Текст книги "Ленинград — срочно..."

Автор книги: Валерий Волошин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц)

Комбат прикрыл ладонью микрофон, спросил у Осинина:

– Кто старший оператор?

– Сержант Николай Калашников.

– Действительно, глазастый, правильно Ульчев мне о нем говорил. – И Бондаренко крикнул в трубку: – Надежный парень, товарищ полковник! Я его знаю, вместе из окружения прорывались.

– Если так, то будем считать, что это самая серьезная попытка «ворон» прорваться к городу. Что ж, поглядим, что из их затеи выйдет. – В трубке щелкнуло, и стало тихо.

Такого чудовищного напряжения, казалось, еще никогда не испытывали ни Бондаренко, ни Осинин, ни те, кто находился в приемном центре. Они не могли повлиять на ход событий, не могли помочь. Кроме цифровых донесений, передаваемых «Редутом» через каждые две минуты на главный пост и дублируемых сюда, не поступало никакой информации. Потом и доклады прекратились: цели вошли в «мертвую зону». Оставалось только ждать. Тридцать минут. Час…

– Неужели этот долговязый и вправду напутал? – заволновался вдруг комбат. – Ну-ка, свяжите меня с «четверкой», переговорю с ним!

– Не нужно сейчас их тревожить, Борис Юрьевич, – заметил Осинин. – Только помешаем.

– Ладно, ладно…

Телефонный звонок всех пронзил словно током. Бондаренко схватил трубку, назвал свой позывной.

– Слушай, капитан, ай да четвертый «Редут»! И ты молодец! И Калашников твой! – гремел голос полковника Соловьева. – Поздравляю с первой победой! От всей души спасибо! Семнадцать «ворон» сбили. Представляешь – сем-над-цать! Во какая добыча…

Спустя некоторое время локаторщики из рук в руки передавали «Ленинградскую правду» со статьей «Воздушная оборона города Ленина». Выдержку из нее комбат зачитал перед строем расчета «Редут-4»:

«Ленинградцы могут с благодарностью называть имя красноармейца радиста Калашникова. 50 вражеских самолетов прокрадывалось к городу, чтобы подвергнуть его бомбардировке. Благодаря бдительности и оперативности Калашникова Н. Н. стервятники своевременно были замечены. В воздух поднялись краснозвездные «ястребки». Враг был рассеян на подступах к Ленинграду».

Комиссар Ермолин вручил, учрежденное с этого дня, переходящее Красное знамя лучшему расчету «дозора» – как стали называться позиции «Редутов». Вручил не начальнику установки, а Калашникову. Для Николая это было самой большой наградой.

Глава IV

Из оперативной сводки службы ВНОС Ленинградского фронта от 30 августа 1941 года. Время 7.00:

«…Противник подошел к Неве в районе Ивановского и перерезал последние железные дороги, связывающие Ленинград со страной. Пользуясь превосходством в силах, он с юга и с юго-запада вышел к Пулковским высотам и Кировскому заводу… Общая численность фашистских войск составляет свыше 40 дивизий, которые поддерживаются с воздуха соединениями 1-го германского воздушного флота, усиленного 5-м и 8-м авиационными корпусами. По данным разведки, в их составе действует до 2000 самолетов…

На обеспечение противовоздушной обороны Ленинграда и боевых действий 2-го корпуса ПВО, оперативно подчиненного ему 7-го истребительного авиационного корпуса осталось 62 поста воздушного наблюдения, оповещения и связи. Передовая линия постов проходит на севере по рубежу: Н. Никулесы – Лемболово – Сестрорецк; на юге – Торговый порт – Пулково – Усть-Ижора и далее по реке Нева… На вооружение 72-го отдельного радиобатальона с радиозавода поступило еще три установки РУС-2 («Редут»). Однако в виду быстроменяющейся обстановки сплошное поле радионаблюдения создать не удалось…

…Бомбардировка города не допускалась…»

Нас не сломить!

Песочная. Штаб радиобатальона

Старший политрук Ермолин собрал партийно-комсомольский актив. Зачитал опубликованное в «Ленинградской правде» воззвание, подписанное Ворошиловым, Ждановым, Попковым. Глухим, с легкой хрипотцой голосом комиссар произносил слова, от которых сжималось сердце: «Над нашим родным и любимым городом нависла непосредственная угроза нападения немецко-фашистских войск…»

Первым взял слово старшина Гаркуша:

– Как секретарь комсомольской организации штаба батальона заявляю от имени комсомольцев: мы хотим на фронт!

– А разве вы в тылу? – перебил Гаркушу Ермолин.

– Да. Но мы хотим на передовую, с оружием в руках бить врага и защищать город!

– Мы тоже!

– И мы!

– Тише, товарищи! Будем соблюдать дисциплину, – остановил не в меру расшумевшихся активистов комиссар. – Пусть воентехник первого ранга Осинин, член комитета комсомола батальона, вам расскажет о городе. Он был вчера в Ленинграде. Пожалуйста, Сергей Алексеевич.

Осинин поднялся, вышел к столу, кашлянул.

– Натянули маскировочный чехол на Адмиралтейскую иглу, чтобы не красовалась в центре города ориентиром. Закрасили купол Исаакиевского, шпиль Петропавловской крепости. А памятник Петру обнесли опалубкой и засыпали песком…

– Это что ж получается! Неужели допускается мысль о бомбежке города? – выкрикнул кто-то с места.

Осинин, помолчав, продолжил:

– Смольный сетями опутали, пятнистыми. Летчики рассказывали, что города сверху и не видно…

– Выходит, подготовились к бомбежкам! Живи – не тужи, так, что ли? – снова раздался удивленный голос, и Осинин не сдержался:

– Нет, не так. Никто сложа руки не сидит. А подготовились – верно. Все надо предвидеть в такой ситуации. Давайте проанализируем создавшуюся обстановку… Сколько от линии фронта лету до города? Всего ничего, минуты. А сколько времени требуется, чтобы визуальный пост наблюдения, обнаружив воздушного противника, сообщил о нем куда следует, а потом еще чтобы команда дошла бы до летчиков и зенитчиков? Примерно столько же. Но ведь нашим самолетам необходимо время на взлет и на выход на боевой курс. А зенитки нужно подготовить к стрельбе…

– А что же они спят, почему не дежурят, не баражируют в воздухе? – не унимался иронический голос. – Эдак можно…

– Зенитчики дежурят, летчики все время в воздухе, – перебил Осинин. – Но этого недостаточно. Поэтому, товарищи, руководство противовоздушной обороны города возлагает большие надежды на нас. Тот, кому положено, знает возможности нашей техники. От нас с вами тоже зависит – быть городу или не быть. И мы стоим на передовой… – Осинин вдруг замолк от изумления. По проходу между табуретками к нему направлялись чернявая девушка в военной форме и комбат Бондаренко. Ермолин тут же скомандовал:

– Встать!

– Сидите, сидите, товарищи, – остановил всколыхнувшихся бойцов Бондаренко. – Продолжайте.

Но Осинин словно онемел. Он неотрывно смотрел на девушку, и все невольно зашушукались. Девушка удивленно вскрикнула:

– Сергей!

– Вы знакомы? – в свою очередь удивился комбат. – Ну и ну! – вроде бы с сожалением пробормотал он, качая головой. Потом обратился ко всем присутствующим:

– Товарищи! Представляю вам назначенного к нам в батальон военврача третьего ранга Казакову Нину Владимировну. Смею вас заверить, товарищ она боевой, мы вместе выходили из окружения. Дело свое знает. В общем, прошу любить и жаловать! Предупреждаю! Приказы и распоряжения медслужбы выполнять безоговорочно!

Нина и Осинин сели в первом ряду вместе. Сергей успел шепнуть: «Здравствуй!» Нина чуть прикоснулась рукой к его пальцам. Комбат нахмурился и посмотрел на Осинина. Тот смутился, отвел глаза.

Снова выступал Гаркуша.

– …Конечно, нам поручена важная задача. Хотя она, может, и незаметная на первый взгляд. Мне мой дядя, академик из Ленинграда, открытку прислал. Чудом, видно, она с Украины ему попала. Пишет женщина. Хотите, прочту выдержки?

– Давай!

– Только короче, суть…

– Вот… – старшина достал из кармана открытку. – «Нет у меня больше моих сыновей-близнецов Вадика и Саши. Вадика фашист убил за то, что он отказался сливать на руки воду, когда тот хотел умыться. А Саша гранатой подорвал четверых извергов у столовой, где раньше была лаборатория. Я не видела, но мне рассказали, что, когда его вешали, он не плакал… Мне тридцать лет, а я совсем седая. Живу в лесу у партизан. Недавно убили того самого фашиста, который погубил Вадика, и еще двух фрицев. И, поверьте, стало легче… Буду мстить, а погибну сама – муж отомстит. А если и муж погибнет, нас не забудут – отомстят другие…»

Гаркуша спрятал открытку и, не говоря ни слова, сел. В напряженной тишине кто-то глухо пробормотал: «Вот гады!»

– У меня есть предложение, разрешите? – поднялся белобрысый сержант.

– А, Калашников, герой четвертого «дозора», – представил его комиссар. – Говорите.

– О том, что мы сейчас услыхали – все должны узнать, – сказал Калашников, волнуясь. – Предлагаю завести наш комсомольский журнал. Назвать его, к примеру, «Вперед!». В него вклеить эту открытку и записывать события из жизни батальона. А меня прошу послать на передовую!

– Да вы что! Вы же старший оператор! У нас таких специалистов – раз два, и обчелся! – вскочил Осинин. – Сюда, на это совещание, и то с каким трудом вас отозвали с «Редута». Я был против, – повернулся он к Бондаренко.

Комбат поднялся, расправляя складки гимнастерки под ремнем.

– И все-таки, товарищи активисты, – сказал он тихо и озабоченно, – обстановка сложилась критическая. Партийное руководство города приняло решение о формировании новых отрядов рабочего ополчения. Есть приказ об откомандировании в стрелковые части бойцов из нашего корпуса ПВО. Мы и собрали вас, чтобы посоветоваться: батальон должен отправить на передовую боевую команду из ста пятидесяти человек.

Список составляли шумно. Каждому хотелось в нем оказаться, хотя было оговорено: подготовленные для работы на спецустановках «Редут» остаются на «дозорах». Калашников до того расстроился, что готов был заплакать от обиды. Но тут он услышал фамилию Заманского. Что?! Включают шофера в состав отряда?

– Он же трус, товарищ капитан! Вы же знаете, – не сдержался старший оператор «четверки». – А трус в бою опасней, чем любая вражина!

Бондаренко покраснел. Глянул на комиссара. Тот с недовольным видом уткнулся в бумаги, постукивая концом карандаша по столу. Комбату давно хотелось избавиться от Заманского. Определил он его временно в хозвзвод, а теперь подвернулся удобный момент…

– Есть ли еще возражения по кандидатуре красноармейца Заманского? – спросил капитан.

– Есть, – ответил комиссар и посмотрел комбату в глаза.

– Тогда вычеркиваем, – махнул рукой Бондаренко и отвернулся.

Так и сидел он безучастно, не проронив больше ни слова, пока Ермолин не закрыл совещание. Когда активисты потянулись к выходу, то комбат окликнул Осинина:

– Сергей Алексеевич, задержись на минутку. Осинин шепнул что-то Нине, рядом с которой шел, и вернулся назад. Бондаренко уже встал со своего места, был он намного выше инженера и шире в плечах. Посмотрел на того исподлобья, оценивающе и спросил:

– Так вы с Казаковой давно знаете друг друга? Почему же ты раньше ничего о ней не рассказывал?

– А что было говорить, – пожал плечами Сергей. – Познакомились, когда я на втором курсе учился. На вечере фортепьянной музыки, в консерватории. Шопена слушали. Потом ее перевели на другой факультет, и она уехала. Немного переписывались. И все…

– Понимаю. Извини за любопытство. Но сам знаешь, у нас служба секретная… А на меня она хорошее впечатление произвела. Потому я и добивался ее назначения в батальон.

– Я знал об этом. Не был только уверен в том, что именно Нина оказалась с вами в окружении. Спросить как-то не решался.

– Напрасно. А тут, как я понял… – Бондаренко замялся, видно подбирая слова, и вдруг спросил напрямик: – У вас роман?

Осинин вспыхнул – обычная его реакция на бестактность. Вызывающе сказал:

– А ваше какое дело, товарищ капитан?

Бондаренко сдержал себя. Только скулы побелели и затвердели, словно их прихватило морозцем. Ответил же миролюбиво:

– Ладно, не ершись. Не хотел я тебя обидеть… И Осинин направился к выходу.

– …Ну, старшой, давай обнимемся на прощанье. Удачи тебе, дружище, – Бондаренко прижал к себе своего бывшего начальника штаба, похлопал ладонью по спине. Отпустил, чуть подтолкнул его к стоявшему рядом Ермолину. Комиссар тоже крепко обнял старшего лейтенанта:

– Береги себя и людей. Бейте фрицев и возвращайтесь. Будем ждать.

Они вышли из штаба. Батальон замер в строю – все бойцы и командиры, за исключением расчетов «Редутов», несущих боевое дежурство. На правом фланге – те, ради которых проводилось торжественное построение.

– Сегодня мы провожаем своих товарищей на самый передний край обороны города Ленина, – начал взволнованно Бондаренко. – Мы верим в вас и надеемся, что вы не опозорите чести нашего батальона…

Старший лейтенант скомандовал: «Направо, шагом арш!» Две трети бойцов повернулись и двинулись к станции.

Они геройски будут драться в составе десанта у Невской Дубровки. В живых останутся единицы…

Осинин

12 сентября 1941 года. Главная Пулковская высота

«Редут-4» был развернут неподалеку от обсерватории. Начальник установки лейтенант Ульчев, встретив инженера батальона, показывал свое хозяйство не без гордости. Он считал, что место для дислокации выбрано удачно: станция вела устойчивое наблюдение на большую глубину за линией фронта. К тому же позицию хорошо замаскировали.

– Уж очень близко от передовой, – сказал озабоченно Осинин.

– Но, товарищ воентехник, если спуститься с высоты, то эффективность обзора «Редута» снизится вдвое, а то и втрое, – заметил лейтенант.

– Довод серьезный. А если фашисты прорвутся сюда и начнут обстрел?

– Их не пустят, – Ульчев показал в сторону окопов: – Там будут стоять до конца. Был у пехотинцев в гостях, разговаривал… Ленинград-то вот он, как на ладони. Дальше отступать некуда!

Осинин еще раз огляделся. В предрассветных сумерках своими очертаниями город напоминал небрежный эскиз, наскоро набросанный карандашом. Город казался застывшим, неживым из-за плотных клубов дыма.

Первые бомбы свалились на Ленинград ночью, и Осинину рассказывали, как утром седьмого сентября ленинградцы столпились на Невском у разбомбленного дома и на Дворцовой набережной у особняка, превратившегося в груду битого кирпича. На другой день прорвалась стая бомбардировщиков. И заходила ходуном земля, взметнулись взрывы, рухнули крыши, окутывая пылью мрачных, безмолвно застывших и иссеченных осколками сфинксов.

Осинин и все, кто высыпали в тот вечер из бараков, видели всполохи пожаров даже в Песочной.

– Что это?! – воскликнула Нина, испуганно схватив его за рукав.

Сергей молчал…

Потом они узнали: горели Бадаевские продовольственные склады. Позже, проезжая через израненный город, Осинин остро ощутил чувство вины за случившееся. Как же его «Редуты» прохлопали этот массированный налет врага?!

Обидно, досадно, но именно в тот момент наблюдение вела лишь одна установка – «шестерка». Остальные – отступали, чтобы не оказаться в лапах гитлеровцев. «Редут-3» и сейчас был неизвестно где. А ведь его расчет только-только получил новую одноантенную станцию. Старые, вращающиеся кузова вконец рассыпались. Более или менее работающие блоки из них передали в Токсово Червову. И тот на радостях устроил аврал – знал бы Осинин, ни за что бы не разрешил выключить установку для ремонта.

А «Редут-6» обнаружил цели чуть ли не за девяносто километров. Сразу же сообщили об этом на главный пост. Но вдруг на экране осциллографа возникли помехи – были они явно искусственные. И тогда послали в Ленинград сигналы отбоя: вероятно, стая птиц кружила на одном месте, весь квадрат заполнила. А после бомбежки задумались: неужели фашисты применили какой-то новый способ для создания помех? Неужели они догадываются о существовании радиоулавливателей самолетов?

Осинин поделился своими сомнениями с полковником Соловьевым и Бондаренко. Потому и выехало все батальонное начальство на «дозоры».

– Значит, вы уверены, что лучшего места для позиции «Редута» не найти? – спросил Осинин у лейтенанта Ульчева.

Так точно, товарищ воентехник, уверен.

– Пошли тогда доложим на главный пост, попросим у них «добро», – и Осинин зашагал в сторону радиостанции, замаскированной на косогоре.

Через несколько минут «Редут» закрутил антенной. Дежурная смена – старший оператор, оператор-телефонист и инженер на четыре часа засели в затемненном фургоне. Осинин, прежде чем закрыться с ними, еще раз обошел «дозор» и осмотрел позицию. «Установка работает, а вроде ничего внешне не изменилось», – удовлетворенно подумал он.

Осинин не успел вернуться к фургону, как мощная канонада расколола тишину. Содрогнулась земля, и воентехнику показалось, что сейчас у него лопнут барабанные перепонки.

– В укрытие! Станцию не выключать! – что есть силы закричал Осинин и побежал к установке.

В аппаратной было жарко. Снаружи ухали взрывы, но «редутчики» внимательно следили за движением вражеских самолетов. Через каждые две минуты их донесения передавались на главный пост.

Фашисты начали невиданный доселе штурм города, нанося массированный удар в районе Пулковских высот. Танки, самолеты, пехотные части обрушились на защитников важного плацдарма…

– Что мы тут сидим, как мыши! – не выдержал Калашников. – Не могу больше, товарищ лейтенант. Надо помочь!

– Отставить, сержант! – остановил его Ульчев. – Вам скоро на пост, менять старшего оператора.

– Ну, хоть отсюда, товарищ лейтенант, залпом выстрелим по гадам. У нас же оружие!

– Ни в коем случае! Не хватало, чтобы нас засек их корректировщик…

Слова Ульчева потонули в грохоте. Фашисты перенесли артогонь на развалины обсерватории. Били методично, через равные промежутки времени. И вдруг стали стрелять бегло, словно по линейке, сначала вправо от нее, потом – влево…

– Сволочи! Они же нас накроют! – вскричал Ульчев, видя, как снаряды ложатся все ближе и ближе к позиции.

Надсадный свист заставил всех пригнуться. Рвануло так, что осыпалась земля в блиндаже. Ульчев, а за ним Калашников выскочили оттуда. Ярко вспыхнул сушняк. Осколки впились в фургон аппаратной «Редута». Открылась дверь фургона, и показался Осинин. Его лоб был окровавлен.

– Ульчев, всех на тушение пожара! Сам – проверь силовую. Калашников – за экран, наблюдение не прекращать! – прохрипел он и присел на лесенку. Добавил, стирая застилающую глаза кровь: – Старший оператор и дежурный офицер убиты. Окажите помощь телефонисту, он ранен в плечо.

Люди заметались по позиции. Осинин поднялся, держась за металлические перила, сошел на землю и направился к силовой установке. Навстречу ему уже бежал Ульчев.

– Все в порядке, товарищ воентехник, движок работает, напряжение на фазы подается! – доложил лейтенант и обе-спокоенно спросил: – Вы ранены?

– Царапина… Где ящики с запасными лампами?

Ульчев кинулся к машине, выволок зеленый металлический коробок. Инженер осторожно взял его и поднялся в фургон.

В аппаратной санитар перевязывал оператора-телефониста. Тот морщился и скрипел зубами, но телефонную трубку из рук не выпускал. Калашников диктовал цифры. Потом оторвался от экрана:

– Товарищ инженер, мощность излучения очень слабая, километров на тридцать, не больше.

Осинин и сам видел, что осколками повредило ряд блоков, из генераторного отсека струился дымок. Он отключил отсек, заменил несколько ламп, включил его, начал крутить ручки настройки. Ладони были липкими, кровь стекала по лицу, во рту пересохло.

– Только не выключать… Не выключать установку! – шептал он.

Калашников напряженно всматривался в экран и выкрикивал в телефонную трубку донесения. Телефонист тихо стонал. А за продырявленными фанерными стенками фургона бойцы боролись с огнем, латали маскировку… Что можно было еще сделать! Натужно крутилась антенна.

Из журнала «Вперед!»:

«…Подвиг «Редута-4», расчет которого, оказавшийся под обстрелом, не покинул боевой пост и продолжал вести наблюдение за воздухом, с быстротой молнии облетел все «дозоры». Мы гордимся нашими боевыми товарищами!.. Месть сжигает наши сердца. Нет, врагу нас не сломить!

Старшина Г. Субботкин».

Глава V

Сентябрь 1941 года

«Совершенно секретно. Соловьев – Лобастову. Последние бои показали, что противник создает искусственные помехи нашим радиотехническим средствам воздушной разведки. Отсюда следует вывод, что он в какой-то мере осведомлен о «Редутах». Полученная информация от товарищей из особого отдела подтверждает мысль и о возможной попытке противника обезвредить установки проведением разведывательно-диверсионных акций. Приняты соответствующие меры, направленные на усиление бдительности личного состава, обеспечение сохранности радиоулавливателей самолетов, их действий в глубокой тайне. Прошу ваших указаний и рекомендаций по использованию рабочих режимов техники в создавшейся обстановке, более скрытному и эффективному ее применению».

«Совершенно секретно. Лобастов – Соловьеву… Есть решение об эвакуации радиозавода. Последняя изготовленная партия – две установки РУС-2 на днях будут переданы в распоряжение вашего радиобатальона. Разработчики считают, что для повышения помехоустойчивости «Редутов», скрытности их работы необходимо шире использовать имеющийся диапазон радиочастот, своевременное и четкое комбинирование ими. Схему прилагаю…»

Произошла ошибка

Латвия, район Цесиса

Мухин проснулся от резкого толчка в плечо. Встрепенулся, сел на нарах, спросонья ошалело озираясь. Тьма и спертый воздух – точно находишься в погребе. Но, услышав частое, свистящее дыхание, понял, кто стоит рядом. «Опять падла астматическая, змея ползучая», – выругался он про себя и заныл:

– Ну сколько можно, господин Заманский? Ведь я все рассказал!..

– Нэ скулы, щенок, корешей побудышь, – зашипел астматик. – Шеф зовет, быстро одевайсь!

Он зашаркал к выходу, в приоткрывшуюся дверь ворвался сноп света, будто там, за ней, включили кинопроектор, в лучах которого фигура надзирателя запрыгала бесформенной тенью. Дверь глухо прикрылась, снова навалилась темень. «Чертова мышеловка, – тоскливо подумал Мухин, отыскивая наощупь брюки, гимнастерку и натягивая их на себя. – Вот ведь влип – ни днем ни ночью нет покоя. Что им, курвам, от меня надо?»

Идя за Заманским по выложенному белым кафелем коридору, он невольно сжимался от гулкого буханья сапог. Его мутило: «Лишь бы обошлось без пыток. На все соглашусь! Только бы не видеть красные раскаленные клещи. От одного запаха, который исходит от них, дурно становится, ноги подкашиваются. За что ж такие муки!»

А поначалу Мухин представлял, что все будет иначе. Не зря же он выкрал из НИИ чертежи, выполняя инструкции Анатолия Моисеевича? Не зря сел за решетку?! И потом, после амнистии, разве не рисковал он, когда роту, в которую был зачислен «для искупления вины», бросили в бой и он сдался в плен? До сих пор поджилки трясутся, когда вспоминается этот кошмар. Запросто мог отдать концы, и жрали бы его сейчас черви на этом чертовом Лужском рубеже. Это счастье, что легко отделался, а затрещина, которую ему влепил рыжий немец, когда он дрожал перед ним с поднятыми вверх руками, – не в счет…

«А Анатолий Моисеевич?.. – в который раз обеспокоен-но подумал Мухин. – Сука, ведь представился-то как: «Зовите меня просто Адольф». Ясно, на что намекал! Науськивал: «Если случится самое худшее, сидеть вам недолго – вот-вот наступят новые порядки, и тогда почет, слава, деньги – все, что хотите!» Только где ты теперь, гусь носатый? Почему тебя здесь никто не знает? А вместо обещанного суют под нос щипцы из жаровни с угрозой: «Говори правду. Ты русский разведчик?» С ума сойти можно… А эта змея астматическая еще насмехается: «Ну, корешок, нравится в нашем профылактории? Хы-хы-хы…»– Мухин уставился на выпуклый яйцеобразный затылок шаркающего впереди него «опекуна». – Замухрышка. В другом месте я б тебе, падле, одним щелчком желток выпустил!» Надзиратель передернул плечами, задвигал немощной, сутуловатой спиной. Резко обернулся и прошипел:

– Ты шельмовые мыслишки выкинь! Учти, разговор сейчас будет последний. И не бычься. Начнешь снова щебетать, как птычку поджарю на вертеле. Иды! – кивнул он, ощерившись и пропуская вперед Мухина к железной двери.

У Мухина сжалось сердце. «Нутром чувствует, гадина», – подумал он с ужасом и плаксиво промямлил:

– Я с потрохами ваш, господин Заманский…

– Иды, иды, щенок!

Комната напоминала операционную. Мухину казалось, что он знает здесь все до мелочей. Горели две мощные, словно прожекторы, лампы: одна освещала покрытый простыней с рыжими пятнами «катафалк», на котором, как на витрине, были разложены всевозможные инструменты, отливающие вороненой сталью, другая – массивный овальный стол, за которым сидел шеф разведшколы. Напротив одиноко стоял табурет, предназначенный для него, Мухина. Как только он опустится на свое место, лампа будет направлена ему в лицо. Он так и не разглядит того, кто станет задавать вопросы, а злобное, свистящее дыхание Заманского, затаившегося сзади гюрзой, обессилит его вконец.

«Нет, это невыносимо, я ведь ни в чем не виноват!»– и Мухин рухнул, рыдая, на колени, больно ударившись о кафельный пол.

– Что с вами, господин Мухин, вы больны? – подскочил к нему юркий человек в штатском, неожиданно вынырнувший из затемненной половины комнаты, он помог Мухину подняться, сесть на табурет. Властно бросил Заманскому: – Воды!

На этот раз лампу не повернули в сторону Мухина, и он, стуча зубами о краешек стакана, всхлипывая, огляделся. Шеф школы – гауптман с утиным бледным лицом, прищурившись, наблюдал за ним. Мухин скосил глаза в сторону штатского. Тот улыбался, укоризненно покачивая головой. Что-то в нем было от Анатолия Моисеевича, приторно-сладкое. И эти прилизанные назад светлые волосы… «Лис, – заключил Мухин, – такая же хитрая бестия, как и много обещавший Адольф. Но лучше говорить с таким, чем с живодерами».

– Прежде всего, господин Мухин, я хочу передать вам благодарность нашего командования. Нет, нет, – поспешил добавить штатский, увидев, как встрепенулся Мухин, – не за чертежи магнетрона, которые вы продали кому-то другому, но только, к сожалению, не нам. А за любезную информацию о применении вашими соотечественниками средств воздушной радиоразведки. Мы ее оценили.

– Значит, убедились, что я не врал, – приободрился Мухин. – Что, обнаружили установку?

– Пока нет, милейший, хотя не скрою, такую цель мы имеем в виду, – «лис» потер руки, как бы отогревая их. Потом сказал – Но факт есть факт: мы теперь бомбим Ленинград, что раньше не удавалось, и скоро от него камня на камне не останется. Господин Геринг снабдил своих летчиков противоядием от русских радаров, как в свое время – от английских… Мы только не предполагали, что русские так далеко продвинулись в радиотехнике. Вы помогли…

– Каких радаров? Впервые слышу! – беспокойно заерзал Мухин.

– Неужели? – искренне удивился штатский. – Хотя это английские слова: радар, радиолокация. У вас, как вы изволите называть, улавливатели. Вы, русские, все время кого-то ловите или хотите поймать, к примеру, волшебную жар-птицу, именуемую коммунизмом. Нет так ли?

– Я не коммунист! Я ненавижу их! – вскочил Мухин. – Я же рассказывал, мой отец был расстрелян большевиками…

– Успокойтесь, милейший, мы вам верим. Сядьте, пожалуйста, – штатский мягко прикоснулся к плечу Мухина, подойдя вплотную, и Мухин напоролся на его жесткий, властный взгляд, от которого заныло сердце: «Такой прикончит сразу, без угроз и уговоров!»

Быстрый незнакомец уже суетливо ходил по комнате, обращаясь к шефу разведшколы:

– Эрнст, не выпить ли нам кофе? Да и глоток вайн-бранда не повредит.

Говорил только штатский. Начальник школы помалкивал, а Мухин, умиротворенный коньяком и бутербродом, изредка безмятежно поддакивал, совсем не обращая внимания на Заманского, по-прежнему стоящего позади него.

– Да, милейший, мы с вами почти коллеги, – журчал голос штатского, – магнетроны, радары – моя слабость. Так вы не слышали слова «радар»? Хм-м, как же вы работали на английскую разведку?! – вдруг ошарашил он, опять уставившись на Мухина цепким взглядом.

– Английск?.. – поперхнулся Мухин. – Что вы… вы…

– А вы разве не знали? Вас Анатолий Моисеевич не посвятил?

– Он же назвался…

– Хватит! – усмехнулся штатский. – Ваши россказни об Адольфе нам надоели! Понимаете, на-до-ели. – Он допил остатки кофе, отставил чашку. – Выкладывайте все! Нас интересуют: система обмена информацией, явки, как вы, сын белогвардейца, сумели проникнуть в научно-исследовательский институт военного профиля, какое задание получили сейчас? Живо! Господин Заманский, не кажется ли вам, что у вашего подопечного язык присох?

Железные пальцы тут же впились сзади Мухину в шею. Он захрипел от боли, попытался высвободиться, но рука замухрышки-надзирателя оказалась твердой и сильной, как клещи. «Раздавит же позвонки!»

– Пу-у-сти… Ска-а-а…

– Говорите, милейший, мы слушаем. Мухин залепетал, растирая шею:

– Поверьте, это случайность. Адольф, то есть, Анатолий Моисеевич, был художник. Рисовал особняк, в котором когда-то жили мои родители. Мы познакомились. Я сразу понял, куда он клонит, когда он подарил мне свою картину, намекнув, что если я окажу ему услугу, то со временем стану полновластным хозяином этого дома – дескать, придет скоро такое время…

– О, майн готт, короче! – перебил Мухина человек в штатском.

– Он мне посоветовал устроиться в НИИ с помощью знакомого, с которым я когда-то работал на заводе «Светлана» и учился заочно в институте. К тому времени он стал заметной фигурой, как изобретатель радиоламп.

– Фамилия?

– Купрявичюс – младший.

– Есть и старший?

– Да, их два брата. Оба из НИИ. В институте тогда творилась неразбериха: по очереди снимали и назначали директоров, руководителей лабораторий. Во всех анкетах я писал, что мои родители – учителя, убитые бандитами. Проверить было трудно…

– И помог вам этот Купрявичюс?

– Альгис устроил меня лаборантом в ту же лабораторию, где работал… После инсценировки с чертежами, задуманной Адольфом, у Купрявичюса начались неприятности. О дальнейшей его судьбе не знаю, так как сам оказался в тюрьме.

– Яволь. А где и когда вы условились снова встретиться с вашим Адольфом?

– Нигде. Он сказал, что сам выйдет на меня.

– Свежо предание, но, увы, верится с трудом. Так у вас, кажется, говорят? Нет, милейший, тут у вас неувязка получается, шито белыми нитками. Говорите правду! Свет! – приказал штатский.

Мухина мучили порядком. Он кричал, рыдал, извивался ужом, умолял… Но ответить на вопрос, кто такой Анатолий Моисеевич и где его найти, не мог. Наконец его выволокли в коридор. Блондин в штатском, а это был руководитель радиотехнической службы «Абвергруппы-212», уже без пиджака, в рубашке с закатанными рукавами, устало откинулся в кресле:

– Произошла ошибка, Эрнст. Мухин – не разведчик, это обычный слизняк.

– Вероятно, ты прав, Герд. Но кто же так ловко использовал его? – ответил гауптман. – Неужели кто-то из наших?

– Вряд ли. Ты ведь читал ответ из Берлина на наш запрос. Но думаю, что мы сможем завербовать Мухина. Он будет работать на нас.