Текст книги "Бакунин"

Автор книги: Валерий Демин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 27 страниц)

Мощные восстания той эпохи под водительством Степана Разина и Емельяна Пугачева – вполне достойный пример для грядущей крестьянской революции с той разве разницей, что на сей раз ее возглавит, как выражался Бакунин, «коллективный Стенька Разин». Отсюда и знаменитый, леденящий душу призыв «К топору зовите Русь!», долгое время приписывавшийся Герцену или Чернышевскому; на самом же деле, как установили современные исследователи, он принадлежал Бакунину. Для русских революционеров XIX столетия это была вполне актуальная, животрепещущая проблема. Для руководства же Интернационала и его вождей она почти что ничего не значила.

В условиях репрессивно-деспотических режимов Бакунин и его сподвижники делали ставку на создание тайных организаций, способных мобилизовать народные массы и подготовить в урочный час их вооруженное выступление. Такая тактика освободительной борьбы вовсе не нова. Она именуется бланкизмом, по имени французского революционера и социалиста-утописта Луи Огюста Бланки (1805–1881), почти половину жизни проведшего в тюремном заключении за подготовку заговоров и осуществление (во всех случаях – неудачных) переворотов. Другой, еще более достойный, пример перед глазами – Гарибальди и его усилия по объединению Италии, где хорошо законспирированная работа прекрасно сочеталась с активными вооруженными выступлениями. Опыт средневековых рыцарских и религиозных орденов, плавно перешедших в разветвленную масонскую сеть, также не игнорировался. Все это нашло отражение и в программе «Альянса», написанной Бакуниным:

«<…> Революция, как мы ее понимаем, или, вернее, какой она неизбежно выдвигается ныне силой вещей, носит, по существу, международный или всеобщий характер. Перед лицом угрожающей коалиции всех привилегированных интересов и всех реакционных сил Европы, располагающих всеми ужасающими средствами, которые дает им умелая организация, перед лицом глубокого раскола, повсюду царящего теперь между буржуазией и рабочими, – никакая национальная революция не сможет добиться успеха, если она тотчас же не распространится на все другие нации; но она никогда не сможет перешагнуть границы одной страны и принять характер всеобщности, если в себе самой она не будет содержать всех элементов этой всеобщности, то есть если она не будет революцией откровенно социалистической, разрушающей государство и создающей свободу путем равенства и справедливости; ибо отныне ничто не сможет объединить, наэлектризовать, поднять великую, единственно подлинную силу века – рабочих, кроме лозунга полного освобождения труда на развалинах всех учреждений, стоящих на стороне наследственного землевладения и капитала. <…> Так как предстоящая революция может быть только всеобщей, Альянс, или – скажем прямо – заговор, который должен ее подготовить, организовать и ускорить, также должен быть таковым».

Безусловно, Бакунин осознавал слабость заговорщической тактики, указывал на ее многочисленные просчеты и неудачи, подчеркивал (как это видно из приведенной цитаты), что без опоры на широкие рабочие и крестьянские массы любое восстание обречено на поражение. В противоположность «Альянсу» деятельность Интернационала была целиком и полностью направлена на открытую пропаганду своих программных установок и организацию различных политических акций. Естественно, такая стратегия и тактика, приемлемые для стран Западной Европы и Америки с вполне сформировавшейся буржуазной демократией, совершенно не подходили для России, где демократией и не пахло. Потому-то здесь и приходилось ориентироваться главным образом на нелегальную деятельность и создание тайных революционных ячеек.

Прирожденный подпольщик и конспиратор, Бакунин перенес накопленный им за многие годы опыт и на функционирование «Альянса социалистической демократии». Несмотря на заявления о его самороспуске, приносить священные принципы в жертву Марксову большинству члены «Альянса» не собирались.

«Социальная революция в том виде, в каком ее представляют себе, какой желают и на какую надеются латинские и славянские рабочие, – бесконечно шире той, которая обещана им немецкой, или марксистской, программой, – писал Бакунин. – У них речь идет не о мелочно-расчисленном освобождении рабочего класса, осуществимом лишь в течение очень долгих сроков, но о полной и реальной эмансипации всего пролетариата не только в отдельных странах, но у всех народов, как цивилизованных, так и нецивилизованных, – ибо новая, действительно народная цивилизация будет создана самим фактом этой всемирной эмансипации. И первым словом этой эмансипации будет свобода, не та политическая, буржуазная свобода, что провозглашается и восхваляется господином] Марксом и иже с ним, как первый шаг к победе, но великая свобода человечества, свобода, которая, разбив все догматические, метафизические, политические и юридические оковы, ныне гнетущие мир, даст всему миру, – как сообществам, так и отдельным лицам, – полную автономию движения и развития, раз навсегда освободив их от всякого рода надзирателей, управителей и опекунов.

Вторым словом этой эмансипации будет солидарность. Не марксистская солидарность, организованная сверху вниз каким-либо правительством и предложенная, хитростью или силой, народным массам; не та солидарность всех, что является отрицанием свободы каждого в отдельности и тем самым становится ложью, фикцией; не та солидарность, которой оборотная сторона – рабство, но солидарность, которая является утверждением и осуществлением всякой свободы, которая проистекает не из какого-либо политического узаконения, но из самой коллективной природы человека, солидарность, смысл которой в том, что ни один человек не свободен, покуда не свободны все окружающие его, все оказывающие малейшее, прямое ли, косвенное ли, влияние на его жизнь. Эта истина прекрасно выражена в “Декларации прав человека”, обнародованной Робеспьером, где говорится, что рабство последнего из людей есть рабство человечества» (выделено мной. – В. Д.).

Очень скоро Международное товарищество рабочих дало трещину. Большинство секций поддерживало Маркса, меньшинство – Бакунина. Романские Италия и Испания, франкоговорящая часть Швейцарии (Юрская федерация), а также Бельгия и Голландия симпатизировали «русскому смутьяну», Англия, Германия, Франция (с оговорками), Скандинавские и ряд других европейских стран, а также США – приняли сторону Маркса. И та и другая сторона прекрасно понимали, что раскол обычно предшествует деградации и смерти, поэтому во что бы то ни стало пытались сохранить единство. Но это оказалось возможным лишь после изгнания из своих рядов конкурентов. Лучше это получилось у Маркса и Энгельса, сумевших противопоставить романской эмоциональности, импульсивности и несобранности трезвый немецкий расчет, организованность и дисциплину.

Первая проба сил произошла в сентябре 1869 года на Четвертом (Базельском) конгрессе Интернационала и закончилась вничью. Бакунин выступал здесь по вопросу о праве наследования (один из пунктов программы «Альянса») и был поддержан многими делегатами. Перед конгрессом марксисты попытались дискредитировать непокорного русского с помощью давно протухшего средства – обвинения в том, что он, дескать, является агентом царского правительства. Такую информацию поместила среди прочих и берлинская газета «Volksstaat», издаваемая сподвижником Маркса Вильгельмом Либкнехтом (1826–1900). Бакунин апеллировал к Базельскому конгрессу и одержал полную победу. Состоялся товарищеский суд, который обвинил Либкнехта в «преступном легкомыслии» и потребовал публичного извинения. Тот признал, что был введен в заблуждение, и протянул оклеветанному Бакунину руку для примирения. Михаил охотно пошел на мировую и, дабы доказать, что инцидент исчерпан, поджег перед всеми постановление товарищеского суда и прикурил от него папиросу.

К следующему, Пятому конгрессу, проходившему в Гааге в сентябре 1872 года, марксисты мобилизовали все силы, чтобы исключить Бакунина из Интернационала. И они добились своего главным образом путем предварительного организационного манипулирования: некоторые их делегаты получили дополнительные мандаты; например, Маркс имел три, а Энгельс два мандата (то есть голоса). Кроме того, было сделано все, чтобы в конгрессе не участвовали представители Итальянской федерации, к тому времени порвавшей с Генеральным советом. Утверждение мандатов заняло три дня из четырех, отведенных на работу конгресса, и лишь в последний день делегаты смогли перейти к обсуждению повестки дня.

На конгрессе работала следственная комиссия из пяти человек, которую возглавлял друг Маркса и Энгельса Теодор Куно (1846–1934). Она рассмотрела представленные документы и большинством голосов (три против двух) вынесла решение об исключении Бакунина из Интернационала. Против проголосовали испанские делегаты, причем дело не ограничилось дебатами. Один из испанцев достал револьвер, направил его на председателя комиссии и с криком: «Такой человек заслуживает, чтобы его пристрелили!» – чуть было не использовал оружие по назначению, но был вовремя остановлен другими членами комиссии. После того как конгресс утвердил решение комиссии, ни один русский представитель не счел возможным остаться на его заседании.

Исключение Бакунина больше походило на расправу. В докладе комиссии по данному вопросу черным по белому написано, что она руководствовалась не столько фактами, сколько моральным убеждением, и попросила конгресс выразить ей доверие на сей счет. Франц Меринг, проанализировавший в биографии Маркса все аспекты «бакунинского дела», пришел к выводу: «заключительная сцена» Гаагского конгресса безусловно недостойна имени Интернационала. Постановление комиссии, принятое под колоссальным нажимом, было нелегитимным и вообще не имело юридической силы, хотя бы еще потому, что один из ее членов оказался провокатором, засланным на конгресс с единственной целью – дестабилизировать его работу. Ни один из пунктов обвинения не был доказан на основе неопровержимых фактов и документов, большая часть из них была сфальсифицирована Николаем Утиным (о нем речь пойдет ниже). Причем персональная ответственность за подобную недобросовестность, как не побоялся сказать правоверный марксист Меринг, лежала лично на Марксе. Единственное, что можно было поставить в вину Бакунину – это его «бузотерство» (слова Меринга), сверхактивность, широту русской души, мало совместимой с европейской чопорностью, и, к великому сожалению, «антисемитизм», который «русскому медведю» никак не могли простить евреи, составлявшие значительную часть делегаций (и в частности, самой представительной – немецкой)[28]28
  Вот одно из характерных высказываний Бакунина по данному поводу из письма Альберу Ришару от 1 апреля 1870 года, которое обычно расценивается как антисемитское: «Либкнехт… <…> опубликовал против нас статью одновременно глупую и подлую, написанную пройдохой, которого зовут Боркгейм, маленьким евреем, орудием Маркса. Заметь, что все эти наши враги, все эти шавки – евреи: Маркс, Тесс, Боркгейм, Либкнехт, Якоби, Вейсс, Кон, Утин и мн[огие] другие – евреи. Все они принадлежат к этой предприимчивой, интриганской, эксплуататорской и буржуазной нации – по традиции и по инстинкту. Маркс, самый достойный среди них, обладает большим интеллектом, но в то же время следует признать, что он совершенно неуживчивый человек, отвратительный характер, тщеславный, раздражительный, завистливый, подозрительный, скрытный, вероломный, способный на все и интриган донельзя, как, впрочем, все евреи. Я начал серию писем в ответ всем этим еврейским и немецким шавкам. Я хочу покончить с ними…» Резко? Безусловно! Впрочем, мало чем отличается от русофобских заявлений Маркса типа: «Ни одному русскому я не верю…»


[Закрыть].

Но победа Маркса оказалось пирровой. Он понимал, что позиции марксистов пошатнулись и на следующем конгрессе они вряд ли получат поддержку большинства. Симпатизировавшие Бакунину французские бланкисты открыто возмущались тем, что его исключили из Интернационала, и могли в любой момент взять державшуюся на компромиссе власть в свои руки. (Их вождь, находившийся в заключении, не прочитал ни одной работы Маркса, зато вскоре был избран почетным председателем Парижской коммуны.) Поэтому марксисты хотели перенести штаб-квартиру Генерального совета из Европы в Америку. Несмотря на противодействие многих делегатов, Гаагский конгресс принял соответствующее решение, и штаб-квартира совета была переведена в Нью-Йорк.

Но и сторонники Бакунина не сложили оружия. Через несколько дней они провели свой конгресс в швейцарском городе Сент-Имье. При этом они очень удачно использовали резолюцию о переводе руководящих структур Международного товарищества рабочих в Нью-Йорк, объявив, что тем самым организация во главе с Марксом утратила всякую связь с европейским рабочим и революционно-освободительным движением и может считаться ликвидированной. Действительным же наследником и правопреемником Интернационала, согласно решению альтернативного конгресса, должна быть признана группа, оставшаяся на европейском континенте во главе с Бакуниным. За ним пошли испанская, итальянская, английская, бельгийская, голландская и романоязычная швейцарская делегации. С этого момента и на протяжении пяти лет в мире действовали две, по существу равноправные, организации – марксистская и бакунистская. Деятельность последней внешне выглядела даже более успешной, ибо ей удавалось почти ежегодно проводить представительные международные конгрессы, в то время как перебазировавшийся в США Генеральный совет за то же время не смог собрать ни одного.

Бакунистское Международное товарищество рабочих и просуществовало дольше марксистского. Через пять лет, в 1881 году, анархисты на своем съезде в Лондоне провозгласили создание «Черного Интернационала». Тогда же у международного анархизма появился новый лидер – русский революционер Петр Алексеевич Кропоткин (1842–1921). Как и Бакунин, он был потомственным дворянином, к тому же еще и князем[29]29
  Более того, Кропоткин принадлежал к княжескому роду Рюриковичей. В данной связи нельзя не отметить тяги дворянской элиты к анархизму (вопреки бытующему мнению о нем как идеологии люмпенизированного населения и деклассированных слоев общества). Лев Толстой, которого еще при жизни отнесли к разряду религиозных анархистов (за что, собственно, он был отлучен от церкви), как хорошо известно, был графом. Крупнейший русский мыслитель XX века Николай Бердяев, также принадлежавший к старинному аристократическому роду, указывал в своих философских мемуарах «Самопознание» на присущий ему от рождения «природный анархизм», склонность к бунтарству и отвращение ко всякому государству и любой форме власти. Что касается деклассированных элементов, то в описываемый период среди приверженцев Бакунина представителей рабочего класса было ничуть не меньше, чем среди последователей Маркса.


[Закрыть], что не помешало ему стать выдающимся ученым-географом и путешественником, прежде чем он стал лидером мирового анархизма. Кропоткин никогда не встречался с Бакуниным, хотя и бывал в Швейцарии после своего легендарного бегства из Петропавловской крепости, когда «отец анархии» был еще жив. И тогда, и позже имя пламенного революционера было постоянно на слуху. Однако говорили о нем не как о вожде, слово которого закон, а как о друге и товарище, называя его независимо от возраста просто по имени – Мишель.

«Поразило меня больше всего то, – пишет Кропоткин, – что нравственное влияние Бакунина чувствовалось даже сильнее, чем влияние его как умственного авторитета. В разговорах об анархизме или о текущих делах федерации я никогда не слыхал, чтобы спорный вопрос разрешался ссылкой на авторитет Бакунина. Рабочие никогда не говорили: “Бакунин сказал то-то” или: “Бакунин думает так-то”. Его писания и изречения не считались безапелляционным авторитетом, как, к сожалению, это часто наблюдается в современных политических партиях. Во всех тех случаях, где разум является верховным судьею, каждый выставлял в спорах свои собственные доводы. Иногда их общий характер и содержание были, может быть, внушены Бакуниным, но иногда и он сам заимствовал их от своих юрских друзей. Во всяком случае, аргументы каждого сохраняли свой личный характер. Только раз я слышал ссылку на Бакунина как на авторитет, и это произвело на меня такое сильное впечатление, что я до сих пор помню во всех подробностях, где и при каких обстоятельствах это было сказано. Несколько молодых людей болтали в присутствии женщин не особенно почтительно о женщинах вообще.

– Жаль, что нет здесь Мишеля! – воскликнула одна из присутствовавших. – Он бы вам задал! – И все примолкли.

Они все находились под обаянием колоссальной личности борца, пожертвовавшего всем для революции, жившего только для нее и черпавшего из нее высшие правила жизни. <…>».

Анархистский «Черный Интернационал» никогда не имел необходимого авторитета на международной арене, чего нельзя сказать о Втором (Социал-демократическом) интернационале, учрежденном в Париже 14 июля 1889 года, ровно через сто лет после взятия Бастилии. Под именем Социалистического интернационала (Социнтерна) он существует и поныне. Кроме того, в истории международного рабочего движения известен Третий (Коммунистический) интернационал, основанный в 1919 году В. И. Лениным и распущенный в 1943 году И. В. Сталиным[30]30
  В настоящее время в виде нескольких обособленных организаций существует еще и Четвертый (Троцкистский) интернационал, учрежденный в 1938 году в Париже.


[Закрыть].

Подводя итог беспрецедентной борьбы за лидерство в Первом интернационале, Франц Меринг отмечал: «Бакунин… заслужил более отрадную смерть и более почетную память, чем сохранили о нем если не весь рабочий класс, то все же многочисленные круги этого класса, за интересы которого он так мужественно боролся и так много страдал. При всех недостатках и слабостях Бакунина история обеспечит ему почетное место среди передовых борцов международного пролетариата – вопреки тому, что это почетное место будут оспаривать всегда, пока есть на земле филистеры, все равно, натягивают ли они себе на длинные уши полицейский ночной колпак или стараются скрыть свои трясущиеся кости под львиной шкурой Маркса».

* * *

Между тем Маркс и Энгельс вместе и порознь продолжали критиковать Бакунина и его соратников. Особо выделяется их совместный труд под названием «Альянс социалистической демократии и Международное товарищество рабочих» (1873 год), написанный при участии зятя Маркса – Поля Лафарга. Карл Маркс даже форсировал изучение русского языка, дабы в подлиннике прочитать работу Бакунина «Государственность и анархия». (Ее подробный конспект с многочисленными выписками по-русски и критическими замечаниями, составленный в 1874–1875 годах, сохранился и неоднократно публиковался.)

Разоблачительную и недоброкачественную информацию Генеральному совету Интернационала в изобилии поставлял некто Николай Исаакович Утин (1841–1883), пользовавшийся расположением Маркса и Энгельса. Это был профессиональный интриган и фальсификатор. Сын водочного миллионера-выкреста, он в начале 1860-х годов участвовал в студенческих волнениях и, спасаясь от полиции, оказался за границей, в Швейцарии, где и познакомился с Бакуниным. Отношения между патриархом революционного движения и молодым эмигрантом не сложились с самого начала, хотя некоторое время им пришлось сотрудничать. Вот мнение об Утине самого Бакунина, которое разделяли и другие русские изгнанники (в частности, Герцен и Огарев):

«Он произвел на меня самое странное впечатление – впечатление тщеславно-беспокойного жидка, лезущего из кожи для того, чтобы сделать себя во что бы то ни стало и каким бы то ни было средством известным. <…> Прежде всего поразили меня его драматизм, фразерство, а потом его непроходимая бестолковость. Редко я встречал в человеке такое отсутствие простоты в мысли, в чувстве, в слове и в деле. Вечно преследуемый мыслью о самом себе, этот несчастный человек в самых обыденных поступках и малейших проявлениях своей страдальчески-исковерканной личности силится доказать себя и себе, и другим; он не умеет ни есть ни пить просто; не может позабыть ни на одну минуту, что он страшный революционер и конспиратор, неумолимый террорист и, вместе с тем, человек, обрекший себя на великий подвиг и на высокую жертву, на мучение, на верную гибель для спасения человечества вообще и России в особенности. Эта фраза, перешедшая в него, вероятно, вместе с восточною кровью, воплотилась во всем его существе. Она делает его в одно и то же время беспрестанным мучеником и комедиантом и – увы – неутомимым интриганом. Вечное позирование, рисование и становление себя на подмостки, тщеславные и пустозвонно-великодушные речи, одним словом, весь этот выспренний и комический драматизм маленького человека, тщетно силящегося сделаться чем-нибудь, действует отталкивающим образом на всякого серьезного человека, особенно на мужчин; но зато нередко производит действие обаятельное на женщин, ищущих впечатлений и содержания. Вот почему у г-на Утина приверженцев немного, но зато есть с полдюжины поклонниц, принимающих его мишуру за чистое золото и приносящих ему немалую пользу. Посредством их распространяет он свои клеветы, расставляя сети свои, ловит новых людей и сооружает себе пьедесталик…»[31]31
  Дополнительную характеристику Утину Бакунин дает в письме Альберу Ришару: «Это мелкий честолюбец худшего сорта. <…> Ума у него нет, он не способен сформулировать ни одной мысли, но он не лишен известного интриганского искусства, он льстив, пронырлив и неутомим в интриге».


[Закрыть]

Именно Утину удалось отстранить Бакунина от руководства журналом «Народное дело» после выхода первого номера. И это он, Утин, на протяжении длительного времени поставлял Марксу и Энгельсу разного рода фальшивки и сплетни, касающиеся российского революционного движения. Его разлагающая деятельность внутри русской эмиграции была настолько успешной и эффективной, что заслужила высокую оценку российской охранки и правительства. Странная карьера Утина завершилась его личным обращением к царю с просьбой о помиловании. Получив его, он вскоре вернулся в Россию, где стал официальным военным поставщиком во время Русско-турецкой войны 1877 года и в результате финансовых афер приумножил миллионы, доставшиеся ему от отца. Так что в данной ситуации интуиция подвела не Бакунина, а Маркса.

Точно такими же аферами – только политическими – Утин занимался в Интернационале, где даже ухитрился организовать и возглавить Русскую секцию. Особенно успешно ему удавалось подливать масла в огонь борьбы между Бакуниным и Марксом, в результате чего она делалась все более и более ожесточенной. В частности, Утин убедил Маркса, что провокационные документы и письма, касающиеся перевода и издания на русском языке первого тома «Капитала», написаны не Нечаевым (как это было на самом деле), а Бакуниным. Бакунин действительно взялся за перевод главного труда Маркса и даже получил от издателя задаток – 300 рублей (треть от всей договорной суммы). Перевод не заладился с самого начала – отчасти из-за дефицита времени, отчасти из-за колоссального объема и сгущенной абстрактности материала, который предстояло перевести (в письме Герцену он назвал научное детище Маркса «экономической метафизикой»). Кроме того, непонятным казалось пристрастие Маркса к цитированию устаревших газетных статей и обильным статистическим данным. Бакунин давно уже разочаровался в теоретической философии и при случае вспоминал собственный давний афоризм: «Кто опирается на абстракцию, тот и умрет в ней». Революцию с помощью абстракций (или в абстрактной сфере) не совершить. Для ее осуществления и победы нужны ружья, пушки, боеприпасы, самоотверженность тысяч бойцов и воля талантливых командиров.

Но условия издательского контракта необходимо было выполнять. Тем более что и Маркс ревниво следил за графиком работ и считал дни, оставшиеся до их завершения. Вот тут-то и появился Сергей Нечаев, сыгравший в этом деле крайне негативную роль. Он также считал, что издание «Капитала» на русском языке вряд ли приблизит революцию в России и Бакунин должен сосредоточить все свои силы не на рутинном переводе, а на подготовке прокламаций: ими Нечаев со своими сторонниками – будущими боевиками – намерен был наводнить Российскую империю. Издание же «Капитала» не отменялось вовсе, а несколько сдвигалось по времени. Нечаев быстро нашел нового переводчика и брался урегулировать все финансовые вопросы. И урегулировал, но только своими «нечаевскими» методами. Он припугнул издателя, продемонстрировав для пущей убедительности револьвер и предложив забыть и о выданном авансе, и о сроках выполнения контракта.

Ничего этого Бакунин не знал. В чем можно было обвинить его лично, так это в излишней доверчивости, от коей страдал всю жизнь. В ту пору он полностью доверял (разве он один?) Нечаеву и был только рад, что тому так быстро удалось разрешить столь деликатное дело. Но спустя некоторое время Маркс предъявил комиссии Гаагского конгресса документ, полученный им от Утина и якобы написанный от имени мифического «революционного комитета», где содержались угрозы и шантаж в адрес русского издателя «Капитала» на тот случай, если тот вознамерится настаивать на возвращении задатка, выданного Бакунину. «Документ», шитый белыми нитками, скорее всего был написан самим Утиным. Впоследствии он исчез из «следственного дела».

* * *

Франко-прусская война 1870–1871 годов, в результате которой Франция потерпела сокрушительное поражение, породила у Бакунина новые надежды на активизацию революционного движения в Европе. Его симпатии целиком и полностью были на стороне оккупированной Франции[32]32
  «Франция, – писал он, – эта великая нация, которую ощущение своего действительного исторического величия часто толкало на безрассудные и преступные безумства, но которая, несмотря на эти временные уклонения и на эти злополучные увлечения самонадеянной силы, до сих пор всем миром справедливо признавалась естественным вождем и благородным инициатором всего человеческого прогресса и всех завоеваний свободы; эта Франция, вся история которой в 1789–1793 годах была не чем иным, как энергическим протестом и непрерывной борьбой света с мраком, человеческого права с ложью, божественного права и юридического права, демократическо-социальной всемирной республики с тиранической коалицией королей и эксплуатирующих и привилегированных классов; эта Франция, с которою еще и ныне связаны все надежды угнетенных наций и порабощенных народов, гибнет на наших глазах». И еще: «Мир настолько привык следовать инициативе Франции, видеть ее всегда смело идущей впереди, что и теперь, когда она, раздавленная бесчисленными армиями и преданная всеми своими официальными властями, равно как явной немощью и глупостью всех своих буржуазных республиканцев, весь мир, все нации Европы, изумленные, встревоженные, подавленные ее видимым упадком, все еще ждут от нее своего спасения. Они ждут от нее сигнала к освобождению, лозунга, примера. Все взоры обращены… на Париж, Лион, Марсель. Революционеры всей Европы тронутся не прежде, чем тронется Франция. <…> Таково еще и в настоящее время, несмотря на все ее несчастья, а, может быть, именно благодаря этим ужасным несчастьям, впрочем, вполне заслуженным, – таково еще и теперь и даже в большей степени, чем когда-либо, великое положение революционной Франции. От смелого водружения и от успеха ее знамени мир ждет своего спасения». «Если Франция будет побеждена, – неоднократно повторял Бакунин в эти дни, – то перспективы революции в Европе будут отодвинуты минимум на полвека». Он ошибся не намного – Октябрьская революция в России свершилась спустя сорок четыре года после капитуляции Франции и гибели Парижской коммуны.


[Закрыть]. При этом ему представлялось, что создавшаяся ситуация благоприятствует не только всенародному сопротивлению захватчикам, но и перерастанию крупномасштабной военной схватки двух империалистических держав в гражданскую войну в самой Франции. В этом русский революционер видел ее спасение. Он писал: «<…> Кроме искусственной государственной организации, в стране есть только народ; стало быть, Франция может быть спасена только непосредственным действием, не политическим, [а] народа – массовым восстанием всего французского народа, организующегося стихийно, снизу вверх, для разрушения, для дикой войны на ножах».

И конкретизировал свою мысль, обращаясь к французским патриотам: «Нет, дорогие друзья, Франция не погибнет, если вы не хотите погибнуть сами, если вы люди, если вы обладаете темпераментом, если в сердце вашем есть настоящая страсть, – если вы хотите ее спасти. Вы не можете больше спасти ее путем общественного порядка, государственной силой. Все это, благодаря пруссакам, – я говорю это, как истинный социалист, – теперь одни развалины. Вы не можете даже спасти ее путем революционного усиления политической власти, как это сделали якобинцы в 1793 году. Так спасите ее путем анархии. Разнуздайте эту народную анархию как в деревнях, так и в городах, разверните ее во всю ширь так, чтобы она катилась как бешеная лава, снося и разрушая на своем пути все: всех врагов и пруссаков. Это геройский и варварский способ, я знаю. Но это последний и отныне единственно возможный способ. Вне его нет спасения для Франции. Так как все нормальные силы разложились, ей остается только отчаянная и дикая энергия ее детей, – которые должны выбрать или рабство, – путь буржуазной цивилизации, или свобода, – путь свирепой борьбы пролетариата». «И когда пробьет час революции, – обращался «отец анархии» к своим единомышленникам, – [вы провозгласите] ликвидацию государства и буржуазного общества, вместе со всеми юридическими отношениями; [вы провозгласите] анархию, то есть подлинную, открытую народную революцию, анархию юридическую и политическую и экономическую организацию победоносного мира трудящихся снизу вверх и от периферии к центрам. <…> Так или иначе революция, революция делается неизбежной – сначала во Франции и Италии, а затем в той или иной степени повсюду! Да здравствует революция!»

Конечно, призыв к стихийной и массовой поножовщине сегодня заставит содрогнуться каждого, кто представляет ужасы гражданской войны. Уже в XIX веке они привели к морю крови и горам трупов во время войны Севера против Юга в США или при расправе с защитниками Парижской коммуны. Но следующий, XX век затмил предшествующие события воистину иррациональными масштабами ничем не оправданных смертей безвинных людей во время бесчисленных гражданских войн. Россия, Мексика, Испания, Кампучия, Ангола, Мозамбик, Эфиопия, Сомали, Афганистан – вот далеко не полный перечень стран, где рекомендованный Бакуниным иллюзорный способ построения «справедливого общества» обернулся (прежде всего для народных масс) бесчисленными бедами и невзгодами.

Разрабатывая планы революционного восстания во Франции, Бакунин опирался на существовавшие в различных городах ячейки сочувствовавших ему активистов, в основном молодежи. В письме от 7 февраля 1870 года к одному из своих французских сподвижников, Альберу Ришару, он с восхищением отмечал: «Ах! мой дорогой, как эти ребята работают, какая дисциплинированная и серьезная организация и какая мощь коллективного действия, где все личности стираются, отказываются даже от своего имени, от своей репутации, от всякого блеска, от всякой славы, принимая на себя лишь риски, опасности, самые суровые лишения, но в то же время сознавая, что они сила, что они действуют. <…> Личность исчезла, а на месте личности – невидимая, неведомая, вездесущая рать, действующая повсюду, каждый день умирающая и каждый день возрождающаяся, их хватают десятками, они возрождаются сотнями; гибнут личности, но рать бессмертна, и мощь ее растет с каждым днем, ибо она пустила глубокие корни в мире черных рук и черпает из этого мира бесчисленное множество рекрутов. Вот та организация, о которой я мечтал, мечтаю до сих пор и которую хотел бы видеть у вас…»

(Обращаю внимание на первейший принцип всякой революционной организации, как его понимал Бакунин: дисциплина, дисциплина и еще раз дисциплина — вот такая в общем и целом получается анархия. – В. Д.) На алтарь революционного коллективизма Бакунин в любое время готов был положить и собственный авторитет. В том же письме Альберу Ришару он отмечал: «Не пишешь ли ты мне, что если я того пожелаю, то смогу сделаться Гарибальди социализма? Очень мне надо сделаться Гарибальди, да и вообще играть роль! Дорогой мой, я умру, и меня съедят черви. Но я хочу, чтобы наша идея восторжествовала. <…> Для торжества этой идеи я хочу не выставления, более или менее драматического, моей собственной персоны, я хочу не моей власти, а нашей власти, – власти нашего коллектива, нашей организации, нашего коллективного действия, ради которых я первый готов отказаться от своего имени, от своей личности, вычеркнуть их. Дорогой мой, время исторических и блестящих личностей прошло, и тем лучше. В этом истинный залог торжества демократии…»

Бакунин решил действовать по такой схеме: в условиях полной неразберихи и замешательства (точнее – шока), вызванных победой прусской армии и ее быстрым продвижением вглубь французской территории, побудить народные массы к всеобщему восстанию – сначала во Франции, а затем в Испании, Италии и франкоговорящей части Швейцарии. Такая тактика, рассчитанная на внезапность, должна была привести, по расчетам «апостола мировой революции», к ликвидации государства как такового и послужить сигналом к священной народной войне против прусских оккупантов. Достаточно одной искры, чтобы огонь охватил всю Францию, с тем чтобы вскоре быстро превратиться в мировой пожар. К миссии «поджигателя» Бакунин был готов давно. Он искренне верил: в урочный час и в урочном месте его пламенное слово зажжет многотысячные толпы, от которых революционный энтузиазм перекинется на миллионы. Оставалось только ждать подходящего момента.

4 сентября 1870 года, через три дня после разгрома французской армии под Седаном и сдачи на милость победителя императора Наполеона III, в Париже вспыхнуло восстание, свергнувшее монархию и провозгласившее республику. Революционные выступления прокатились по всей стране. Особенно стремительно и бурно ситуация развивалась в Лионе, Марселе и Тулузе. Лион – крупнейший промышленный центр, а в XIX веке – еще и второй (в настоящее время – третий) по величине город Франции, негласно считавшийся ее второй столицей. Здесь при первом же известии о революции рабочие и представители других слоев населения захватили городскую ратушу и подняли на ней красный флаг[33]33
  Кстати, черные флаги, ставшие впоследствии символом анархистов, впервые появились именно в Лионе. В 1831 году восставшие лионские ткачи вышли на улицы города под черными знаменами и провозгласили знаменитый лозунг: «Жить работая или умереть сражаясь!»


[Закрыть]. В тот же день образовался Комитет общественного спасения, взявший всю полноту власти в свои руки. С точки зрения Бакунина, это в корне противоречило его антигосударственной модели дальнейшего развития революционной ситуации во Франции и распространения стихийного народного бунта, если не на всю, то, по крайней мере, на Южную и Юго-Западную Европу.