Текст книги "Жаркие перегоны"
Автор книги: Валерий Барабашов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 12 страниц)
«Так мало, оказывается, надо!» – поразился он неожиданному открытию и даже замедлил шаги, прислушался к себе – не лукавит ли? Но нет, душа его была искрення. Он, пожилой, много и хорошо поработавший человек, хотел бы теперь хоть частично компенсировать то, что навсегда ушло в прошлое...
«Вот стану инженером, надышусь такими вечерами», – поддел Уржумов самого себя.
Потом, уже в метро, он машинально переключился на мысли о Желнине, о разговорах на коллегии, о последних словах министра...
– ...Ничего я, Георгий Прокопьевич, не забыл, все помню, – еще раз повторил Уржумов и поднял отрешенные, далекие какие-то глаза на возникшего в дверях помощника.
– Пообедать бы надо, Константин Андреевич. Нельзя же так! – с нотками осуждения сказал тот.
– Как? – непонимающе спросил Уржумов.
– Сидите все, сидите... Там в обком ехать, не успеете.
– А... Ну, давай пообедаем.
Помощник обрадованно кивнул, четко повернулся и вышел, а Уржумов, размышляя, походил по кабинету.
Болит все-таки спина. К врачу, что ли, сходить?
Прикинул, что раньше семи-восьми вечера не освободится сегодня. А будет ли там в это время врач? – поликлиника, кажется, до семи... Ладно, в другой раз. Потерпит спина.
III.
Поезд, миновав еще одну станцию, загрохотал по выходным стрелкам, вагон качнуло, и стоявшие на столике бутылки с молоком поползли к краю.
– Ой! – невольно вскрикнула Лариса и инстинктивно вытянула вперед ладони, но Авенир Севастьянович опередил всех бросившихся на выручку мужчин – и молоко, и платье были спасены.
– Ну все, думаю, свалятся сейчас мне прямо на колени, – смеялась вместе со всеми Лариса. – Пришлось бы переодеваться.
– Ну что вы, Лариса! Разве мы вас дадим в обиду!
Откинувшись к стенке купе, Авенир Севастьянович смотрел на нее заботливо, по-дружески.
– Вы чем-то на мою жену похожи, Лариса. Особенно когда она второго нашего короеда носила.
– Ну, скажете, – вспыхнула молодая женщина. – Люди все разные.
– Нет, серьезно, что-то у вас с Эммой общее есть. Когда вот вы вошли в купе, я даже вздрогнул: откуда, думаю, жене здесь моей взяться?! Третий день как из дому уехал.
Авенир Севастьянович, половив голыми ступнями туфли на полу, уселся поудобнее, обвел улыбчивым взглядом попутчиков:
– Не женат еще, Лень?
– И не буду, – засмеялся парень и зачем-то провел большой сильной рукой по коротко стриженной своей черноволосой голове. – Ну их!
– А чего? Насолили, что ли, девчонки?
– Насолили, – согласился студент, и было видно, что согласился он нарочно, чтобы не продолжать этот разговор.
– Ничего, молодой еще, пускай погуляет, – примирительно проговорил Иван Иванович; большим клетчатым платком он вытирал мокро блестевший лоб. – Я в двадцать семь женился, и ничего. Можно было и еще погодить.
– Нет, это уже поздновато, – возразил толстяку Авенир Севастьянович. – Особенно для женщины: внуки поздно будут.
– Вы прямо на сто лет вперед заглядываете, – усмехнулась Лариса. – Тут уж как получится, а вы...
– Нет, Лариса, планировать надо все – и свадьбу-женитьбу, и образование, и детей-внуков. Тогда во всем будет порядок, – Авенир Севастьянович ребром узкой и тонкой ладони пристукивал по краю столика, как бы добавляя этим вес словам. – А с планированием у нас далеко не все в порядке, вы уж поверьте мне. Далеко!.. Возьмите вот меня. Чего ради, спрашивается, гнать инженера за тридевять земель – бумажку подписать?!
– Неужто только ради подписи и едете? – не поверила Лариса.
– В принципе – да! Полгода вот ждали, ждали – нет, не отгружают. Платформ, говорят, нет, железнодорожники виноваты. Чепуха все это на постном масле. Кто-то свою работу делать не хочет. Летят телеграммы в белый свет, как в копеечку... Завод какой? Красногорскмаш, слышали, да? Ну вот, туда я и еду.
– Завод виноват или железнодорожники? – без особого интереса в голосе стал уточнять Иван Иванович. – Кто не отгружает?
– А я знаю? – вопросом на вопрос ответил Авенир Севастьянович. – Вот и еду разбираться. Ох и ругаться буду! До обкома дойду! Мне этот станок в печенке сидит... Нет, я серьезно. Судите сами: решили всей семьей в Крым ехать отдыхать. С путевками уже договорились, отпуска с женой стали оформлять. А меня вдруг начальник нашего управления зовет: собирайся, говорит, Костенко, в командировку. Условие поставил: погрузишь, дескать, станок – премию выпишем. А мне что премия? Время дорого, ложка хороша к обеду. Отпуск – к чертовой матери. Жена скандал закатила, короеды вой подняли: обещал целый год Крым, а сам едешь куда-то... Да-а... Как теперь еще в Красногорске пойдет. Прокукарекаешь там недели три... А вы говорите, Лариса... Занимался бы у нас каждый своим делом как надо...
Он лег, вытянув ноги поверх простыни; Иван Иванович пересел на полку Ларисы.
Помолчали. За окном с сумасшедшей скоростью неслись в этот момент почти неразличимые, сливающиеся в сплошную зеленую полосу вагоны встречного пассажирского поезда.
– В университете учишься, Лень? – спросил Авенир Севастьянович.
– Нет, в политехе. На директора завода.
– Нет, вы слышали?! А?! Будущий министр с нами едет. А мы и не знали.
– А что? – спокойно отозвался Леня. – Все в жизни может быть.
– Лихой парень, а!.. – Авенир Севастьянович улыбчиво смотрел на студента. – Во молодежь пошла, Иван Иванович. Не то что мы с вами – тихие да скромные. Не дай бог, помню, заикнуться: мол, тесновато в простых инженерах да на девяносто рублей сидеть. С молоком матери впитал: сиди и жди, пока заметят. А этот в скорлупе еще, а планы уже до небес строит.
– Правильно он курс держит, – одобрил Иван Иванович. – Пускай пробивается, раз силы чувствует. По себе знаю: чем раньше наметишь цель, тем скорее до нее дойдешь.
– Это конечно, – согласился Авенир Севастьянович. – Поехал бы я весной за станком – давно бы в Крыму был.
– Лет через десять, Веня, обращайся ко мне прямо в министерство, – небрежно уронил Леня. – Помогу.
Все засмеялись.
– А пока что, товарищ студент, на наш завод ориентируйся, – предложил Иван Иванович. – Прикамский завод имени Ленина. Слышал?
– Ну, еще бы! – уважительно произнес Леня. – Практику в прошлом году там проходили с парнями. Классный завод.
– Вот, а я там начальником траспортного цеха.
– А в Красногорск – в командировку тоже или по другим делам? – полюбопытствовал Авенир Севастьянович.
– В командировку, – кивнул Иван Иванович. – У них, в Красногорске, филиал научно-исследовательского железнодорожного института есть, я с одним кандидатом наук переписывался целый год. Ну, по своим заводским проблемам. Я ведь наполовину железнодорожник: и пути в моем ведении, и тепловозы, и крановое хозяйство... Много всего. И заботы у нас со станцией Прикамск общие, измерители одни и те же: нормы простоя вагонов, например. Одинаково за него боремся, за сокращение простоя... Но вот не получается иногда – ведомства-то разные.
– Так вы что, железнодорожников едете уговаривать?
– Они меня на конференцию пригласили, научно-практическую. Выступление мое запланировано – ну, обобщение опыта содружества со станцией. Но я-то больше не об опыте собираюсь говорить. Надо нам, крупным таким вот транспортным цехам, к одному хозяину определяться.
– Хотите совсем к железнодорожникам перейти? – удивился Авенир Севастьянович. – Зачем вам это надо? Завод есть завод. Работает стабильно, премии получает регулярно...
– Да, премии, конечно, – согласился Иван Иванович. – Только дело страдает – разногласия между заводом и станцией остаются хроническими. И думаю, что пока мы основу этих разногласий не устраним...
– Хм!.. – задумался Авенир Севастьянович. – А с экономикой как? Вы-то сейчас болеете за интересы завода, а потом?
– У меня там есть ответы на все вопросы. – Иван Иванович поднял глаза к своему желтому, покачивающемуся наверху портфелю. – Приглашаю вас на конференцию.
– Да уж в другой раз, Иван Иванович, – с улыбкой разводит руками Авенир Севастьянович и обрадованно устремляется навстречу Людмиле, просунувшей в приоткрытую дверь купе поднос со стаканами янтарного чая. – А вот и кормилица наша! Мне пару стаканчиков, пожалуйста. Лариса, вам сколько? Один? Пейте, чего вы!.. Иван Иванович, прошу вас... Леня?.. Не хочешь? Ну, смотри, дело хозяйское. Спасибо, Людочка.
Людмила в белом коротком переднике, с оттопыренными карманами, набитыми сахаром, расставляет стаканы. Поезд качает, и Авенир Севастьянович предупредительно подхватывает проводницу за талию, по-свойски улыбается ей.
– Уберите руки! – Людмила поворачивается и уходит.
В купе зависает неловкое молчание.
– Ты смотри, как шпарит! – со звяканьем размешивая сахар в стакане, Авенир Севастьянович пытается сбить эту неловкость. – Километров, пожалуй, восемьдесят пять – девяносто. Как думаете, Иван Иванович?
Толстяк, придвинувшись к окну, смотрит на большие свои часы, широкий ремешок которых плотно охватил волосатую руку, шевелит губами, что-то высчитывает.
– Побольше будет, – решает он, принимаясь за чай. – От столба до столба – пятьдесят метров, мы проскочили их за... да, за полторы секунды. Ну, может, на десятые я ошибся. Так что километров сто десять – сто пятнадцать в час катим.
– Лучше б потише, – Лариса зябко передергивает плечами. – Куда так спешить?
Она пьет чай мелкими, вялыми глотками. Стакан от быстрого хода поезда легонько позвякивает в просторном подстаканнике. Снова наваливается тень и грохот встречного поезда, мелькают короткие, как вспышки, просветы между вагонами.
– Смотри, как работают! – Авенир Севастьянович благодушествует, привалившись спиной к стенке купе. – Минуты, наверное, не прошло – опять встречный.
– Какой там работают! – не разделяет его восторгов Иван Иванович, отирая носовым платком студенисто подрагивающий подбородок. – Поезда опаздывают, грузы не вывозятся... «Россия» на сколько сегодня в Прикамск опоздала, а, Лариса?
– Почти на три часа, – женщина вздохнула. – Я прямо измучилась вся.
– Вот, пожалуйста! В ее-то положении.
Состав несся сейчас по какой-то станции, в коридоре между стоящими грузовыми поездами.
– Вон они, горемычные, загорают, – покачал головой Иван Иванович. – А вы говорите, Авенир Севастьянович, работают. Да за такую работу... Эх! Забили все станции товарняками и в ус не дуют.
Напоив пассажиров чаем и перемыв посуду, Людмила принялась было за книгу. Но не читалось. Роман попался скучный: где-то на Севере тянули газопровод, строители все время спорили по каким-то не очень понятным производственным вопросам, не хватало труб, мешали комары...
Людмила захлопнула книгу, некоторое время бездумно смотрела в окно на мелькающий зеленый лес. Потом встала, прибралась в «служебке», в коридоре, возле титана. Подумала, что не мешало бы пропылесосить ковровую дорожку и в общем коридоре, но решила, что сделает это после Красногорска.
Подивились себе: что это с ней? Обычно, если наметила что, сразу делала. А тут...
После того, что она узнала от Светки, как-то нехорошо, гаденько было у нее на сердце; казалось, и на нее студент этот смотрит теперь иными глазами – все вы, мол, такие... Да что она, Дынькина, в самом-то деле! Себя позорит и ее еще впутывает, деньги протягивает. А дальше что?.. Нет, надо сходить к Рогову, сказать.
Людмила вскочила, шагнула в тамбур; через несколько вагонов – начальник поезда. Она скажет Рогову, что так, мол, и так, Степан Кузьмич, безбилетника везем, а напарница моя, Дынькина...
Дверь в следующий тамбур Людмила не смогла открыть – на замок, что ли, кто-то закрыл? Но с какой стати – день ведь! Хотя что это она? – ключ же в кармане.
Пальцы нащупали уже его, но... Людмила вернулась в свой вагон – не пошла, не смогла идти дальше.
«Что ж, выходит, капнет она на Светку? Та ее как сестру встретила, перезнакомила со всеми, доверилась. После поездки договорились встретиться у Людмилы дома, посидеть...
Да и студент этот... Ну штрафанут – а у него, может, в кармане-то всего капиталу – каких-нибудь два трояка. На стипешку-то не больно развернешься.
Нет, нельзя идти к Рогову...»
Дверь служебного купе открыта, за нею то и дело кто-нибудь возникает: девочка с белым бантом на аккуратно причесанной голове принесла пустой стакан и писклявым вежливым голоском попросила извинить за то, что «задержали посуду» («Хорошо, хорошо», – кивнула Людмила); чернявый матросик с темным пушком на верхней губе без дела топтался в коридоре, в сотый уж, наверное, раз перечитывал расписание в рамке на стене; прошаркал старик в полосатой пижаме, закрылся в туалете, стал кашлять там – сухо и надсадно; парень в майке из второго, кажется, купе вышел в коридор, закурил – Людмила, выглянув, сказала ему, что курить надо в нерабочем тамбуре, и парень послушно ушел...
Так текли ее минуты, привычные, в чем-то друг на друга похожие. Вагон мягко, монотонно покачивало; где-то совсем близко раздавался время от времени гудок электровоза – машинисты кого-то предупреждали там, впереди.
«Дай адресок, а?» – вспомнила вдруг Людмила слова патлатого этого белобрысика («А ведь верно, белобрысик и есть»), усмехнулась, помотала головой. Надо же, первый раз увидел – и адресок ему...
С полотенцем в руках встала в коридоре молодая женщина, что садилась в Прикамске. Людмила исподтишка рассматривала ее. Привлекало лицо: спокойное, чисто-белое, сосредоточенное на какой-то хорошей, видно, мысли – время от времени женщина чему-то улыбалась. Она стояла боком к Людмиле, заботливо берегла живот, сторонясь и прижимаясь к стенке, если кто-нибудь проходил. На согнутой в локте руке женщины висело белое, аккуратно свернутое полотенце, им она тоже прикрывала живот. Другой рукой пассажирка машинально теребила ворот зеленого своего платья, которое очень шло к ее гладко зачесанным желтоватым волосам, схваченным на затылке заколкой-бабочкой. Большие выразительные глаза придавали всему облику женщины какую-то умиротворенность.
– Вы бы отдохнули пока, – обратилась Людмила к пассажирке. – Посидите у меня. Старичок что-то застрял там.
Пассажирка кивнула в ответ, охотно шагнула в «служебку». Села рядом с Людмилой, положив на голые розовые колени полотенце.
– Вас Ларисой зовут, да? – спросила Людмила, испытывая удовольствие от соседства этой женщины – веяло от нее чистотой и душевным покоем. – Я слышала, вас мужчины в купе называли.
– Ага, Ларисой.
– Слышь, Лариса! – Людмила придвинулась, понизила голос. – А беременной... хорошо?
Лариса смутилась, опустила глаза.
– Нет, наверное... Все глядят на тебя...
– Ну, это понятно, – Людмила зарозовела. – А вообще-то? Мамой же скоро будешь, мужу сыночка родишь.
– А, вон ты про что... Знаешь, Володька совсем по-другому ко мне относиться стал. Раньше мы тоже хорошо жили, ты не думай, а как узнал, что я... Ой, что было, Люд! Радовался – ужас!.. Теперь дохнуть на меня боится, делать дома ничего не дает, по магазинам сам бегает... Отпускать вот к маме и то не хотел.
– Ты надолго?
– Нет, недельки на две. Телеграмму дала, мама встретит. От вокзала недалеко, минут десять идти...
– Ничего, доедем.
Людмила сказала эти слова ободряюще и тайно вздохнула: она по-хорошему завидовала счастливой этой Ларисе.
– Ну а ты... когда думаешь? – в свою очередь спросила Лариса.
– Надо сначала замуж выйти, – Людмила рассмеялась.
– Дружишь с кем-нибудь?
– Дружила...
Стукнула дверь туалета. Старик, посвежевший от воды, с полотенцем, переброшенным через плечо, зашаркал по коридору в глубь вагона.
Лариса поднялась, оправила платье.
– Пошла я. Умоюсь да полежу, наверное. Умаялась на вокзале...
Встала и Людмила. Стояли рядышком, смотрели друг на друга с хорошими улыбками.
– Приходи, Лариса. Я тебя чаем с клубничным вареньем угощу. Мне мама целую банку в дорогу дала.
– Спасибо. И ты к нам приходи. У нас весело, мужички мои все про высокие материи спорят.
Вагон сильно качнуло на кривой, Лариса ойкнула, хватаясь свободной рукой за дверной косяк, а Людмила поддержала ее, по-матерински строго посоветовала: «Ты смотри, крепче держись. А то как раз...»
IV.
Перед станцией Шумково за контроллер сел Санька. Борис уступил ему «правое крыло» электровоза со спокойной душой: парень закончил железнодорожный техникум, пять месяцев ездит помощником, сдал уже в депо экзамен на право управления. Еще месяц – и можно будет говорить с машинистом-инструктором Щипковым о пробной поездке, Тогда, после нее, останется еще один экзамен – в управлении дороги, перед государственной квалификационной комиссией, и – считай – права в кармане. «Считай» потому, что и с ними еще не каждому машинисту доверят самостоятельную работу. Саньке предстоит поездить со Щипковым, доказать свои знания и умение управлять поездом на практике. И уж если машинист-инструктор не найдет к чему придраться... Конечно, маловато еще у Саньки опыта, бывает, теряется по мелочам. Но это пройдет. Поездит сам, почувствует, что значит за спиной семьсот – восемьсот человеческих жизней... А сейчас пусть посидит за контроллером. Перегон здесь спокойный, скорость невысокая – девяносто, машинист рядом стоит, успеет, в случае чего, все взять в свои руки.
Они поменялись на ходу. Санька ящеркой скользнул на место машиниста, положил руку на колесо контроллера, подмигнул Борису – здорово, мол! Борис нахмурился – не дури, парень, посерьезней, людей везешь. И Санька уселся поудобнее, сосредоточился, впился глазами в бегущие навстречу рельсы.
Шумково встречало «Россию» двумя желтыми сигналами светофора.
– Ну, кажись, тормозят.
– Похоже.
Санька даже привстал от огорчения. Надо же! Так хорошо ехали, двенадцать минут нагнали. Эх!
Втянулись на станцию, проползли по боковому пути мимо деревянного, старинной постройки вокзала, крыша которого напоминала шлем; стихли где-то под последними вагонами стрелки. На выходном светофоре тлел красный, и заныли, завздыхали тормоза, тягуче хлынул из магистрали воздух. Все медленнее ход поезда... Стала «Россия». И тотчас распахнулись двери тамбуров, посыпался из вагонов народ – что сидеть в духоте! Деревянный перрон вмиг заполнился разминающимся людом: кто к киоску с газированной водой кинулся, кто курево стал искать, а кто просто так стоял, на станцию глазел... Борис с Санькой осмотрели локомотив, вернулись в кабину. Санька поглядывал в окно, в сторону первого вагона; помахал сошедшей на землю Людмиле.
– А ничего она, – одобрил Борис. – Только... она москвичка, наверное...
Санька промолчал, пожал плечами – что он мог на это сказать? Сменил разговор:
– Надо же: Ключи проскочили, а здесь поставили. Литерный, что ли, за нами гонится?
– Да какой там литерный! – Борис вытянулся в кресле, отдыхал. – Забито, наверное, впереди.
– Скорый все же, Борь... Ты бы спросил у дежурного по станции – что там?
– Давай спросим.
Шилов взялся за рацию.
– Шумково!.. Дежурный!
– Ну? Чего орешь? – раздался близкий и недовольный чем-то голос.
– Машинист скорого говорит. Надолго поставили?
– Постой пока. Диспетчер приказал.
Послышалось раздраженное клацанье трубки..
– С этим не поговоришь.
– Да уж...
Борис высвободился наконец из кителя, вздохнул свободнее. Распахнул настежь форточку: жара донимала эту маленькую станцию Шумково, обрушилась теперь и на замерший поезд. Кабина сразу стала нагреваться, сильнее запахло разогретым машинным маслом.
– Кваску бы сейчас холодненького...
– Не помешало бы... Может, сходить, Борис? – Санька с готовностью вскочил, напялил на лоб фуражку, висевшую на самодельном крючке сбоку, под руками. Засуетился: – Квас тут, конечно, вряд ли найдешь, но хоть газировочки!
Столько нетерпения было в Санькином лице, так возбужденно и красноречиво горели его глаза, что Борис рассмеялся.
– Беги, беги. Не терпится с проводничкой поболтать? Только посудинку возьми, во что газировку-то брать будешь?
Санька выхватил из лежащего своего портфеля небольшой термос, потряс им возле уха – чаю там, кажется, не было. Торопливо шагнул из кабины.
– Одна нога здесь – другая там! – крикнул ему вслед Борис.
– Само собой! – Санька скатился уже с лесенки.
– Скоро поедем, механик? – спрашивает его кто-то подошедший к электровозу.
– А вот сбегаю сейчас за газировкой и поедем.
– Да что толку у него спрашивать? – слышит Борис. – Видите: красный горит.
– Горит, черт бы его побрал! – голос густой, сердитый. – Каких-то триста пятьдесят километров проехать не могут... Из всего проблему сделали. Да раньше по железной дороге – вспомните, Авенир Севастьянович, вы-то, Леня, молодой, не помните, наверное... вот я и говорю: раньше по приходу поезда...
Голоса разговаривающих мужчин стали удаляться, и Борис не расслышал конца фразы. Заинтересованный, высунулся в окно – три пассажира шли по перрону.
– Да, раньше по появлению моего электровоза на станции часы проверяли, – сказал им вслед Борис – А нынче...
В густой перронной толпе он поискал глазами помощника, гадая, куда бы тот мог двинуть в поисках газировки. На станции этой, Шумково, раньше они никогда не останавливались, где находится киоск с водой – бог его знает.
У первого вагона, сунув свернутые флажки под мышку, стояла стройненькая та проводница, разговаривала с какой-то женщиной. Почувствовав на себе взгляд, она подняла на машиниста глаза, сдержанно улыбнулась, как улыбаются друг другу малознакомые люди, и Борис невольно ответил ей тем же. На душе у него от этой улыбки стало хорошо, и он признался себе, что проводничка в самом деле милая деваха.
«А Лысков все же зря на меня зуб заимел, – некстати вдруг вспомнил Борис. – Самоконтроль – штука важная. В других депо почему-то доверяют локомотивным бригадам, а у нас уперлись – и все тут».
Пришло на память начало этой истории. Где-то Борис прочитал – в «Гудке», кажется, – что на одной из дорог машинисты многих депо ездят на самоконтроле – им разрешают самим расшифровывать скоростемерную ленту. На ленте этой, как на кардиограмме, все можно прочитать: с какой скоростью по какому участку ехал, где и как тормозил, выполнял ли предупреждения путейцев, применял ли рекуперацию[3]3
При рекуперации двигатели электровоза начинают работать в режиме генератора, часть энергии возвращается в сеть.
[Закрыть], – в общем, как бы отчет машиниста о своем мастерстве и дисциплинированности. Стоит только опытному расшифровщику глянуть на ленту, сразу ему ясно: работал машинист со старанием и ответственностью или – так себе. Но бумажная эта лента обижала Бориса – почему, собственно, ему не доверяют? Да, сама лента, конечно, нужна: в спорном вопросе – она единственный документ, который может рассказать: правильно или с нарушениями вели поезд. И пусть она себе существует, пускай пощелкивает на ходу скоростемер – с ним даже уютнее как-то в кабине электровоза. И потом самому любопытно: не проморгал ли чего? Мог и отвлечься, конечно, особенно в конце поездки – устаешь все же. Но проверять себя – самому.
Однако начальник депо – ни в какую. «Что вы с этой идеей носитесь, Шилов? Что вам больше делать нечего? Сочтем нужным – сами всех вас на самоконтроль переведем!..» Ну, и так далее. Короче – не доверяют. Сознательности, мол, не хватает, подрасти еще надо.
Борис раз на собрании локомотивных бригад выступил, другой... Лысков вроде и не слышит. Сидит на сцене, бумажки перебирает. Тогда Борис прямо в кабинет к нему. Убедил вроде. Самоконтроль – «ленту чести» – для начала лишь пятерым машинистам доверили: Шилову, Синицыну, Спехову... Да и то – надо же додуматься до такого! – потихоньку их ленты все же проверяли. Дескать, доверие доверием, а развернуть лишний раз ленту не повредит. Тогда уж Борис речь закатил, на партийном собрании. Попало Лыскову. А машинистов с самоконтролем скоростемерной ленты прибавилось. Но с того времени отношения Шилова с начальником депо испортились. Лысков замечать стал только плохое, никогда Бориса не похвалит, не подбодрит. Уж на что полнехонек тогда красный уголок был, в день приезда Климова, замминистра, так Лысков не кого-нибудь, а его поддел: сними, мол, Шилов, фуражку. Все в фуражках сидели, а Шилова только и увидел.
Борис все же одернул себя: ну чего придираешься? Пал на тебя глаз начальника депо, вот и сказал. Ехал бы – не вспоминал бы о всякой ерунде. От безделья все эти мысли.
Ладно, пускай он тут не прав. А с шефством над электровозами что получилось? Ясно же, что ЧС-2 – не паровоз, по всей дороге туда-сюда мотается, неделями в депо не заходит. Глаз да глаз за каждым нужен. Наездников развелось – конца не видно. Приехал, сдал машину сменщику и – привет! Что там дальше с электровозом будет, как он себя чувствует – одни слесаря на ремонте знают. А почему бы им, машинистам да помощникам, не взять себе хотя бы по одному локомотиву? Ну, шефство над ним. И пару бы раз в месяц, допустим, прийти в депо, глянуть на него, как, мол, живешь-можешь? Смазать там, отрегулировать...
Лысков в этот раз даже обрадовался. Вот молодец, говорит, Шилов. Хвалю и приветствую твой почин. Поддержим и распространим. А подшефного – сам себе выбирай. И листок перед глазами положил, с номерами электровозов.
Ну что: назвался груздем – полезай в кузов. Борис номер ручкой подчеркнул – 35, сам столько лет на свете прожил. Знал бы, конечно, что так обернется, другой бы электровоз выбрал... Оказывается, «тридцать пятый» второй месяц на ремонте, нет комплекта проводов – пожар был небольшой в высоковольтной камере. Вот уж потешились над Борисом в депо. Главное, Лысков велел на каждом закрепленном электровозе фамилию машиниста написать. У других шефов все честь по чести идет, локомотивы работают себе, а «тридцать пятый» стоит, как... ну, как бревно в глазу: каков, дескать, шеф, такова и машина. Придут они с Санькой, походят, походят вокруг «дээски», ну, вытрут там пыль, кабину, например, со стиральным порошком вымыли, кресла подремонтировали... а главное-то дело, смена проводки, стоит. Лысков одно: нет комплекта. Борис и так уж, и этак... Но проводов действительно не было, кто-то уж потом в Новосибирск ездил, на завод, – привез. Сделали быстро слесаря с электриками, да и они с Санькой помогали. Где, интересно, сегодня их «тридцать пятый»?
Вот еще факт: полтора года назад Борис пассажирские водил, и не на главном ходу, – на Горнозаводском. Вечером дело было, скорость от станции Камень только начали набирать. Вдруг видит: поперек пути – шпала. То ли забыл кто, то ли схулиганил... Борис тормозить, все нормально, – стали. Шпалу скинули под насыпь, дальше поехали. Доложил о случившемся рапортом начальнику депо, Лысков им с помощником (Борис тогда не с Санькой работал) по пятнадцать рублей выписал – премия за предотвращение... ну, крушения, конечно, не было бы, разбили бы что-нибудь в электровозе. Помощник доволен остался, а Бориса эта премия обидела – приказ ведь о поощрении одна бухгалтерия видела... Пошел и вернул деньги. Шуму было!..
Вот и не ладят они с начальником депо. Внешне это и незаметно, а Борис чувствует: не любит его Лысков. То ли выскочкой считает, то ли еще кем. Поговорить с ним по душам, что ли? Мол, Юрий Васильевич, что уж вы так коситесь на меня? Работаю, стараюсь, а от вас словно холодом тянет...
Да нет, не получится разговора. Лысков найдет что сказать. Выдумываешь, скажет, Шилов. Разве не поддержал я тебя с тем же шефством? Разве не похвалил в праздничном приказе? Работай, Шилов, работай. Не морочь себе голову.
Что тут скажешь? Ничего. Все правильно. А душа вот – не на месте. Нет, надо все же сходить к Лыскову, надо.
Сзади, с левой стороны поезда, нарастал гул приближающегося состава, и Борис перешел к левому окну, высунул в него голову. Окутанный сизым дымком и пылью, часто и тревожно сигналя – станция! – на полном ходу летел грузовой, – цистерны. Все ближе, ближе красные горизонтальные полосы на широкой груди электровоза, все громче, отчетливее рык его мощных двигателей. Мелькнула на мгновение кабина с приоткрытым стеклом и за ним – довольное, улыбающееся лицо машиниста: загораешь, дескать, «Россия»? Ну-ну, загорай, а мы вот едем. И вслед за этой явно поддразнивающей ухмылкой машиниста ворвался в кабину запах разогретой, душной нефти. Борис захлопнул окно, озадаченно смотрел, как мелькали за ним чумазые круглые цистерны. «Вот так литерный! – расстроенно думал. – Мы тут с Санькой головы ломаем, что да как, а кто-то бочки эти вперед сунул...»
– А вы говорите скорость давайте, товарищ Климов, – уже вслух прибавил Борис.
Перед глазами его закачался красный круг хвостового ограждения – состав цистерн умчался. В тот же момент послышался скрип щебня, потом звякнуло – вернулся Санька. Подавая машинисту термос, кивнул вслед цистернам:
– Чокнулись диспетчера, не иначе.
Борис молча согласился с ним; отвинтив пробку термоса, пил из горлышка тепловатый сладкий лимонад. Потом, вытерев губы, снова взялся за трубку рации.
– Шумково! Дежурный!
– Ну?! Опять ты?!
– Я. Вы что это – нас держите, а грузовые...
– Я ж тебе сказал, – сердится трубка, – диспетчер вас поставил, Бойчук. Значит, стой и не рыпайся. И кишки мне не мотай. Велят мне выпустить тебя со станции – открою сигнал, и поедешь как миленький... И чего человеку не сидится?.. Чайку б попил.
– Да иди ты со своим чайком! Ехать надо. Люди вон на жаре...
– Люди, люди... Ты ему – белое, а он тебе...
Рация отключилась.
Борис, знаком велев Саньке: приглядывай тут, я скоро, – спустился с электровоза, побежал к зданию станции – одноэтажному, с двумя большими квадратными окнами.
За пультом, слегка развалившись в кресле, сидел дежурный – редковолосый, в форменной рубашке с подвернутыми рукавами и расстегнутым воротом. Поверх пульта, над круглыми, с шустрой секундной стрелкой часами, лежала красная, с покосившейся кокардой фуражка, рядом с нею, в развернувшейся жесткой бумаге – какая-то еда. Тихо ныла аппаратура, в комнате дежурного стоял специфический запах разогретых ламп, металла, проводов.
– Прискочил-таки, – неодобрительно сказал дежурный, всем корпусом поворачиваясь на вращающемся стуле к машинисту. Глаза его из-под набрякших, тяжелых век смотрели насмешливо, с ожиданием.
– Дай-ка я диспетчера вызову! – взвинченно потребовал Борис.
– Вызывай. Вон по тому.
Шумковский дежурный зевнул, не прикрывая рта и не отворачиваясь, равнодушно слушал, что говорит по телефону машинист диспетчеру. Глядя в широкое окно, вяло поинтересовался:
– Ну, выпросил зеленый?
Борис расстроенно махнул рукой.
– Сказал, что еще два состава цистерн догоняют. Зашились где-то с наливом, приказ такой.
– Ну вот. А ты пупок рвешь. Отдыхай.
– Какой тут отдых! Гнал, гнал, думал опоздание сократить... Знаешь, на сколько мы опаздываем?.. А мне, между прочим, и домой надо.
На пульте зазвенел звонок, дежурный потянулся к трубке, выслушал кого-то, постепенно багровея, и зразу же перешел в крик:
– Я тебе, Хворостенко, еще утром сказал: три вагона с удобрениями поставь на подъездной путь мелькомбината, совхоз успеет их выгрузить... Ну, если ты по-русски не понимаешь, то я тебе по-вашему, по-хохляцки скажу: слухай ухом, а нэ брюхом!..
