Текст книги "Роман О Придурках"

Автор книги: Валерий Тимофеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 16 страниц)

ГЛАВА 10. ТОВАРИЩ ИОСИФ И ЕГО БРАТЬЯ

УХИ ТОВАРИЩА ИОСИФА

Еще на экзаменах в своей разведшколе Юлька писала выпускную работу про горячо любимого ей всенародного вождя угнетенных и обиженных, дорогого товарища Иосифа. И про его соратников по революционной борьбе, по-родственному именуемых промежду собой братьями. Даже книгу непонятную, в своей стране запрещенную, прочла. Библией называется. Вот из книги той… или другой… от множества прочитанного в голове перемешалось, пока на нужной полочке найдешь, пока в дело применишь, – и узнала она для себя очень интересное, а для работы будущей и полезное.

Случилось так, что один из братьев Иосифа, верный ему Лаврентий, скоропостижно умер. Умер от пуль, выпущенных из клетки по устному приказу святого Егория Победоносца, четырежды геройского маршала. В сейфе безвинно убиенного нашли дукаменты престранные. А и были там фотографии Иосифа – старшего брата всех библейских, Отца Родного всех остальных, которым на Олимп дорога заказана. Снят Иосиф на всех фото непременно в профиль. Слева в профиль, и справа, и тоже в профиль. А к каждой фотографии приписана папочка пронумерованная, с множеством другого материала, до нас не дошедшего. На две не случайных особенности обратила внимание дотошная хоть и юная еще возрастом разведчица.

Первая. К каждому до боли знакомому профилю отдельно прилагался крупный снимок соответствующего уха.

И второе. Две даты, как на камне могильном. И выходило, что некоторые профили как бы жили по нескольку месяцев. А некоторые и годами здравствовали.

Что? Правильно мыслите, и у Юльки такие же точно сомнения возникли. Когда мужику на фото за пятьдесят лет перевалило, не мог он несколько месяцев жить. Вот если к слову "жить" приставочку добавить, маненькую такую, трехбуквенную. Тогда и смысл какой ни то проглядываться начинает. Слу-жить. Уже легче думается? И смыслом наполняется? Вот и мы о том же. И все как один в ту же самую сторону теперь мысли свои отправим.

Юлька сначала думала, – какое великое открытие сделала она, когда предложила директору их секретной школы новую методику шпионско-добывательной работы по опознанию ранее не опознанных. Все спецслужбы как работают? А по старинке работают. Им отпечатки пальцев подавай, да чтобы четкие, да со всех десяти сразу, желательно еще и ноги прокатать. А если он не согласный? А если у него пальцев нет? Тогда, пожалте, мы ваш глаз вынем и сетчатку его в нашу базу данных занесем, а потом… да что вы! Даже не сумлевайтесь, глаз обязательно на место, как было! Без малейшего ущерба для вашего драгоценного.

А как быть, если он вам глаз не даст? Или, скажем, слепой он?

Вот тут-то Юлька и сделала открытие, которое корнями в ее далекое детское любознайство уходило.

– Почему, – спрашивала она у папы, у мамы, и у всех остальных, – осел имеет длинное ухо, собачка треугольное, а человек овальное? Хотя ухи всем для одного и того же даны.

Подрастала девочка, набиралась разных новых знаний, и вопросы ее становились глубжее и ширше.

– Почему у папы ухо большое, оттопыренное и три года не мытое? – выказывала чудесную наблюдательность малышка. – А у мамы маленькое, вкусное и с большой проволочной серьгой?

Честно объяснили ей, что папа, когда ребенком в школе жизни учился, часто за ухо был таскан. Потому как воспитывали его по новой, утвержденной на самых верхах, уходрательной методике. А мама, когда замуж вышла, серьгу эту проволочную в подарок получила, чтобы папа мог ее везде, куда ему надо, за собой водить. Маленькое и приплюснутое? Много от папы по этому уху получала. И еще не раз получит, если дочь ее любознательная такие глупые вопросы задавать не перестанет.

Сделала вид Юлька, что поверила таким объяснениям. Но интерес к данной теме в ней не иссяк. И вот теперь, в ее новой, против всех чужих разведывательной профессии, надо же, – сгодился.

– Ё-ка-лэ-мэ-нэ! – догадалась она сразу, – по форме уха, по его размерам, извилинам и противокозелкам можно так же идентифицировать человека, как по отпечаткам пальцев и по сетчатке глаза. Не надо каждому пальцы черным гуталином смазывать и в картотеки заносить. Не надо глаз вынимать и, сосканировав его, обратно вставлять. Это ж сколько ответственных работников пальцеснимательного труда освободится для нужд народного хозяйства? Сколько черного гуталина можно будет нуждающимся сапогам благотворительно отдать?

Ну и главное – сфотографированное из-за угла ухо никому не расскажет, что его в картотеку поместили. Потому что воспитанное ухо – это вам не рот, говорить зазря не приучено. Оно слушать приучено, и молчать обо всем услышанном.

Узнав об изысканиях святого Лаврентия Палыча, Юлька сначала немного расстроилась – оказывается, не она одна ухами заинтересовалась. Идет по уже протоптанной тропе. Но Юлька честно отбросила корыстное и мелочное, – наука дело святое! Поэтому легко согласилась брать только крупными купюрами и желательно в иностранной валюте.

Повторила она изыскания святого Лаврентия на более высоком техническом уровне, и получила почти тот же результат. По Лаврентию выходило, что Отец Всех, в своем первоначальном обличии, исчез в 32-м году, в ноябре, сразу после отмечания пятнадцатой годовщины революции имени Октябрьского переворота. И больше не появлялся ни на страницах газет, ни в кинохронике. Дотошная девонька нашла датированную 34-м годом фотографию пациента "Канатчиковой Дачи", лысого, безусого, без трубки во рте, но с тем же самым хорошо знакомым фотографам Отцовским ухом, покоящимся на левой стороне шишковатой и еще пока живой головы.

Ей сразу же стал понятен смысл предсмертного письма верной подруги Иосифа, тридцатилетней Надежды. Она, "…даже в интересах любимой и единственной партии и всего трудового народа, не согласна изменить так же горячо единственному и любимому ей человеку, принять в объятия и пустить в сердце чужого ей товарища, пусть и очень похожего… даже в интересах… и ради интереса… а потому терпеливо подождет несколько дней, пусть праздник отгремит по стране, и только тогда… добровольно… от аппендицита… в правый висок… и чтобы похоронили их рядом…".

Лаврентий насчитал и задокументировал двадцать восемь дорогих ему товарищей Иосифов. В том числе и среди тех, кого лично по заказу ответственного за страну Политбюро подготовил, а потом по приказу его же, вдвойне ответственного за продолжение верного ленинского курса, и утилизировал.

Юлька доказала наличие только двадцати пяти. И ошибку Лаврентия объяснила со строго научной точки зрения. Ухи сфотографированы после великой попойки, – они, попойки эти, в исторических справках описаны! Обладатель Ухов тоже человек, перебрал и уснул за столом, или на полу, но все равно в неудобной позе. Отлежал малость, помял основательно – до неузнаваемости в крупных деталях. Но Юлька-то и мелкие детали рассматривала. Да и компьютер у нее другой системы, не тот, которым святой Лаврентий пользовался. Вот и вкралась в его расчеты досадная ошибка, стоившая трем, случайно подвернувшимся под его просчеты, людям, прерванной за дело партии личной жизнью.

МОНОГРАФИЯ ЮЛЬКИ

Старая экзаменационная работа всплыла в памяти совсем не случайно. Жизнь шпионская в тупик загнала. Хошь, не хошь, выкручиваться приходиться, какие-то шаги в свою защиту делать, иначе живьем съедят, на кол посадят, аппендицитом насмерть в правый висок выстрелят. Век потом не отмоешься, а и заштопают рану, все одно след останется, метка шрамовая. Для шпиона нет ничего хуже иметь «особые приметины», ладно бы на… ну, чем сидят, а тут на самом виду! Вот и вспомнила старое, а уж потом приступила к новым исследованиям.

Как ей удалось выйти на такую секретную информацию, никто не знал и не узнает. Только информация оказалась стопроцентно верной.

Специалисты Лэнгли, Моссада, ЦРУ и ФБР не удосужились проверить. Некогда им. Другой работы полно: террористы, гонорары, охрана VIP-персон. И поспать-то они горазды. И к слабому полу не совсем чтобы уж безразличны.

А Юльке чего делать? Она ж на чужбине. Ей же от тоски любая, даже нелюбимая работа в радость. Вот и проверила на свою голову.

Нашла в интернете кадры прилета тогда еще и.о. П-та на реактивном самолете в тревожный регион. Ну, тот, который на юге России, чуть пониже Ставрополья простирается. Там еще огромные бюджетные средства, отпускаемые на прекращение военных действий, отзываются бесконечными улицами многоэтажных дач в ближнем Подмосковье, креслами депутатов и сенаторов, и миллиардными счетами в швейцарских банках. Ввела в компьютер портрет высокопоставленного летчика, когда он только из кабины истребителя выскакивал. А рядом другой кадр – в том же костюме, но уже без шлема. Рапорт военных принимает.

Таким же образом поступила и с горнолыжником. Один портрет спускающегося с горы мужика, в плотном окружении губернаторов, местничковых президентов и политиков. Другой портрет беседующего с "простым народом" П-та.

Следом портрет дзюдоиста, снятого стоящим на татами, летящим над татами и лежащим на татами.

Еще один с заседания кабинета министров.

И последним портрет со встречи американского П-та с российским.

Задала компьютеру восемьсот тридцать шесть известных всем спецслужбам параметров идентификации личности и получила четкий механический ответ.

На предложенных к исследованию снимках изображены как минимум четыре разных человека. Они точно не муж и жена. Хотя очень похожи и по манере поведения, и по внешним данным. Но только похожи.

А когда она проанализировала записи разговоров и видеопленки, еще более уверилась в своем первоначальном предположении. Звук на всех пленках, кроме заседания кабинета министров и встречи с П-том Америки, был наложен на изображение уже после съемки – с перерывом от нескольких часов, до суток. Наложен качественно. Судя по почерку, радистом, прошедшим подготовку в Кёнигсберской разведшколе у оберлейтенанта Фогеля. Погрешность в опережении звука над изображением на одну семитысячную долю секунды нельзя определить на самом современном в России оборудовании. Но в горном кишлаке во глубине афганских гор, где влияние электромагнитных колебаний ввиду отсутствия электричества минимальное, и не такие мелкие погрешности находят. С помощью простого секундомера, двух зеркал, ослиных ушей и горного эха.

Юлька не успокоилась на достигнутом. Пошла и нашла военный истребитель, на котором будущий П-т всея Руси вторым пилотом летал, сняла отпечатки пальцев. То же самое на татами, и на лыжных палках, которые, слава богу, не растащили на сувениры, в музее хранили и как святые мощи посетителям показывали. Правда, в кабинет министров ее не пустили. Но и полученной информации хватило за глаза.

Взятые отпечатки принадлежали трем разным пальцам, были разного возраста и места рождения. Один родом из Вологодского села, другой появился на свет в Биробиджане, а по третьему компьютер выдавал несколько возможных мест нарождения, придерживаясь версии более вероятного происхождения – остров Сахалин.

Юлька так уверилась в своей догадке, что уже чисто механически ввела в компьютер "ой, ухи, ухи" всех претендентов. Для идентификации и сортировки по ушам насобирала более полутора тысяч якобы П-тских фотографий. Новая методика, позволяющая без контакта с исследуемым лицом – достаточно фотографии, – выяснять, кто есть ху на сегодня, выдала информацию, поразившую даже не привыкшую поражаться Юльку.

Законченное секретное научное исследование было выпущено в свет монографией скромным тиражом в сто тысяч экземпляров.

На монографию объявили секретную подписку, заказов собрали так много, что пришлось два дополнительных тиража печатать. Один малоизвестный господин, с нерусской фамилией Крёмль, хотел выкупить весь тираж вместе с гранками, версткой и, особенно, вредительски-дотошным автором. Предлагал любые бабки, даже хоть сколько. Но честные издатели порешили: больше трех экземпляров в одни руки не отпускать, дабы спекулянтам не потакать. Пусть и остальной народ читает, к секретам приобщается.

Монография легла в основу разработанного умного плана.

Сначала одной Юлькой разработанного, а потом и всеми остальными, которые бессовестно в соавторы набились, пользуясь всяким служебным положением. Какого плана? А вот такого! Призванного, во-первых, демонстративно справиться с заданием, исходящим из глубин "Трех Китов". Во-вторых, хитро обезопасить себя и подставить под удар тех, кто хотел подставить их.

ЯБЛОЧНЫЙ СНЕГ

Как и обещал профессор своим любимым аспирантам, два дня они знакомились с темами своих диссертаций, алмазно-урановые заводы у строителей из мозолистых рук принимали. На маленьких электромобилях катали их по многокилометровым пещерным дорогам, показывали готовые к поглощению рабочей силы жилые кварталы и разные нужные цеха. И все остальное показывали, ими самими на бумаге напридуманное, а многими другими в жизнь претворенное. Долго показывали, старательно, чтобы они могли своему любимому П-ту назавтра все тоже самое показать, обсказать, и не ударить никого в грязь лицом.

– Какие мы молодцы! – хвалил себя скромный Васька, и покрывался толстой гордостью как гончая мокрым потом.

– Не то слово – гении! – краснел еще более скромный Леха. И прикидывал в уме – какой процент от прибыли попросить для себя, а сколько и остальным отдать не жалко.

Юлька была поглощена решением стратегических задач выживания себя одной и всех, которые с нею.

Одна нежадная Наташка со свойственной ей аристократической выдержкой, светилась только изнутри.

Громче всех в поездке радовался профессор.

– Ёхты пехтель! Шухры-мухры! – бесконечно повторял он песню погонщика оленьей упряжки. – В кои-то годы к чему-то дельному причастным стал.

Ему больше других досталось. И речей похвалительных, и подарков тяжелых. Тут голову хрустальную всучили, там отпечаток кирзового сапога первобытного человека на базальтовой скале завещали. И пещерку одну, маленькую, боковую, его именем обещали назвать. Потом, посмертно.

Губернатор лично каждого, троекратно, в обе щеки, и к ордену представить, и даже деньгами сколь-нибудь.

Один сопровождающий делегацию Хмурый гражданин из хмурой конторы пошептал Губернатору на ушко:

– К ордену шпионов иностранных лучше не представлять, могут неправильно понять, пособником или завербованным еще посчитают. Вам в вашем возрасте по 58 статье идтить не с руки, как бы.

– А, может, им и деньгами не надо? – обрадовался Губернатор. – У них оклады шпионские хорошие, да еще с уральским коэффициентом.

– Деньги можете нам, – разрешил Хмурый, – мы найдем им достойное применение.

Вот так, в один миг все мелкое отбросили. Остались наши разработчики с высшей наградой Родины – троекратным губернаторским поцелуем.

А Леха с Васькой, как всегда переполненные… в благодарность за это, медсестру Губернатора умыкнули, и вдвоем ее… целые сутки… по заданию Юльки… в бане веником… по всем мягким местам. А она так смеялась, так смеялась! Даже за версту слышно было.

Короче, каждый нашел себе развлечение по душе.

Только Юльке с Наташкой было не до развлечений. Они, даже на рекогносцировке и после нее, трудились как пчелки.

Одна временной медсестрой, другая постоянной Наездницей.

Каждая на своем месте, с полной отдачей и всем остальным.

* * *

Всю ночь с семнадцатого на восемнадцатое июля на горнолыжной трассе в Абзаково шел хрустящий бело-голубой снег.

Неожиданное в это время года снегопадное явление было связано не с глобальным изменением климата. Не с проснувшимся после великого запоя Дедом Морозом. И даже не с переездом, из-за развода и раздела жилплощади, Северного полюса на солнечный Юг. Все оказалось банальней и проще. Принимать подземный город, первенец ядерно-алмазного щита страны, прибывало главное лицо государства. Которое очень любило, когда его демонстративно любили, и баловали иногда… особенно в июле… прогулкой на горных лыжах… по свежему снежку.

Шесть снегострельных пушек без перерыва на обед и сон старательно разбрасывали три эшелона завезенного искусственного порошка белого цвета. Порошок имитировал январский снежный покров. Был так же бел и скрипуч, пушист и холоден. Отличался меньшим коэффициентом трения, соответственно этому большим коэффициентом скольжения. А во рту, если вам случится шмякнуться и хватануть полную пасть, превращался не в холодную простужательную воду, превращался в натуральный яблочный сок с сиропом.

В этом было маленькое упущение разработчиков и производителей.

Трассу засыпали в четверг, а к воскресенью местные жители растащили все три эшелона яблочного снега по домам: с пылесосами бегали, под метелку горы вычистили. Драгоценное сырье засыпали в сорокалитровые алюминиевые фляги, залили водой из колодца, – не того, что слева от станции, а того, который возле продуктовой лавки. Там вода чище и всего на три с половиной градуса выше точки замерзания. Так что зараз больше пятидесяти грамм ну никак не выпить, зубы ломит, а живот толстым слоем инея покрывается. Конечно, и дрожжей некоторые добавляли для крепости, и каждый чего-то своего, секретного: кто сухого зверобоя, кто душицы, а кто и конского, свежего… говорят, память отшибает.

И отходняк поутру голову не мучает.

Но это все происходило уже после катания П-та, и на ход нашей истории негативного влияния не оказало.

* * *

Больной всеми известными и неизвестными науке болезнями, Губернатор лично принимал трассу. Как юноша, с лопатой и совком по косогорам бегал, собственными худющими ягодицами лыжню на ровные парные дорожки укатывал. Главный тренер и зав. спуском лыжню осмотрел, штангенциркулем и микрометром проверил и похвалил:

– У нас машина немецкая, лыжнепроторительная, раньше этим занималась. Так у нее, скажу вам честно, дорогой товарищ Губернатор, плотность наста и округлость закраин значительно хуже. Вы, если вдруг на пенсию, или не переизберут на следующий срок, милости просим. А машину немецкую мы продадим, теперь уже однозначно.

Хозяин горнолыжного центра и Генеральный комбината даже ради такого гостя юношей скакать не мог. Или не хотел. Он делал вид, что охранение инструктирует в свете полезной важности и непременной нужности. И все норовил к профессору подкатить, чтобы тот ему экскурсионную программу хоть краешком глаза разрешил посмотреть. Но профессор клятву дал товарищу майору, а потому Генеральному временно отказал.

– Мы сейчас тропинку одну тайную, снегом посыпанную, проторим. От подъемника по оврагу к главному контрольно-пропускном пункту. Для П-та и его свиты. Как только от глаз подсматривающих вон за те кустики спрячемся, я вам, как вы просите, завсегда с готовностью. Да что вы! Да для вас! Никакой благодарности. Мы люди простые, деньгами согласные.

НЕПОМЕРНЫЕ АППЕТИТЫ

Оперативная информация

В полдень ухайдаканного Губернатора вынесли из парной, уложили в заботливое массажное кресло. Молоденькая медсестра в коротком халатике, едва прикрывающем татуировку на ягодице, воткнула два десятка бесполезных уже уколов в разные дряблые места ответственного тела.

Слуги сервировали стол, разлили по бокалам все, что разливалось, и скоропалительно удалились.

Распаренный Генеральный выполз из парной сам. Съел из ласковых ручек медицинской девушки три горсти разноцветных таблеток, запил стаканом подслащенной касторки, приготовился принять от старшего товарища клизму "на полведра скипидара с патефонными иголками".

– У нас есть шанс? – спросил пока еще Генеральный.

– Шанс всегда есть, – уклончиво ответил пока еще Губернатор. – Только большой или маленький, – вот главный вопрос!

– Мы же все для него! Мы ж ему больше семидесяти процентов голосов в нашем регионе, никто столько не подогнал! Преданность свою…

– Если бы он сам оценивал, – сокрушенно покачал головой Губернатор. – Там у них каждый норовит с докладом влезть и свою личную заинтересованность просунуть.

– Если я каждого в его свите покупать стану, я ж по миру пойду, – по своему расценил сказанное Генеральный.

– Я не прошу покупать каждого! – засопел на непонятливого Губернатор. – Надо купить одного, но такого, чтобы он был в нас как в себе заинтересован.

– Дак, скольких я в такой надежде прикармливал?

– И чего они?

– Хапнули, проглотили, и молчок. Как должное восприняли. А когда я с просьбицей обратился, тут все как один морду воротят.

– Не надо жопиться, манную кашу по тарелке размазывать.

– Это ты про что?

– Я ж тебе когда еще говорил: не многим понемногу давай, а немногим, лучше одному – но зараз и много.

– А, понял! И уже исправился. Ты скажи мне, вот я ему подарок приготовил. Хватит или опять морду скривит?

– Когда он кривил?

– Ну, когда я ему… черед Димку Косолапова… машиностроительный завод ко дню рождения предложил.

– Который Шубейкина?

– Нет, Фуфайкина, – необходимость упоминать такую мелкую фигурку, акцентировать на ней внимание, вызвала на лице Генерального презрительную гримаску. – Мы его подвели под банкротство, чтобы дешевле выкупить. А эти брать отказались.

– Значит, посчитали, что мало даешь. Ты им сопоставимое отдай.

– Куда деваться, сейчас в угол загнали, приходится от сердца отрывать.

– Не жмись, прошу тебя. Я слечу, и тебе не усидеть.

– А я без комбината останусь, кто тебя спонсировать будет? Мы в одной лодке сидим, а в ней большая течь открылась. Или мы вместе вычерпываем, за сохранение плавучести нашего гнилого суденышка боремся, или оба ко дну пойдем.

– Да знаю я, знаю! Чего ты мне одну песенку поешь? Лучше поделись…

– Я с тобой мало делюсь?

– Ты со мной делишься? Ты с прокурором области делишься, с генералом кагэбэшным делишься. А мне крохи остаются.

– Я виноват, что у них такой аппетит?

– Ты не считал, сколько ты обманутым тобой акционерам должен?!

– А чего вдруг ты спрашиваешь?!

– Да мне Сережка Снимайкин листочек один преподнес. С цифирьками. По его выходит, и говорить-то стыдно! Тебе, чтобы все вражеские глотки заткнуть, сорок пять лимонов надо отдать говорунам и демонстрантам. Ты жмотишься, и, чтобы конфликт загасить, вдесятеро больше в ненасытные глотки всунул уже. И конца-края борьбе вашей не видно.

– Откуда у Снимайкина цифры берутся? Он давно к тебе в министры перебрался, от города оторвался.

– Он-то перебрался, но, вспомни, кто у него в друзьях был, а? Ты себе команду собираешь по принципу личной преданности, жополизов, а он по уму.

– Врет он! Мой Мальков мне подробный доклад…

– Погодь-ка, – бесцеремонно перебил его Губернатор.

Он потянулся из кресла, достал с приставного столика кожаный портфель. Порылся во вместительном нутре его, бросил на обеденный стол фотографию. Глянцевый снимок заскользил по столу, вращаясь, как попрыгастый фигурист на льду. Генеральный подхватил его, не дал упасть.

– Что за дворец?

– Новый дом твоего Малькова. По оценкам риэлтеров и спецов наших, обошелся ему в два миллиона долларов. И это без обстановки! Мебель заказал в Испании, сантехнику в Англии, аппаратуру в Японии. Кафель в Италии по индивидуальному дизайну делают. Какой он у тебя оклад получает? А? Хватит ему или занимать придется? А, может, еще разок тебя обдурит, и перекроет все расходы?

– Погоди… погоди…

– А это, – вторая фотография выполнила на столе тройной Аксель, – его вилла в Испании. Он тебя не приглашал на новоселье?

– Не-а…

– Вот, наглец! Посмотри-ка сюда! Все твои первые и остальные замы за столом. И даже Андрей Андреевич Холодный тут, собственной персоной.

– Откуда у тебя?

Губернатор пропустил вопрос мимо ушей.

– Твой Мальков тебе выдуманные страшилки рассказывает, чтобы с тебя свои десять процентов снять. Врет он тебе. И Эдиссон Балалайкин врет. Ему в столице место приготовили… за спиной твоей. Сказать где? Или сам догадаешься? Вот он и решил, в сговоре с Мальком, подоить тебя напоследок.

– А кто Снимайкина информирует?

– А кто твои акции в цене за полгода вдесятеро поднял? А?

– Кто?

– Ты мне еще прошлым летом клялся, что акции больше ста долларов и через пятилетку стоить не будут. Было такое?

– Ну… мне…

– Бабки зажилить надумал? Нас кинуть?

– Что вы такое говорите, – испуганно перешел на "вы".

– Я тебе говорил, засранцу? что через год пятьсот долларов будет цена!?

– Я когда твои слова своим аналитикам передал, они мне в глаза рассмеялись…

– И сейчас смеются? А? И до сих пор у тебя работают?

– Ну… я не знаю… мне как-то…

– Тупорылые они у тебя, ой какие тупорылые! Прикинь теперь, во сколько тебе их тупорылость вылилась. Сказать, а?

– Во сколько?

– На сегодня в миллиард триста. Это не только твои, это и мои потери! Город, комбинат, область их не получили! Еще столько же ты потеряешь от айпио. Но самое страшное не в этих потерях. Деньги они что? Тьфу! Даже такие большие! Самое страшное, – это тупость. Если бы ты этого аналитика к себе взял, и платил бы ему больше, чем всей твоей своре вместе взятой, нам не пришлось бы снег этот в июле по лыжне рассыпать, с лопатами и метлами шестерками бегать, и дрожать как осиновый лист на последнем в нашей жизни ветру.

– Так почему он не на меня работает?

– Потому что дурак ты! Я только что объяснил: на тебя жополизы работают. Умных они боятся, подальше держат. Да и ты сам умных боишься. По старинке живешь, по партийному. А на дворе-то давно век новый наступил.

– Чего я не так делаю? Если такой умный, научи!

– Да, да, давай, детка, еще немного, а-а!..

МРАМОРНЫЙ ЗАЛ

Губернатор выдохнул, тонко пискнув, сдулся, как воздушный шарик, в котором дырка образовалась. Руки упали на теплый плед, укрывающий бледно-синие ноги, веки сомкнулись под тяжестью выцветших ресниц. Всякий интерес к разговору, да и к жизни в нем угасал фитильком на мизерном огарке свечи.

Медсестра выпорхнула из-под пледа, вытерла тыльной стороной ладони влажные губы. Едва заметным движением руки поправила сбившийся парик.

– Спасибо, дочка, – поблагодарил ее еле слышным голосом. Посмотрел на Генерального.

– Нет-нет, я не могу… ты же знаешь…

– А зря! Лучшее лекарство от твоей хвори, между прочим. Ну, да, как хочешь. А я потом повторю. Ты, дочка, далеко не уходи, проводишь меня… потом…

Он прикрыл глаза и минут пять лежал неподвижно. Только пальцы левой руки подрагивали в такт дыхания.

– Если живыми отседова вернемся… поклянись, – не разлепляя век, зашептал, – полцарства отдай, а найди парня этого и в лучшие друзья себе назначь. Отбери его у супостатов…

– Мы выйдем живыми?

– Боюсь, что нет.

– Даже если я Ему метизный холдинг в откуп отдам?

– Сейчас твой холдинг не более чем лакмусовая бумажка.

– Как это?

– Возьмет, есть шанс продолжить торги.

– А ну как не возьмет? – испугался собственной догадке Генеральный.

– Ну что ж, тоже хорошо. Тогда нам кранты.

– Чего ж хорошего?

– В неведении жить надоело, – устало и отрешенно заговорил Губернатор. – Страшно мне в подвешенном состоянии жить. Каждый день ждешь какой-нибудь гадости.

– И ты тоже? А какой?

– Или дело возбудят. Или на ковер вызовут. Или и по мою душу ОН придет…

– Который ОН?

– Который список тот убиенный составлял и судьбы наши наперед лучше любой цыганки предсказывал.

– Знаешь, а я ведь тоже в том списке значусь.

– Я чего смекаю. Списки эти… По ним убирают, но как-то странно.

– Ну да, не по порядку.

– Да погоди ты! О другом я говорю.

– Так разьясни!

– Странно убирают. Хоть ты в первой десятке, хоть в последней, но, пока ты с командой П-та дружен, тебя не трогают. Как только поссорился, или задвинули за ненадобностью, готовь деревянный ящик.

– Ты думаешь, это они сами нас?..

– Ну, не совсем чтобы сами. Но то, что с их согласия.

– Как бы его… задобрить бы… и узнать бы, в фаворе мы еще, или уже п…ц?

– Откажется П-т от подношения, значит, определился. Все у тебя забирать намерен. Судьбы наши – моя и твоя, благополучно разрешены. Самое лучшее, если меня просто на пенсию…

– А меня?

– Что? Сам не догадываешься?

– К Ходорку? Но я же для него… я же ему…

– "Потерявши голову по волосам не плачут".

– Я тут вот о чем подумал… – Генеральный подошел вплотную и зашептал на ухо.

– Сам подумал, или надоумил кто? – перешел на шепот и Губернатор.

– Ну… почти что сам.

– Это плохо.

– Ты еще не выслушал, а уже ругаешь.

– Плохо, что почти сам. "Знают двое – знает свинья", – говаривал папаша Мюллер. Вот почему плохо.

– Дай, хоть скажу!

– Ну, скажи, сморозь чего-нибудь!

– П-т поедет подземный город принимать.

– И я вместе с ним.

– Там есть штольня одна, из черного мрамора. Подсветку сделали, красотища! Как северное сияние! Сказка! Волшебство! Я хотел, как увидел, забрать ее себе и там кабинет устроить. Чтобы иногда прятаться от всех и отдыхать.

– И что ж не забрал? Денег не хватило?

– Денег у меня на весь этот город хватит, – обиделся Генеральный.

– Ну, ладно, не сердись. Продолжай свою сказку. Нравится мне.

– Так вот, геолог один и обсказал мне, что свод у штольни этой слабый, обрушиться может от малейшего сотрясения. Начнут добычу в карьере, он и рухнет. И все под собой похоронит. Он мне даже на точку инициализации указал. Мол, если туда килограмм аммонала положить и взорвать, все обвалится.

– И куда это ты, мил человек, клонишь?

– Ну… я подумал… всех одним махом… кто попал под раздачу… а там, глядишь, перевыборы…

– Ты совсем о…уел? Ты на что меня толкаешь? Да я тебя… я тебя первым придушу за такие мысли! Забудь и не вспоминай больше!

Генеральный испугался, забегал, мелко семеня, по комнате.

– Что же делать? Что же делать?

– Папанов по такому случаю говорил: "Сухари сушить".

– Папанов? Кто такой? Почему не знаю? Из твоих?

– Из умных.

– А-а! Познакомишь?

– Тебе уже поздно…

– Не скажи!

– Хочешь, анекдот расскажу?

– Ты же знаешь, я анекдоты не люблю.

– Я подскажу, где смеяться.

– Ладно, рассказывай.

– Один мужик, – фамилию не скажу, все равно не знаешь, – умирая, приказал положить его в гроб, а руки наружу выставить.

– Больной, что ли?

– Да нет, вроде, не больной. Просто он своим воинам показать хотел, что в гроб с собой ничего не возьмешь.

– И где смеяться?

– А тут не смеяться, тут плакать нужно. Я бы давно ушел, вы меня не отпускаете. Ты, Сашка, Валентин, Андрей… Да всех вас, обормотов, разве перечислишь? Я вам нужен, вашему бизнесу нужен.

– Мы же тебе…

– Да, погоди ты! Вы мне, я вам. Разве об этом я. Я о чем мечтаю? На пенсию уйти, от дел отдохнуть. Я ж заболеть не могу, дня одного сам с собой наедине побыть не могу, вы ж меня задолбите звонками да визитами. А я просто хочу с внуками поиграть, бесконечные их "почему" послушать и, может, лишний день-другой прожить. Знаешь, кому я завидую?

– П-ту?

– Дурак ты, парень. Мише Пуговкину. Он нашел в себе силы бросить все дела. Квартиру в столице променял на жилье у моря, и уехал. От всех дел, от всех забот.

– А на хрена?

– Чтобы потом лишние несколько лет прожить и солнцу ясному, морю теплому да голосам детским порадоваться. Это же ни за какие деньги не купишь.