Текст книги "Ленинград — срочно..."

Автор книги: Валерий Волошин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)

Глава XIII

Соловьев: – Извини, Михаил Михайлович, что так назойливо вызывал к аппарату. Но есть необходимость посоветоваться.

Лобастов: – Не тяни, Дмитрий Васильевич, что волнует?

Соловьев: – Второй и шестой «Редуты» работают с перебоями. Хромают и остальные РУС-2. Причина: износ генераторных ламп. На все наши заявки с Большой земли ни ответа ни привета. Что делать?

Лобастов: – Разберусь. Хотя, сам понимаешь, сейчас на повестке дня – Сталинград. Все в первую очередь отправляется туда. Но и вам, конечно, лампы нужны.

Соловьев: – Может, послать на электрозавод представителя радиобатальона, авось ускорит отправку?

Лобастов: – Не возражаю. Только учти, как мне известно, такие лампы – крайний дефицит. Производят их поштучно, по заказу для новых установок. Без согласования с управлением тыла вряд ли что выйдет.

Соловьев: – Время не терпит. Пока будем согласовывать, все станции замрут.

Лобастов: – Делай одновременно: отправляй человека и обговаривай вопрос с тыловиками. Я со своей стороны подключусь. Будь здоров!..

Неожиданная встреча

Октябрь 1942 года, Москва

Горелов проснулся от непривычных ощущений – он лежал на кровати, на накрахмаленной простыне – чудно после нар! Сколько же он проспал? За окнами еще темно и тихо. Слышно лишь, как посапывает лейтенант Уль-чев, который устроился в противоположном конце их гостиничного номера-люкса на точно таком же широченном ложе. Шик, не верится!.. А ведь они в Москве, и какой славный и волнующий день был у них!

Он приподнялся, щелкнул выключателем настольной лампы, стоявшей на тумбочке у кровати. Посмотрел на часы: до утра еще далеко. А ведь думал: только бы прилечь – высплюсь вволю.

Горелов погасил свет, но понял, что сон больше не придет. В голове начали раскручиваться события последней недели.

В тот час, когда его вызвал Бондаренко, Горелов и не предполагал, что ему предстоит такое необычное задание.

– Поедете в Москву на электрозавод, получите генераторные радиолампы. Лейтенант Ульчев обеспечит их доставку сюда. Он парень хваткий, справится, да и лично заинтересован – на его «шестерке» лампа нужна как воздух, – угрюмо сказал Бондаренко. – Командировочные предписания и продаттестаты возьмете у начальника штаба.

– А накладные?

– В том-то и дело, что никаких накладных у нас нет, – горько усмехнулся комбат. – Собирались Купрявичюса посылать как добытчика, у него связи были… Но не судьба. А вы все-таки с ним вместе работали до войны. Надеемся, что сможете использовать старые контакты со специалистами. Должны люди войти в наше положение.

– Но это же явная авантюра! – разволновался Горелов. – Кто же мне просто так лампы выдаст?

– Это приказ! – безапелляционно оборвал его Бондаренко. – Не выполните – пеняйте на себя!

Осинин, провожая начальника мастерской, попытался мягко объяснить суть предстоящего задания:

– Пойми, Эдуард, во что бы то ни стало надо выбить хотя бы пять колб и десяток ремкомплектов к ним. На заводе должны тебя помнить, по крайней мере, там наверняка слышали о таком инженере Горелове. И приедешь ты не со стороны, а из Ленинграда, из блокадного, борющегося. Кто же тебе откажет? Соловьев пообещал, что нашу просьбу поддержит техуправление наркомата…

Однако в пути Горелова не покидали сомнения. Он был мрачным, хмурым, как Ладожское озеро, по которому шли они с Ульчевым на утлом суденышке. Моросил холодный дождь, волны окатывали палубу, лейтенанта тошнило, а Горелову было невмоготу и от тесной рубки, в которой они пристроились, и от стонов Ульчева, и от штормовой качки, а больше всего от мучившего его вопроса: кого молить в Москве о помощи, к кому обратиться?

Он вспомнил Альгиса Купрявичюса. Тому было бы проще. Его имя в электропромышленности действительно знали. Жаль, погиб такой изобретатель ламп, никого не щадит война…

До Вологды добирались на паровозике – «кукушке», который медленно тащил порожний состав, растянувшийся, казалось, до самого горизонта. Они забрались на платформу, без толку прячась от дождя и ветра – продувало со всех сторон. Ульчев считал, что им крупно повезло с товарняком.

– Нет, нет, обратно будем по-другому добираться, – кричал он Горелову, чтобы тот его услышал сквозь грохот движущегося поезда. – Вы только колбы достаньте, товарищ воентехник, а уж я их довезу, будьте спокойны. Но на пароходе – ни в коем случае!

Горелов усмехнулся в ответ:

– Конечно, подождем, пока лед скует Ладогу. На машине озеро и переедем.

Ульчев, не расслышав, переспросил. Но Горелову не было охоты пускаться в рассуждения о надежности существующих видов транспорта. Его напугала мелькнувшая мысль: «А вдруг и вправду придется до зимы обивать пороги, чтобы заполучить колбы? Нет, этого нельзя допустить!»

В Вологде едва они сказали военному коменданту о том, что едут из Ленинграда, как открылась «зеленая улица». Им даже билеты на поезд до Москвы выделили в спальный вагон (хотя среднему начсоставу предписывалась жесткая плацкарта). В столовой – отвели душу. А вокруг – расспросы, подбадривающие слова… Нет, с Ленинградом и ленинградцами вся страна!

Горелов чувствовал себя от радушного приема не в своей тарелке. На платформе, прощаясь с военным комендантом – пожилым капитаном, опирающимся на клюку, Горелов ни с того ни с сего попросил:

– Большое вам спасибо. Только посадите нас в общий вагон.

– Да ты что! Погляди, каково там, около него – яблоку негде упасть. Набьется как селедка в бочке!

– Но ведь здесь женщины с детьми, видно, не одни сутки поезда ждут.

Капитан неодобрительно хмыкнул, посмотрел на ожидающую толпу.

– Я все равно не смогу всем помочь, – со вздохом произнес он. Потом дружелюбно хлопнул Горелова по плечу: – А вы, ленинградцы, молодцы. Это по-нашему, по-военному. Давайте билеты.

Ульчев долго не мог успокоиться, сокрушался, зажатый в переполненном тамбуре:

– И кто вас за язык дернул, товарищ инженер, чтобы от купе отказаться? Сейчас бы чаек попивали, а тут – стой истуканом, ни вздохнуть, ни охнуть.

– Держись, лейтенант, в Москве я тебе «люкс» устрою, – весело отвечал Горелов. У него поднялось настроение.

И вот – Москва! Сколько дум и чаяний было связано с ней там, за блокадным кольцом! Она по-военному строга, во всем чувствуется дисциплина и порядок. Многочисленные зенитки, обнесенные бруствером из мешков с песком, застывшие в небе диковинные баллоны, похожие на дирижабли, огромные плакаты на стенах домов, призывающие к борьбе с врагом…

Но, придя на завод, никого из знакомых по работе в НИИ Горелов не встретил. Приняли их с Ульчевым по меньшей мере как героев – настолько магически действовало слово «Ленинград». Когда Горелов сказал главному инженеру о лампах, тот вздохнул, а потом махнул рукой:

– Хорошо. Только смотри, чтобы представители других заказчиков не прознали. Они, понимаешь ли, днюют и ночуют в цехе. Каждый хочет заполучить готовую продукцию тепленькой и сразу же отправить ее на свои заводы. Что поделаешь, величайший дефицит, каждая колба на учете. Но ленинградцам поможем. Давай документы, наложу резолюцию, и шагай в отдел сбыта.

– А без документов? – тихо проронил Горелов.

– Это как же?

– Расписку оставлю, что получил на нужды нашего радиобатальона, и…

– Э-э, браток, это не дело. Мне сразу голову снимут, – прервал Горелова главный инженер.

– Что же делать?

– На заводе тебе никто не поможет. Нужно или в наш наркомат обращаться, или через военное ведомство хлопотать, другого пути не знаю.

Наступило тягостное молчание. Горелов прекрасно понимал – убеждать, просить, умолять не имело смысла. Он поднялся:

– Пойду я… Надо еще на ночлег где-то устраиваться. Уже в дверях главный инженер остановил его:

– А знаешь, давай попытаемся. Сейчас у директора – заместитель наркома электропромышленности. Пошли к нему. Только, чур, не пасовать. Расскажешь и о своем батальоне, и о том, как воюете.

В кабинете директора кроме самого хозяина, тучного и лысеющего человека, в военном кителе без знаков различия, находился еще один мужчина в штатском. Он сидел спиной к вошедшим и что-то говорил, будто вбивая каждое слово. По его акценту Горелов определил, что тот прибалтиец. Директор, глянув на непрошеных гостей, нахмурился:

– Нельзя ко мне, я занят!

Но главного инженера это нисколько не смутило, он шагнул вперед и громко сказал:

– Товарищ заместитель народного комиссара, к нам прибыл инженер из Ленинграда, выслушайте его!

– Вам же директор ясно сказал, – недовольно пристукнул по столу блондин и обернулся. – Что за срочность! – И осекся. Медленно встал, изумленно воскликнул: – Горелов?! Это ты?

Горелов не верил глазам: перед ним стоял – кто бы мог подумать! – Ромас Купрявичюс, старший брат погибшего Альгиса, с которым Горелов в свое время работал в институте. В начале войны Ромас уехал в Москву руководить конструкторским бюро…

Горелов протянул Купрявичюсу руку, смущенно улыбнулся:

– Здравствуй, Ромас! Они обнялись.

– Рассказывай, почему здесь оказался? Ты ведь вместе с Альгисом воевал? – спросил Купрявичюс, усадив Горелова. Пояснил директору и главному инженеру: – Больше двух лет не виделись. Это друг моего погибшего младшего брата… – Ромас помрачнел. Потом потер лицо рукой, словно отгоняя горькие думы. – Вот так-то… Скажи, ты его видел перед тем… ну, как его бомбой?

Горелова как прорвало. Он рассказал о Ленинграде, о блокаде, о тяжелой зиме, о мужестве людей, об установках, об Альгисе, других своих товарищах, которые выжимали из новой несовершенной техники все возможное и невозможное.

– Вот и меня с начальником «Редута» прислали на электрозавод не от хорошей жизни. Задыхаемся без запчастей. Кто нам поможет, если не вы! – закончил Горелов.

– Так ты не один приехал? – удивился Купрявичюс и, обернувшись к директору завода, улыбнулся: – Не тот ли это лейтенант, которого я шуганул из цеха?.. Собрал, понимаешь, вокруг себя невест, – пояснил он Горелову. – Им работать надо, а они лясы точат. Пришлось и директору сделать замечание, почему это посторонние по заводу разгуливают.

– Что поделаешь, товарищ заместитель наркома. Вы сами ленинградец, понимаете. Для питерцев все двери открываются, – развел руками директор. – Как они еще не вытащили изделия за территорию?..

– С лампами не все так просто. На дружеские отношения в этом деле не надейся. Отдохни денек-другой, а мы тем временем подумаем, чем сможем вам помочь, – сказал Купрявичюс, прощаясь с Гореловым.

…Утро подкралось незаметно.

– Товарищ инженер, не спите? – прошептал Ульчев.

– Угу-у…

– И как вам удалось такие апартаменты для нас выхлопотать? Красота!

– Я же обещал.

– А-а, мне казалось, что вы разыгрываете… С колбами-то как? Я, между прочим, вчера время зазря не терял: разведал кое-что на заводе, кое с кем переговорил. Можно сказать, почти договорился, пообещали лампы – да попался на глаза начальству. Один такой грозный, блондинистый – как напустится на меня. Ну, думаю, ничего…

– Не «ничего», а влип. И меня подвел, директор завода из-за тебя неприятный разговор имел. Думаешь, после такого дадут нам колбы? – ответил Горелов, явно подшучивая над лейтенантом.

Но Ульчев все принял за чистую монету:

– Что же делать?! – замер он. – Бес меня попутал: девчата окружили, о Ленинграде расспрашивали… А кто он такой, этот начальник? Неужели на него управы нет?!

– Заместитель наркома электропромышленности. Кстати, нам «люкс» организовал, – ошарашил Ульчева Горелов. – Поднимайся, будем заниматься зарядкой.

Все последующие часы Ульчев слонялся по номеру, не зная, куда себя деть. Видя, что Горелов никуда не торопится, он несколько раз порывался спросить его о чем-то, но лишь глубоко вздыхал и продолжал бесцельное хождение. Инженер читал газеты, искоса поглядывая на мечущегося лейтенанта: пусть немножко поволнуется этот храбрец, подумает.

Зазвонил телефон. Подскочил Ульчев, снял трубку.

– Алло?.. Это из Наркомата электропромышленности. Товарища Горелова ждет заместитель наркома. Машина к гостинице послана. Передайте ему, пожалуйста.

– Кто звонил? – спросил Горелов.

– Вас, товарищ инженер, спрашивали, – промямлил Ульчев. – Машина вот-вот прибудет.

– Ладно, я поехал, а ты, Володя, отсюда ни на шаг, жди…

Лишь только Горелов появился на пороге кабинета, Купрявичюс довольно воскликнул:

– Ну, дружище, в рубашке ты родился! Хватит вам десять колб и двадцать комплектов запчастей к ним?

– Это вдвое больше, чем мне приказано привезти, – растерянно ответил Горелов.

– Совсем ты, Эдик, лукавить не умеешь, – засмеялся Купрявичюс. – Вообще-то задал ты мне задачку. Пришлось выходить на больших руководителей. Хорошо еще, что о положении ваших «Редутов» и твоем вояже знают и поддерживают вас. Что ж ты сразу не сказал об этом?

– Я и сам не знал. Инженер нашего батальона Осинин на что-то такое намекал, но если бы я тебя, Ромас, не встретил, то не знал бы, к кому обратиться.

– Есть такой генерал Лобастов. Слышал? Нет? Он из вашего наркомата и курирует все, что связано с техникой радиообнаружения. Когда я свою станцию для зенитчиков разработал, он был председателем приемной комиссии. Толковый мужик. – Купрявичюс оживился, видно что-то вспомнив. – Недавно он меня по старой памяти пригласил на демонстрацию «Редута» нашим союзникам, англичанам. Приезжала делегация. Интересно было наблюдать, как они ходили вокруг установки, диву давались. Все никак не могли понять, почему на «Редуте» одна антенна и для приема, и для передачи сигнала. А если бы англичане еще узнали, Эдуард, о твоем телевизионном центре приема и передачи радиоимпульсов?.. Вот это был бы фурор!

Ты же сам не видел мой «телевизор»! – искренне удивился Горелов.

– Зато много слышал о нем. Ты что думаешь, если я стал замнаркома, то, значит, бросил свои исследования? Не интересуюсь новыми разработками? А я ведь по-прежнему по совместительству руковожу конструкторским бюро. Время такое: приходится растягивать сутки на тридцать часов. А знаешь, почему мы тебе даем такое количество генераторных ламп? – спросил он. – Хотим поддержать тех, кто на заводе «Светлана».

Там бригаду возглавляют Полевой и Рязанов, я их знаю.

– Очень хорошо! Вот и передашь им часть колб, – пояснил Купрявичюс. – , Они будут вашему же радиобатальону текущий ремонт производить. И кроме того, они хотят создать генераторную лампу для «Редута» с другим катодом, из дешевого и менее дефицитного материала. Вот скажи, при какой температуре приходится вам в аппаратной установки работать, особенно летом?

– До пятидесяти градусов, а то и больше доходит. Как в парилке, – ответил Горелов.

– А они предполагают, что колба с так называемым оксидным катодом будет меньше нагреваться…

– Мощность излучения уменьшится, соответственно сократится и расстояние, на котором можно обнаружить цели, – усомнился Горелов.

– Надо сделать так, чтобы мощность увеличилась или хотя бы осталась прежней! – Купрявичюс взял Горелова за локоть. – Очень прошу тебя, Эдуард, помоги Полевому и Рязанову. Был бы жив Альгис, я бы, конечно, к нему обратился бы. Но теперь…

– Я ведь телевизионщик. У меня своих забот хватает. – Сейчас нам везде успевать надо.

– Хорошо, Ромас. Что в моих силах, сделаю. Спасибо тебе огромное!

Провожать Горелова Купрявичюс вышел на улицу. Было сыро, ветрено, и он поеживался в костюме. Горелов забеспокоился, как бы Ромас не простудился.

– Скажи, Эдуард, – спросил Купрявичюс, – а хотелось бы тебе остаться здесь и не возвращаться в Ленинград?

Горелов опешил:

– Должность хочешь предложить?

– А что? Работы, необходимой стране и фронту, сейчас и здесь невпроворот.

– Нет, Ромас Из Ленинграда я никуда – до победы, – покачал головой Горелов. – Слишком много меня с ним связывает. Мне еще с фрицами посчитаться надо и за семью, и за брата твоего. И разве я могу бросить радиомастерскую?!

– Другое услышать я и не предполагал, – грустно улыбнулся Купрявичюс. – Но хочу предупредить, твоей идеей о передаче телевизионного сигнала непосредственно на самолет очень заинтересовались. Хочешь не хочешь, а придется тебе все-таки перебираться в НИИ. Когда? Не знаю. А блокаду пробьем. Ленинград немцам не по зубам, под Сталинградом завязли…

Внимание привлек высокий лейтенант, который, чеканя шаг, приближался к ним.

– Это еще что за парад? – удивился Купрявичюс.

– Я же ему приказал в гостинице меня ждать! – Горелов пояснил: – Лейтенант отвечает за доставку груза.

– Узнаю, его я и попросил из цеха.

Ульчев щелкнул каблуками и отрубил во весь голос:

– Разрешите обратиться, товарищ заместитель народного комиссара?!

Купрявичюс кивнул:

– Только потише, пожалуйста, слух у меня неплохой.

– Извините меня, больше этого никогда не повторится, честное слово! – выпалил Ульчев. – Меня надо наказывать, а не товарища Горелова…

– Погодите, погодите, кого наказывать, за что? – недоуменно развел руками Купрявичюс. И тут только понял, о чем ведет речь лейтенант. – Успокойтесь, я не сержусь, – сказал он Ульчеву и, обращаясь уже к Горелову, добавил: – Кстати, после его беседы наши девушки на вахту встали и не ушли с завода, пока для нужд Ленинграда две нормы не выполнили. Их продукцию вы и заберете…

Перелет

Они летели на видавшем виды темно-зеленом «Дугласе». Ульчев страдал от болтанки. Он прижимался лбом к иллюминатору, будто хотел выдавить стекло, и что-то бормотал.

Наконец самолет сел в Тихвине, чтобы заправиться и выждать удобный момент для перелета опасного участка, на котором можно было напороться на фашистские истребители. Ульчев, спрыгнув на землю, заявил Горелову:

– Все, баста! Рожденный ползать, летать не может. Вы летите, товарищ инженер, а я как-нибудь до Кобоны доберусь, а там – через Ладогу.

– Не глупи! Ты отвечаешь за доставку колб!..

Когда из-за облаков выскочил «мессер» и атаковал их самолет, Ульчев первым бросился на помощь к стрелку. Горелов же не на шутку испугался: пули могли прошить обшивку «Дугласа» и повредить лампы. Инженер распластался на полу, прикрывая коробки с колбами своим телом. К счастью, летчики оказались опытными – они перевели «Дуглас» в пике и повели самолет над самой землей. «Мессер» потерял «Дуглас» на фоне темного леса.

На смольнинском аэродроме их встретили Бондаренко и Осинин, которые приехали на полуторке, захватив двух бойцов. Солдаты перенесли драгоценный груз из самолета, аккуратно сложив его в кузове.

– А ты говорил «ава-антю-юра», мол, не дадут ламп, – смеясь, сказал комбат Горелову.

– Случай помог, товарищ подполковник. '

– Вся наша жизнь, дорогой мой, в основном из случаев и состоит. Надо только, чтобы они на нас работали. Мы ведь именно на этот случай и рассчитывали…

– У меня, товарищ подполковник, в Москве тоже случай был, – оживился Ульчев, – думал: или пан – или пропал. Полчаса работницам втолковывал, мол, надо, девчата, две нормы выдать на гора – это для нашего батальона, значит. А они же вокруг меня собрались, не работают, слушают. Тут как тут – начальство, ну, думаю, влип… Зато потом, – вот, товарищ воентехник не даст соврать, сам заместитель наркома благодарность вынес, сказал: «Перевыполнили план девчата, забирай их продукцию!»

Давно так громко и заразительно не смеялся Горелов. Прыснули и Бондаренко с Осининым. Ульчев смутился, а Горелов, вытирая выступившие слезы, попросил комбата:

– Товарищ подполковник, переведите этого фантазера к нам, в радиомастерскую. Он ведь выдумщик!

– Фантазеры и среди начальников расчетов незаменимые люди. Лейтенанта «шестерка» уже заждалась, – серьезно, в обычной своей манере ответил Бондаренко…

Вскоре в действующем цехе завода «Светлана» наладили ремонт генераторных радиоламп.

А Горелов испытал новую колбу Полевого и Рязанова, в которой вместо ценного вольфрамового катода был установлен оксидный катод. Результаты превзошли все ожидания. «Лампа пригодна для надежной эксплуатации. Дальность обнаружения целей не уменьшилась, температура накаливания снижена вдвое…» – сделал заключение Горелов.

Зато Бондаренко огорчился не на шутку, когда в батальон пришел приказ об откомандировании в Москву начальника телевизионного центра и радиомастерской Горелова. Того ждала исследовательская работа по оснащению телевизионной техникой авиации.

…Некоторое время спустя «редутчики» записали в исторический формуляр радиобатальона: Указом Президиума Верховного Совета СССР инженер Горелов за внедрение телевизионных систем в войсках Красной Армии был награжден орденом Ленина.

Глава XIV

Из боевого приказа… ШТАРМ ПВО от 7.12.42 г. Ленинград:

«…В связи с планируемой наступательной операцией и возможным скоплением авиации в воздухе ввожу новые значения сигналов для средств разведки «Редут»:

«33» – цель, уходящая от пункта, потеряна и больше не наблюдается (посадка, падение и т. п.);

«44» – цель, приходящая к пункту, потеряна, но может появиться («мертвая зона» и т. п.), требуется усиление бдительности;

«77» – цель опознана как свой самолет, наблюдение за ней прекращается, огонь не ведется;

«66» – цель продолжает находиться в том же квадрате, в котором она указана по предыдущему донесению (кружится);

«22» приказ «Редуту» прекратить наблюдение за целью, так как ее уже ведет другой «Редут»…

Начальник Службы ВНОС и СВЯЗИ полковник Соловьев».

Светлана Полынина

Басков переулок, главный пост

«Каким-то ветром шаловливым мне снова в сердце занесло желанье быть опять счастливым и юным старости назло…»

В углу листа, на котором выведены эти строки, размашисто написано: «Телефонистке-оператору Светлане Полыниной». Надо же, послание в стихах лежало на моем рабочем столе, у пульта. Что это, признание в любви? «…А сердце, полное желанья любви, надежд и грез, забыло дни своих страданий, тоски мучительной и слез…» А это уже больше походит на исповедь о пережитом. Но задушевные мысли доверяют только близким и верным друзьям. Кто же меня таким своим другом считает? Писал, вероятно, человек немолодой, коль снова хочет стать «юным старости назло». Интересно, интересно…

Я смотрю на себя в зеркальце. С небольшого пятигранного осколка на меня взирает знакомое лицо, точно такое, как на… фотографии, которую я порвала в темном бараке, когда работала на ириновских «болотах». Так же вьются локоны (быстро же они отросли!), ямочки появились на щеках… Только взгляд у меня теперь другой: не осталось и следа от былой беспечности. Не кокетливая девочка-пианистка, а боец… Хотя какой из меня пока боец – горе луковое…

Я вздыхаю, подношу ближе к глазам зеркало, и «фотография» расплывается. Ловлю себя на мысли, что хочется сейчас растоптать зеркальце, но – оно не виновато. Я осторожно устанавливаю осколок на прежнее место. Настроение отвратительное. Что же будет теперь с беглянками? Бондаренко и Ермолин сказали, что их отдадут под суд военного трибунала. Пока девушки сидят на гауптвахте. А все из-за меня, я первая кашу заварила, а затем сама – в кусты. Дрянь!

После сдачи экзаменов нас, новоиспеченных телефонисток-операторов, построили. Приехал в батальон полковник Соловьев, чтобы отобрать несколько человек для дежурств на главном посту. Но мы все хотели попасть на «дозоры». Как говорила Иванова, оттуда легче будет дать деру в пехоту, передовая рядом.

Только Соловьева увидели – разом всем захотелось понравиться полковнику. Той же Ивановой, к примеру, но ее на «дозор» определили. А я попала в команду Соловьева. Сердце от радости готово было выпрыгнуть.

Почему так? Полковник солидный, в возрасте, женат. Казалось бы, молодые больше должны меня интересовать. А тут все наоборот. Неотразимое впечатление производит этот Соловьев.

А вдруг это он написал мне стихи?! Нужна я ему больно. Не тот он человек, чтобы стихи сочинять. Он даже на Любавину – ноль внимания. А она среди нас самая видная, с него глаз не сводит…

Мы на главном посту заменили парней, они теперь постоянно находятся в расчетах «Редутов». Дежурим через сутки по двенадцать часов. После смены возвращаемся с Баскова переулка в штаб батальона на Каменный остров. Отсыпаемся, занимаемся, под командованием лейтенанта Юрьева выполняем хозработы. С нетерпением ждем, когда нам снова идти на пост.

Нет, на дежурстве совсем непросто. К моему пульту пять «Редутов» подсоединено. Помню первый налет в мою смену. Все пять лампочек разом замигали. С каким «Редутом» выходить на связь? Растерялась. Трубку телефонную прижала к уху и застрочила карандашом на бланке донесение. Неудобно. Трубка выскальзывает, не цифры, а каракули какие-то вывожу. А другие лампочки на пульте вот-вот перегорят. Готово, записала донесение! Положила его на стол оперативному дежурному и подключилась к следующему «Редуту». В трубке, слышу, орут благим матом: «Вы что, уснули? Почему молчали до сих пор? Сколько вызывать можно?!»

Ответила кодом: «00», мол, прекратите болтовню, да еще открытым текстом! Урезонился абонент на том конце провода. Снова схватила карандаш, чтобы цифры успеть записать. А оперативный дежурный в это время команду дает:

– Полынина, запросите «семерку» по цели 248. Что они там медлят?!

В общем, пришлось мне тогда покрутиться.

Теперь вроде бы освоилась, но когда в небе полным-полно самолетов, – тяжело. И всегда волнуюсь: лишь бы не перепутать донесения. Что из этого выйдет, я себе представляю. Комбат однажды, во время сдачи дежурства, меня ошарашил:

– Вы, Полынина, прошляпили «юнкерс». Что будем делать?!

Дар речи потеряла, стою истуканом. А комбат усмехается и говорит:

– Слишком вы, Полынина, легковерны. Я пошутил. А вы всегда должны быть уверены в своей работе!

Потом я случайно услышала разговор начальника главного поста с комбатом. Капитан доказывал Бондаренко: дескать, нехорошо, товарищ подполковник, вы поступаете, разве можно так пугать человека! А Бондаренко ему в ответ, мол, надо закаливать характер бойца. Она теперь и промаха не допустит, и за себя, в случае чего, постоит.

Так я и не решила, кто в этом споре был прав. Комбат наш чересчур строг, порой даже груб, но я все-таки уважаю его. Мне с ним спокойно. А начальник поста – добрый, мягкий человек. Постой, постой! Уж не он ли мне подсунул стихотворное послание? Обещал и портрет мой написать, как выдастся свободная минута. Если честно признаться, то не очень мне хочется ему позировать. А вот полковника Соловьева он нарисовал – просто загляденье…

Эх, не о том я думаю. Как перед девчонками теперь буду оправдываться?..

Ну, хорошо, идею я подала. С нами ведь на главном посту «Редуты» не только цифрами изъясняются. К примеру, есть такой Микитченко, старший оператор, надоел мне: чуть затишье – он уже трезвонит: «Девушка, девушка, как поживаете? Вы любите мечтать? А может, напишете мне письмо? Мне никто никогда еще не писал…» Короче, фигли-мигли разводит. Девчонки, которые на «семерке» служат, говорят, что ничего в нем особенного: маленький шкет, одессит, на них он – ноль внимания. Зубоскалить любит, прозвал нас мадоннами эфира.

В свободную минуту, если начальства рядом нет, иногда и я с подружками болтаю. Раскидала нас судьба. Они на «Редутах» сидят у телефонов. Как же не обменяться новостями! С «пятеркой» свяжешься – там Маша Савченко. Пока расскажет о своей методике приручения начальника установки – умрешь со смеху. Недавно она на него и на инженера Осинина жалобу отправила комбату. Мол, начальник «Редута» чересчур опекает, а инженер батальона, наоборот, придирается, дополнительные зачеты по матчасти заставляет только ее одну сдавать. Значит, неравнодушен.

«Дурочка, – говорю ей, – о ком писать, об Осинине? Он вообще сухарь». Я сразу его узнала, вспомнила, как загоняла инженера в бомбоубежище.

Но чаще всего я с Ивановой болтаю.

– Ты знаешь, – говорит она мне, – мимо нас все время пехотинцы движутся, в сторону Марьино и Невской Дубровки. Что-то серьезное готовится.

А я возьми и ляпни:

– Значит, у тебя с девочками есть хорошая возможность уйти с ними на передовую.

– Идея! Умница ты, Светка! Только уговор: когда нас хватятся, то ведь сначала на главный пост будут звонить. Получишь телефонограмму – попридержи ее, чтобы успели мы до линии фронта дойти. А уж оттуда нас никакими силами не вытащишь! Лады?

– Лады! – беспечно заверила я и позавидовала подругам.

А сегодня… я как будто почувствовала, почему замигала лампочка на пульте и заныл зуммер. Брать трубку не хотелось. У стола оперативного дежурного о чем-то переговаривались тихо полковник Соловьев и начальник поста. Мне показалось, что они поглядели в мою сторону. Я сняла трубку, назвала свой позывной.

– Срочно соедините с подполковником Бондаренко! – крикнул требовательный голос на другом конце провода.

– Не знаю такого, – ответила я и добавила кодом «00».

– Фу-ты, – чертыхнулся абонент и исправил оплошность: – Первого дайте!

– Полынина, что-нибудь серьезное? – поинтересовался полковник Соловьев.

– Не знаю, товарищ полковник. Просили соединить с командиром батальона.

– Сколько можно объяснять, – с возмущением воскликнул Соловьев, – лишь в крайних случаях следует допускать какие-либо переговоры! Вдруг налет! А линия занята! Пусть передают телефонограммой и быстро освобождают канал! – приказал он.

Спустя минуту я записала доклад начальника «Редута»: «Дезертировали с «дозора» рядовые Иванова, Некрасова, Рябова. Принятые меры по задержанию результатов не принесли. Беглянки пользуются покровительством стрелкового батальона, направляющегося на передовые позиции…»

Теперь мне надо было сообщение как можно дольше продержать у себя. Все складывалось удачно – Соловьев собирался уходить. Но меня будто бес попутал.

– Товарищ полковник, не хотите ли взглянуть на телефонограмму? – остановила я Соловьева.

– Что там еще? – недовольно взял он из моих рук листок. Посмотрел на меня рассерженно и отчитал: – Это и есть экстренный случай! А вы время теряете, вместо того чтобы тревогу бить! – И кинулся к телефону…

В погоню за девчонками на комбатовском «козле» помчались Бондаренко и Ермолин. Вернулись они к вечеру, перед сменой дежурства. На главном посту уже находился полковник Соловьев. Я невольно услышала их разговор.

…Девочки все продумали и действовали решительно. Пешую колонну стрелкового батальона они подкараулили, следя из своей землянки за дорогой. Когда та показалась, высыпали гурьбой и побежали вниз. С «дозора» им вслед закричали:

– Эй, мадонны эфира, куда это вы?

– На кудыкину гору! – весело ответила Иванова. Но тут же поправилась: – Вы не волнуйтесь, товарищ командир. Мы только помашем платочками, воодушевим пехоту и назад!

А от дороги неслось:

– Сюда, сюда, красавицы!

– Ловите миг удачи, сколько женихов!..

Девчонкам только этого и надо: они сиганули через сугроб – и скатились к обочине. Шеренги смешались, приостановилась колонна. Тут же перед взятыми в кольцо пленницами вырос старший лейтенант с автоматом наперевес. По тому, как почтительно пропустили его в круг бойцы, девушки догадались, что офицер – старший колонны. Иванова, не теряя времени, выпалила: