Текст книги "Чужая жизнь (СИ)"
Автор книги: Валерий Шмаев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 15 страниц)
Глава 13
Густав Брандт мрачно смотрел на горящую русскую деревню. То, что его солдаты сделали с её жителями, совсем не отложилось в его памяти. В конце концов этих недочеловеков всё равно надо уничтожать. Перед глазами гауптштурмфюрера всё ещё стояли погибшие рядом с этой отдалённой деревней солдаты его роты.
Внешне, казалось, что Брандт спокоен, но он был взбешён до последней крайности. Сказать, что всё существо его переполняла ярость – это не сказать практически ничего. Теперь он хотел лично найти этих русских фанатиков.
Лично найти и собственными руками удавить. Почувствовать, как хрустнет под его пальцами гортань. Насадить тело русского солдата на собственный нож, увидеть, как хлещет кровь из разрезанного стальным клинком живота. Плюнуть наконец на распростёртое у его ног тело этого русского скота. Калёным железом выжечь ему гениталии чтобы больше никогда такие не рождались.
А как хорошо всё начиналось! Задание они выполнили сразу и уже собирались уезжать, прихватив жену русского генерала и его крысёнышей. Вот только неожиданно получили дополнительный приказ отыскать внезапно прорвавшихся через заслон финских войск ранее блокированных солдат Красной Армии и выяснить судьбу барона Альберта фон Штольберга.
Этот высокопоставленный кретин решил поохотиться на большевиков и пропал вместе с пятерыми солдатами Брандта. Это была первая, но далеко не единственная потеря гауптштурмфюрера. Место предположительной гибели барона и сопровождающих его солдат егеря Брандта нашли почти сразу, но вот куда они все подевались выяснить так и не удалось.
За пропажу родственника одного из древнейших домов Германии с Густава Брандта могли спросить по всей строгости если не закона, то положения. Если вывернуться не удастся, то в лучшем случае Брандт навсегда останется командиром роты и навечно пропишется в этих бесконечных лесах и непроходимых болотах. А затем события стали нарастать как снежный ком. И так же быстро гауптштурмфюрер принялся терять людей.
В его солдат стреляли снайперы, они попадали на хитрые минные ловушки, им жгли и взрывали транспорт и вот теперь неуловимые русские диверсанты в полном составе уничтожили секрет и небольшую колонну его солдат. Самых лучших солдат, которых он встречал в своей жизни И только чудом в этой колонне не было его – гауптштурмфюрера СС Густава Брандта.
Это было далеко не первое покушение на него лично. Его помощник унтерштурмфюрер Фриц Хенке погиб при ночном нападении на дом, в котором они жили, а сам Брандт получил два лёгких ранения и контузию. Как будто его ангел хранитель посоветовал ему перенести кровать в глухую коморку у противоположной стены дома и проспать в ней три ночи. Хенке только посмеялся тогда над ним. И где теперь Хенке? Зарыт в каменистой местной земле.
Последней каплей, переполнившей сосуд терпения гауптштурмфюрера, стало уничтожение сына старого друга его отца – шарфюрера Альфреда Кепплера вместе с его солдатами, находившимися в этом самом секрете на дальнем и самом спокойном краю оцепления. Тело несчастного Альфреда было разорвано практически пополам. Таким же образом был убит и его заместитель ротенфюрер Ганс Штольх. Чем их убили определить удалось не сразу. Оказалось, что охотничьей пулей, рассчитанной на крупного зверя. В этих лесах водятся такие звери. Альберт с удовольствием бы на них поохотился. Вот только поохотились на самого барона фон Штольберга, а заодно и на солдат Брандта.
В общем количестве погибших совсем недавно солдат не хватало восьмерых. Четверых нашли утром. Вернее, нашли их останки с обгорелыми солдатскими жетонами. Определить кого именно большевики сожгли в сарае одного из дворов смогли только по этим жетонам. От его солдат остались только обугленные кости. Только за это Брандт готов был сжечь всё на что падал его взгляд.
Гауптштурмфюрер попытался выяснить: кто это был? Куда они направились? Сколько их? Куда русские увели четверых его солдат? Живы ли эти солдаты? И главное почему ещё четверо его солдат были сожжены в этом сарае? Их пытали, а потом сожгли чтобы скрыть следы этого чудовищного злодеяния? Кто поднял свои поганые руки на солдат фюрера?
Вопросы, вопросы, их было много, но ответов не было ни одного. Бранд молча смотрел на жидкую шеренгу местных жителей. Полтора десятка женщин, в основном неопределяемого возраста, семь зверёнышей возрастом не старше двенадцати лет и трое стариков. Но ведь в этой деревне находились несколько сотрудников вспомогательной полиции и двое из них жили в этой деревне. Сейчас в деревне нет ни одного мужчины. Где они? Они тоже участвовали в нападении на его солдат? В леса никто уйти не мог – следы не обнаружены. Значит они уплыли на лодках. Куда?
Несколько позже санитар роты осмотрел ранения на его солдатах – большинство из них были убиты одной пулей в голову. Засаду организовали снайперы? Откуда они взялись в таком количестве? Местные жители все охотники. Значит они тоже участвовали в нападении?
Следов было очень мало, но они были от обуви, которую носили его егеря, и он сам – Густав Брандт. И это командира роты заинтересовало более всего. Точно такие же следы оставлял тот самый диверсант, который беспрецедентно нагло ходил ночью по посёлку, в котором квартировала его рота и видимо он же убил Фрица Хенке. О незнакомом солдате его роты Брандту позднее рассказали солдаты интендантского взвода. Ведь никому и в голову не могло прийти то, что один из русских только что среди бела дня похитивших жену генерала и пограничника, захваченных накануне, останется в посёлке, чтобы продолжать диверсии и попытаться убить командира роты.
И точно такие же следы были оставлены на противоположном берегу озера, на островах которого его солдаты настигли беглецов и во второй раз захватили жену русского генерала. Вот только детей генерала унесли диверсанты обутые в точно такую же обувь что и его солдаты.
И вот теперь опять появились эти проклятые следы. И эти следы привели его солдат к берегу озера, в воде которого они обнаружили утопленный бронетранспортёр. На такой глубине, что вытащить его не было никакой возможности. Как будто большевик дразнит Брандта. Издевается над ним. Показывает своё превосходство! Смеётся над ним со всей своей бандой! Над ним – Густавом Брандтом издеваются эти грязные недочеловеки!
И гауптштурмфюрер приказал начать экзекуцию. В конце концов что-то эти животные знают. Он тоже хочет это знать, но местные жители молчали. Молчали, когда их избивали палками, насиловали, жгли огнём и раскалёнными штыками, издевались над их детьми и убивали их. Недочеловеки кричали, стонали, плакали, умоляли о пощаде, но информация была скудна. Да были русские солдаты, да среди них были люди в такой же как у них форме, да они уплыли на рыболовном баркасе вместе с полицейскими, но и всё. Больше они ничего не знали. Иначе рассказали бы обязательно.
Более суток Густав Брандт потерял в этой проклятой деревне, но никаких результатов так и не достиг. Только на следующий день уже ближе к вечеру гауптштурмфюрер получил радиограмму от командира первого взвода унтерштурмфюрера Дирка Тапперта. Его солдаты нашли следы пропавших детей и вышли к лесной избушке, в которой они до недавнего времени укрывались. Вот только самих детей в этой избушке уже не было, но их следы ведут к этому проклятому озеру.
Оставив за собой пылающую деревню с сожженными живьём жителями гауптштурмфюрер, приказал выдвигаться. Он должен выяснить, что произошло с его солдатами. Теперь его никто и ничто не остановит.
* * *
– Нет «Шатун» ты никуда не пойдёшь. Ни ты, ни братья, ни Никодимыч, ни Алевтина. Никуда вы не пойдёте. Твоей дочери там тоже делать нечего. Только вы с Алевтиной знаете где находится скит. Без братьев вы туда не доплывете, а Никодимыча на обратном пути придётся нести – старенький он для таких переходов, да и, ты уж прости, не доверяю я ему. Не верю в его сказки. Врёт он и не краснеет, а раз так, то нет ему моего доверия. Дёрнется, пристрелю не задумываясь. Имей это ввиду.
И я никуда не пойду, потому что едва ноги таскаю. Ничего личного, но за детьми пойдёт Степан и те, кого я отобрал. И чтобы ты понимал на будущее – командир в отряде может быть только один и звание, положение, полномочия и должности здесь не важны. У меня политрук сидит тише воды ниже травы, и ты будешь выполнять мои приказы, а нет собирайся и пиз… уходи отсюда и наш разговор на этом закончен. – Услышав такие безапелляционные мои слова Шатун сверкнул глазами из-под кустистых бровей, но промолчал, понимая, что я прав. Буркнув что-то нечленораздельное он отвалил в сторону.
До противоположного берега мы дошли к рассвету, то есть через несколько часов. Расстояние здесь не слишком большое, всего несколько километров, но у баркаса забарахлил мотор, и я думал уже что всё, придётся браться за вёсла, но братья всё же со своим допотопным агрегатом справились.
Группу за детьми я отправил большую. Командиром поставил Степана. Проводником отправлял бывшего полицая – Кондратом его зовут. Остальные: «Рябой», оба артиллериста – они покрепче телосложением и рядовой Уздов. Отдохнувший мальчишка прямо рвался в бой, и я счёл возможным его отправить. Пусть прогуляется. Остальные должны были остаться здесь. Впрочем, дел у нас и так было за гланды и поворчав для приличия все взялись за работу.
В устье реки, прямо на противоположном берегу стремительного потока, несущего свои хрустально чистые воды в Северный Ледовитый океан, какой-то добрый человек, дай бог ему здоровья и долгих лет жизни, поставил небольшую избушку на курьих ножках. Домик находился не на самом берегу, а метрах в шестидесяти от края озера в невысоком сосновом перелеске, прикрытым от неизбежного в этих краях ветра здоровенными обломками скал так, что пристать на баркасе мы смогли только метрах в ста от нужного нам места.
Избушка была маленькая, максимум на четверых человек и почти вросшая покрытыми мхом стенами в густую подстилку из мелких сосновых веточек и длинных иголок. Размещать здесь раненых я не стал – слишком близок этот домик до места возможного появления егерей, а вот Алевтину с Настей расположил. В избушке была небольшая печка, сложенная из неизбежного здесь камня рядом с которой прямо на полу угнездился закопчённый чайник. Пока все занимались мужской работой женщины могли приготовить всем хотя бы чай.
Политрука и второго пограничника раненого в плечо «Шатун» предложил разместить на недалёком от берега острове как раз в той стороне куда нам надо было плыть. Избушки там не было, но была выкопана и обложена камнями небольшая землянка, в которой от непогоды обычно укрывались рыбаки, а между островом и берегом всегда стояли рыболовные баркасы. Там как раз глубина позволяла. Сейчас там тоже встали баркасы и лодки.
Состояние Яковенко было именно такое какое я предполагал изначально – воспаление раневого канала, высокая температура и постоянно текущая с двух сторон ноги сукровица. До нагноения было недалеко, а я всё не решался делать ему операцию. Хотя тянуть с этим было нельзя – через несколько дней будет поздно.
Второй пограничник, такой же, как и Сашка Малахов сержант, был совсем плох. Пулей ему разворотило весь плечевой сустав, а перевязать и обработать рану вовремя видимо было некому. У него уже начиналась гангрена – запах из раны был характерный. Все сопутствующие признаки тоже присутствовали – сильнейший жар, постоянная потеря сознания и горячечный бред. Помочь ему не смог бы уже и господь бог.
Степана с группой я отправил ещё на рассвете, а мы недалеко от избушки готовили позицию для пулемётчиков. Я решил поставить здесь два пулемёта и тщательно замаскировать их. Таскать с места на место пятнадцатикилограммовую железку под огнём редко промахивающихся егерей та ещё затея.
Ещё один пулемёт с боеприпасами братья увезли на остров, на котором мы решили расположить раненых. Остальные я решил пока оставить в безмоторном баркасе. Вместе с приличным запасом патронов, продуктами, лишним оружием, сетями, мешками с солью и сушёной рыбой, мукой и далее по списку. Эти рыболовные баркасы длиной метров в десять, на двенадцать весел и на несколько тонн. Так что напихали в него всего и много. Моторный баркас был как бы не поболее, но и людей он тащил больше.
Впрочем, большинство людей баркасы уже привезли до конечной точки маршрута. Правда об этом пока никто кроме меня не знал. Как только братья отвезли на остров раненых и Настю, я отозвал их, «Шатуна» и его жену в сторону и рассказал им о своей задумке.
– В общем так «Шатун». Вы все, твоя дочь и Степан со всеми пограничниками, детьми и женщинами как можно быстрее ухо́дите к скиту. Все остальные остаются здесь. И это не обсуждается. Заберёте все запасы и всё оружие с боеприпасами. Нам столько не понадобится.
На вас спасение детей. Другой задачи у вас нет. Считайте, что этот крест я на вас переложил. Как на более сильных и опытных людей. А мы пойдём по берегу и потащим егерей за собой. Ты говорил, что дальше вдоль берега озера есть ещё одна река. Небольшая, правда, но быстрая. Вот на противоположном берегу той речки оставишь ещё один пулемёт, автомат и пару винтовок. Ну и боеприпасов немного. И позицию приготовишь, и замаскируешь её так, чтобы в десятке шагов этой позиции видно не было. А ещё ты выпустишь там на берег пару мальчишек, чтобы они свои следы на песке оставили, но приставай так, чтобы следов баркаса не оставить, а потом уходи и даже не оглядывайся.
– Ты лишнего не говори сержант. Мы все останемся. Как мы стреляем ты видел. Не переберутся на этот берег немцы. – Не дав сказать «Шатуну» ни слова возразил мне старший брат.
– Хорошо стреляете, никто не спорит, но егеря стреляют не хуже, а ещё у них есть миномёты. Одна мина в баркас попадёт и действительно все здесь останутся. И кому нужен такой идиотский подвиг? Ты детей потом на горбу потащишь?
Повоевать захотелось? Так что мешает? Придёте на место, обустро́итесь, спрячете гражданских и воюйте сколько душеньке угодно. Организуете партизанский отряд, народ из местных наберёте, уверен и пленных сколько-то отобьёте и будете делать то, что лучше всего умеете делать – стрелять из засады. По всему что шевелится.
Увезёте детей, мы тоже в этом месте долго сидеть не будем. Нас здесь быстро минами закидают. Так что мы пойдём по берегу до следующей речки, переберёмся, из очередной засады обидим эсэсовцев, а потом, пока они ответного огня не открыли, уйдём вдоль неё. Мне надо, чтобы егеря за нами пошли, а там мы по краю болота уйдём. Главное, чтобы они направление вашего движения не засекли, а то все наши усилия насмарку. – Тут меня перебила Алевтина.
– И раненые с тобой вдоль берега пойдут? И ты с ними? Ты же еле ноги таскаешь. Или тебя на закорках понесут? – Ответил сразу. Я это уже продумывал.
– Я пройду сколько понадобится. Мне только отдохнуть надо. Неделю назад бегом от этих егерей по лесам бегал и ничего. Жив пока. А вот раненые Алевтина здесь останутся. Им уже никто не поможет.
У сержанта гангрена начинается, да ещё и в таком месте что резать бесполезно. Жить ему осталось очень мало, а умирать он будет страшно. Врагу такой смерти не пожелаешь. С политруком та же песня. Если ему в ближайшее время операцию не сделать, то он умрёт так же, как и сержант. Проживёт только чуть дольше. Думал я у немцев в бронетранспортёре медикаментами разжиться, но в нём только перевязочные пакеты и пара склянок с перекисью водорода обнаружились.
Нечем делать операцию. Нечем и не с чем. У Яковенко сосуды придётся сшивать, и даже если сошьём и он не умрёт от боли или потери крови, то, то же самое нагноение может начаться опять – у нас ни стерильных материалов, ни лекарств нет. Это как мне пулю из головы вынимать – операцию сделать можно, но при этом меня обязательно похоронят.
Из всех раненых вы возьмёте с собой только старшину. Он вроде на своих ногах ходил, а если нет, то всё равно возьмёте – лучшего заместителя командира отряда вы себе не найдёте. Ему внутренности отбили, зубы выбили, но может вы́ходите. В любом случае сколько бы старшина не прожил, он до последней секунды своей жизни полезен будет.
А тебе «Шатун» хочу сказать следующее: командир отряда должен быть один. Всегда и во всём. Никакой политработник или командир Красной Армии не может быть выше командира партизанского отряда. Откуда бы он не вылез и какие бы документы он тебе не показывал. Ты можешь с ним посоветоваться или выслушать его мнение, но решение всегда за тобой. Иначе вы и пары месяцев под финнами не протянете. Потому что командир, который пришёл в твой отряд, не сохранив своих бойцов, не командир, а кусок дерьма на двух палочках. Он так же и твоих людей ценить не будет и под пулемётами их сгубит не за грош.
Единственное исключение – это представитель штаба партизанского движения с документом подтверждающим его полномочия и направленным в твой отряд, но и с ним ты можешь бодаться или выполнять его задания так, как тебе удобно. Остальных можешь посылать далеко и надолго, а можешь закопать по-тихому, чтобы воздух в твоём отряде не портили.
Басню Крылова про лебедя, рака и щуку помнишь? Вот чтобы у тебя такого не было, отряд ты должен держать в кулаке, а всех вновь прибывших предупреждать, что предупреждений больше не будет. Дальше только пуля за неповиновение и невыполнение приказа командира отряда. И оформляй все приказы письменно в присутствии двух-трёх свидетелей. И всегда расстреливай или вешай предателей, но обязательно составляй протоколы. Поверь мне на слово – пригодятся. А как это делать я тебе покажу, расскажу и дам попробовать – отдам тебе протокол что в твоей деревне составил.
И ещё. О том, что вы уходите и вас никто из нас больше не увидит, не должна знать ни одна живая душа. Всё, кто останутся со мной, должны думать, что вы просто увозите детей и женщин вперёд, чтобы ноги не били, а заодно и позицию для Степана с ребятами оборудуете, чтобы нас отходящих прикрывать сподручнее было. Это на тот случай если егеря кого раненым прихватят. Эсэсовцы спрашивать умеют – не захочешь, а расскажешь, чтобы больше не мучаться. А так хоть какая гарантия.
Кто-то из нас должен остаться. Иначе всё наше сборное воинство по лесу разбежится и егеря всех за пару часов переловят. Придержать их может только кинжальный огонь из засады и хорошо оборудованные огневые точки. Да и то очень недолго – обойдут и прихлопнут. Для чего мне у второй реки пулемёт и нужен. Со своими пулемётами мы долго по берегу озера не пробегаем, а так даже с егерями на закорках мне будет чем их встретить.
Сейчас командир отряда я. Поэтому мне и оставаться. Так что будет так, как я сказал, но советы твои «Шатун» по поводу нашего отхода я выслушаю. Все хорошо меня поняли? – Поняли меня хорошо.
Своё мнение у всех конечно же было, но все поняли, что мне на их мнение наплевать и растереть и всё равно будет так как я сказал. Потому что командир отряда только один. Это «Шатун» уже хорошо усвоил. Он будет хорошим командиром партизанского отряда – быстро учится. И сержант с пробитой башкой ему ни в какое место не упёрся. Это мы с ним оба хорошо знаем. Так что будем делать то, что хорошо умеем делать – он в лесах прятаться, а я егерям сюрпризы устраивать, а заодно и бегать сколько получится.
Глава 14
Детей Степан с Ристо привели через четырнадцать чесов. Я к тому времени уже восемь часов спал, но будить меня не стали. Без меня усталых людей переправили через реку и отвезли на баркасе вдоль берега озера метров на восемьсот от реки – до первого здорового скального обломка чтобы баркас не было видно с того берега реки. После чего покормили и разместили отдыхать в большой брезентовой палатке, установленной на опушке леса. Откуда она такая нарядная взялась в сарае рыболовной артели я выяснять не стал. Видимо командир одной из воинских частей подогнал в качестве шефской помощи. Всем процессом рулили «Шатун» с Алевтиной, работающие вроде неспешно, но всегда слаженно и обстоятельно.
Проснулся вроде сам, но потом понял, что от чьего-то присутствия. Выспался хорошо, но сквозь уходящий сон услышал металлический лязг. Как будто солдатский котелок рядом поставили. – Открыв глаза я увидел Степана. Он сидел напротив меня и смотрел мне прямо в глаза. В шалаше, который построили вокруг моей лёжки, слепленной мной из немецких плащей и плащ-палатки, было полутемно. Или полусветло? А я даже не слышал, как этот шалаш вокруг меня строили.
Котелок стоял между мной с Степаном. Обычный, немецкий со снятой крышкой. Это она скрежетнула о небольшой камешек. Запах немецкого горохового концентрата наконец добрался до моего обоняния, и я вдруг понял, что дико голоден. Когда же я ел в последний раз? Нет не помню. Вчера, наверное. Всё это я думал, берясь за ложку, которую мне протягивал мой друг.
Пока я ел Степан разглядывал меня как будто только увидел. Или что-то появилось во мне за те часы пока он ходил за детьми. Я не спрашивал его как прошло. Если бы было что-то существенное он сказал бы, а раз молчит значит всё нормально.
Я закончил есть действительно гороховый концентрат с добавленной в него тоже немецкой тушёнкой. Запил всё это водой из своей фляжки. Только в этот раз без уже спелой надоевшей черники. В это время Стёпке видимо надоело играть в молчанку.
– Ты что задумал? – Глухо спросил он.
Я тяжело вздохнул, потягиваясь. Голова у меня прошла и чувствовал я себя отдохнувшим. Не здоровым, но и не полутрупом каким меня вырубило несколько часов назад.
– Ты всё понимаешь сам Стёпа. – Не стал долго я тянуть с ответом. Пора сказать правду. Стёпка давно понимает, что со мной что-то происходит, но помогает молча, снимая с меня бо́льшую часть физических нагрузок. В последние дни я только рулил процессом – после моих художеств в посёлке состояние у меня было краше в гроб кладут. Если бы не было отдыха на острове уже ходить бы не смог.
– Это единственный для меня выход. Последние дни я живу на пределе. Голова как отваливается. Три-четыре часа и всё – надо отдыхать и теперь отдыхать мне необходимо дольше чем двигаться.
Началось это после болота. С каждым днём мне всё хуже и хуже. Теперь я понимаю, что могу умереть в любую секунду. Просто упаду и не встану и от количества сделанных мной движений это зависеть перестало. Это даже «Шатун» с Алевтиной заметили, а сегодня меня просто вырубило. Как будто выключили и если раньше я этот процесс контролировал, то сегодня даже не заметил, как вокруг меня построили этот шалаш. Так что лучше сдохнуть с пользой, чем просто так.
Сейчас ты будешь меня слушать и запоминать. Вы все уйдёте в том составе, который я назвал «Шатуну». Когда будете проходить мимо острова, ты дойдёшь до политрука и всё ему объяснишь. Вы давно друг друга знаете. Так что пусть он услышит это от тебя. Он, конечно, может уйти с вами, но это ему мало поможет. Жить Яковенко осталось две-три недели, а умирать он будет так же, как и сержант рядом с ним. Я думаю, что политрук примет правильное решение.
Пулемёт мы Яковенко оставили. Егерей поведём мимо него. По рассказу братьев от берега до острова всего метров триста пятьдесят. По лесу нас егеря гоняли плотной группой. Вряд ли сейчас что-то изменится. Им надо идти за нами быстро. Иначе, как может думать командир отряда преследователей, они нас потеряют.
Разве что по лесу Брандт может пустить вторую группу, а по сторонам егеря смотреть будут не сильно внимательно – мы их уже приучили глядеть под ноги чтобы на растяжку не нарваться. Пусть политрук пропускает эсэсовцев и бьёт им в спину. Сковырнуть они его сразу не смогут, а бросить не захотят – им хоть какой-то результат нужен, а ещё лучше пленные, чтобы понять куда делись дети. Дальше, как получится, но пусть Яковенко свои документы тебе отдаст чтобы они немцам не достались.
– Я останусь с тобой. – Решительно заявил Степан.
– Не останешься. Ты думаешь зачем я письменный приказ у подполковника выпросил? Вспомни формулировку этого приказа. Все вы в поимённом списке на его выполнение. Вам и детей выводить. Для этого я его и брал. Для одного человека это была непосильная задача, а вы хорошо знакомы подполковнику. Именно поэтому он вас всех вписал в этот приказ. И вы его выполните.
Я ещё тогда знал, что долго не протяну. С пулей в голове долго не живут, а я уже и так лишнего пробегал. Теперь вам этот приказ выполнять. Понятно, что не сейчас, а скорее всего следующим летом. Пока вы до скита дойдёте, пока немцы с финнами угомонятся – всю округу они прочесать не смогут, но ближайшие окрестности попытаются. Поэтому пока вы оттуда выберетесь пройдёт чёрт знает сколько времени. К тому времени дожди начнутся, а немцы уже под Ленинградом и скоро возьмут Петрозаводск. Так что до дождей вы точно не успеете. Сами сгинете и пацанов поморозите, но приказ не выполните.
– Откуда ты… – но я перебил друга.
– Позовёшь всех тогда и расскажу. Слушай дальше. Вдоль всего берега до второй реки вам надо натоптать дорожку следов. Не частую чтобы не сильно в глаза бросалась, но так чтобы обязательно иногда проскакивали отпечатки детских ног. По поводу следов в устье реки я «Шатуну» сказал, но, если будет время, сделайте тоже самое вдоль берега реки в сторону второго озера и везде по чуть-чуть оставьте детские следы. Егеря должны думать, что мы уводим детей к очередному болоту. Карта у них наверняка есть.
Вот и всё. Можете поставить в удобном месте ещё один пулемёт с одной лентой, но не слишком далеко, а то может не пригодиться. Два пулемёта здесь, один у Яковенко, два у той реки и один себе заберёте. Пусть он у вас на острове стоит, да и на баркасе лишним не будет. Только не берите его с собой в рейды. Ваши основные козыри внезапные засады, точная стрельба и моментальный уход от преследования. За зиму можете многого наворотить если с голой шашкой на пулемёты бросаться не будете.
Политруку оставьте побольше патронов. Он долго продержится. Пока егеря миномёты не подтащат. Обойти его конечно второй группой по лесу обойдут, но тех, кто за нами первыми пойдёт он всех перебьёт. С гарантией.
А теперь иди за Ристо, Костей и Фёдором, но только за ними и предупреди что тот, кто услышит мою историю уйдёт с «Шатуном» и в плен попасть права не имеет. – Когда Степан ушёл я как будто провалился в самого себя.
Я видел Сашкину жизнь с самого начала. Детский дом, фабрично-заводское училище, первую его зарплату и счастье этого девятнадцатилетнего юноши что больше не придётся жить впроголодь. Комсомольское собрание, на котором Малахову вручили комсомольский значок и серую книжечку комсомольского билета со всего двумя орденами на внутреннем развороте – Боевого и Трудового Красного Знамени. После войны этих орденов будет больше и сам комсомольский билет поменяет цвет.
И Сашка испытает дикую гордость от этого торжественного момента – его приняли в комсомол, и он в общем со всеми строю.
Потом был призыв в армию, первый наряд на кухню и огромаднейшее его удивление: как попадание в тёплое помещение наполненными такими вкусными запахами может быть наказанием? А уж чистить картошку да под навесом, где не капает и не дует… В детдоме и общежитии ФЗУ, в которых Сашка провёл бо́льшую часть своей недолгой жизни было холоднее.
И три года службы. Тяжёлой, опасной, с ночными тревогами, ранеными друзьями и свистнувшей у виска в одну из ночей пулей. Тогда он от этой пули увернулся, а во второй раз не повезло.
И карельские леса, речки и озёра, которым Сашка не перестаёт удивляться до сих пор и многое другое что переполняло этого мальчишку с тех пор, как мы познакомились с ним в ледяной воде стремительной карельской реки.
Со Степаном, Ристо, Костей и Фёдором пришла и Катерина. Решительно протиснулась между Костей и Ристо и так же, как и ребята молча уставилась в мои глаза и мне ничего не осталось как заговорить.
Рассказывал я долго. О войне и её окончании, о себе и Сашке. О том что им делать дальше. Как воевать, выживать и жить. Если повезёт, то и после войны. Не забыл про денежную реформу в сорок седьмом году. Так на всякий случай. Мало ли пригодится? Рассказал почти всё кроме грязной истории предательства той страны, за которую они воевали. Не повернулся язык, да и не надо им этого знать.
После меня говорил Сашка. То, что чувствовал, когда я появился. Как удивлялся моим поступкам, мыслям и желаниям. Как учил меня ходить по лесу, замечать мелкие детали, мотать портянки и даже метко стрелять, а я думал, что делаю это сам. О том как он поражался моим разнообразным знаниям и с каким удовольствием мне помогал. Потому что считал это правильным. Ведь его все равно убили там, у моста, как и его друга Мишку Новосельцева и лейтенанта Горелова, которому он отдал свой пулемёт с последними патронами.
И как обида захлестнула его когда раненый в ноги лейтенант приказал его оставить и уходить и он бежал по плотному песку и стыд жёг его, а удара по голове он не почувствовал. Просто потерял сознание и, наверное, упал, а очнулся уже в воде от холода и вместе со мной.
Но мы обязательно победим. Он, Александр Малахов это знает, потому что я не могу ему соврать. Правда я не всё рассказал, но им этого и не надо. Пусть это умрёт вместе с нами.
И как бывает больно, когда жёлтый шарик внутри головы становится оранжевым и хочется просто пустить пулю себе в висок, чтобы больше никогда не чувствовать этой убивающей наше общее сознание боли.
И о том, что я прав. Мы и правда сильно задержались на этом свете, но он всё равно рад что так получилось, потому что они опять встретились с Катей, которую Сашка давно любит. Просто он раньше стеснялся и не знал, как это сказать, а теперь знает и стесняться давно нечего. Ведь его уже нет, но пока есть мы. Ненадолго, но бояться, что это произойдёт не надо.
Мы говорили это разными словами и почти на разных языках и нам поверили. Это было видно по их глазам. Ведь я вел свой рассказ с добавлением так удивлявшего всех современного сленга, с новыми никому не известными словами-паразитами и с множеством терминов, которые они никогда не слышали, а Александр Малахов рассказывал всё словами простого рабочего паренька научившегося читать без запинок только на пограничной заставе. И слова Сашки были им ближе и доступнее.
А потом ребята ушли, а Катя осталась. А я и не возвращался, забившись в самый дальний уголок нашего с Сашкой сознания чтобы даже отголоском мыслей не помешать давно влюблённым друг в друга людям. И не вылезал оттуда до тех пор, пока Катя не ушла.
Ушёл и Сашка. Он так решил, потому что я лучше знаю, что и как сделать чтобы похоронить в этих лесах как можно больше эсэсовцев. А он будет мне помогать. Потом. Когда у меня уже не останется сил жить.
