Текст книги "Ленинград — срочно..."

Автор книги: Валерий Волошин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 17 страниц)

– Ты опытный специалист, поэтому в пехоту тебя не отпустим. Денек порисуешь плакаты: ничего не поделаешь, очень нужна нам, брат, наглядная агитация. А после этого на «семерку» поедешь, к дружку своему, Калашникову. Новое пополнение в батальоне не скоро появится. А на «дозорах» знающих, умелых операторов осталось – раз-два, и обчелся. Так что не ропщи, браток.

…В сорок четвертом был взят в плен один из руководителей радиотехнической службы группы армий «Север». Допрашивал его полковник Соловьев.

Соловьев: – Что вы можете сказать об операции «Племянник»?

Пленный: – Только то, что она потерпела крах. Мы так и не уничтожили ни одного вашего «Редута».

Соловьев: – Предпринимали ли вы еще какие-либо диверсионные акции против наших радиоулавливателей?

Пленный: – Да. За ними мы охотились все время. Ибо нашу авиацию постоянно преследовали неудачи. О причине мы догадывались – ваши установки… Засылали агентов, самолеты совершали специальные разведывательные полеты. Мы привлекли нашего крупного изобретателя в данной области: пытались запеленговать ваши радары с помощью своих установок. Физик, к сожалению, не смог этого осуществить. Его станция была чересчур громоздка и ненадежна в эксплуатации… Как разведчик я восхищен постановкой радиолокационной службы у вас. Ее организация так и осталась для нас тайной за семью печатями…

Глава XII

Из «Золотой книги» (лето 1942 г.):

«Цель была обнаружена в районе Луги. Самолет летел с типичной скоростью бомбардировщика. Когда он подошел к району Лисино, импульс от него уменьшился, а затем слился с отражениями от «местных» предметов. Старший оператор сообщил об исчезновении цели.

Спустя шесть минут в районе Шапки появилась новая цель, которая, пройдя 35–40 километров к линии фронта, пропала.

Когда разобрались, проследили движение этих двух целей и сверили их скорости по времени, то стало ясно: отраженные импульсы были от одного и того же самолета. Однако главный пост получил о нем неполные данные и не имел возможности своевременно предупредить активные средства ПВО. Вражеский бомбардировщик, беспрепятственно проникнув в город, сбросил бомбы».

Бомбы упали в район Смольного

До этого случая «Редуты» еще пару раз пропустили одиночные цели. Началось расследование. Бондаренко объявили, чтобы он готовился к отчету на Военном совете в Смольном. Все понимали, что это такое: может войти туда комбатом, а выйти… Нужны веские доказательства, что ЧП – случайность.

Однако контрольные замеры, проведенные Осининым и Червовым, свидетельствовали о том, что маху дали некоторые старшие операторы. В основном из-за неопытности: новых людей не успевали тщательно обучать. В этом повинны были, конечно, и инженеры. Сказалось и долгое отсутствие Осинина, которого комбат отправил на «шестерку», и недоукомплектованность батальона…

– Теперь-то ты понимаешь, что дальше тянуть нельзя, надо связываться с военкоматами и набирать пополнение, тренировать его! – доказывал Ермолин комбату.

– Хорошо, будь по-вашему, – как-то безразлично согласился Бондаренко и приказал присутствующему на совещании начштаба: – Призывайте женщин… Сколько бойцов нам не хватает по штату?

– Двести пятьдесят, Борис Юрьевич, минимум.

– Что?! Вы хотите, чтобы у нас было женское подразделение? – вскипел Бондаренко, но, вспомнив о предстоящем отчете, махнул рукой: – Ладно, что поделаешь. Набирайте… Но только… – потряс кулаком, – чтобы не шашни крутили, а рвались в бой! Какие еще предложения есть? Что мне Военному совету докладывать?

– Надо, Борис Юрьевич, поменять местодислокацию «семерки», – сказал Червов. – В Манушкино очень часты артобстрелы. Мы с Осининым вычислили: в Мяглово она проявит себя лучше.

– Где это Мяглово?

– Рядом с Колтушами, неподалеку от бывшей лаборатории академика Павлова.

– Ладно. Еще кто хочет что-нибудь сказать?

– Разрешите? – поднялся Осинин. – Надо бы вам, товарищ майор, на Военном совете рассказать о высотной приставке, которую мы делаем.

– Вы ее сначала опробуйте, что языком раньше времени трепать? – отрезал Бондаренко.

– Сейчас тактику борьбы с авиацией противника нужно пересматривать. Чтобы не было таких казусов, какие случились, – загорячился Осинин. – Фрицы отказались от массированных налетов, не по зубам они им больше. А самолет-одиночку нелегко обнаружить, но еще труднее проследить за его движением по всему маршруту. И сбить такой бомбардировщик непросто. Имея приставку и определяя высоту полета цели, наши «Редуты» могут наводить истребители на рыскающих «ворон» и днем, и ночью. Мне кажется, надо теперь учить наших операторов взаимодействию с летчиками. Тогда ни один фриц к городу не подлетит, его перехватят!

Бондаренко оживился:

– Та-ак, по-моему, это уже серьезно. Не детский лепет в оправдание от меня услышат, а то Колтуши, Мяглово… Мы и сами с усами решать. Новая тактика – вот это предложение! Слушай, Сергей Алексеевич, я тебя попрошу, напиши мне об этом докладную записку.

…Но не спасла она Бондаренко на заседании Военного совета фронта, хотя и показалась многим присутствующим интересной.

– Предлагаю освободить майора от командования радиобатальоном, – сухо изрек генерал Говоров. – За слабую подготовку специалистов. Дожили. Бомбы начали падать рядом со Смольным. В худшие дни блокады не было такого.

– Не будем торопиться, товарищи, – возразил Жданов. И обратился к Говорову: – Леонид Александрович, давайте примем окончательное решение после того, как ознакомимся с радиопеленгатором! Мы не очень-то хорошо знаем, что из себя представляет «Редут». Ни вы, ни я, да и другие члены Военного совета в глаза установку не видели.

– Думаю, что и после знакомства с работой пеленгаторщиков мое мнение не изменится, – глухо и равнодушно ответил Говоров.

Для посещения наметили «Редут-5». Теперь Бондаренко пожалел, что откомандировал с него Горелова на летучку. «Кто же сможет показать установку? – мучился комбат. – Нынешний начальник расчета растеряется, начнет путаться. Придется, наверное, Осинину или Червову поручить. А что, они мои замы, лучше них рассказать о «Редуте» никто не сумеет, – решил Бондаренко. – Пусть сами определяют, кого посадить за экран и телефон. На то они и инженеры…»

Червов предложил на место старшего оператора – младшего сержанта Микитченко. Осинин взбунтовался, мол, зачем пыль в глаза пускать? Микитченко, Калашников – асы, но они не входят в состав расчета «пятерки». Пусть за экраном находится дежурная смена, как обычно.

– А вдруг что-либо проворонят, – забеспокоился Бондаренко. – Вам-то что. А тут – последний шанс, – промолвил он упавшим голосом, и инженеры почувствовали, что комбат расстроен не на шутку.

«Да, трудно ему будет, если его снимут, – подумал Осинин. – Жаль, конечно, Бориса. Мужик-то он неплохой, и для батальона сделал много…»

– Не волнуйтесь, товарищ майор, – успокоил он его. – Хуже будет, если командующий узнает, что на установке люди подставные, из других подразделений. Пусть все будет как есть. Уверен, что расчет «пятерки» не подведет.

Задолго до прибытия на «дозор» высокого начальства комбат проинструктировал расчет. Старшего оператора, ефрейтора, предупредил:

– Не вздумай оборачиваться. А то небось захочется на командующего поглазеть или на товарища Жданова. Ни в коем случае не отвлекайся, все внимание на экран, ясно?

– Так точно, товарищ майор. Что я, не понимаю?!

На «дозор» прибыли только Говоров и Зашихин. Жданов остался в Смольном. Он было собрался ехать вместе с генералами, но когда уже садился в машину, то выскочивший следом офицер связи доложил:

– Ставка вызывает на переговоры генерала Говорова или товарища Жданова. – И уточнил: – Того, кто будет на месте.

– Я останусь, Леонид Александрович, – сказал Жданов Говорову, – а вы поезжайте.

– Может, наоборот? Может случиться так, что товарища Сталина будут интересовать проблемы чисто военного характера?

– А вы считаете, что член Военного совета фронта не сможет ему ответить?

– Извините, Андрей Александрович, вы меня не так поняли…

– Полно, полно, Леонид Александрович. Посмотрите радиопеленгатор. Это важно. Надо, в конце концов, разобраться с майором Бондаренко. Лучше вас этого никто не сделает.

…Бондаренко, сопровождающий генералов, приоткрыл дверь. Червов докладывал ровным, бесстрастным голосом, будто читал лекцию в аудитории перед студентами. Но как только Говоров с нескрываемым любопытством начал задавать вопросы, а Червов толково, без запинки, отвечать на них, комбат успокоился. Сожалел он только о том, что в небе не было ни одного самолета. Червов, рассказывая об импульсах, стал говорить об изображениях «местных» предметов на экране. Бондаренко подумал, что генералы не смогут в полной мере представить себе, как это трудно – разглядеть на их фоне импульс от цели, определить его характер, маршрут полета.

Вдруг старший оператор, который сидел как натянутая струна, не сводя с пульсирующей развертки глаз, выкрикнул:

– Цель! – Приостановив на мгновение вращение антенны и запеленговав обнаруженный самолет, он доложил: – Удаление сто тридцать, на курсе девяносто…

Червов тут же отреагировал:

– Извините, товарищ командующий, – сказал он Говорову, – но мне необходимо приступить к выполнению обязанностей оперативного дежурного. Разрешите?

Говоров кивнул, а сам придвинулся ближе к экрану осциллографа, прищурился, стараясь разглядеть, какие происходят изменения в мерцающей картинке. Старший оператор, почувствовав, что над ним склонились, не удержался, оглянулся. Увидев рядом с собой строгое, с щепоткой усов лицо генерала Говорова, а справа от командующего Зашихина, которого в армии все, даже те, кто никогда не видел генерал-майора, узнавали по калининской бородке, солдат вскочил и застыл по стойке «смирно». У Бондаренко в сердце что-то оборвалось. Но Говоров мягко положил руку на плечо старшего оператора:

– Сиди, сынок, сиди… Покажи-ка нам, где эта цель?

Старший оператор сел и ткнул пальцем в экран:

– Вот она… Видите иголку, только с ушком на острие?

– Да, да… Кто бы мог подумать. Очень похоже…

– Цель появилась в районе Луги, товарищ командующий, – подошел с планшетом Червов, показывая Говорову карандашом засечку на карте. – Разрешите передать донесение на главный пост?!

Через каждые две минуты сыпались в эфир цифры. На экране, ближе к нулевой отметке шкалы, выплеснулись две полоски. Тип вражеского самолета старший оператор сразу определил. Объяснил и что собой представляют новые отметки:

– Наши истребители, взлетели с комендантского аэродрома.

– Таким образом производится наведение, майор Бондаренко? – обратился к комбату Говоров.

– Так точно. Только если бы наши летчики хотя бы примерно знали высоту, на которой идет стервятник, им было бы намного легче его перехватить.

Пилоты с врагом не разминулись. «Юнкерс» был сбит Героем Советского Союза старшим лейтенантом Пидтыканом.

Говоров и Зашихин были довольны. Спускаясь по лестнице, они оживленно переговаривались. Выйдя во двор института, залитый солнцем, Говоров сказал Бондаренко:

– Неплохо вы тут устроились, как в санатории. Воздух-то какой! – Командующий фронтом улыбнулся, потом уже серьезно посмотрел на майора и добавил: – А ты не обижайся. Взбучку за дело получил, товарищ комбат… Расчет дежурной смены представь к наградам.

– Есть, товарищ командующий!..

Бондаренко смотрел вслед пылящей по дороге черной долгоносой машине до тех пор, пока она не скрылась за поворотом. Он что-то тихо, сам себе, говорил.

Подошел Червов, спросил:

– Вы что-то сказали, Борис Юрьевич?

Бондаренко махнул рукой и ответил:

– Говорил, что отца своего я в свое время зря не послушался. Шил бы теперь сапоги! – Он вздохнул, но неожиданно рассмеялся.

…Вскоре все «дозоры» облетела новость: «Комбату нашему подполковника дали и наградили орденом. Лично товарищ Говоров ходатайствовал!..»

Светлана Полынина

Каменный остров, штаб радиобатальона

Рвалась, рвалась я на фронт, в военкомате через день пороги обивала… И попала!

Все девчонки мечтали радистками стать: в тыл врага попасть. Поэтому, когда объявили, что из нас будут готовить радисток, мы обрадовались. На деле все оказалось далеко не так, как нам хотелось. Теперь реви не рези, а слезами горю не поможешь. На передовую нас не пошлют, здесь будем отсиживаться, да еще ни в коем случае нигде нельзя говорить о том, где мы служим.

…А я ведь поверила старшему лейтенанту Юрьеву! Высокий, голубоглазый, прихрамывает, сразу видно, боевой офицер. В кабинет девчонок по одной вызывает, вопросы задает, которые порой врасплох застают. Решили – разведчик он. Я прямо спросила его об этом. Юрьев хотел сначала шуткой отделаться, а потом серьезно сказал: «В своем роде да». Тогда я ему заявила: «Записывайте меня в вашу часть первой». Со мной под начало к Юрьеву попросилась Маша Савченко, она тоже, как и я, дружинница МПВО. Пожары тушила, раненых выносила, «зажигалки» песком забрасывала. И она имела право выбора, в любую часть могла попроситься. А вот влипла… И Тося Люликова, Шурочка Иванова, Люда Красновская… Всех, кто расстроился, и не перечислишь.

Не хотел Юрьев Катю Смирнову записывать, мол, мала, и семнадцати нет, ребенок! Но мы уговорили его. Дескать, пропадет девчонка, уже какой день голодает: родители погибли, карточки продовольственные потеряла, поэтому и замарашкой выглядит маленькой. Но она трудяга и комсомолка!

Повел нас Юрьев строем на Каменный остров. Пояснил: там находится штаб теперь уже вашего, девушки, радиобатальона. Мы, говорит, недавно в белокаменные хоромы переехали, а раньше по баракам мыкались. Место и вправду понравилось: на берегу Невки, кругом дубы-великаны, аллейки песочком посыпаны. В большом полукруглом дворце с колоннами госпиталь расположился. А наш штаб – двухэтажный, длинный-длинный дом, чуть в стороне, словно корабль.

– Вот здесь, девчата, – сказал Юрьев, – вы и жить, и служить будете. Подравняйтесь! Наш командир порядок любит.

Мы подтянулись, а Юрьев поднялся по ступенькам и скрылся за дверью. Вскоре он появился с усталым и мрачным подполковником. Едва Юрьев скомандовал: «Смирно!», как подполковник напустился на него:

– А это что за детский сад? – Он показал на Катеньку Смирнову. – Я же тебя инструктировал, каких нам бойцов надо!

– Сирота она, товарищ подполковник, жалко стало.

– «Жалко», – передразнил комбат. – А мне теперь кормящей мамашей быть прикажешь?!

Юрьев красный стоит. Чувствую, вот-вот сорвусь. Сдерживает одно: еще отчислят из разведчиц-радисток. Знала бы я, какой разведчицей буду, ни за что бы не стерпела такой грубости! Правда, напряженную обстановку разрядил батальонный комиссар – коренастый, рассудительный такой. Вышел он с девушкой-военврачом. Вот кому я обрадовалась! Это же та самая девушка, с которой я повстречалась осенью на Ладоге, когда нас отправляли в эвакуацию. Сразу вспомнилась пристань, одинокий, покосившийся рояль…

Комиссар говорил ласково, улыбаясь:

– Вот какие красавицы к нам прибыли! Ну, здравствуйте, дорогие, добро пожаловать!

Заулыбались и мы. А военврач спокойно скомандовала:

– Девушки! На-пра-во! В баню шагом марш!..

Смешными мы стали, надев форму. А может, жалкими? Гимнастерки нам велики, если бы не ремни, так они бы и подолы юбок скрыли. Худые ноги белеют выше голенищ сапог, будто карандаши. Мы опять выстроились перед штабом, и подполковник Бондаренко, приложив руку к козырьку фуражки, на этот раз торжественно объявил:

– Дорогие товарищи бойцы! Поздравляю вас с прибытием в наш радиобатальон!

Тут-то мы и узнали, что нас ожидает. Изучим радиотехнику и будем сутками сидеть в каких-то фургонах. Маша Савченко едва не расплакалась:

– Мы же из МПВО едва вырвались, чтобы на фронт попасть. А получается что?.. Опять придется о налетах оповещать.

– Ничего, все равно сбегу отсюда. Хоть санитаркой, лишь бы на передовую! – сказала Иванова, самая старшая из нас, ей уже двадцать два стукнуло.

– Ну и отправят в штрафную роту, – возразил кто-то.

– А штрафная, я слышала, всегда в самом пекле. Мне это и надо, – отпарировала Иванова, и все на нее посмотрели с уважением.

Я тоже подумала: «Здесь служить не буду. Пусть через штрафную роту, но уйду на фронт…»

Из дневника старшины Михаила Гаркуши:

«Принят кандидатом в члены ВКП(б). После мотаний по «дозорам» отозвали в штаб помощником начальника связи. Юрьев велел поселиться пока у него в кабинете. Удивительно только, почему меня назначили на эту должность, а не офицера?.. Вдобавок поручили мне и заботу о новом пополнении. Провожу занятия с прибывшими женщинами. В свободное время солдаточки распелись, расплясались, хотят концерт художественной самодеятельности устроить…»

Старший оператор Микитченко

Деревня Мяглово, через двадцать дней

У меня пока никаких изменений в биографии. На «семерку» приехал, а там Коля Калашников! У него медаль «За боевые заслуги» на груди сверкает…

В Мяглове все-таки неплохо. Больше всего, конечно, сам

«Редут» радует. Стоит на высотке и очень далеко «видит», что приходящие цели, что уходящие. Калашников рекорд поставил: за двести семьдесят километров «юнкере» разглядел и следил за ним по всему маршруту. Я тоже могу обнаружить цель километров за двести пятьдесят. Коля говорит, что станция так работает благодаря нашему инженеру. Я, конечно, заслуг воентехника не отрицаю. Но в Мяглово нам еще и сама местность благоприятствует, помех мало, а воздух какой-то особенный, родниковый. Далеко текут по нему радиоволны. Предложил я Калашникову и этот фактор записать в «Золотую книгу», даже пообещал картинку нарисовать – парящую, легкую. В ответ услышал суровую прозу: «Это надо еще проверить, Гарик. Вот изменится погода, проведем контрольные измерения… А ты пока импульсы рисуй». Коля парень обстоятельный.

Книгу, которую он пишет, действительно можно назвать золотой. Я старший оператор, а на этом «Редуте» новичок. Сколько времени нужно, чтобы освоить его, прочувствовать, сжиться с ним. Полистал книгу, в рисуночках разобрался, и что вы думаете? В первое же дежурство за экраном был спокоен: Калашников так подробно описал все «местники», импульсы от разных целей, что никакие неожиданности не пугают. Не книга, а диссертация. Я так и сказал ему: мол, быть тебе, Коля, доктором наук, после победы сразу защититься сможешь: есть ученый труд! А он в ответ показал на запись в «Золотой книге»: «Приобретенный боевой опыт и личное совершенствование старших операторов – результат критического отношения к своей и чужой боевой практике».

– Ясно? – спрашивает.

– Ничего не ясно.

– А то, Гарик, что это прежде всего наши ошибки, огорчения, удачи и неудачи. Они могли быть забыты спустя время. А так – мы их не только помним, но они нас еще и учат. Воевать, работать, жить – всему учат! Чтоб бомб на Ленинград как можно меньше падало.

– Выходит, то, о чем ты пишешь, нужно теперь, а потом, в будущем, и не пригодится?

– Как же не пригодится! Ведь это боевой опыт первых «редутчиков», понимаешь?! Он в историю войдет. Кстати, Гарик, кончится война – поступлю я в университет, историком хочу стать.

– Ты что, Коля! У тебя же все задатки радиотехника! Ты же радист до мозга костей! Лучший оператор в батальоне!

– Хватит трепаться. А то заносит тебя – «доктор наук», «лучший оператор»… Пафоса у тебя, Гарик, столько, что на весь батальон хватит!

В общем, с Калашниковым не помечтаешь! Он уже старшина, под его началом быть совсем непросто. Вроде бы друзья, а никаких послаблений! Он тоже вместе со всеми пашет за двоих… Но когда наступает передышка, приятно с ним поговорить, поспорить, душу излить. Порой он одергивает меня: расфантазировался! Я в ответ стараюсь не заводиться. Понимаю, серьезность всегда положительно характеризует человека. Хотя как быть с эмоциями? Не седовласые же мы аксакалы. Калашников, я знаю, считает: в нашем деле чувствам волю давать нельзя. Иначе отвлекаться начнешь, а цель улизнет…

Но сам-то, сам! Прежде чем в женскую землянку войти, чтобы порядок проверить, у входа и топчется, и накашляется до хрипоты. А вылетает оттуда пунцовый, будто из баньки, а вслед хиханьки-хаханьки несутся. Был бы я старшиной, приструнил бы этих мадонн эфира в два счета. Какие из них операторы? Какие радисты? Учили, учили их при батальонном штабе, только чему? Им слово – они в ответ сто. Острят пулеметными очередями, а меня малышом называют или Гаврошем. Меня, которого знают от Кронштадта до Волхова! А по моим донесениям насшибали столько «юнкерсов», что, переплавь их на рельсы – до Одессы, наверное, дорогу можно будет протянуть.

Я Калашникову жаловался, мол, наведи дисциплину, что за обращения такие к сержанту: «Гаврош, принеси… Малыш, покажи…» А Калашников успокаивает:

– Не обращай внимания, Гарик. Их сейчас нужно быстрее специалистами сделать… Да, знаешь, девчата попросили для марша слова написать, чтобы вся наша боевая жизнь в нем воспевалась. Может, напишем вместе с тобой?

Ну, думаю, все, дожили!

– Кто это попросил? – спрашиваю. – Поконкретнее, пожалуйста. Девчат на «дозоре» больше десяти.

– Все и просили.

– И эта?!

– А-а… Люда Красновская тоже, ей первой эта идея о марше в голову пришла, – и Николай покраснел.

В общем, крышка Калашникову, влюбился, я вижу, он по самые уши в Красновскую. До такой степени, что даже на комсомольском собрании при всех заявил: «Беру над Красновской шефство: сделаю из нее классного оператора!»

Вот тебе и эмоциональная устойчивость!..

Согласился я марш написать, коль так надо. Калашников пообещал, что будет это марш батальона – не шутка! С мелодией сначала сложности были. Выручил инженер установки, толковый мужик!

Сразу же после моего приезда на «семерку» Калашников меня просветил: ты, мол, не смотри, что с виду инженер неприметный. До войны работал он над системами орудийной наводки, которые устроены по тому же принципу, что и «Редуты». А это значит, человек в нашем деле соображает!

Однако мне инженер показался странным на первом же дежурстве. Началось оно в четыре утра. Самое паршивое время! Особенно когда в небе спокойно, целей нет. Сидишь у экрана истуканом, глаза таращишь до рези, а потрепаться ни с оператором, ни с дежурным офицером нельзя. И заснуть боишься – под трибунал попасть можно.

И вот кемарю я, видно, перед первыми петухами. «Местные» помехи на экране тополями кажутся, лампы светятся, точно под южным солнцем печешься, а что-то так шелестит, словно волны выплескиваются, омывая песок. Благодать! И вдруг – что это? Неужели человек-амфибия в рог трубит, восседая на дельфине? Мать честная, такие звуки издает, что спина похолодела. Тру глаза: нет, картинка на экране не изменилась', отраженных от целей сигналов нет. Кто же так стонет, гудит, душу выворачивает? Вроде бы труба играет. Глянул на инженера и перепугался: оказывается, это он, сложил ладони лодочкой и изображает то ли американца трубача Луи Армстронга, то ли нашего одесского кумира Леню Утесова. Ну, думаю, засиделся инженер, сдвинулось у него по фазе что-то в голове. А он поиграл себе так минут пять и снова в карту-планшет уставился. После смены я к Калашникову:

– Слушай, Коля, по-моему, инженер не того, – я покрутил пальцем у виска.

– Че-го?!

– Понимаешь, во время дежурства он вдруг начал изображать из себя музыканта, гнусаво так, жуть!

– Ясно. Значит, браток, тебя ко сну потянуло. Первый раз на дежурстве, а так начинаешь!

– Кого ко сну?! Коля, да ты что?!

– Именно. Инженер тебя таким образом будил. Деликатный он человек, понимаешь? Другой бы так взгрел! С дежурства бы снял – вот тогда бы я на тебя посмотрел, как ты бы «затрубил»! Кстати, Гарик, воентехник первого ранга действительно трубач отменный… Он, когда война началась, сначала в народное ополчение пошел. В районе Автово был ранен: граната рядом с ним разорвалась. Пришел на «семерку» с осколком в носу. Времени, чтоб в госпиталь лечь, не было, обстановка не позволяла. Военврач Казакова прямо на «дозоре» лицо ему разбинтовала и хрящи выправила…

Совсем по-другому отношусь я сейчас к инженеру. Раньше героев себе представлял бравыми, удалыми. А теперь убедился, что тихие, неприметные, совсем не богатырского сложения люди могут быть смелыми и мужественными. Такие, как Купрявичюс. Или наш инженер. Мне подобные люди нравятся…

А инженер нет-нет да и устроит нам концерт: наловчился трубе подражать: «Ту-у… ту-ту-ур!..» Правда, если случается это в аппаратной станции, я сразу вздрагиваю: понял, мол, вас!

Чаще всего наш инженер наигрывает мелодию «Все выше, и выше, и выше…». Я Калашникову предложил позаимствовать этот мотив у летчиков для нашего марша, они не обидятся, мы им помогаем. Калашников поддержал меня и тут же выдал припев:

 
Все зорче, точнее и дальше
Бросают «Редуты» свой взгляд.
Мы знаем, за нашей спиною
Победу кует Ленинград…
 

Но с остальным текстом дело шло туго. Впрочем, строчки первого куплета вроде ничего получились:

 
Храня покой родного Ленинграда,
Стоит на страже семьдесят второй.
И ни мороз, ни лютая блокада
Не умертвили город дорогой…
 

…Незаметно пролетело мое дежурство. Слышу снаружи глухие голоса, заскрипела лесенка. Я обычно сообщаю своему сменщику о сложившейся обстановке, но Калашникову говорить ничего не приходится – он мастер. Коля сам шепотом мне рассказывает:

– Понимаешь, три строчки следующего куплета придумал, а четвертую никак не могу. Послушай: «Мы видим – враг поднялся с аэродрома и курс свой взял на город дорогой. Слова команд несутся в микрофоны…» А дальше?..

– Встречает гадов летчик молодой! – выпалил я, усмехаясь: все равно Калашникову не понравится.

– Гарик! Ты голова! Записываем!.. Прекрасный куплет получился!

Я вышел из станции, довольно улыбаясь. Свежо. Листва на березках пожелтела. С хорошим настроением иду к кухне… «Юнкерс»! Неожиданно вынырнул и ползет прямо на меня. Кричу что есть сил: «Во-оздух!»… Засвистели бомбы. Упал, вжался в землю. Подхлестывает какой-то азарт, хочется встать, закричать: «Все равно промажешь, сволочь!»

Раздались взрывы сзади. И тут меня охватил испуг: «Там же «Редут», радиостанция, землянки!»…

К счастью, все обошлось благополучно. Калашников и инженер вышли из аппаратной.

– Я же видел его, видел! – чертыхался Калашников. – Вел по маршруту, пока цель с «местниками» не слилась.

– Вполне возможно, – согласился инженер. – Впредь нам следует быть осмотрительней.

…Сразу же после этого случая я предложил Калашникову две строчки к следующему куплету марша: «Пусть рвутся рядом мины и снаряды, в свои машины мы идем как в бой…»

– Да ну, опять ты, Гарик…

– А что, не так? – перебил я Колю. Он подумал и согласился…

– …Командир, оказывается, это у тебя роман с Казаковой назревает, а не у Осинина?

– Тебе до этого какое дело, Михаил Филиппович? Или это тоже в твои комиссарские обязанности входит?

– Конечно. Моя наипервейшая забота – думать о моральном облике моего комбата. Как же ты жене свои ухаживания объяснишь?

– Я не собираюсь перед тобой отчитываться, товарищ батальонный комиссар! Как хочешь, так и понимай!

– Гм-м… Ладно, хотя и озадачил ты меня. Но коль я не авторитет для тебя по должности, то буду говорить с тобой как мужик с мужиком. Ты чего, старый перечник, к девушке пристал, проходу не даешь? Ведь ей во сто крат тяжелей живется средь мужской братии. А ты – командир, пользуешься тем, что она слова тебе поперек сказать не может!.. До слез дело…

– Да погоди ты! По-го-ди! Не забывай все-таки, что я комбат и старше тебя по званию.

– А перед совестью мы с тобой в каких званиях? В равных. Поэтому ответь: что дальше думаешь делать?

– Не знаю.

– Ты что, всерьез любишь?

– Не знаю… Может быть.

– Но ведь она…

Ты хочешь сказать – не любит меня? Пожаловалась?

– Нет, просто душу открыла. К Осинину ее сердце тянется. Да и он к ней, впрочем, неравнодушен.

– А что мне делать, Миша?

– Не знаю, Борис… На мальца-удальца своего чаще гляди, который с фотокарточки на твоем столе улыбается…