей мере десять человек. Доктор переписал словесный по-нос по ролям и получилось вполне понятное действо: ге-рои многих мыльных опер сошлись вместе и, не слушая друг друга наизусть читали свои тексты.

Все встало на свои места.

Кроме одного.

Одного автора одного непонятного простому смертному текста доктор никак не мог вычислить.

Все санитарки, все нянечки, даже те, которые помнили мыло первой мировой войны, в один голос утверждали, что такого мыла ни в одном мыле никогда не мылилось. Этот чужеродный текст хамски проник в другие тексты, чтобы там замаскироваться, куда надо внедриться, чтобы потом незаметным вынедриться в нужной точке земного шара.

Лечение, прописанное страдающей даме, было про-стым. Ей дали послушать то, что она городила, только раз-деленное доктором по ролям. Дама все поняла, и стала по-носить правильно: выпустит на сцену одного мыльного героя, даст ему высказаться, не перебивает, похлопает, ча-ще себя по голым ляжкам, непременно похвалит: – "Моло-дец! – и пригласит: – Следующий!" И так с утра до вечера, и все тихо, мирно и аккуратно. Но… стоит дойти очередь до того, который ниоткуда, дама хватает стакан, прячется с ним под одеяло и выстукивает зубами азбукой Морзе за-шифрованный текст.

Болезнь оказалась заразной. Не только пациенты кли-ники, но и санитарки с нянечками заболели ей. Все дружно цитировали, каждый своего любимого, а иногда и не одно-го, потом дружно прыгали под одеяло и перестукивались посредством все тех же общественных стаканов, но своих лично индивидуальных зубов, отчего у каждой выработал-ся свой узнаваемый остальными почерк. Все разглашали разные им одним известные тайны, которые сразу же ста-новились достоянием всех и даже врагов.

Болезнь обещала перерасти в эпидемию.

Доктор давал клятву Гиппократа.

А еще доктор давал подписку органам, не только внут-ренним, но и другим, которые шутить не любят, когда шу-тят не они, но сами шутят часто и сердито.

Те, которые органы, быстро приехали, быстро во всем разобрались, быстро раскололи все подходящие для пере-дачи посредством зубов и азбуки Морзе стаканы в клини-ке, тем самым эпидемию на корню сгубили. Больным по-дарили видеомагнитофон и много кассет с патриотически-ми фильмами о строительстве развитого французского со-циализма. Пусть добровольно-принудительно мыльную свою ориентацию поменяют.

А доктора наградили крепким рукопожатием без руко-прикладства и протокола.

Метод лечения, открытый доктором, оказался открыти-ем. Чем подтвердился известный постулат о том, что все открывальцы – люди из психлечебницы уже, или будут по-том. Один в бочке сидел, другой ждал, пока на голову кир-пич или что-то другое, но тяжелое и больно упадет. Третий себе заразу прививал…

Открытие доктора Дураша запеленговали эти органы и взяли на вооружение. Только переделали его немного на свой лад. Доктор разделял заведомую белиберду на со-ставляющие. Органы же наоборот, взяли много состав-ляющих, смешали их, получили вкусно приготовленную белиберду. В ней были спрессованы и языки, и новая родо-словная со всеми мелкими и крупными деталями быта, и полный курс распространенного в том районе проживания народно-извращенческого фольклора, и методы борьбы. Да много всего понапичкали. В количестве целого несго-раемого шкафа. А потом вынули из кармана давшего доб-ровольное согласие Базилио, с помощью другого аппарата записали ему в бестолковку всю белиберду быстро и во сне, разложили ее там по полочкам и нате вам, всего за па-ру месяцев готовый ко всему сразу и даже по отдельности секретный агент.

К тому времени, когда мадам Жо для Мэ получила из-вестие о гибели своего любимого Базиля, он уже четыре года внедрялся на благо и во имя, в далекой холодной стране, которая его бабушке графине Анн и дедушке графу Грегору из светлого Сен-Колчедана была когда-то давно любимой родиной.

Г Л А В А 3

СЛУЖУ СС!

Who li they такие

ЮЛЬКА

1. Татуировка

2. Аноним

3. Трусики с Дыркой

4. Служу СС

5. Инстинкт

6. Дуэль

7. Ну, Прям, Кино

ТАТУИРОВКА

На правой ягодице у Юльки татуировка. И на левой ягодице у Юльки татуировка. На левой груди есть, и на правой груди есть. Небольшие, но цветные: голова змейки с раскрытой пастью и тонким жалом языка; сеточка паутины в непонятных кабалистических знаках; профиль отца, усталого от бесконечного хождения голодным по холодным горам; любимая сакля в центре любимого кишлака. Татуировки как татуировки, многие, поддавшись велению моды, нацарапали их на своих нежных девичьих попках и прочих грудках. Над Юлькиными тату трудились лучшие художники спецшколы, в три захода, причем каждый предыдущий не знал, что добавит к его рисунку следующий, так же как и каждый следующий не знал и не мог спрашивать, а на фига вот так вот фигово наколол какую-то фигню его предшественник. Приказы у них в спецшколах не шибко-то и обсуждались. Вот выполнялись – это да! А Юльке что? Сняла штаны, легла этим, на котором колют, кверху и прикусила левую губу до крови, потому как немного бо-бо. А потом, суток через трое, перевернулась, вздохнула и снова прикусила.

Раньше она не особо приглядывалась, что ей накололи. Но пришло время выполнения заданий. Сейчас стояла она в позе, которую озабоченные индусские монахи ласково назвали 'на коленях', на что дальние родственники индусов русские крестьяне метко ответили 'рачком-с', стояла перед огромным зеркалом, с голым этим самым, которое из двух красивых, таких округлых и нежненьких половинок состоит, мерно покачивалась и, что бы вы думали? А вот и не угадали! Писала на микроскопическом листке спецбумаги донесение в центр, сверяя каждую букву доноса с рисунком на… так, сегодня у нас четное число? Месяц состоит из тридцати дней? Год не високосный? Все правильно, левая нижняя булочка, а свет должен падать справа.

Не трудно догадаться после таких подробностей, что татуировки на теле Юльки – это не просто татуировки. Это таблицы шифров. Надо же, какие умные у них там разведчики в разведшколах. И не надо с собой шифровальные блокноты таскать, улики всякие килограммами сжигать и подозрительный пепел в унитазах вантозами топить. А потом товарищ майор по количеству бульков и всхлипов догадается о тексте, содержащемся в шифровке? Весь секрет изобретения состоял в том, что таблицы в татуировках мог увидеть только подозревающий их наличие специалист, это раз; второе, смотреть надо было не на тату, а на их зеркальное отражение; и, наконец, пятое – свет при этом должен падать с определенной стороны света, а стоять перед зеркалом Юлька должна в определенной позе. Умные разведывательные учителя здраво рассудили, ежли вдруг их агента в чем-то заподозрят и начнут тату изучать, то, добравшись до половины, то есть поставив Юльку как надо и куда надо, вряд ли вспомнят уже, что они там ищут, когда и искать не надо, вот оно, бесплатное и согласное. На языке шпионов и разведчиков такая ловушка называется медовой. Куда уж медовее? То же самое и с вероятностью случайного разоблачения. Тот, кто доберется до тату, если он не клиент виагры, не разберет, а если и разберет, только когда полюбит. А полюбит – не продаст.

Кстати, все вышесказанное – малая часть тех доводов и аргументов, которые, так же как и сами татуировки, были стократно обсосаны, сплюнуты, прежде чем принято решение о такой форме на таком содержательном.

Вот и стояла Юлька в русско-индусской неудобной позе и гнула шею, списывая как со шпаргалки буква за буквой получающийся безобидным текст.

'Милая мама! Лекции я не пропускаю. Нельзя. Студенты – народ несдержанный, сразу разбегутся по этажам, шуметь будут. Прибежит ректор, узнает, что я опять лекцию пропустила, и отдаст мои часы какому-нибудь другому преподавателю, а мне оставят только лабораторные работы вести, а за них сама знаешь, сколько сейчас платят….'

В Центре правильно расшифруют этот с первого взгляда жалостливый текст.

'Милый папа. Я тут надыбала один акт провернуть, шандарахнуть чуркам по мозгам, чтобы гайки съехали. Пришли мне полведра 'картошки' (взрывчатка, здесь идалее прим. Автора), один соленый огурец (гранатомет), два зеленых помидора (две тысячи баксов), и сто ложек ячменя (сто тысяч дешевых русских рублей). Все клево, кенты на мази, пруха с нами, осталось забашлять. Тезка Фу-чека'.

АНОНИМ

– Аллё! Милиция? – из трубки выползает вкрадчивый голос второй степени подержанности и первой степени запуганности.

– Чего вам, гражданин?! – Дежурный по Ленинскому райотделу товарищ майор деловито обгладывал приготовленный любимой не им одним женой походный милицейский бутерброд.

– Не, вы скажите, это милиция? – вкрадчивость сползла на торопливый шепот. Причем наиважнейшее для него слово звонивший произнес как 'милисыя', что тут же не преминул отметить для себя дежурный.

– Это морг твой! – сразу придавил звонившего смертельной тяжестью опытный борец с телефонными жалобщиками. Звонют целый день деньской, пожрать от них некогда, каждое дежурство одно и то же, – возвращаешься домой – а и половина авоськи не съедена, добро на… переводится.

– Ой, ёп тать! – дернулась труба в ослабевшей руке. – Я ж 02 набирал! Извините, не туда попал.

– Да туда ты попал, зануда, туда! – проглотил, наконец, вставший поперек горла шматок сала товарищ майор. – Не ссы раньше времени!

– Не-не, мне в морг не надо, рановато еще. Мне в милицию надо. В морге по моему вопросу не знают.

– А в милиции знают?

– Ну, дык, должны, вроде.

– И чего они тебе такого задолжали? – медленно и въедливо полюбопытствовали на другом конце бесконечного провода, и после малой паузы спросили строго, как выстрелили: – А ну, колись добровольно, гнида!

– Мне бы в госбезопасность позвонить, – чистосердечно признался насмерть оробевший гражданин.

Услышав имя старшего брата, товарищ майор торопливо вытер лоснящуюся жиром лапу о полу грязного кителя и резво принял позу всегдашней боевой готовности хоть сейчас и хоть куда. Если прикажут.

– А на фига тебе в госбезопасность? – раздались параллельно: ленивый голос в трубке для затягивания времени и фоном скорострельный треск клавиш компьютера для устной и письменной идентификации.

– Важное сообщение!

– Про заложенную бомбу?

– Какая к чертям собачьим бомба?

– Про которую сегодня все кому не лень названивают!

– Нет у меня никакой бомбы! Не сделал еще!

– Конечно, нет! Откуда у тебя бомба, когда ты ее уже заложил. Говори, куда, паскуда!

– Никого я не закладывал… Я по другому вопросу.

– Вы кто, гражданин?

– Аноним я. И у меня сообщение государственной важности!

Нотки отчаяния и животного страха звонившего были такими податливыми, что дежурный майор малость и сам струхнул – а не проверка ли его служебного рвения и со-ответственного соответствия наблюдается? А тут еще эти магнитофоны, которые теперь всегда, даже если свет вырубишь и пленку забудешь вставить. Стоит только кодовым словам, даже случайно, даже если звонивший явно с головой не в ладах и сам не ведает, что несет.

– Аноним, говоришь? Посмотрим. Так, так. Твой телефон такой? – скороговоркой протрещали шесть до боли знакомых цифр.

– Ага! А как вы узнали?

– Адрес у тебя: проспект Металлургов, дом 12, квартиру сказать?

'Ни фига себе, – подумал мокреющей спиной Сева, – во, сволочи! Пернуть спокойно нельзя, тут же услышат, анализ проведут и узнают, сколько я с утра сигарет выкурил! – Хвост его поджался, стало немного страшно за свою никчемную жизнь, а еще больше за несанкционированное наблюдение за общими скамейками, расставленными для честных граждан по всему железоименному проспекту'.

– Квартиру? Мою? Не надо, не говорите! Они подслушивают!

– Ну ладно, анонимный гражданин по фамилии…

– Не выдавайте!

– …. скажу я тебе телефон госбезопасности, – смилостивился на том конце провода дежурный мент, – только если ты им туфту впаривать зачнешь, или шутить вздумаешь, они тебе ноги из самой этой выдернут.

– Хи-хи-хи, – нервно заблеял Сева.

– Ты чего, брякнутый?

– Не-а!

– А чего ржешь?

– Так того, ноги они у меня долго искать будут!

– Почему так?

– А их мне уже тридцать два года как трамваем отрезало! Ха-ха! Мы аккурат первую мою получку после армии отмечали, ну и я того, малость не того… я даже и не почувствовал.

– Повезло.

– Кому? Мне?

– Нет, кагэбэшникам.

– А им то с какого боку?

– Как же! Ты теперь с их телефонным номером далеко не убежишь от карающего меча революции. Записывай.

– А, может, не надо? – засомневался в своей полезности важным органам аноним.

– Опоздал, дядя. Твоя синица в их клетке. 23-66-12. Дежурного номер. А если что важное, напрямую к начальнику пиз…, короче говоря, дуй. 23-22-70, это его номер. Записал, что ли?

Ручка от волнения упала со стола, карандаш на второй цифре прикусил грифель. Гражданин суетно огляделся и находчиво вывел страшные номера телефонов трясущимся пальцем на пыльном оконном стекле.

ТРУСИКИ С ДЫРКОЙ НА КОЛЕНЕ

Безногий пенсионер Сева Глазырик, неполных пятидесяти четырех безрадостных лет от роду, выбрал себе единственное и последне-подходящее по возрасту и инвалидности развлечение – подсматривать в бинокль за сладкими парочками, которые не 'Твикс', а которые на скамейках против его окна любят в тени кустиков в обнимочку посидеть. Ой, они там иногда так сидят! Нет, не в смысле, что курят, пьют или ширяются. А в самом прямом смысле, в размножательном. Ему, пенсику, чё в жизни осталось? Молодым не видел, в полусреднем возрасте не отпробовал, так хоть в старости наглядеться, научиться, как это делать полагается. Вдруг индусы не врут, и он еще раз на землю возвернется, в другом теле, во всех нужных местах цельном, не покалеченном. Тогда уже сразу будет опытным, ко всяким таким замысловатым всякостям многократно приподготовленным.

Этот шикарный наблюдательный пункт спрятался за старенькими, во многих местах потрескавшимися стеклами облезлого окна в небольшой комнатке на главном проспекте города. Достался, а вернее сказать, остался за Севой благодаря непомерной заботе о нем любимой партии, ее верных и справедливых социальных работников. Тех самых, которые всегда честно и справедливо, с извечной думой о себе, за обещание заботиться об нем, болезном, не стали отбирать всю квартиру. Забрали только кухню, зал с балконом, спальню, всякие не нужные ему подсобные помещения. Зато щедро отгородили угловую кладовку с окном, презентовали телефон на прикроватной старенькой тумбочке, горшок и привезенный им со службы бинокль. И право безлимитного выхода через окно в окружающий мир, то бишь, глазеть на сквер проспекта Металлургов хоть с утра до вечера, хоть с вечера до утра.

Сегодня по его скверно-скворешному (это он сам такое название придумал!) телеканалу порнухи не покажут. Сегодня какая-то потасканная университетская одиночка всю скамейку заняла, разложила на ней журналы, сидит, профессорша драная, пишет чего-то. Дома ей места нету! Может, лекцию студентам готовит. Или своих мозгов не хватает, чужое перерисовывает. Журналы туда-сюда, уронит, поднимет, опять уронит. Интересно, какие у нее трусы? С дыркой на колене? С тройным начесом?